Текст книги "Принцесса викингов"
Автор книги: Симона Вилар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Эмма набрала в грудь побольше воздуха.
– Ты хочешь сказать, что мы с ним предстанем перед алтарем?
Это был последний козырь, и Эмма на него очень рассчитывала. Покоившиеся на дубовой столешнице руки норманна в золотых наручах сжались в кулаки.
– Пусть возьмет тебя Локи, девушка! Ты отлично знаешь, что этого никогда не будет!
– Тогда я не понимаю, зачем ты пришел.
А затем больше часу они бранились и кричали друг на друга, чего не бывало уже давно.
– Я ненавижу тебя, Ролло! – вопила девушка. – Ненавижу тебя и твоего брата! Ты можешь насильно влить мне в горло этот ваш брачный напиток, можешь влить в него даже кипящую смолу, но, клянусь Всевышним, на следующее утро Атли найдет на ложе рядом с собой холодный труп!
– Ты не посмеешь это сделать!
– Видит Бог, я не кукушка и не кукую впустую и воспользуюсь единственным выходом, который вы мне оставили. Посмотрим тогда, что ты станешь говорить Роберту Парижскому, варвар, похваляющийся незыблемостью своего слова!
Ролло вдруг рванулся к ней, и Эмма подумала, что сейчас он ее ударит, но он остановился рядом, унимая бешено свистящее дыхание. Глаза его горели, как у волка.
– Франкон не одобрил бы то, что ты намерена сделать. Мне известно, что у христиан считается тяжелейшим из грехов наложить на себя руки.
– Прелюбодеяние, к которому ты меня принуждаешь, – не меньший грех.
– Прелюбодеяние?
Он криво усмехнулся:
– Ах да! Но ведь ты же еще зимой взяла этот грех на душу, решив разделить ложе с моим братом.
Эмму вдруг осенило:
– И у франков, и у норманнов настоящей супругой принято считать лишь ту женщину, которая родила своему мужу наследника. Вот что, Ролло. Я соглашусь на брак с твоим братом лишь тогда, когда пойму, что понесла от него.
Ролло вдруг отшатнулся от нее. Лицо его стало бледнее беленых известью стен. Казалось, он смотрит на нее целую вечность. Затем он кивнул:
– Будь по-твоему.
И хищно, по-волчьи, усмехнулся:
– Надеюсь, это случится еще до того, как я вернусь.
Эмма долго глядела ему вслед. Потом улыбнулась, но улыбка тотчас сменилась жалкой гримасой. Губы ее дрогнули, но глаза оставались сухими:
– Я ненавижу тебя, Роллон Нормандский!..
Глава 3
Все предвещало дождь: резкие порывы ветра, сумрачное небо, где едва различимый серп луны все глубже увязал в пелене туч, запах влаги. Но, несмотря на это, вся набережная Руана была заполнена людьми. Их было хорошо видно в зареве множества пылающих смоляных бочек, поднятых на столбах над толпой. Ревели рога, перекликаясь с вечерним гулом колоколов. Вздувшаяся с приливом река вносила в гавань все новые и новые черные ладьи – огромные, оскаленные драконьими мордами. Они шли под полосатыми парусами, замедляя бег при подходе к причалам. Величественное и грозное зрелище – драккары викингов. В любом другом месте при одном известии о появлении кораблей под полосатым парусом жители бежали бы куда глаза глядят, унося детей и угоняя скот. Здесь же, в Руане, их словно магнитом тянуло в гавань.
Эмма, кутаясь в рыжий мех плаща, стояла у перил моста. Звуки труб привлекли ее сюда из скриптория, куда их с Атли зазвал епископ взглянуть на диковину – рукописные книги с недавно изобретенными знаками пунктуации, что давало особые удобства при чтении. Внезапно в скрипторий вбежал Беренгар и отчаянно завопил, что получено известие, будто к городу приближается флот Бьерна Серебряного Плаща, и Ролло уже выехал навстречу побратиму. Атли опрометью кинулся готовить все необходимое для приема.
– Кто такой этот Серебряный Плащ? – спросила Эмма епископа Франкона.
– Один из первых викингов, что были с Роллоном, когда он прибыл в эти края. Он помог Ролло укрепиться в Нормандии. Но прошлой весной отправился снова в поход, ибо всегда был больше викингом, чем правителем земель. В сущности, он неплохой человек, по крайней мере куда лучше многих из этих варваров – своих соотечественников, хотя и закоренелый язычник. Вести от него приходили редко, и, думаю, Ролло рад встрече. К тому же говорят: Бьерн побывал в Норвегии – и Ролло хочется услышать вести с родины.
Эмма хотела было еще порасспросить епископа, но наступило время вечерней молитвы, и Франкон поспешил выполнить свой долг. Тогда она отправилась к пристани.
Яркое зрелище невольно увлекло ее, но вместе с этим явилась и мысль, что поход в глубь Франкии, о котором так часто толковал Ролло, теперь начнется куда скорее. Ролло добился мира, когда ему это было выгодно, но как он поступит теперь?
Неожиданно Эмма увидела самого конунга. Ролло спускался с одного из драккаров. Ветер развевал его длинный светлый плащ, на разметавшихся волосах блестел простой серебряный обруч. Эмма не могла оторвать от него взгляда. Как всегда, ее зачаровали кошачья мягкость и грация его движений, вдвойне удивительные при недюжинной силе Ролло. Эмма стояла достаточно близко, чтобы конунг мог заметить ее в блеске пламени. Однако его сейчас же заслонил спрыгнувший с борта корабля на бревенчатую пристань викинг. Эмма неосознанно отметила, что на нем блестящий плащ из церковной парчи, на миг удивилась и тотчас поняла, что это и есть тот самый герой, из-за которого и устроен весь этот шум. Но уже в следующий миг она ахнула – а с нею и вся толпа. Серебряный Плащ, ступив одной ногой на самую кромку бревенчатого настила, покачнулся и стал ловить равновесие. Казалось, вот-вот он рухнет в воду. И хотя пристань была невысока, было очевидно, что при падении викинга может придавить бортом покачнувшегося при прыжке судна. Однако Бьерн с усилием сделал шаг вперед – и толпа перевела дыхание.
Стоявший подле Эммы Беренгар рассмеялся.
– Он сделал это, чтобы показать свою удаль. Тот, кто осмелился бы кинуться к нему на помощь, стал бы всеобщим посмешищем. Бьерн всегда был большим шутником.
Эмма видела, как Бьерн шагнул к Ролло, и тот, все еще смеясь, ударил его по плечу. Вокруг них сомкнулось кольцо воинов, их женщин, рабов, спешивших ошвартовать драккар. Все новые норманны сбегали по сходням. Начался дождь, и неошкуренные бревна причала стали скользкими.
– Пора возвращаться, Эмма, – произнес Беренгар, – сейчас польет как из дырявого меха. А на пир нас позовут.
Именно в этот момент Эмма перехватила взгляд Ролло.
На мосту кипела толпа, он мог глядеть на кого угодно, но Эмма почувствовала каждой частицей своего существа, что его взгляд устремлен именно на нее. Казалось, это мгновение длится и длится. У нее закружилась голова. Дождь усиливался.
– Идем же, – повторил Беренгар и заботливо накинул на ее голову капюшон.
Ролло исчез в толпе. Эмма вздохнула и торопливо зашагала через мост на остров, где темнели зубчатые стены аббатства.
В жилых помещениях Святого Мартина царила суматоха. Пронесся слух, что вновь прибывшие викинги, едва ступив на землю Нормандии, начали подготовку к пиру.
– Для них что день, что ночь – все едино, – ворчала Сезинанда, встряхивая и развешивая перед камином плащ Эммы. – Эти варвары не ведают, что такое усталость. Беренгар велел приготовить нарядную тунику и готов хоть сейчас отправиться во дворец. Говорят, Ролло уже послал Рагнара в башню за Снэфрид.
Эмма резко встряхнула головой.
– Вели сменить мне простыни, Сезинанда. И пусть подогреют воду для купания и принесут чистую рубаху.
– Но, Эмма, ты – невеста Атли, за тобой могут прислать с минуты на минуту!
Эмма пожала плечами.
– Это еще не значит, что я должна куда-то идти.
Все это было чистой бравадой. На деле Эмма страстно желала, чтобы ее позвали, чтобы Ролло прислал за ней. Однако она нарочито много времени провела в лохани и не менее долго сушила волосы у камина. Никто не явился, и Эмма решила, что повела себя правильно. По крайней мере прислуге не о чем будет болтать впоследствии. И тем не менее она чувствовала себя задетой, едва ли не оскорбленной.
Прыгнув в остывшее ложе, она натянула до кончика носа роскошное меховое покрывало и подумала о Снэфрид Лебяжьебелой. Эта женщина, конечно, уже прибыла в Руан. Что ж – достойная пара язычников… Эмма ворочалась в раздражении, воображение мучило ее, подсовывая картины: Ролло сжимает в объятиях беловолосую финку…
Эмма вспомнила набег датчан, когда епископ Франкон вынужден был обратиться к Снэфрид за помощью. Это случилось тогда, когда стало очевидно, что Атли не под силу отразить отряды чужаков, ибо именно по его вине они смогли достичь Руана и осадить его. Эмма в те дни слышала немало грубых и непочтительных слов о брате конунга-правителя и видела, что Атли растерян. И тогда Франкон решил обратиться к той, кого викинги величали валькирией и почитали как королеву, хотя за глаза и звали ведьмой. Эмма не надеялась на успех, ибо знала, как Снэфрид равнодушна к тому, что творится в Нормандии. Однако христианскому епископу удалось растопить ледяное безразличие Белой Ведьмы. Явившись в Руан с войсками, она сражалась как истинный герой, и Эмма невольно восхищалась ею. Снэфрид добилась победы, обратила в бегство данов и отстояла владения своего мужа.
За этим последовала казнь угодивших в плен викингов-бродяг. Кровожадность Снэфрид была непомерной, но Атли не посмел препятствовать ей. Исполняя обязанности правителя в отсутствие конунга, он занял место на галерее дворца, облаченный в венец и мантию, и лишь согласно кивал в ответ на распоряжения супруги брата. Пленных было много, и Снэфрид назначила им страшное наказание. У викингов это называлось «свиньей». Несчастным выкалывали глаза, вырывали языки, обрезали уши, а после этого рубили по локоть руки и ноги, затем прижигали раны и выбрасывали тела на дорогу за городскими воротами. Запах крови – теплый и тошнотворно сладковатый, с привкусом железа – отвратительным облаком поднимался над площадью перед дворцом. Палачи валились с ног от усталости, и викинги сами довершали их работу. Эмма пыталась уйти, мучимая дурнотой, но ее удерживал прибывший из Байе Ботто Белый, который помог Лебяжьебелой справиться с пришельцами:
– Ты собираешься, Эмма, стать одной из наших, – твердил он. – Так пусть же люди Ролло не подумают, что ты жалеешь их врагов.
Затем он сообщил ей, что, когда покончат с простыми воинами, примутся казнить ярлов, ибо Снэфрид согласилась вместо позорного наказания «свиньей» предать их той смерти, которую дети Одина зовут «кровавым орлом». И Эмма, борясь с обморочной тошнотой, вынуждена была смотреть, как датских ярлов ставили лицом к столбу, связывали им руки, а затем, взрезав со спины подреберье, вырывали из раны легкие и сердце.
Прислушиваясь к хрипу и предсмертной икоте казнимых, Ботто сквернословил в усы:
– Сосунки, бабы в юбках! Воин только тогда являет себя героем и выказывает презрение к смерти, когда сумеет удержать крик. Поделом! В другой раз даны будут знать, что не уготовано им в Нормандии ни славы, ни золота…
Эмма пыталась внушить себе, что те, кто истекает кровью перед нею, всего лишь грубые варвары, алчные бродяги, сеющие смерть и ужас, которых она должна ненавидеть. И все же, когда визг очередной жертвы слился с пронзительным хохотом Снэфрид, она не сдержалась:
– Святые угодники, прострите длань берегущую над тем, кто доверился этому исчадию преисподней!
Она была слишком подавлена увиденным, чтобы придать значение тому, как одновременно к ней повернулись Атли и Ботто. Но ее слова донеслись и до ушей стоявшего неподалеку Рагнара. Эмме было безразлично, передадут ли ее слова супруге Ролло, однако она была крайне удивлена, когда на следующий день ее позвали на пир, данный в честь Лебяжьебелой.
Эмма сидела за одним из нижних столов, украдкой наблюдая за воинственной супругой конунга и невольно отводя глаза, когда замечала, что и та, в свою очередь, поглядывает в ее сторону. Норманны вздымали пенные рога, осушая их во славу своей предводительницы, и странное чувство подталкивало Эмму делать то, что могло бы отвлечь внимание пирующих от Лебяжьебелой. Она пела, когда ее просили; была оживлена и шутлива; когда же Ботто поднял свою чашу в ее честь и многие викинги шумно поддержали его, почувствовала, что ей удалось добиться своего.
Внезапно Ботто придвинулся и, дыша ей едва ли не в лицо, сипло зашептал:
– Тебя, девушка, прозвали Птичкой, но ты могла бы превзойти Сванхвит!
– Что ты говоришь? Почему?
Она опомнилась – и испугалась своего вопроса. Острые глазки седоусого викинга из Байе лукаво поблескивали.
– В тебе есть сила, певунья. Я наблюдал за тобой. Ты хорошо держалась вчера, и ты просила своих святых уберечь Рольва от Белой Ведьмы. Ох, это было бы неплохо, если бы ваши святые хоть чего-то стоили. Рольву не нужна эта женщина – и это так же верно, как и то, что он обязан передать свой меч Глитнир не слабогрудому Атли, а прямому наследнику, крови от крови, своему сыну. Вот его-то и не может подарить ему финка. Рольву нужна другая, и ею можешь стать ты, клянусь перепутанной пряжей норн и своим смертным часом!..
Эмма была поражена. Так вот о чем размышлял Ботто – тот, который сопровождал ее, пленницу, в Руан! Ее вдруг охватило торжество. Завоевать сердце Ролло, заставить его полюбить себя! О нет, она не желала любить его, рожать ему детей, но отомстить, завладеть его душой, обрести вновь над ним ту власть, которую, как он сам когда-то сказал, она над ним возымела… Тогда это привело к тому, что она решилась его освободить. Однако этот варвар лишь посмеялся над ней. Теперь ее очередь. Ролло хочет ее, но этого мало. Ей необходима боль в его сердце, и ради этого она готова потягаться со Снэфрид. Сейчас она глядела на нее едва ли не с насмешкой – та отирала измазанные жиром пальцы о край меховой накидки.
В ту же секунду Эмма ощутила, что эту женщину недаром величают ведьмой. Она испытала мощь ее колдовства, когда под взглядом страшных глаз Снэфрид внезапно начала задыхаться, воздух вокруг нее стал тверже железа, а какая-то неведомая сила, налетев, ударила ее, опрокинула и едва не расплющила. Ей показалось, что еще миг – и она умрет. Колдовство!.. Не окажись рядом Ботто, Снэфрид уничтожила бы ее, как ничтожную букашку.
Позже, когда она пришла в себя в своем покое, рядом с нею находились Атли и Ботто.
– Я ведь предупреждал тебя, чтобы ты остерегалась Снэфрид! – укоризненно твердил Атли. – Она не человек, и это всем известно. Только Ролло, одурманенный ее волшебством, не желает поверить в это.
Эмма коснулась языком пересохших губ. Грудь, горло, лицо все еще болели, как после удара о землю при падении. Слова давались с трудом.
– И тебе не жаль брата, Атли? Почему ты позволяешь ему знаться с дьяволицей?
Атли в ответ сокрушенно качал головой в венце.
– Никто ничего не может изменить. Людям не дано разорвать нить норн… Снэфрид никогда не причинит зла Ролло. Она даже помогает ему в нужде.
Ботто ухмыльнулся, хлопнул Атли по плечу и кивком указал на дверь:
– Ступай, успокой народ в зале, сынок. А я пока поболтаю с этой лозой покровов.
Когда Атли покорно удалился, Ботто желчно заметил:
– Его брат никогда не позволил бы выставить себя за дверь. Клянусь памятью предков, из Атли никогда не выйдет правителя, подобного сыну моего друга Пешехода. Но Ролло, чтобы утвердиться в этой земле, нужна женщина, которая родит ему сыновей, женщина лучших здешних кровей, а не безродная финская колдунья. И пусть меня сплющит молот Тора, если я ошибаюсь!
Он улыбнулся недоверчиво глядевшей на него девушке.
– Вы оба, как ножны и клинок, созданы друг для друга. И Ролло без конца думает о тебе. Я слыхал, он везет тебе из Бретани какой-то редкостный подарок…
…Эмма вздохнула, заворочавшись под тяжелым мехом. Голова гнусного Гвардмунда… Нечего сказать, осчастливил ее Ролло Нормандский, напомнив об их плене в Бретани! И что бы там ни болтал Ботто – она, Эмма, не нужна ему. Сейчас он пирует вместе со Снэфрид, всецело занятый возвращением Серебряного Плаща. У них слишком много общего: вера, ложе, власть…
Она еще долго металась, призывая сон, пока однотонный шум дождя не убаюкал ее и она погрузилась в короткое тяжелое забытье.
Перед рассветом ее разбудила Сезинанда:
– Он прислал людей! За тобой и епископом. Беренгар уже подготовил конные носилки, ибо дождь все еще льет.
Эмма в ответ натянула на себя одеяло и пробормотала:
– Я не охотничий сокол, чтобы нестись по первому же свисту.
Сезинанда лукаво улыбнулась:
– Ни один сокол не имеет такого колпачка, какой Ролло прислал тебе. Взгляни, Птичка! Неслыханное великолепие!
Из резного ларчика, который она держала перед грудью, показался роскошный венец. Драгоценные камни тускло и великолепно блеснули в точеных трилистниках, на ободе засветились молочно-белые жемчужины.
– Говорят, он привез его из самой Бретани!
Корона, которую примерял на нее Герик-берсерк. Ролло бился с ним насмерть, защищая Эмму. Она улыбнулась. Так вот он, подарок, приготовленный Ролло!
– Платье, Сезинанда! Я еду!
Когда она была готова, то почти приплясывала, глядя на себя в зеркало. Ослепительный венец сиял на распущенных по плечам огненных волосах, темный шелк мерцал малиновыми бликами, обтекая стройный торс, струясь до земли. Шитые золотом цветы словно плавали в его волнах. Кроме того, Эмма надела золотые подвески и двойное ожерелье из алых гранатов, ажурно оправленных светлым золотом.
– О-ох! – только и смогла вымолвить Сезинанда. В глазах ее светилось завистливое восхищение. – Ты так хороша, Эмма, что Роллон Нормандский забудет даже взглянуть на свою Лебяжьебелую!
Эмма улыбнулась. О, если бы!
Сезинанда набросила на ее плечи широкий темный плащ. Епископ уже ожидал в носилках. На нем была парадная двурогая митра, подчеркивавшая невозмутимое благообразие полного лица. Его одеяние состояло из трех надетых одна поверх другой риз. Более короткая, верхняя, была украшена золотым шитьем с дорогими камнями в таком количестве, что почти не гнулась.
Эмма учтиво приветствовала прелата и поцеловала его перстень. Носилки тронулись, мерно покачиваясь в такт поступи впряженных в них мулов. По кровле из двойной кожи беспрестанно стучал дождь. Франкон был молчалив и почти не обращал внимания на Эмму, поэтому, едва носилки миновали ворота аббатства, девушка, приподняв вышитую занавеску, стала сквозь пелену дождя вглядываться в противоположный берег. Там горели огни, множество огней. Они гроздьями пылали под наспех сколоченными навесами, а вокруг них расположились вновь прибывшие воины. Их оказалось так много, что не было никакой возможности разместить всех в городе. К тому же многие из новых викингов еще не вполне сознавали, что Руан подвластен одному из них. Жажда наживы могла толкнуть их на грабеж и беспорядки. Поэтому Ролло велел своим людям приглядывать за ними. По натуре люди севера неприхотливы, и когда появились бурдюки с крепким пивом и бараньи туши, они были вполне удовлетворены.
От размышлений Эмму отвлек негромкий голос Франкона:
– Ты видишь, сколько их? Понимаешь ли, чем это грозит франкам?
Эмма оглянулась на епископа, но в полумраке видела лишь слабый блеск рубинов на митре.
– Ролло потерял многих в походе на Бретань. Да и те, что побывали у стен Руана, нанесли его воинам немалый урон.
– О! Ты, похоже, готова защищать этого язычника. А известно ли тебе, что Роллон Нормандский все еще не отказался от своих планов стать правителем всей Франкии и ведет переговоры с норманнами на Луаре и в Аквитании? Он затевает большой поход, и только ты можешь помешать этому, дитя.
– Я?
Епископ промолчал – они въезжали на мост, под копытами мулов загрохотал деревянный настил. Теперь рядом с носилками ехал верхом Беренгар, и Франкон жестом велел девушке опустить занавеску. Затем почти беззвучно зашевелил губами:
– Эти люди никогда не откажутся от набегов. Сама вера толкает их к этому, дабы ратными подвигами добиться места в Валгалле. Вот почему необходимо, чтобы они признали Христа и предпочли мирный труд разбою. Если их предводитель придет в лоно Спасителя, варвары последуют его примеру, а убедить его в этом можешь только ты. Он очень увлечен тобой, дитя, а влюбленный мужчина становится на редкость покладистым, если его избранница достаточно умна и использует все возможное, чтобы настоять на своем.
Эмма была оглушена словами епископа. Единственное, что она смогла выразить, – еще недавно преподобный Франкон предлагал поступить так же по отношению к Атли.
Епископ торопливо зашептал:
– Принцесса имела возможность не раз убедиться, что Атли не под силу сделаться главой грубых норманнов, избравших наш край местом обитания. В лучшем случае он может занять пост майордома[14]14
Майордом – правитель дворца.
[Закрыть] при старшем брате. И если Атли примет крещение, его соплеменники увидят в этом лишь новое проявление его слабости. А вот ежели это произойдет со старшим, который являет для них символ воинской мощи и успеха, – многие призадумаются, стоит ли и далее цепляться за богов давно покинутой родины.
– Но Ролло никогда…
Франкон нетерпеливо заерзал на подушках.
– Ролло достаточно умен, чтобы уже сейчас понимать, какие выгоды может дать крещение. К тому же он будет вовсе не первым из язычников, кто, обретя веру, занял высокое положение среди христианских правителей. Так поступил Гастингс, ставший графом Шартским, крестились многие викинги на Рейне и в Англии. Он это понимает, но необходимо, чтобы кто-то подтолкнул его к этому. И ты способна сделать это.
– Но он отдал меня Атли!
– Если бы он в самом деле хотел поженить вас, то это произошло бы уже давно. И не заставляй меня без конца повторять то, что в глубине души ты знаешь и сама. Ты притягиваешь Ролло, как роза пчелу. И если бы ты… если бы ты дала ему сына – ты могла бы настоять на своем. Даже Снэфрид Лебяжьебелая не была бы больше твоей соперницей.
Эмме показалось, что ей изменяет слух.
– Вы распоряжаетесь судьбами, как сам Господь, святой отец! Неужели вы уже позабыли об Атли, который доверился вам? Теперь вы готовы уложить христианскую принцессу на ложе другого язычника!
Один из мулов споткнулся, носилки покачнулись, и Эмма машинально схватилась за плечо епископа, но тут же отпрянула.
– И все это я слышу от духовного отца и наставника!
На какой-то миг в носилках воцарилась тишина, лишь дождь гремел по сырой коже над головой. Епископ молчал, и Эмма отчетливо представила, как он пожевывает губами в темноте.
– Твой гнев, Эмма, свидетельствует только о том, что ты лицемеришь. Да, я твой духовник, но мне известно и то, что ты не вполне откровенна со мною на исповеди.
– Во всяком случае, хоть в этом я права!
Франкон не обратил внимания на ее слова.
– Однако даже я в состоянии понять, что для всякой женщины куда предпочтительнее старший из братьев. К тому же я вовсе не намерен швырять тебя на ложе Ролло. Когда я предстану перед герцогом Парижским – а произойдет это скоро, – я постараюсь убедить его предложить Ролло руку своей племянницы.
Эмма какое-то время сосредоточенно молчала, сердце ее учащенно билось. Пожалуй, не будь в голосе Франкона такого спокойствия, она бы возликовала.
– Но Ролло уже отверг брак с принцессой Гизеллой! К тому же он женат.
– Не будем говорить о Снэфрид, дитя. И что для Роллона Гизелла, которой он и в глаза не видывал? Дочь Карла Простоватого, которого Роллон считает чем-то вроде мула, вскарабкавшегося на трон, – да простит мне Господь эти слова! Другое дело – ты. Все говорит в твою пользу.
– Я согласна, что не могу оставаться равнодушной, когда этот варвар находится рядом. Да, он пробудил во мне сильное чувство, пусть даже это чувство – ненависть. Я могу притворяться любезной, петь, веселиться – однако я мечтаю лишь о мести, никогда не забывая, что он мне враг!
До нее внезапно донесся негромкий, похрюкивающий смешок епископа. В гневе она отвернулась, откинула полог и с облегчением поняла, что они почти прибыли. В этот миг епископ Франкон проговорил так тихо, что его слова были едва слышны сквозь дождь:
– Та ненависть, что ты питаешь к нему, куда более походит на любовь. Ты испытываешь наслаждение, разжигая ее в себе. И тебе никогда не освободиться от Ролло, даже если он и сделает тебя женой Атли. Он будет жить в твоих помыслах, в твоем сердце, станет твоей тоской. Поэтому лучшее, что можно сделать, – это завоевать его. Тогда ты не только добьешься высокого положения, но и сможешь исполнить свой христианский долг. Вспомни, некогда принцессе Лотарингской довелось стать женой язычника Готфрида и убедить его креститься. И хотя Готфрид спустя несколько лет погиб, душа его была спасена. Ролло Нормандский стоит того, чтобы попытаться спасти его душу.
Носилки наконец остановились. Эмма накинула поверх сверкающего венца темный капюшон, Беренгар подхватил ее на руки и перенес к ступеням, ведущим ко входу дворца. Затем он вернулся, чтобы помочь выбраться из носилок тучному епископу, и хотя Эмма и кипела гневом, она решила, что будет лучше, если они вступят во дворец вместе. Ожидая Франкона, она размышляла о его словах, о Готфриде и принцессе Лотарингской, которые задели ее воображение. Эти двое были не легендой, а вполне реальными людьми, и Эмма могла сравнивать себя и Ролло с ними. Воинственный норманн и франкская принцесса… Говорят, они жили счастливо, а после того, как император Карл Толстый заманил Готфрида в ловушку и велел умертвить, его супруга удалилась в монастырь, но не прожила и года, безутешно тоскуя о своем викинге. И хотя конец их истории был печальным, Эмма испытывала тревожное волнение всякий раз, вспоминая о них. У нее сильнее забилось сердце, когда она представила себя супругой Ролло. Но тут же перед ее внутренним взором предстали все препятствия на этом пути: колдунья Снэфрид, несчастный Атли и его любовь к ней, а главное – непоколебимая верность Ролло данному слову. Ей ли под силу одолеть такие преграды? Нет, это безумие. И когда епископ наконец присоединился к ней под колоннами, Эмма сказала:
– То, о чем мы говорили, предлагал мне и Ботто Белый. У вас разные цели: он стремится устранить Белую Ведьму, вы же надеетесь, что я смогу уговорить его обратиться. И оба вы готовы жертвовать мной, лишь бы добиться своего. Это…
– Ты сама этого хочешь, дитя. Как иначе объяснить, что ты следуешь за ним, как собачонка, заглядывая в глаза? Будь откровенна с собой. И довольно – ты выводишь меня из равновесия своим упрямством. Если я посвятил тебя в свои планы, то лишь потому, что твои желания совпадают с ними. Я надеялся, что ты уразумеешь простую вещь: твое место в раю зависит от исполнения твоих желаний. Это бывает необыкновенно редко.
Подоспел Беренгар с воинами, чтобы сопровождать их в большой зал дворца. Здание, которое Ролло избрал для своей резиденции, было старой каролингской постройкой, представлявшей собой запутанный лабиринт флигелей, пристроек, переходов, башен, между которыми располагались окруженные галереями квадратные в плане клуатры с садами, колодцами, огородами и даже небольшой мозаичный бассейн – в подражание античным. Эмма часто бывала здесь с Атли, который, хотя и проводил большую часть времени в аббатстве Святого Мартина, обязан был следить за хозяйством во дворце брата, ибо Снэфрид никогда не претендовала на роль хозяйки в жилище супруга. Дворец был огромен и требовал неустанной заботы. В свое время это наполовину каменное, наполовину деревянное сооружение сильно пострадало от набегов – и по приказу Ролло его отстроили почти заново. Главным украшением дворца был пиршественный зал, где каким-то чудом сохранился строй глянцевитых изящных колонн с позолоченными коринфскими капителями. Эти колонны еще во времена Карла Лысого были привезены из Италии, и хотя на них кое-где и виднелись следы секир завоевателей, в целом они не были повреждены и теперь двумя рядами тянулись вдоль длинного зала, разделяя его на три части – просторную центральную и две более узких, подобных приделам храма.
Попасть в зал можно было прямо со ступеней. Едва Эмма и Франкон сбросили верхнюю одежду, их тотчас охватило тепло, запахи стряпни и дыма, темным облаком колыхавшегося под полукруглым белокаменным сводом, оседая жирной копотью на золотистых завитках капителей. Два ряда столов уходили в глубь зала, застланные по обычаю франков холщовыми скатертями. За ними пировало великое множество норманнов. Они пили из гнутых рогов и золоченых чаш, отхватывали огромные ломти молочных поросят, жареной дичи, паштетов, оленины, пирогов. За столами, рядом с норманнами Ролло, восседало немало вождей новых викингов – ярлы и кормчие. Их можно было сразу отличить от руанских норманнов, ибо они были облачены в кольчуги и шкуры морского зверя, тогда как большинство людей Ролло щеголяли в одеждах франкского покроя из добротных тканей. Они хвастали перед вновь прибывшими богатствами, превознося своего господина и его удачу, приносящую добычу и славу. Эмма слышала их несвязную речь, видела, как тех из норманнов, кого сон сморил прямо за столом, подхватывали под руки слуги и оттаскивали за колонны, где и укладывали в вороха наваленной на плиты пола соломы. Ролло мог позволить разнузданные оргии во время походов, но в своей столице предпочитал соблюдать некое подобие этикета.
Перед столами возвышались массивные кованые треножники, увенчанные драконьими головами. В разверстых пастях чудовищ, чадя, пылало масло. Но основной свет исходил от гигантского камина, в котором жарко горели целые бревна. Пять-шесть полуголых бородачей-викингов, заслонясь от адского пламени, дожаривали на пиках полусырые куски оленины, ибо, несмотря на изобилие блюд, многие были приготовлены наспех и довольно скверно. Когда Эмма с епископом вступили в центральный проход, им пришлось посторониться – несколько слуг пронесли огромное блюдо, на котором возлежал дымящийся и залитый соусами вепрь.
В углублении между колонн располагалась полукруглая ниша, украшенная каменным орнаментом. Сюда выходили две двери: одна вела к кухням, за другой виднелись деревянные ступени лестницы, ведущей в верхние покои. Здесь Эмма внезапно увидела Рагнара, который, покачиваясь и цепляясь за завитки резьбы, поднимался наверх. Он не видел их, и Эмма испытала облегчение. Ей отнюдь не хотелось оказаться бок о бок с врагом за пиршественным столом.
Однако за стоявшим в торце зала верхним столом, над которым был устроен навес в виде шатра, ее поджидал другой враг. Снэфрид Лебяжьебелая, прямая и холодная, как зимняя ель, через весь зал пронзала ее дьявольским взглядом своих разноцветных глаз. Эмма невольно замедлила шаг, скрывшись за внушительной фигурой Франкона. Епископ же продолжал невозмутимо шествовать, опираясь на высокий золоченый посох с резным завитком, и остановился лишь перед самым возвышением, на котором располагался верхний стол.
Эмма взглянула на Ролло. Он не был хмелен, как большинство присутствующих, и казался скорее утомленным. Склонившись к Снэфрид, он опирался на подлокотник в форме дремлющего льва. Во всей его позе была такая спокойная мощь, что Эмма поневоле залюбовалась им. Его длинные волосы были стянуты венцом с острым зубцом над бровями, одет он был в серую шелковую тунику с широким серебряным оплечьем на франкский манер. Но даже франкскую одежду он носил, как варвар, надевая ее не на рубаху, а прямо на тело, так, что блестящие складки тонкой ткани подчеркивали его рельефную мускулатуру, а из-под коротких, едва достигающих локтя рукавов, виднелись тяжелые браслеты, охватывающие запястья. Эмма видела его в профиль – сейчас Ролло глядел на стоящего подле него с рогом в руке норманна, возглашающего пышную драпу. Наконец он медленно повернул голову и взглянул сначала на епископа, а затем в глубь зала, туда, где замешкалась Эмма. Его глаза на темном от усталости лице просияли, он выпрямился и слегка подался вперед.
