Текст книги "Дикие ночи"

Автор книги: Сирил Коллар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Мадам Тевене пригласила нас за стол. Хейра подала пастилью, а потом принесла кускус. Я был гостем, и мне первому подвинули блюдо с большой деревянной ложкой. Без малейшего колебания я взял ее, но, прежде чем положить еду на свою тарелку, посмотрел на Хейру. В ее глазах был дерзкий вызов, и я принял его. Ее взгляд обещал скорую смерть – конечно, не ее собственную, в моих глазах было обещание возможной смерти, скорее всего моей, и только моей.

Положив себе кускус, я обернулся к госпоже Тевене. Она перехватила взгляды, которыми мы обменялись, и, как мне показалось, все поняла, она знала и молча соглашалась.

Мы ели кускус. Вдруг Патрик Тевене закашлялся. Кашель стал хриплым, потом затих. Он сказал, что у него болит живот и что боль становится все сильнее. Он согнулся пополам, крича, что не может больше терпеть: как будто внутри него какая-то мерзкая тварь грызет внутренности, собираясь выбраться наружу.

Госпожа Тевене пошла звонить врачу, но во взгляде Хейры я прочел приговор Патрику: «Поздно. Ему уже никто не поможет».

Патрик упал со стула и забился на полу в конвульсиях. Лужица мочи и жидкого кала растекалась у его ног. В комнате стоял сильный запах гнили, Внезапно Патрик перестал биться и замер: он был мертв.

Приехал врач. Хейра подтирала пол возле Патрика. Мы подняли тело и положили его на стол. Врач сказал, что он ничего не может понять: похоже на отравление, но все произошло слишком быстро и непонятно. Он позвонил в полицию и в госпиталь Касабланки и попросил приехать за телом.

Мы сидели в столовой и ждали приезда полиции. Мустафа пытался утешить мадам Тевене, но от какой печали? Она не оплакивала сына, как будто его ужасная смерть была предначертана свыше и совершенно естественна. Хозяйка гостиницы пристально смотрела на голову кабана, потом сказала:

– Мустафа, умоляю тебя, выброси эту дрянь на помойку.

Марокканец взглянул на охотничий трофей:

– Я не могу к нему прикоснуться, я не смею.

– Можешь, можешь. Сделай это для меня… Вон его!

Араб влез на стул, снял голову и отправился на кухню. Мы услышали грохот спущенной в мусоропровод головы, потом Мустафу вырвало прямо на кабанью шерсть.

Вечером я сложил вещи и собрался выйти из номера. Оплатив счет, я попрощался с мадам Тевене и спросил:

– Что вы собираетесь делать дальше?

– У меня есть еще немного времени. Как только Мустафа бросит меня, все будет кончено.

Я пошел к машине, открыл дверцу, бросил сумку на заднее сиденье и сел за руль. Я уже собирался отъехать, когда чье-то лицо наклонилось к окну с моей стороны – это была Хейра. Опустив стекло, я сказал:

– Я никому ничего не скажу.

– Знаю, но мне есть, что тебе сообщить.

У нее был превосходный французский. Она обогнула машину, я открыл правую дверцу, и Хейра уселась рядом со мной. Она по-прежнему говорила мне «ты».

– Ты догадываешься, как умер Патрик Тевене. Ты не понимаешь, но знаешь, что я сделала для этого. Год назад точно так же умер его отец. Я поклялась, что этот человек исчезнет, и его отродье тоже. И я своего добилась.

– А его жена?

– Это совсем другое дело, я ее люблю, кроме того, в ее возрасте у нее больше не будет детей. Она не похожа ни на Ролана, ни на Патрика Тевене. А теперь я расскажу тебе, почему убила их… Два года назад я еще жила в Айн-Себаа, в пригороде Касы. У меня был двадцатилетний сын, которого звали Мунир. Это был мой единственный ребенок. Много месяцев подряд одна французская фирма добивалась разрешения построить в нашем квартале завод по переработке фосфатов. Но для этого нужно было согнать нас с места. И тогда появился Ролан Тевене. «Веселый кабан» всегда был только прикрытием. Тевене жил в Марокко, когда хозяевами страны были французы, и сохранил хорошие отношения и связи с людьми из правительства; он был посредником в торговле недвижимостью, и его попросили уладить дело в Айн-Себаа. Необходимо было найти причину, которая позволила бы правительству выгнать всех нас с нашей земли, и Тевене придумал ее. Он заплатил провокаторам, чтобы те подбивали людей протестовать все более резко и необузданно. Как только порядку начнет угрожать опасность и мятеж станет реальностью, достаточно будет прийти и выкинуть всех жителей квартала из их домов. Мунир разгадал хитрость Ролана, у него в крови было политическое чутье. У нас не было денег, но сыну удалось продолжить учебу в университете. Конечно, он собирался бороться против французов, но на этот раз понимал, что все подстроено и плохо кончится. Он встречался с людьми, объяснял им ситуацию и приобрел большое влияние. Агитаторов слушали все меньше и меньше… И тогда Ролан Тевене нашел очень простое решение: однажды ночью Мунира похитили, жестоко пытали, а потом убили. Его нашли на рассвете на окраине квартала, они отрезали моему сыну яички и запихнули их ему в глотку. Это был символ, позаимствованный из алжирской истории. Провокаторы распустили слух, что Мунир был предателем, что французские промышленники наняли его, чтобы уговаривать жителей квартала. Демонстрации возобновились, став гораздо более жестокими. Два дня спустя пришли военные, квартал освободили, а людей прогнали. Через несколько месяцев они начали строить свой завод.

– Как вы узнали?

– Госпожа Тевене пришла ко мне после убийства Мунира и сама все рассказала. Она предложила мне работу в «Веселом кабане», и я смогла отомстить: Тевене и его выродок мертвы.

– А она знает, как именно вы убили ее мужа и сына?

– Я ничего ей не объясняла, но она догадывается. Я знаю то, чего не можешь понять ни ты, ни она. Она никогда ничего не предпримет против меня, считает, что так предначертано свыше. Мектуб.

– Потому что любит Мустафу?

– Это знак судьбы… То, что ты оказался здесь и видел, как я готовлю кускус, тоже знак… Ты здесь из-за женщины, вернее, из-за девушки. Не ради нее, но из-за нее, так сплелись события. Ты думаешь, что одно событие никак не зависит от другого, а я вижу связи, недоступные твоему взору.

– Лора?

– Я не знаю ее имени, но сам ты не можешь ошибиться, ведь существует только она. У нее детское лицо, ваши пути много раз пересекались, теперь она останется в твоей жизни навсегда. У этой девочки будет большая власть над тобой – власть безмерной, безумной любви. Она причинит тебе боль, но заставит идти все дальше и дальше по жизни. Теперь тебя будет преследовать арабская кровь, перед глазами будет стоять мой убитый Мунир с собственным членом во рту. Ты искал случай – вот он.

– Я болен…

– Неважно. Предначертана не сама твоя смерть, но ее ожидание, близость смерти будет давить на тебя все сильнее с каждым днем.

Я отправился в Касабланку, сел в самолет и через несколько часов приземлился в Орли. Купив газету, я узнал, что накануне умер Жан Жене.

Я вспомнил его фразу, все время вертевшуюся у меня в голове: «Пантеры победили благодаря поэзии». Он любил Черных Пантер, «лезвие ножа». Все остальное в Штатах было для него слишком тривиально.

Я прочитал, что Жене родился 19 декабря 1910 года, а я – 19 декабря 1957-го. Я, естественно, не делал из этого совпадения никакого вывода о том, что тоже талантлив, но решил, что однажды мне придется, как и ему, начать действовать.

Поджечь бикфордов шнур, вытащить чеку из гранаты, нажать на гашетку ручного пулемета. Я как будто видел перед собой обрюзгшее, прекрасное, бульдожье лицо Жене, слышал, как его губы произносят завораживавшую меня фразу: «Только жестокость может положить конец человеческому насилию».

Из аэропорта я позвонил Лоре. Трубку сняла ее мать. Лора жила в этот момент у нее и подошла к телефону. Я поблагодарил ее за то, что она навела меня на съемки в Марокко, и предложил позавтракать со мной через два дня.

Потом я поехал домой. Прослушав автоответчик, выяснил, что звонил Сэми, и тут же набрал его номер.

Вечером я приехал за ним на тренировку по регби. Стадион находился в Пантене. Сильные ноги спортсменов в шиповках, ранящие зеленую плоть поля. Вместе с криками из глоток регбистов вырывался в ночной холод пар.

В раздевалках, между скамейками и душами, стояли молодые парни, голые, стройные, с накачанными мускулами, делающие вид, что им безразличны посторонние взгляды. Но я видел только его, моего Сэми.

Стадион принадлежал спортивному полицейскому обществу. Тренеры, уверенные в себе молодые полицейские, высокие, усатые уроженцы юго-запада страны, громко переговаривались. Игроки начали одеваться. Один из тренеров спросил, кто хочет пойти с ним к Андре. Ребята сомневались, страх боролся с желанием. Сэми отказался; указав на меня подбородком, он сказал:

– Я собираюсь поужинать с приятелем.

Трое игроков согласились. Они сели с двумя полицейскими в машину и выехали со стадиона.

Мы катили к Парижу. Я спросил Сэми:

– Кто такой этот Андре?

– Да это так, полицейские штучки. Андре устраивает групповуху. Я там еще не был, хотя, говорят, есть на что посмотреть.

У нас было свидание в кафе на улице Блоке, раньше оно называлось «Негритянский бал». Я слегка опоздал, Лора уже ждала меня в баре. Мы улыбнулись друг другу: она опиралась спиной о стойку, а я как раз толкал вращающуюся стеклянную дверь. Мы сели за столик в бильярдном зале.

Лора и я сидели напротив, над ее головой нависала галерея, повторявшая контуры зала первого этажа. Я мало что помню о том вечере. Кажется, мы заказали салат. Я был в коротких, узких джинсах с бахромой внизу, ремень густо-красного цвета, а майка черная, в серую полоску… У Лоры на руках несколько браслетов… Я встал и пошел в туалет, а она уставилась в тарелку с салатом… Когда я вернулся к столику, она подняла глаза, взглянув сначала мне в лицо. Потом взгляд скользнул ниже и уперся в ширинку.

Теперь Лора смущала меня гораздо меньше, да и сама она чувствовала себя раскованнее. Она была нежная, юная, соблазнительная. Я хотел ее, эту молодую девушку, почти девочку, а вовсе не то таинственное зыбкое лицо, оставшееся в моей памяти, – странное смешение ночи и смерти.

Мы вышли на улицу. Она спросила, откуда у меня этот синий мешок. Я ответил:

– Собираюсь заняться спортом.

Я настоял и отвез ее домой на мотоцикле, хотя она жила в ста метрах от кафе. У ее подъезда мы никак не могли расстаться, все говорили что-то незначительное, лишь бы отдалить момент прощания.

В течение следующих двух месяцев я сам звонил Лоре. Часто мы виделись после обеда в Париже или встречались вечером, просто бродили по улицам. Это напоминало мне о моей первой девушке, подружке кузины из Фонтенбло… Мне тогда было пятнадцать, и я был девственником. Мы пошли туда вместе с Марком, он встречался с моей кузиной, а я с той девочкой. Ее звали Лоране, и я не занимался с ней любовью…

Я был на десять лет старше Лоры, но наши отношения напоминали детский флирт. Вот только наши взгляды умели проникать под одежду, точно угадывая очертания тел.

Иногда Сэми приходил ночевать ко мне. Мы ласкали друг друга, и, если он кончал у меня во рту, я шел к раковине и долго полоскал рот. Если я зажигал в ванной свет, зеркало отражало не серое лицо усталого парижанина, привязанного к сексу, как наркоман к своему шприцу; стены, выкрашенные в оранжевый цвет, золотили мою кожу. Но на левой руке продолжал расти чудовищный фиолетовый бубон. Я отказывался верить своим глазам.

Мы никогда не обладали друг другом, потому что не хотели этого, а вовсе не из-за того, что я сказал Сэми о своей болезни и необходимости соблюдать осторожность – судя по всему, ему было на это глубоко плевать.

Сэми умирал от скуки в своей опере. Он заполнял карточки, раскладывал фотографии по коробкам и мечтал сменить работу. Я взял его ассистентом оператора на съемки видеорепортажа в Пиренеях об одном классе, занимающемся реставрационными работами. Мы прилетели в Перпиньян на самолете, а оттуда на машине отправились в Вильфранш-де-Конфле. Я снимал мальчиков, занимающихся спелеологией и восстанавливающих старинные часовни. Мы были в горах, и неожиданно, в полдень, Сэми исчез. Когда я нашел его, он висел над пропастью, пытаясь совершить восхождение на совершенно отвесную стенку. Я заорал:

– Ты просто рехнулся!

Но, взглянув на его вздувшиеся бицепсы и пальцы, вцепившиеся в камень, почувствовал желание.

Это было в конце июня, в тот вечер, когда состоялся праздник музыки. Лора позвонила мне накануне: она была знакома с музыкантами «Такси-Герл» и предложила пойти послушать их на площадь Нации.

Сначала мы зашли в кафе возле Центрального рынка, где министр культуры устраивал вечер с танцами. Я спросил Лору:

– Ты что, осветлила волосы?

В тот вечер на ней были джинсы, короткие черные сапожки, зеленая майка с длинными рукавами и костяной браслет. Волосы она заплела в косичку.

На площади мы прошли за сцену, басиста не оказалось, и Дарк и Мирве сыграли без него. Я смотрел только на Лору, сидевшую на металлической загородке, и думал, что сегодня мы займемся любовью.

Мы ехали на мотоцикле по автостраде к воротам де ла Вилетт. Озябшая Лора обняла меня руками за талию и прижалась к моей спине. Мы зашли ненадолго в «Зенит» – послушать, как поют «старички», а оттуда отправились в африканский ресторан на улице Тиктон и заказали цыпленка в лимонном соусе. Потом я снял ботинки и признался ей:

– Я люблю не только девчонок…

Мы молча сидели на скамье; на противоположной стене, серой и потрескавшейся, была нарисована большая яркая фреска. Вдруг Лора сказала:

– Хочу к тебе…

– У меня не так уж и плохо, правда, места маловато, ты как?..

Я поставил какую-то старую пластинку, по-моему, это был Меркьюри, мы легли на кровать и долго ласкали друг друга. Она положила руку мне на ширинку, а я целовал, покусывая, ее грудь. Волосы на лобке у нее были короткие и жесткие. Лора расстегнула ширинку и попыталась стянуть с меня джинсы, но они были такие узкие, что мне пришлось помочь ей. Я давно не чувствовал такого возбуждения. Лора скользнула губами вниз по моему телу и начала целовать и ласкать языком мой член, явно получая от этого удовольствие.

Я пересплю с этой девушкой: ей семнадцать лет, она мне нравится, мне хорошо с ней. Ко мне вернулись юношеские желания, которых я никогда не испытывал с Кароль, я действительно хотел сейчас женщину. Все казалось простым и возможным: забыть мальчиков, которых я любил, моих партнеров по диким ночам, даривших мне только боль, сперму или мочу. Я вдруг вспомнил предсказания Хейры о Лоре, о долгом романе, о приключении… И не хотел рисковать потерять все это, хотя у меня не было презервативов, а признаться, что заражен, я не мог.

Я перевернул Лору на спину, лег сверху, и она сама помогла мне войти в нее. Мы любили друг друга очень долго, и я сам не знаю, почему все вышло так прекрасно. Она закричала, вцепившись ногтями мне в спину, но я не выпустил ее, пока сам не кончил. Ощущение было сильным, как никогда.

Я лежал рядом с Лорой на боку, и у меня не было того чувства неловкости, чего-то серого и кислого, которое всегда возникало после оргазма с Кароль. Я мучился мыслью, что излил в нее свою зараженную сперму, и надеялся, верил, что ничего страшного не произойдет, ведь мы только в самом начале нашей «любовной истории».

На следующее утро я встал и надел майку с надписью «Калифорнийский университет», пижамные штаны и тапочки, чем ужасно рассмешил Лору. Она, наверно, подумала: «Господи, что за чучело!»

У меня было свидание с Джемми. Мы пошли в кино втроем, а потом пообедали в «Гиппопотаме» на Елисейских полях. Мне казалось, что я вернулся на десять или пятнадцать лет назад, когда мы с Марком напивались в маленьких кафешках.

Лора позвонила матери, которая уже сутки ничего о ней не знала и наверняка очень беспокоилась. Разговор шел на повышенных тонах, в конце концов Лора крикнула:

– Плевать я на тебя хотела! – и повесила трубку.

Джемми предложил пойти к его приятелю, где можно было покурить косячки и вволю понюхать кокаину. Меня это не вдохновило, я хотел только Лору и попросил ее остаться со мной на всю ночь. Она собиралась вернуться домой, но все-таки сказала:

– Ладно, в последний раз!

Я не понял, что она хотела сказать словами «последний раз», но решил ничего не спрашивать. Джемми ушел один, а мы с Лорой опять оседлали мой мотоцикл.

В эту ночь мы занимались любовью очень медленно и невероятно нежно. Я так и не посмел сказать девушке, что у меня был положительный анализ на СПИД, но из-за мыслей об этом не смог кончить. Впрочем, так было даже лучше: как только Лора кончила, я вышел из нее и, помогая себе рукой, быстро достиг оргазма.

Я встретился с хозяином «Шаман Видео» и попросил его принять Сэми на работу. Он взял его курьером, пообещав обучить на помощника оператора.

Сэми жил у Марианны, своей приятельницы-журналистки. Однажды вечером я заехал за ним – мы собирались поужинать вдвоем – и впервые увидел ее. Мы смотрели друг на друга, как два пса, оспаривающих кость. Я нашел ее красивой, особенно хороши были темно-синие, с фиолетовым оттенком, глаза. Она познакомилась с Сэми в метро, когда ему было всего шестнадцать. Два дня спустя они вместе катались на роликовых коньках на Монпарнасе, и Серж приставал к Сэми.

Нарциссизм, корысть, жажда соблазнять смешались воедино, и Сэми поддался, согласившись участвовать в бесконечных комбинациях Сержа: его фотографировали в кожаных коротких шортах с голым торсом, он позировал для видеофильмов, где его задницу снимали под всеми возможными углами – то под фирменными простынями лондонского отеля, то в обтягивающих джинсах…

Я знал, что Марианна терпеть не может Сержа. Но догадалась ли она, что я иногда сплю с Сэми? Серж был побежден, но появился я, и она ворчала:

– Черт, эти педики никогда не оставят нас в покое!

– Ты хочешь пойти с нами?

– Не могу, мне надо работать.

Я закрыл дверь, и Марианна осталась одна, она писала статью. Я спустился по лестнице вслед за Сэми, и мы пошли в «Пасифико».

Мы пили текату и мескаль, и Сэми опьянел. Мне удалось разговорить его… Вот он в армии и получает отпуск. Марианна ждет его на платформе. У него бритая голова, он загорелый и гибкий. Марианна кричит от удовольствия под ударами его крепких бедер… Ему семнадцать, он возвращается в казарму. Капитан встречает его словами: «Какую цель вы перед собой ставили, записываясь в альпийские стрелки?»

Черт, ну и кретин! Я собираюсь похоронить себя в армии, потому что просто не знаю, что с собой делать, мне житья не дает какой-то мерзкий педик, все вообще может рухнуть, а этот кретин в погонах спрашивает меня о намерениях! Я хотел драться, готов был сдохнуть, разве этого мало?!

Сэми хотел просто смыться, отряхнуть прошлое с каблуков, все началось очень давно… Вот ему девять. Он возвращается из Каора, из своего пансиона. Поезд подползает к Тулузскому вокзалу. Начинаются новогодние каникулы. Сэми с лета не видел родителей. Сейчас отец поднимет его в воздух, он почувствует его сильные руки на своих предплечьях. Сэми встает с сиденья, попутчик помогает ему вытащить сумку из багажной сетки. Холодный влажный воздух проникает под одежду, Сэми застегивает куртку, и внезапно ему становится страшно: над розовым городом витает что-то черное, как будто черный ветер дует. Ни отца ни матери нет у вагона, только сестра. У нее жесткое выражение лица и глаза на мокром месте. «Почему папа не пришел?» Она не знает, что ответить. «Он не мог прийти, он сегодня работает». – «А мама?» – «Она тоже не смогла».

Они садятся в автобус. Начинается дождь, и за вертикальными струйками на окнах Сэми различает другие, горизонтальные и розовые, пятна фасадов, как гуашь на полотне. Сэми замерз, он чувствует неясную, непонятную угрозу и начинает тихонько плакать. Тогда Лидия обнимает его рукой за шею, прижимает к себе. От нее пахнет ванилью. Сестра на четыре года старше, она смотрит ему прямо в глаза и говорит: «Сегодня утром полицейские забрали папу».

«Клянусь тебе, в этот момент я вдруг почувствовал себя ужасно тяжелым и подумал, что, когда мне будет восемнадцать или двадцать, я тоже стану много весить. Но это будет вес накачанных мускулов, как у отца, а не тяжесть горя…»

В автобусе, везущем их домой, Сэми и Лидия не разговаривают. Она по-прежнему прижимает брата к себе, он чувствует щекой ее маленькие твердые груди. Вдруг она начинает рассказывать об аресте отца. Она спала, ее разбудили крики матери. Она бежит к комнате родителей и останавливается на пороге. Полицейские взломали входную дверь, сорвали простыни и бросили отца на пол. Мама закуталась в простыню, она вопит и ругается по-испански. Во сне отец возбудился, молодой полицейский заметил это и говорит с издевкой: «Ну что, обезьяна, не удастся тебе сегодня перепихнуться, а!» Лидия вся трясется, выпив кофе с молоком, она тут же бежит в туалет, и ее выворачивает наизнанку…

«Ты сечешь, Лидия должна была молчать, но она знала, что я пойму, и все мне рассказала… Мама вернулась домой вечером, помню, я смотрел телевизор, лежа на диване и положив голову Лидии на колени. Мама поцеловала меня и сказала: „Твой отец нашел новую работу в электронике, до января он будет на севере Франции“. Я смотрю на Лидию, улыбаюсь и говорю: „Хорошая работа? А платят сколько?“ А чуть позже, за ужином, спрашиваю: „Черт, папа все-таки мог бы остаться дома, он же знал, что я приезжаю!“»

В «Пасифико» полно народу: смех, прикосновения, признания в любви, даже траханье; говорят по-французски, по-английски, по-испански. Мы еще выпили текаты, и я спросил Сэми об отце, но он больше ничего не захотел мне рассказать, даже в какой стране Магриба родился.

Я отвез его к дому Марианны. Через несколько минут их тела будут рядом, совсем близко друг от друга, и это причиняет мне боль. А ведь все должно было бы быть очень просто: у меня есть Лора, между нами зарождается любовь.

Чтобы заглушить боль, мне нужно было окунуться в мерзость и порок, только это помогало. Под мостом Гренель есть Лебединая аллея, где черноту ночи не разгоняет ни одно светлое пятно. Под мостом колышутся человеческие тени, если, конечно, это не черные австралийские лебеди.

Бритоголовый парень в холщовых штанах и армейских ботинках прижимает меня к опоре моста и бьет коленом в пах. Когда мой партнер отклоняется в сторону, я вижу на другой стороне Дом Радио. Он плюет мне в лицо, я мочусь ему на руки, а он вытирает их об мои волосы и шею. И я забываю…

К Лоре я возвращаюсь очистившимся. Я знаю, что мог бы приобщить ее к «радостям» моих диких ночей, и это ничего бы не изменило. Грязь, плевки, моча, сперма или дерьмо отмываются водой и мылом.

Я любил чувствовать ее груди, ощущать себя внутри нее. Я редко целовал Лору, почти не разглядывал тело. Ласкать я любил Сэми, и целовать я хотел тоже его, но он, на мое несчастье, предпочитал женщин.

Я любил Сэми, любил Лору, любил порочность своих ночей. Неужели я родился с расщепленным сознанием? Или меня резали на кусочки медленно, постепенно, потому что в монолитном состоянии я становился слишком опасным, неконтролируемым?

Я трус: считаю, что прихожу к Лоре, очистившись от грязи ночной жизни, но молча и подло отравляю ее своей гнилой кровью. Я стрелял в нее вирусом и ничего не говорил. Молчание завораживало меня.

Я хотел признаться и не мог: ей только исполнилось восемнадцать, и я видел лишь ее обманутую юность и погибшую жизнь.

Наш с Омаром фильм должны были показывать в Швейцарском культурном центре, а после просмотра устраивали обсуждение. Жена Омара только что родила дочку, он сидел у ее постели и попросил меня сходить туда вместо него.

Я взял с собой Сэми. Мы болтали и смеялись, пока не погасили свет. Девушка, сидевшая за несколько рядов до нас, все время оборачивалась и улыбалась нам. Сэми девица понравилась. Когда мы вышли на улицу, я подошел к ней. Внезапно оробевший Сэми присоединился к нам. Девушка оказалась швейцаркой из Лозанны, звали ее Сильвия. В Париже она училась рисованию.

У Сильвии была комната в общежитии Художественного городка, хотя чаще всего она ночевала у подруги. Она сказала, что сегодня ночует одна, и пригласила нас с Сэми к себе. В двух больших комнатах прямо на полу лежали матрасы, грязная посуда была свалена на кухне, тут же блюдо остывших спагетти с томатным соусом, на стенах и на полу – рисунки и картины.

Мы ласкали Сильвию, и наши руки иногда встречались. Я прикасался пальцами к телу Сэми, он тоже, как бы невзначай, ласково проводил ладонью по моему бедру. Девушка удивлялась нашим движениям. Сэми решил поддразнить ее:

– Да он же мой любовник!

Я включился в его игру, хотя чувствовал, что Сильвия хотела бы заняться любовью только с одним из нас, вот только не решила еще с кем именно. Лаская, Сэми одновременно отдалял меня от девушки: он знал, что его я хочу больше, чем ее; он возбуждал меня, привлекал к себе – лишь бы я не покушался на Сильвию. Через мгновение они сплелись в объятии, отстранив меня.

Я отправился в соседнюю комнату и улегся на матрас. Беспорядок, матрасы на полу и грязь заставили меня вспомнить начало 80-х… Я возвращаюсь из Пуэрто-Рико, загоревший, опьяневший от секса и солнца. Такси везет меня в сером воздухе, крутится вокруг Парижа, а я все еще ощущаю на своей коже запах трех любовников предыдущей ночи: Эдсон водит без прав «кадиллак» Джо-адвоката и приторговывает в бидонвилях Сантучче; Макс «щиплет» туристов на Кондадо-авеню; с мягким и интеллигентным усачом Орландо я сплю только потому, что он хочет меня уже несколько дней. Я звоню у дверей Марка. Он делит квартиру с приятелем-инженером, работающим в нефтяной компании. Марк студент, несколько месяцев назад я тоже учился на инженерном факультете.

В их двухкомнатной квартире матрасы брошены прямо на пол, грязная одежда свалена в углу, сквозняки гоняют по комнатам клубки пыли, стекла, рамы и подоконники заросли грязью, а в воздухе повис стойкий запах двух холостяков и едва различимый аромат случайных приятельниц. Все эти воспоминания вернулись вдруг ко мне через десять лет в квартире, где Сэми занимался любовью с Сильвией, а я пытался заснуть в соседней комнате… Мы не виделись с Марком несколько месяцев, но, когда я вошел, у нас обоих возникло чувство, что мы расстались накануне. Мне негде ночевать, и Марк предлагает положить еще один матрас в коридорчике, соединяющем комнаты. Я соглашаюсь и остаюсь на месяц, на два…

Однажды вечером я встретил на Трокадеро парня, сказавшего мне, что он фокусник и ассистент Жерара Мажакса. Я привел его в свой коридорчик, надеясь, что Марк и инженер уже спят. Я раскидываю матрас, мы быстро раздеваемся, и фокусник овладевает мной. Когда я начинаю кричать от удовольствия, дверь комнаты открывается и выходит инженер в одних трусах. Чтобы добраться до сортира, он вынужден перешагнуть через нас. Возвращаясь, он смотрит на нас с откровенным отвращением. Мой фокусник смывается, а инженер стучит к Марку, и тот кричит, чтобы он входил. Я успеваю заметить полотенце, наброшенное на лампу, и голую спину девушки, сидящей верхом на Марке. Инженер спрашивает:

– Я помешал?

– Да вовсе нет! Наоборот, ты очень вовремя, Арлетт как раз спросила меня, на какой стадии возгонки получается чистый парафин!

– Извини…

– Тебе что-нибудь нужно?

– Да нет, ничего… Уверяю тебя, ничего.

На следующий день за завтраком инженер сказал Марку, что съезжает с квартиры и я могу занять его комнату. Я спросил:

– Это из-за вчерашнего?

Он ответил:

– Да… нет… может быть. – И добавил, что ему предложили место в Дубае на пять лет: тройной оклад, из этих денег часть будет идти на его счет, от таких предложений не отказываются…

Я улыбался своим мыслям, когда вошел Сэми. Я тут же изобразил на лице обиду брошенного любовника, и он улегся рядом со мной, прижался, несколько раз поцеловал в шею, потом встал и ушел. Так он возвращался несколько раз, проверяя мое настроение, и опять уходил заниматься любовью с Сильвией. Так, во всяком случае, казалось мне до утра, когда я без конца просыпался от криков удовольствия, существовавших в действительности только в моем воображении.

Утром мы пили кофе за стойкой кафе на авеню Гобеленов. Я спросил у Сэми, хорошая ли была ночь. Он ответил:

– Она позволила мне лизать себя, целовала меня, запустив палец в задницу, но так и не дала!

– Если бы ты спал со мной, я бы тебе все позволил!

Мне казалось, что время соткано из двух несовместимых материй: фатальности и прерывистости. Я проживаю историю, написанную моим прошлым, болезнью и предсказаниями Хейры; но я переживаю и множество страстей и желаний, островков событий, никак не связанных друг с другом.

Лора растянулась на спине, я лежал сверху. Я сказал ей:

– Ты знаешь, я был с многими, иногда накоротке. – Я хотел, чтобы она поняла сама, без объяснений. – Может, лучше мне надеть презерватив… – Я не осмеливался сказать и презирал себя за трусость. Но я так мечтал о спокойной любви! Поэтому вытащил резинку из пакетика и начал натягивать на себя.

Попробовав один раз, мы решили больше не экспериментировать: Лора хотела чувствовать мою кожу, а я – тепло и влагу ее лона. Наши жизни достигали высшей точки в этом слиянии, и мы не могли позволить жалкому кусочку резины испортить нам удовольствие.

Как-то в воскресенье я обедал с Сэми у его родителей. Они жили на южной окраине. Мать Сэми работала в охране какого-то института, а отчим, чилиец по имени Пабло, был садовником.

Стены в квартире были бетонные, комнаты квадратные, с высокими потолками. Ароматы средиземноморской кухни пропитали диван, кресла и ковры – чеснок, помидоры, базилик и оливковое масло. Сэми жил там, любил этот дом, как аквариум, сдерживающий резкость его движений.

Никто не заговаривал об отце, но его отсутствие давило на семью, ради него Сэми был готов на все.

Возвращаясь на машине в Париж, Сэми не отрываясь смотрел за воображаемый горизонт, загроможденный домами и машинами.

– Мой отец все еще очень красив. Он долго работал вместе с Пабло. Чилиец делал бомбы, как бог, ни один сейф не мог перед ним устоять. Они организовывали серьезные дела, иногда много дней подряд готовили нападение, это тебе не выпустить всю обойму в старуху, сидящую в инвалидном кресле!

Сэми пугал меня: его восхищение было жестким и неуемным, он не рассуждал. На мгновение я увидел в нем фанатика и спросил:

– Кто из них кого бросил, мать или отец?

– Они давно ссорились, а потом его взяли за ограбление ювелирного магазина и дали восемь лет.

– И она сошлась с Пабло?

– Позже. Сначала она приехала в Париж, работала в разных барах на Пигаль. Чилиец нашел ее, и какое-то время все шло хорошо, но потом денег не стало и матери все надоело. Она никогда не соглашалась спать с посетителями баров, а Пабло не работал. В тот момент она познакомилась с одним голландцем, мясником, набитым деньгами. Мы уехали с ним в Амстердам. Мне было тринадцать лет, тогда-то меня и трахнул тот кондуктор, да я тебе говорил. Через шесть месяцев мать не выдержала, мы вернулись в Париж, она опять сошлась с Пабло, и они нашли сегодняшнюю работу.