Текст книги "Повседневная жизнь Парижа в Средние века"

Автор книги: Симона Ру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Парижане между современностью и бременем традиций

По сравнению с жизнью других горожан из какого-нибудь среднего города, а тем более сельских жителей жизнь парижан в конце Средневековья уже кажется почти современной. Читатель сможет в этом убедиться, узнав об организации труда, некоторых видах торговли, уличном движении. В Париже, городе демократичном и свободном, жили рядом люди разного общественного положения и национальности, здесь смешивались религии и культуры, порождая процветающую и подчеркнуто современную городскую среду. Многие черты парижской жизни и виды деятельности сохранились до XIX века. Они неоспоримы, хорошо документированы и изучены. Однако нельзя вычленять аспекты современности, выхватывать их из целого, у которого есть и другие черты, более неожиданные и менее объяснимые. Такие контрасты можно высветить, рассмотрев две темы, которые отражены в письменных источниках лишь намеками: животные в городе и слова и жесты людей в повседневной жизни.

Животные занимали большое место в жизни парижан. Те холили домашних любимцев – собак, всякого рода птиц (школярских щеглов, ловчих птиц из княжеских вольеров, за которыми требовался особый уход, певчих птичек, сидевших в клетках в обычных домах), а сильные мира сего держали диких или экзотических животных (например, герцог Беррийский держал медведей; в королевском зверинце, находившемся в саду при особняке Сен-Поль, содержались львы). Значение других животных, участвовавших в человеческой деятельности – лошадей, ослов и прочего вьючного и тяглового скота, – отражает важную роль разнообразных перевозок Многие парижане разводили домашнюю птицу, а часто и свиней. Стада, предназначенные на мясо, гнали по улицам к заливным лугам, и животные паслись там, пока их не отправляли на бойню. В большом городе животные занимали важное место и некоторым образом были связаны с сельским прошлым множества жителей.

Показателен пример со свиньями. Если придерживаться правил, все ясно: свиньи не должны бродить по улицам, а если они попадутся на глаза блюстителям порядка, те могут их конфисковать и передать богадельням. Только монахи аббатства Святого Антония имеют право оставлять своих поросят в городе, где те питаются отбросами. Запрет уже не такой строгий из-за исключения, сделанного для монастырских свиней, но надо признать, что в целом эта мера выглядит вполне современной в связи с заботой о санитарии и безопасности движения. Однако соблюдалось ли это правило? В этом можно усомниться, если почитать, например, приговоры аббатства Святого Мартина. Животные, бродящие по улицам, – довольно частое явление, поэтому их судьба определялась правилами. Живые или мертвые, они считаются «бесхозными», а потому по праву переходят к сеньору. Это право было применено к свиньям, бродившим по улице Гравилье и по улице сеньора де Монморанси. Но владельцы животных, должно быть, часто заявляли протест, утверждая, что животное сбежало, и требовали его обратно, вот почему сеньор допускает мировую. Так, белая свинья, родившая на улице шестерых поросят, останется в монастыре, если только владелец не сможет доказать, что эти животные принадлежат ему.

Запретить доступ на улицу животным, за которыми не было надлежащего присмотра, оказалось нелегким делом. Бродячие собаки создавали настоящую проблему, о чем говорят принятые меры с целью не допускать их в определенные места. В счетах больницы Отель-Дьё обозначены расходы на изгнание бродячих собак из больничных палат, в счетах церквей упоминается о хлыстах для изгнания собак.

Животных казнили, как и людей, когда признавали их виновными, но также любили и защищали. Об их добром здравии или исцелении молились богу и святым угодникам. Считалось, что святой Северин исцеляет лошадей, поэтому одна из дверей церкви, посвященной этому святому, была отдана под подковы, которые вешали на нее в знак благодарности. Церковь Святого Петра Бычьего из прихода мясников была украшена двумя скульптурными изображениями быков. В самом деле, больные быки исцелялись, когда к ним прикладывали «ключи святого Петра», докрасна раскаленные на огне. Животные органично делили с людьми религиозный мир. Полет белых голубей, выпущенных в церквях, символизировал Святого Духа, полет других птиц – радость и славу. Птицеловы с Нового моста брали это на себя во время въезда королей в столицу (по указу Карла VI от 1402 года им полагалось изловить и выпустить в небо 400 птиц), благодаря чему имели привилегию устанавливать свои клетки и вольеры рядом с лавками ювелиров, но не сооружая помостов и не устанавливая шестов, мешающих проезду.

Другой момент, проливающий свет на повседневную жизнь, касается слов и жестов.

Обычные слова и поступки, которыми по большей части пренебрегают письменные источники, придают яркий колорит повседневной жизни. Историки перечитывают документы, чтобы отыскать там хотя бы намек на жесты и выражения.

Разумеется, когда слова приводятся в документе, они зачастую приукрашены хронистом, но когда они составляют суть рассказа или конфликта, то могут быть записаны в точности. Изречения великих людей сохраняли в письменной форме. Но записывали и слова обычных граждан, если те выступали в роли обвиняемых или свидетелей.

Был ли у Парижа свой особый говор? Несомненно: об этом сообщает Поль Пердризе, изучавший «ошибки» в часословах – «парижизмы», отражавшие специфические черты парижского календаря и почитаемых святых. Так, Епифанию называют «Тифэн», Вероника стала «Венисой», святой Марк – святым Мааром. Каламбуры, порой основанные на произношении, игра образов, случайности календаря объясняют особенности парижской религиозной практики. Святого Себастьяна празднуют 20 января вместе со святым Фабианом: у этих заступников нет ничего общего, разве что их почитают в один день, благодаря чему способности одного (защитить от чумы) приписывают другому. Там – совпадение дат, тут – игра слов. Вот святой мученик Иоанн Евангелист, который погиб, сваренный в кипятке. Поэтому изготовители свечей, кипятящие сало, избрали его своим покровителем. Святой Себастьян, расстрелянный из лука, стал по этой причине покровителем ткачей, работавших толстыми спицами, похожими на стрелы, и торговцев железом, поскольку стрелы, терзавшие мученика, были из железа. Порой такая связь основывалась на простом каламбуре, воспринимаемом как этимология: святой Винсент считался покровителем виноградарей и защитником виноградников, потому что в его имени есть «вино». В Средние века такие игры воображения никого не оскорбляли, даже духовенство, позволявшее фантазии верующих заходить еще дальше и порождать шутовских святых, например «святого Дубину».

Выражения и слова фиксировались на бумаге, когда считались оскорбительными или богохульными, а потому наказуемыми. Стремление помешать людям – грешникам, постоянно подвергающимся соблазну задеть честь своего ближнего, – осквернить священные слова, совершить клятвопреступление, отрекшись от присяги, объясняет приговоры, назначавшие наказание за все эти словесные преступления. Несколько примеров поясняют опасность, какой подвергались вспыльчивые, злобные, сварливые мужчины и женщины, застигнутые на месте преступления.

В реестр аббатства Сен-Мартен-де-Шан за 1338 год занесен случай божбы и клятвопреступления. Обвиняемый защищается: у него в рукаве побег виноградной лозы, и клялся он на нем (в парижском произношении serment– присяга и sarment– побег лозы звучат одинаково). Но не всегда обвиняемые оказывались настолько находчивыми, и свидетели передавали их дурные слова, навлекавшие на них кару. Некоторые не соглашались с тем, что слова их божбы приведены верно, например, один человек отрицал, будто сказал «будь неладна кровная мать Господня», а попросту он произнес «огнем святого Николая». Таким образом он пытался избежать обвинения в серьезном богохульстве, сознавшись лишь в безобидном ругательстве (упоминания о крови в проклятиях и богохульствах придавали им тяжкий характер и в случае осуждения влекли за собой суровое наказание – клеймо и позорный столб). Но удалось ли ему убедить судей? Слишком уж по-разному звучали оба выражения. В 1339 году один угольщик рассердился на слугу и прикрикнул на него: «Кровью тела Господня, обмануть меня хочешь?» Ему пришлось уплатить 40 су штрафа и провести неделю в тюрьме на хлебе и воде.

Оскорбление ближнего, задевающее его репутацию, причиняет серьезный моральный ущерб, и потерпевшие требуют его возмещения. В документах, сообщающих об оскорблениях, показано, что зачастую от слов переходят к драке, в которую порой втягиваются все родственники и соседи. Так, одно дело 1338 года завершилось штрафом, наложенным на двух мужчин, которые избили третьего, пытались похитить его жену, в пылу драки разбросали хлеб, выставленный в лавке соседа-булочника, и обозвали булочницу «чертовой шлюхой и сводней». Оскорбленная женщина добилась публичного восстановления своей чести, поруганной площадной бранью. Обиженные могли восстановить свою репутацию и другим образом: собрав соответствующие свидетельства и заверив их у нотариуса. Так, одна супружеская пара, пострадавшая от клеветы, воспользовалась такой процедурой в I486 году, и это был, вероятно, не единичный случай.

Жесты тоже могут задеть честь, повредить репутации. Но оскорбительные жесты редко описывались, да и серьезность такого оскорбления нам не вполне очевидна. Жесты в отношении женщины могут быть сделаны с намерением обидеть ее или просто быть истолкованы как таковые: например, прикосновение к капюшону на накидке молодой девушки воспринималось как серьезное покушение на ее особу, чуть ли не изнасилование. Тогда близкие потерпевшей обращались в суд или добивались возмещения ущерба иными путями. Точно также развязать пояс женщины, прикоснуться к ее волосам значило подвергнуть ее оскорблению. А когда чужой человек гладил по волосам ребенка, не получив на это разрешения, семья расценивала этот жест как агрессию.

К нашему большому сожалению, мирные и дружественные жесты, мягкие слова не оставили никаких следов в официальных документах.

В целом повседневная жизнь большинства парижан в конце Средневековья ускользает от взгляда историка. Лишь иногда, по воле случая, проявляются кое-какие черты, ведь составителям документов до нее не было никакого дела. Так что следует продолжать терпеливые поиски разрозненной информации, используя классический, но всегда результативный подход к истории города: опираться на экономические и социальные критерии. Уровень богатства, ремесленная и торговая деятельность, спектр профессий и должностей – из всего этого складывается система отношений и субординации, определяющая законы жизни и возможности социального возвышения. Париж, включая бытовую сторону жизни, – это целый мир, как говорится в панегириках в адрес столицы. Это и резиденция властей – высших (короля), важных и разнообразных (королевских слуг и доверенных лиц), подчиненных, но вездесущих (феодалов, религиозных общин). Наконец, встав на точку зрения Церкви, наше исследование затронет и другие грани этого мира, мира французской столицы. Причем для большей наглядности мы разделим эти три взгляда на повседневную реальность.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
БРЕМЯ НАВЯЗАННОЙ ИЕРАРХИИ

В средневековый период смешение социальных статусов, профессий и уровней материального положения во многом подавляло соблазн социальной сегрегации, свойственный ученым особам или магистратам. В городе жили бок о бок бесправные и могущественные, бедные и зажиточные. Это не означает, как опасались некоторые моралисты, стирания различий, забвения прерогатив. Приходится даже утверждать обратное. Привилегии, ранги ревностно соблюдались и охранялись, обрастали всякого рода степенями и нюансами, классифицировавшими и упорядочивавшими средневековое парижское общество. Теперь нам трудно их уловить, но их значение нельзя недооценивать.

Все парижане составляли одно сообщество, которое жило и работало в городе, но это сообщество не было единым целым, объединением равных. Эта очевидность в первую очередь касается различий по уровню богатства. Первым делом мы расскажем о том, что привносили эти различия в состоянии в условия повседневной жизни. Другая форма могущества была дана властью, вверенной королем для исполнения правосудия, контроля за финансами, верной и преданной службы ему для блага общего дела и в его интересах. Наконец, мы рассмотрим могущество, происходящее от принадлежности к миру Церкви. Необходимый посредник на пути к спасению, Церковь присутствует на всех уровнях общества и во все важные моменты в жизни каждого человека.

Между отдельными личностями в группах завязалось множество связей. Эти связи устанавливали иерархию, ибо в нашем мире каждому отведено его место по воле Провидения, определяющего человеку роль в большом мировом спектакле. Совершенно естественно, что существуют великие и малые, хотя в глазах Бога все они лишь бедные грешники. Во всякой организации существуют низшие и высшие, те, кто командует, и те, кто подчиняется. Никто не выбирает своего места на лестнице власти, смиряясь с иерархией. Все общество зиждется на трех сословиях, неравных социально, но солидарных, у каждого из них есть свое предназначение: на вершине находятся те, кто молится (Церковь), затем идут те, кто сражается (дворянство), и, наконец, те, кто трудится (крестьяне, а по сути, в основном богатые горожане, которые могут участвовать в политических дебатах). Такова идеологическая схема. Разумеется, эта модель не применяется механически, сложные общественные связи противятся чересчур упрощенному порядку. Однако этой идеологией неравенства проникнуто все средневековое общество, и парижане не составляют исключения. Ее давление ощущается на всех уровнях, но она тяготеет не столько над богатыми, сильными мира сего и Церковью, сколько над бедными, слабыми и малыми, которые должны оставаться на нижнем уровне навязанных иерархий – порой противостоящих друг другу, но чаще всего подкрепляющих одна другую. Солидарность трех сословий – прекрасная тема для проповеди или ученого рассуждения, но в повседневной жизни она очень редко исходит сверху.

Взглянув на парижскую жизнь под тремя углами зрения, можно провести различия в образе жизни обитателей столицы. Каким образом эти миры – духовный и светский – дополняют друг друга? Противостоят ли они друг другу, соперничают ли? Идеология, богатство и политическая и церковная власть оказывают определенное давление на условия жизни парижан в Средние века.

Глава четвертая
Мир денег: те, у кого они есть, и те, кому их не хватает

Центр этого мира находился на правом берегу Сены, который на первых планах Парижа обозначен попросту как Город. Квартал торговцев, финансистов, обосновавшихся в Париже, потому что мегаполис порождает мощную экономическую деятельность, начиная с нужд потребления, и потому что в столицу стекаются средства, собранные органами королевской власти. Политические функции вызывают финансовую динамику, которая не связана напрямую с развитием торговли или производства, но привлекает в равной степени. Этот мир денег, столь часто обличаемый за развращение нравов, еще весьма непрочен и опасен для тех, кто попал в него и разбогател.

В то же время в Париже, как и в любом другом большом городе, сосредоточено много бедных людей, которым не на что жить, кроме подаяния или благотворительности монастырей и богаделен. Поскольку они весьма многочисленны и собраны в городе, они внушают страх, и Париж в конце Средневековья постарается заключить нищету, возмутительную в сравнении с выставленным напоказ богатством, в жесткие рамки.

Сначала мы поговорим о тех, кто ворочает деньгами, но сделаем скидку на то, что точно оценить состояние и имущество этих обеспеченных, а потому могущественных людей отнюдь не просто.

Раз речь идет о такой крупной столице, как Париж, нельзя не начать с движимого богатства Церкви. Епископ и капитул, старые монастыри – Святой Женевьевы, Сен-Жермен-де-Пре, Святого Мартина (это самые значительные) – были не только крупными землевладельцами, владеющими значительной частью территории города, но и богатыми общинами, поскольку получали регулярные и большие доходы в наличных средствах. Эти учреждения становились кредиторами короля и могли играть роль банков, как одно время тамплиеры. Даже простые клиенты считали церковников честными и надежными управляющими. Очень показательный пример содержится в описи имущества скончавшегося резчика Эннекена из Льежа. Этот известный художник, поставщик короля, не хранил у себя крупных денежных сумм, а складывал их в мешки, опечатывал и отдавал на хранение казначею церкви Сент-Шапель.

В то же время проповедники и моралисты поднимали голос против развращающей власти денег и сетовали на то, что они занимают столь большое место в жизни христиан. Обличительные речи имели успех во время проповедей, но из-за них над торговой и финансовой деятельностью постоянно довлело подозрение в греховности. Конечно, с XIII века специалисты канонического права из парижского университета дали определение нравственному и справедливому использованию денег, займа и кредита, но подозрений и обвинений от этого меньше не стало, особенно когда начинались судебные процессы, связанные с частными капиталами или государственными средствами. Однако такие противоречия не помешали быстрому развитию буржуазии.

Крупная парижская буржуазия

Богатые парижские буржуа сколотили свои состояния за два-три поколения. Это были суконщики, меховщики, галантерейщики, менялы, купцы, ввозившие и вывозившие ткани, ковры и предметы роскоши, а также негоцианты, порой спекулировавшие строительным лесом или поставлявшие лошадей королю и вельможам. Разумеется, они являлись собственниками домов, арендная плата за которые и рента приносили им постоянный доход. Через брачные союзы или путем кооптации они внедрились в среду богатых людей, управлявших городом, или поступили на королевскую службу, получив должность в сфере финансов или правосудия. Помимо парижских владений они зачастую имели имущество в сельской местности, покупали имения, обладали загородным домом поблизости от столицы, куда выезжали отдохнуть и подышать свежим воздухом.

Археологические раскопки, связанные с перестройкой Лувра, позволили обнаружить фрагменты одной из таких загородных резиденций – красивого дома, выстроенного в первой половине XIV века и разрушенного в 1356 году, во время возведения оборонительных сооружений вокруг Парижа. Этот дом принадлежал Пьеру Дезэссару, умершему в 1348 году, и был частью наследства, принятого Пьером де Лорри.

Пьер Дезэссар был влиятельным столичным нотаблем. Семейство Дезэссаров, происходившее из руанской буржуазии, окончательно ассимилировалось в Париже в XIII веке. До 1327 года Пьер был казначеем королевского двора и принадлежал к тем финансовым и деловым кругам, что поставляли монархии незаменимых советников. Этим объясняется его возведение в дворянское достоинство в 1320 году, затем дворянство было пожаловано его жене Жанне де Паси. Как и некоторые другие важные особы, он пользовался почестями и привилегиями, связанными с обоими статусами: парижского буржуа и дворянина (такая практика существовала, по меньшей мере, до конца XIV века). Знатные нотабли, даже став дворянами, не покидали ни среду богатых буржуа, ни деловой и финансовый мир. Пьер Дезэссар был членом церковного совета церкви Сен-Жак-де-ла-Бушри и товарищем Сен-Жак-о-Пельрен – два признака интеграции в парижскую буржуазную элиту. Но его имущество перешло к королю, когда против него затеяли судебный процесс, а после его смерти наследство обложили огромным штрафом в 50 тысяч ливров, подлежащим немедленной уплате. Одна из его дочерей вышла замуж за Этьена Марселя (впоследствии ставшего купеческим старшиной Парижа), другая – за Пьера де Лорри. Этьен Марсель отказался от наследства, боясь, что с него потребуют уплаты крупных долгов. Пьер де Лорри побился об заклад, что король восстановит справедливость в отношении своего покойного советника, а его имущество будет возвращено семье, и поэтому принял наследство. Он оказался прав и вернул себе семейное состояние. Этьен Марсель, разумеется, был этим сильно раздосадован и, став военным комендантом Парижа, вероятно, с большим удовольствием, пожертвовал красивым загородным домом своего родственника ради нужд обороны столицы. Это была действительно жертва, если принять во внимание размеры особняка и роскошь убранства.

Благодаря раскопкам удалось узнать, что дом занимал 350 квадратных метров на общей площади в тысячу квадратных метров: два крыла, примыкавшие к основному зданию, окружали двор, выходивший к Сене. Остатки внутренних настенных росписей, а также различные предметы (монеты, керамика, изделия из стекла) представляют собой исключительную находку, поскольку в Париже уже не осталось зданий той эпохи и парижская гражданская архитектура плохо известна: в текстах содержится мало описаний красивых домов, находившихся как в самом городе, так и за его стенами.

Успех того или иного рода в буржуазной среде обусловлен различными способами обогащения, среди которых – удачная торговля или промышленная деятельность и коллективный успех, складывающийся из преуспеяния каждого члена семьи. В самом деле, не всякий личный успех повлек за собой основание крупного буржуазного рода. Длительное преуспеяние подразумевает везение и упорство, а также наличие наследников, способных подняться еще выше по социальной лестнице. Тому свидетельство – жизнь одного парижского буржуа, воссозданная Анной Терруан по чудом сохранившемуся журналу, куда он заносил сведения о своих торговых делах, об операциях с недвижимостью и других коммерческих делах. Жоффруа де Сен-Лоран, живший во второй половине XIII века, занимался торговлей, приобретал земельные владения внутри и вне города, завязывал нужные связи через семью жены, которая стояла выше его по происхождению, а также благодаря своим талантам, ибо он был известен своими способностями улаживать споры, и церковные иерархи высоко ценили его услуги. Таким образом, он создал основу для социального взлета своей семьи, но его сыновья не смогли или не сумели продолжить начатое.

Влиятельных парижских родов не так уж много, они образуют свою среду, в которую через посредство брака принимают новых членов, чаще всего буржуа и купцов из другого города. Их превосходство выражается в богатстве, которое сочетается с властными полномочиями эшевена или городского чиновника. Эти люди принимают деятельное участие в политических делах королевства, с ними советуются короли, прибегая к их административной и финансовой компетенции. Со времен Филиппа Августа мудрый король никогда не пренебрегал мнением этих разумных и осторожных людей, как сказано в преамбулах королевских ордонансов. Барбетты, Пье-д'Уа, Жансьены и другие именитые парижские семейства поставляют эшевенов, имеют родственников в Шатле или в парламенте. По сравнению с другими элитарными кругами крупная буржуазия неоднородна: с одной стороны, буржуа легко могут сделать прекрасную карьеру вне деловой сферы, ибо они очень близки к властным структурам Парижа, но в то же время им приходится идти на определенный риск, ибо опала, пусть даже временная, вроде той, что обрушилась на семью Дезэссаров, может поставить под угрозу весь род, политическая борьба способна на какое-то время превратить родственников в мятежников, что испытала на себе семья Этьена Марселя, а финансовые нужды государя – разорить неосторожных или чересчур нетерпеливых карьеристов.

В городе у именитых родов были дома, о которых упоминается в налоговых документах, например в податных книгах. Эти династии обосновались в конце XIII – начале XIV века на острове Сите, заняв дома евреев, изгнанных в 1182 году, и на правом берегу Сены, в приходе Сен-Жермен-л'Оксеруа, возле Рынка или Гревской площади. К особняку главы семьи или поблизости от него пристраивался дом сына, зятя или брата, так что один род главенствовал над целым кварталом.

На современном этапе исследований утверждается представление о том, что буржуазная элита не особо заботилась об архитектуре, по меньшей мере до середины XIV века, и буржуазный особняк был всего-навсего объединением двух-трех обычных домов. Первый этаж был отдан под хозяйственную деятельность: лавку и склад, а верхние этажи – два, максимум три – под жилые помещения; в одной-двух комнатах хозяин дома хранил свои бумаги, деньги и порой принимал гостей. В одной купчей крепости конца XIV века достаточно подробно описано одно такое жилище. Это два довольно больших дома (в документе упомянуты постройки, которые могут сдаваться внаем), вероятно, хорошего качества: с водостоками, трубами для слива грязной воды и уборной. При таких домах, расположенных в центре торговой части города, были только дворы: ни о каком саде или колодце речь не идет.

Дюжина человек, живущих под одной крышей, составляли домашний круг, в который входили родственники и постоянные слуги. Но власть этого круга простиралась и дальше. Он расширялся за счет прислуги и батраков, не столь тесно связанных с его ядром, захватывая также клиентов, служащих и ремесленников, работающих на главу рода, – это последняя граница его влияния. Вид дома главы семьи весьма неполно отражает его влияние в обществе. Но относительная скромность жилища наверняка обусловлена безразличием к показухе – дорогостоящей и бесполезной. Барбетты или Бурдоны не выставляли напоказ свое богатство и положение в обществе.

Похоже, что крупная буржуазия начала XV века была уже иной по своим пристрастиям и потребностям. Отношение богатых буржуа к красивым постройкам изменилось. По свидетельству Гильберта де Меца, это произошло уже в конце XIV века.

Автор оставил нам описание столицы, в котором, в частности, рассказывает о зданиях, вызвавших его восхищение, в том числе о красивых особняках, принадлежащих богатой парижской элите. Его свидетельство очень ценно. Гильберт останавливает наше внимание на королевском дворце, на различных красивых церквях, однако ограничивается лишь упоминанием особняков принцев крови (Бурбонский дворец, «вельми богатое и нарядное строение», дворцы Сен-Поль, где жили король и королева, Пти-Мюск, где проживал дофин, Сицилийский, Турнель, Артуа и дворец короля Наварры, Фландрский, Алансонский, Голландский, Монтегю, Турнэ, Клиссон и другие). Заметим, что Гильберт не описывает ни одной из этих королевских резиденций, а приводит лишь название, имя владельца и тех, кто в нем проживает. Добравшись до красивых домов именитых буржуа, он вдается в подробности и вводит нас в одно из таких жилищ, помещающееся на улице Прувер, – в дом мэтра Жака Дюси (Дюши или Души), который исполнял должность письмоводителя в Счетной палате.

Расположенный на месте трех домов, упоминавшихся еще в оброчном реестре парижской епархии от 1399 года, особняк, наверное, был выстроен в первые годы XV века и потому являлся предметом восхищения, поскольку представлял все самое лучшее, что только можно было увидеть в то время. Возникает даже подозрение, не выдумал ли Гильберт этот прекрасный дом, а может быть, сильно приукрасил его описание, но, как бы там ни было, он сообщает нам, каким был или должен был быть, по его мнению, красивый городской особняк.

Через высокие резные ворота мы сначала попадаем в большой двор, где разгуливают павлины и другие птицы. Затем нас проводят в комнаты – большие парадные залы. Первая украшена картинами, в другой собраны музыкальные инструменты, на которых Жак Дюси будто бы умел играть, – арфами, фисгармониями, виолами, лютнями и псалтерионами, в третьей зале расставлены столики для игры в шахматы, триктрак и шашки. В трех этих залах сконцентрирована мирская культура важного нотабля: образы и тексты, музыка и логические игры. Книги хранятся в часовне, которая служит библиотекой, напоминая о том, что всякая книжная культура прежде всего является религиозной; большие тяжелые фолианты в переплетах из дерева и слоновой кости или металла, богато украшенные, с металлическими застежками, лежат на специальных пюпитрах. В комнате, описанной далее и названной конторой (скорее всего, это рабочий кабинет нотабля), в особых резных шкафах хранятся драгоценные камни, пряности (сладостные ароматы, уточняет Гильберт) и меха – символ купеческого богатства. В остальных комнатах, названных спальнями, имеются кровати с пологом, украшенным золотой бахромой, и красивые ковры.

Гильберт де Мец становится необыкновенно красноречивым, добравшись до комнаты, в которой Жак Дюси хранил оружие: большие арбалеты, украшенные искусной резьбой, луки, пики, кинжалы, топорики, короткие мечи, кольчуги, щиты разной формы, а также доспехи, флаги и знамена. Здесь целый арсенал оборонительного и наступательного оружия, военное и парадное снаряжение, что подчеркивает боеспособность хозяина дома в случае, если ему придется участвовать в обороне города.

В заключение де Мец возвращается к более мирным и приятным занятиям обитателей дома. Верхняя часть особняка (сколько в нем было этажей? Наверное, больше двух, поскольку, как сообщает автор, в эту комнату тяжело подниматься по лестнице) занята большой квадратной комнатой, четыре окна которой выходят на четыре стороны света. Таким образом, можно обозревать панораму города и пировать, наслаждаясь красивым видом, поскольку яства туда поднимают на специальном подъемнике, благодаря сложной системе блоков. С верхнего этажа дома можно любоваться городом, а с улицы – домом, его башенками и крышей, украшенной золочеными статуями. Слуги хозяина дома, просвещенного человека, обладающего хорошим вкусом, были ему под стать: вышколенные, учтивые и любезные. Гильберт, возвращаясь в своем описании к особняку, повествует о плотнике, нанятом на постоянную службу для поддержания построек в порядке ^{11} . После такого эмблематического описания богатства и образованности крупных буржуа, слуг короля, он завершает свой рассказ указанием на существование многих других подобных домов, принадлежащих богатым и могущественным особам.

Этот мир богатых буржуа обладает достаточным влиянием, чтобы его признавало парижское общество. По крайней мере, в XIII и в первой половине XIV века к дворянству не стремились, короли в своей благосклонности ставили богатых буржуа достаточно высоко, чтобы те считали себя равными по рангу дворянам, которые тоже служили государям. Парижские нотабли как социальная группа приобрели, таким образом, некую автономию в социальной иерархии, благодаря которой далеко не всегда стояли позади дворянства.