Текст книги "Так близко"
Автор книги: Сильвия Дэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
27
Лили
Лифт тихо гудит, опускаясь с девяносто шестого этажа. Я смотрю на меняющиеся цифры и краем глаза замечаю, что ты специально стоишь в противоположном углу, старательно делая вид, будто читаешь с экрана телефона важные электронные письма. Ты полностью замкнулся в своей красивой, но безжизненной оболочке. Интересно, уже жалеешь о добром ко мне отношении?
Мне больно, но во мне разрастается неконтролируемый гнев. Ты играешь со мной в какие-то игры разума? Сложно поверить, что супруг, столь романтично сохранивший бесценную сокровищницу для любимой жены, и мужчина, который отказывается есть со мной в одной комнате, – это один и тот же человек. Очевидно, тебя тяготит даже совместная поездка в лифте.
У тебя платиновое кольцо на пальце, а на запонках и зажиме для галстука изображены лилии. Ты хочешь, чтобы весь мир видел, что ты уже занят, но не можешь даже думать о нашей связи. Мне начинает казаться, что мы уже никогда не станем близки. Хуже того, я почти смирилась.
Мы опускаемся прямо на подземный паркинг, и нас уже ждет внедорожник с личным водителем, одетым в фирменную форму компании. Он открывает для меня заднюю дверцу, но ты вмешиваешься и подаешь мне руку, помогая забраться. Но в этом нет нужды, ведь снизу автоматически выдвинулась ступенька. Ты просто разыгрываешь очередное представление, а я играю роль благодарной девушки, которая поочередно улыбается водителю и спутнику. В ответ водитель улыбается дежурной вежливой улыбкой, которая больше бы подошла миловидным спутницам богатых и влиятельных людей. Ты бросаешь на него строгий взгляд, и мужчина обходит машину, чтобы перекинуться парой слов с Витте.
Ты садишься рядом со мной. Между нами – подлокотник с выдвижными подстаканниками, который служит своеобразным барьером. Но это не имеет значения. Мы сидим настолько близко, что в воздухе появляется ощутимое напряжение. Между нами словно шипит и потрескивает невидимая молния, влияя на мои чувства.
Мы выезжаем из подземного гаража и вливаемся в городской поток. Ты снова смотришь на экран телефона, ловко печатая большими пальцами. Я решаю переключить внимание на окно, чтобы насладиться городскими видами. Удивительно, но утренние улицы уже переполнены людьми. Всюду снуют машины каршерингов и такси, играющие в салки с рейсовыми автобусами, украшенными рекламой ТВ-шоу и одежды. Пешеходы самые разные: тут и любители бега трусцой, и серьезные бизнесмены в элегантных костюмах. На тротуаре стоят конусы, предупреждающие об открытом подвале, а мужчина в фартуке ловко вытаскивает ящики из грузовика.
Где-то звучит музыка. Смех. Кто-то завтракает. Все рассказывают истории. Влюбленные целуются. Нью-Йорк сияет: каждую секунду создаются миллионы воспоминаний. Но я где-то в стороне. Не так давно я мечтала никогда не выходить из пентхауса и проводить все свое время наедине с тобой. А сейчас думаю, что не смогу этого вынести.
Тяжело вздыхаю и отвожу взгляд от городских пейзажей. В сетчатом кармашке на спинке сиденья лежат какие-то журналы. Среди них я нахожу «Forbes» и «People». Последний отличается яркой обложкой, поэтому я вытаскиваю его и вижу, что этот выпуск посвящен самому сексуальному мужчине. На обложке красуется Дуэйн Джонсон в белой футболке и джинсах. Он, конечно, красавчик, но я не согласна с мнением редакции. Самый сексуальный мужчина сидит рядом и не хочет иметь ничего общего со мной.
Листая страницы, я рассматриваю анонсы свадеб тех людей, которые совсем недавно состояли в других браках, а также рекламу сериалов, о которых я никогда не слышала, и новости о продолжениях малоизвестных франшиз. Я настолько погружена в свои мысли, что вздрагиваю, когда вижу твою фотографию. Ты сидишь за столом для совещаний в одном из своих изумительных костюмов. Снимок крупным планом. Глаза горят, рот расслаблен, но ты не улыбаешься.
Я захлопываю журнал и убираю на место. Запрокидываю голову и закрываю глаза.
– В машине тебя всегда укачивает, если ты пытаешься читать, – рассеянно произносишь ты.
Ты впервые связал прошлое и настоящее. Я подавляю зарождающуюся нелепую надежду. У нас не могут быть настолько полярные отношения: одновременно отстраненные и интимные. Тебе придется выбирать.
– Плохо спала и устала, – объясняю я. – Мне не помешала бы хорошая тренировка. Которая оставит меня без сил и во время которой мне придется попотеть.
С закрытыми глазами я слушаю твое прерывистое дыхание. Но ты отвечаешь небрежно, словно говоришь о пустяках:
– Врачи утверждают, что тебе следует отдохнуть.
– Я отдыхаю уже несколько недель подряд. Думаю, этого достаточно.
– Ты же была в коме, а не просто спала, – возражаешь ты. Наступает пауза, во время которой ты обдумываешь свои резкие реплики, а потом продолжаешь более приятным голосом: – Кстати, напоминаю, что у нас дома есть целый тренажерный зал.
– Разве такие вещи можно сравнивать, а? – Ты молчишь. – А что насчет тебя? – спрашиваю я и открываю глаза, чтобы посмотреть на тебя. – Спал как младенец?
Ты продолжаешь смотреть на экран телефона.
– А как они спят?
– Не знаю. Может, нам стоит сделать одного и узнать?
У тебя дергаются мышцы лица.
– Я прекрасно выспался.
Я ухмыляюсь.
– Лжешь.
– Спрячь когти, Сетаре. – Ты прекрасно держишься, в твоем голосе едва ли можно уловить намек на гнев. Этот уровень самоконтроля возбуждает меня, заводит так же сильно, как и твоя обжигающая ярость.
В наступившей тишине я слышу приглушенный голос Дженис Джоплин, умоляющей возлюбленного забрать ее сердце. Я наклоняюсь вперед и увеличиваю громкость с помощью одной из кнопок для пассажиров на заднем сиденье.
Оставшуюся часть пути я раздумываю над тем, как могу изменить ситуацию. Время – это роскошь, которой у меня нет. Ограниченный запас его уже на исходе.
Я настолько сосредоточена на своих мыслях, что даже не замечаю, как мы заходим в больницу.
– Приятно видеть, что вы хорошо выглядите, – с заботливой улыбкой говорит доктор Хамид.
Она садится в кресло за черный рабочий стол с хромированными ножками. Я сажусь напротив. Ты отрицательно качаешь головой, отказываясь занять место на стуле.
Вместо этого ты начинаешь расхаживать по кабинету, словно хищник в ожидании подходящей жертвы. Ты кажешься еще выше, нависая над нами, и твое беспокойство наполняет помещение.
Любимый, ты боишься врачей? Или больниц? Тошнит ли тебя от запахов болезней и разложения? Неужели при виде уколов у тебя стынет кровь в жилах?
Возможно, я чего-то о тебе не знаю, но это одна из многочисленных мелочей, которые формируют твою личность. Страхи делают нас теми, кто мы есть.
Я уже смирилась с тем, что неправильно будет просить о взаимности. Ты не любишь даже себя, как и я.
Что мы за пара? Разбитые внутри, но связанные страстью и смертью.
– Прошу простить за опоздание, – с этими словами в кабинет входит доктор Гольдштейн, хотя по его неторопливым шагам и не скажешь, что он вообще куда-то торопится. Он психиатр, который долгое время меня обследовал. Он тоже садится с нами за стол.
Лысый, с неряшливой рыжей трехдневной бородкой, он совсем не привлекает внимание. Оливково-серый больничный костюм на размер больше, чем нужно, и сильно контрастирует с нарядом доктора Хамид. Ее ярко-красные шаровары отчетливо просвечивают под медицинским халатом. Она отвечала за лечение моего тела, а он – за исцеление моего разума.
Он мне не нравится, совсем не нравится. У него полно ученых степеней, но он разбирается только в теории. Доктор исследовал меня, словно букашку, которую нужно изучить под микроскопом, но так и не смог проникнуть в мой разум. У него не хватило умения и храбрости, чтобы встретиться лицом к лицу с моими демонами.
– Спасибо, что присоединились к нам, доктор Гольдштейн, – благодарит Хамид. Она мило улыбается, но я замечаю осуждение в ее глазах. За заботливым поведением и женственностью скрывается настоящий врач, который крайне серьезно относится к своей работе и ожидает, что другие приложат не меньше усилий.
Ты становишься совершенно спокойным, встаешь позади меня и вцепляешься руками в спинку моего стула.
Доктор Хамид начинает, обращаясь напрямую ко мне:
– Мы сделали множество анализов, результаты которых изучили специалисты-неврологи, и наши выводы совпадают – ваш мозг не поврежден.
– Физически, – добавляет доктор Гольдштейн.
– Да, разумеется, – нетерпеливо перебивает доктор Хамид. – Мы же сейчас обсуждаем мозг, а не разум. Кроме того, физиотерапевт положительно отозвался о вашем состоянии. Он сказал, что для такой хрупкой женщины вы на удивление в хорошей форме, несмотря даже на три недели неподвижности. В целом, у вас просто идеальное здоровье.
– Физически, – снова уточняет Гольдштейн.
Ты резко выдвигаешь стул и садишься рядом со мной за стол. Умение держать себя в руках – это очень сексуально.
Я слышу твой прерывистый вдох и наблюдаю, как ты пытаешься уместиться на маленьком неудобном стуле. И тут я понимаю, что это наше окружение сделало тебя таким нервным. Ты берешь меня за руку и крепко сжимаешь.
– Вы взволнованы, – сочувственно произносит доктор Хамид. – Извините, я думала, что и так понятно, что прогнозы очень и очень благоприятные. Просто мы решили перестраховаться.
Твоя грудь вздымается и опускается при каждом вздохе, а ноздри свирепо раздуваются. Мы все ждем, когда ты что-нибудь скажешь, и тут я понимаю, что ты не можешь. Я улыбаюсь, чтобы как-то скрасить паузу.
– Все новости хорошие.
Ты сильнее сжимаешь мою руку.
– Есть ли у нее ограничения в плане физической активности?
Я вспоминаю твои слова о домашнем тренажерном зале и твоей реакции на мое притворство, поэтому перестаю улыбаться. Ты так сильно сжимаешь мою руку, что мне становится больно, и я сдерживаюсь, чтобы не закатить сцену.
Доктор Хамид качает головой.
– В этом плане никаких ограничений.
– Чтобы прояснить, – продолжаешь ты, – я могу спокойно заниматься любовью со своей женой и ни о чем не беспокоиться?
Я напрягаюсь. Только ли это сдерживало тебя? Неужели все настолько просто?
Нет. Это совершенно не объясняет, почему ты избегал меня.
С ласковой улыбкой Хамид отвечает:
– Я могу сказать, что возобновление интимных отношений после столь долгой разлуки пойдет вам только на пользу.
– В результате диссоциативной амнезии может возникнуть множество осложнений, и среди них числится сексуальная дисфункция. – Гольдштейн постукивает рукой по столу. – Я хочу подчеркнуть, что вам необходимо поскорее начать прохождение терапии. Вы уже высказывали нежелание. Я понимаю, что некоторые люди склонны к самодиагностике психического состояния и даже могут приписать себе некоторые понравившиеся заболевания. Однако расстройства, подобные вашему, встречаются достаточно редко и свидетельствуют о сильной эмоциональной травме.
Теперь уже я сильно сжимаю свободную руку.
– Я знаю.
– А я нет, – возражаешь ты. – Вы можете объяснить, что именно вас обеспокоило?
– Человеческий разум не похож на кассету, которую можно стереть и записать заново, понимаете? Вы же представляете себе принцип работы таких кассет, мистер Блэк?
– Да, разумеется, – сухо отвечаешь ты. – Я родился в восемьдесят третьем.
– Ах, теперь я точно чувствую себя старым, – с искренней улыбкой отвечает Гольдштейн. – Сознание вашей супруги поделило травму на части, но не стерло ее. Ее подсознание прекрасно помнит о том, через что ей довелось пройти, и оно реагирует, если активируются определенные триггеры. Буря, например, или вид лодки. Что-то такое. Возможно, какая-то определенная песня. Нечто такое, что подсознание может связать с травмой.
Доктор Гольдштейн внимательно смотрит на тебя, а доктор Хамид – на меня.
– Такая амнезия часто встречается у ветеранов боевых действий и жертв сексуального насилия, – продолжает врач, – и мы можем предугадать некоторые триггеры. Но в данном случае мы не знаем, спровоцировал ли потерю памяти экстремальный стресс, связанный с борьбой за жизнь, или что-то другое. Возможно, она получила травму после того, как добралась до берега, или прямо во время происшествия, когда ее сознание было наиболее уязвимо. Мы не знаем, что именно там произошло, но мы можем предположить, что это был опыт, выходящий за рамки ее восприятия.
Ты сжимаешь мою руку еще сильнее, и кольцо болезненно впивается в кожу. В твоих темных глазах читается ужас. Я не хочу, чтобы ты мучился, но ведь именно этим ты и занимался после того, как нашел меня. Возможно, рассказ доктора только усиливает худшие опасения.
Повысив голос, доктор Гольдштейн продолжает. Его глаза горят от любопытства: нечто интересное попало ему в руки, и теперь он хочет это изучить.
– Последние шесть лет ее жизни можно объяснить диссоциативной фугой[7]7
Диссоциативная фуга – редкое диссоциативное психическое расстройство, характеризующееся внезапным, но целенаправленным переездом в незнакомое место, после чего человек полностью забывает всю информацию о себе, вплоть до имени. Память о фактах объективной реальности, о культуре и науках сохраняется. Сохраняется и способность запоминать новое.
[Закрыть], – говорит он. – По сути, ее травма оказалась настолько сильной, что сознание выполнило сброс настроек. Возвращение к прошлой жизни даже не рассматривалось как полноценный вариант.
Ты откашливаешься.
– Кажется, ей было комфортно со мной.
– Безразличие вашей супруги к неким экстремальным переживаниям – прекрасно задокументированная реакция. – Доктор явно уверен в правильности своего диагноза. – Это нормальная реакция, как перенапряжение или замешательство. Даже не зная источник травмы, мы можем предположить, как будет реагировать пациент. У нее могут быть ночные кошмары или флэшбеки. Могут появиться проблемы со сном или расстройства пищевого поведения. Она может демонстрировать признаки сознательного саморазрушения. Вполне возможно, что сюда же могут добавиться депрессия и суицидальные мысли, если она не будет находиться под постоянным наблюдением.
– Ничего такого еще не замечала, – возражаю я.
Доктор Гольдштейн резко поворачивается в мою сторону.
– Было ли у вас ощущение отстраненности от своего тела или эмоций? Казалось ли вам ваше восприятие окружающего мира искаженным или нереалистичным? Чувствуете ли вы, что сама ваша личность изменилась, потерялась?
У меня стынет кровь в жилах. Страх сковывает все мое тело.
– Я просто отстала от жизни на шесть лет, – спокойно отвечаю я. Если буду отвечать слишком эмоционально, меня сочтут истеричкой. – Мир изменился во всех смыслах. Я чувствую себя путешественницей во времени, но думаю, что в этом нет ничего необычного или загадочного.
– Как это лечится? – уточняешь ты.
– Мы попробуем восстановить воспоминания при помощи гипноза. Прием лекарств ускорит процесс. А затем мы проработаем травму, чтобы она могла с ней справиться.
Я смеюсь про себя. Психиатрия все еще остается на средневековом уровне. Не говоря уже о том, что он говорит только с тобой, словно меня здесь нет или я не понимаю его слова. Нет, Джозеф Гольдштейн не будет копаться у меня в голове.
Ты смотришь на меня, и я поворачиваюсь в твою сторону. Глядя прямо в глаза, я пытаюсь прочитать твои мысли. Ты разжимаешь мою побелевшую руку, и ободряюще поглаживаешь меня по плечу. Кровь приливает обратно к онемевшим пальцам.
– Спасибо за объяснения, – благодаришь ты. – И спасибо вам за исключительную заботу о моей жене, доктор Хамид. Я ваш должник.
– Да, – поддерживаю я. – Большое вам спасибо.
Она улыбается.
– С каждым иногда случаются чудеса. К счастью, вы обошлись без сломанных костей или других тяжелых повреждений. Мне было приятно помогать вам, Лили.
– Когда бы вы хотели записаться на прием? – уточняет Гольдштейн. – Я могу подыскать время сегодня днем. Нам не стоит медлить.
Ты грациозно встаешь и протягиваешь мне руку, помогая подняться. Мне действительно нужна помощь. У меня подкашиваются ноги, а в голове все путается. Я не узнала ничего нового. Я пыталась не обращать внимания на последствия, но больше не могу себе это позволить.
– Мы временно уезжаем из города, – отвечает Кейн. – Мы позвоним сразу после возвращения.
Гольдштейн обиженно поджимает губы.
– Я повторюсь, что не рекомендую вашей жене оставаться без поддержки психотерапевта. В таком состоянии людям может быть трудно выстраивать близкие отношения. Возобновление половых актов может воспрепятствовать эмоциональному воссоединению, а не укрепит ваш брак.
– Хорошо, я принял к сведению.
Ты еще раз благодаришь врачей, пожимаешь им руки, а потом выводишь меня из кабинета.
Мы молча идем к лифту, но теперь ты крепко прижимаешь меня к себе, попутно печатая какое-то сообщение. Как только мы дверцы лифта закрываются, ты обнимаешь меня.
– Он говорил слишком агрессивно, – шепчешь ты, – и поставил тебя в неловкое положение. Мне жаль, что именно он занимался твоим случаем. Ты должна была обо всем рассказать.
Я напрягаюсь, дыхание становится прерывистым. Такая близость – сравнивая с тем моментом, когда мы выходили из пентхауса, – заставляет меня отпрянуть.
– Мне вовсе не хотелось говорить об этом с Витте.
На твою теплоту я отвечаю холодом. Аромат настоящего мужчины окутывает меня со всех сторон, ограждая от враждебных запахов дезинфицирующих средств и болезней. Ты прижимаешься ко мне и крепко обнимаешь.
– Я плохо справился, да? Был слишком осторожен?
– Это одно и то же, – дерзко отвечаю я, пытаясь вырваться из твоих объятий.
– Я не мог рисковать и просить тебя заходить слишком далеко, ведь каждый медработник предупреждал меня о возможных рисках. Просто мои чувства к тебе нельзя назвать деликатными.
– Или ты просто ничего не чувствуешь.
– Сетаре. – Ты страстно прижимаешься губами к моему виску. – Я очень сильно тебя хочу. И всегда хотел. Мне очень жаль.
Незнание, насколько правдивы твои слова – жуткая пытка.
– Тебе не нужно было врать, что мы уезжаем из города. Я и так хотела сказать ему, что у него нет ни малейшего шанса залезть ко мне в голову с помощью лекарств, гипноза или чего-то еще. Ему просто нужен уникальный врачебный случай, чтобы написать исследование для публикации или лекции. Я не позволю кому-то использовать мои воспоминания в личных целях.
– Я не врал. И я согласен, что он всего лишь напыщенный осел. – В твоем голосе появляются нежные нотки. – Но его самомнение сыграло в нашу пользу, когда детективы приезжали задать ему несколько вопросов. Да, он действительно будет настаивать на своем диагнозе, даже на краю могилы.
Я закусываю губу. Доктор Гольдштейн действительно был лучшим вариантом или просто самым выгодным, учитывая все обстоятельства? Правду уже не узнать, даже если я спрошу об этом напрямую.
– Он вообще хоть в чем-то оказался прав? – спрашиваешь ты.
Я ничего не уточняю, поскольку доктор действительно оказался близок к истине, но сейчас меня переполняет любопытство. И надежда. Куда мы сейчас едем? И надолго ли?
– Да.
– Хочешь встретиться с другим специалистом? – спокойно спрашиваешь ты, и тон твоего голоса успокаивает меня. Он и раньше меня завораживал. – Мне хочется, чтобы ты хотя бы попробовала.
– Зачем? Мы вообще собираемся спасать наш брак? Или ты думаешь, что сеанс психоанализа заставит меня позабыть о тебе и я снова исчезну? В конце концов, ты даже не намекнул, что хочешь, чтобы я была рядом с тобой.
Наступает мучительная тишина.
– Тебя не было долгие годы, – шепчешь ты. – Разве ты сама не хочешь знать, что делала все это время?
Лифт плавно останавливается на первом этаже и открывает двери. Ты берешь меня за руку, и мы вместе идем к выходу. Ты замедляешь шаг, чтобы мы выглядели как настоящая парочка. Люди поворачивают головы и смотрят на нас. Как они могут пропустить такое зрелище? Ты такой высокий и фантастически красивый, а я иду на каблуках.
Ты излучаешь спокойствие и обжигающую сексуальность, и это придает тебе уверенность. Идти рядом с тобой – мучительная радость. По многим причинам.
Мы выходим на улицу, и ты отводишь меня в сторону от оживленного потока людей, спешащих пройти через автоматические двери.
– Сетаре, я задал тебе вопрос. Ответь же мне.
– Какая разница, что я вообще помню? Похоже, что в нашем браке уже нечего спасать. Что ты от меня хочешь? Помимо того, что я буду выгуливать твою коллекцию украшений? – У тебя напрягаются мышцы лица. Я озлобленно продолжаю: – Тебе не нужно мое присутствие. Ты не хочешь заниматься со мной любовью. Ты даже не хочешь спать со мной в одной спальне. Ты будешь трахать других женщин? Кстати, как тебе вообще это удавалось с моей гигантской фотографией на стене? Или весь смысл именно в этом? Тебе нравится, когда я наблюдаю за тобой? А женщин это не пугает? Думаю, нет. Ты настолько красивый, богатый и сексуальный, что они, наверное, были только рады потрахаться с тобой на Таймс-сквер.
Мы несколько секунд злобно молчим, а потом ты спрашиваешь:
– Ты закончила?
– А у меня тоже будут свободные отношения?
В твоих глазах вспыхивает пламя. Но все же ты сдерживаешься и не начинаешь кричать. То, что ты даже не отреагировал на мой вопрос про секс с другими мужчинами, говорит о многом. За исключением одного момента…
– Почему бы тебе тогда не подать на развод? Ты останешься с деньгами, компанией и всем остальным. Я хочу только покоя.
Я хочу уйти, но моментально вскрикиваю от боли, когда ты рывком возвращаешь меня на место, словно воспитываешь мелкого непослушного сорванца. И сразу же крепко обнимаешь. Твое крупное мускулистое тело излучает агрессию и ярость. И я с восторгом понимаю, что у тебя впечатляющая эрекция.
Твои губы, такие желанные и чувственные, находятся на расстоянии пары сантиметров от моего лба, когда ты страстно шепчешь:
– И это все, что тебе нужно?
В тебе чувствуется дикое и необузданное желание. А еще… непонятная, но явно беспокойная энергия.
Меня удивляет, что мой ответ для тебя так важен и ты напряженно его ждешь. Словно может быть такое, что я не желаю тебя столь же сильно, как очередного глотка воздуха.
– Я не знаю, что такое покой, Кейн. Но мне нужен только ты. И всегда был нужен.
– Сетаре. – Ты прижимаешь меня к себе, целуешь в лоб. Это простое действие успокаивает меня и снимает гнетущее напряжение. – Это все, что мне было нужно. Я всего лишь хотел услышать, что ты все еще хочешь меня.
– Казалось, что ты за что-то на меня злишься.
Оскалившись, ты отстраняешься.
– Ты приняла решение, после которого пропала на шесть лет. Ты чертовски права, я действительно злюсь.
Внутри меня все наконец-то согревается. На моем теле останутся синяки от твоих пальцев, но мне все равно. Я расслабляюсь, и в ответ твоя хватка ослабевает.
Твой голос смягчается.
– Я спал просто отвратительно, как и все остальное время без тебя. Если ты хочешь ребенка, то так тому и быть. Если не хочешь ходить на терапию – не ходи. У нас отдельные спальни, потому что я не мог расстаться с твоими вещами. Но и не мог видеть их каждый день, ведь это живое напоминание о тебе. – Обхватив мое лицо обеими руками, ты прижимаешься своим лбом к моему. – Мы поклялись друг другу в верности, и мы останемся верны нашим клятвам. Ты тоже. Черт возьми, это даже не обсуждается. В моей спальне никогда не было других женщин. И я даже не думал о разводе. Я ничего не упустил?
Ты большим пальцем поглаживаешь мою щеку, что очень успокаивает и расслабляет. Это явно случайная ласка, чисто инстинктивное движение.
– А если лучше и не знать, чем я занималась все эти шесть лет? – спрашиваю я. – А если я делала ужасные вещи?
– Мне все рано. Это ничего не изменит.
– А если я была проституткой? – продолжаю я и чувствую, как ты вздрагиваешь. – А если я торговала оружием или наркотиками? Грабила и убивала? Черт его знает…
– Какая разница? – вскрикиваешь ты. – Я же сказал, что для меня это не имеет значения. Ты жила под другим именем. Под именем Айви Йорк.
– Но Айви Йорк все еще живет глубоко внутри. Она не абстрактная сущность. Она существовала. И существует. Если ради твоей любви я должна стать идеальной, то между нами все кончено. – Я смотрю в сторону и вижу, что к нам подъезжает внедорожник. – Ты этого хочешь? Покончить со всем, чтобы обрести свободу?
– Ты не обязана быть идеальной, а я не хочу свободы. – Ты берешь меня за подбородок, чтобы заглянуть в мои глаза. – Ты уже подумала, что я тебя не хочу, а это значит, что я все испортил.
Взяв меня за руку, ты ведешь меня к машине.
Возле открытой дверцы уже стоит Витте и внимательно осматривает улицы. Куртка настолько хорошо подогнана под фигуру, что только самый опытный взгляд сможет рассмотреть оружие в наплечной кобуре.
Небо ярко-синее. Ослепительные солнечные лучи отражаются от высоких стеклянных стен, охватывающих железобетонный каркас башни. Этот день прекрасен, просто совершенен, и пускай он длится вечно.
Мое сердце трепещет, а дыхание учащенное и поверхностное. На мгновение ты стал самим собой. Я увидела настоящего тебя. Услышала. Почувствовала твое прикосновение.
Мне не нужен секс как таковой, мне нужна твоя нежность. Привязанность. Я сделаю все, чтобы удержать тебя. Что угодно.
– Если мы найдем кого-то, кому можно довериться, то я пойду, – говорю я, не в силах предложить что-то большее.
Возможно, тебе уже нечего дать, кроме своего тела и атрибутов успеха. Тяжелая утрата – это молот, уничтожающий личность, но в то же время позволяющий воссоздать ее заново. Никто и никогда не остается прежним. Неужели прежняя Лили настолько крепко вцепилась в твое сердце, что я никогда не смогу заполучить его? Возможно, я всегда буду источником боли, а она – приятным памятным источником радости.
Смогу ли я жить без твоей любви? Есть ли у меня выбор? Кроме тебя меня ничто не держит в этой жизни.
Ты поворачиваешься ко мне, когда мы подходим к машине.
– Спасибо.
– Не желаете сначала заехать домой? – спрашивает Витте.
– Не нужно. Там у нас найдется все необходимое.
Я все хочу спросить, куда мы поедем, но, наверное, ты бы уже сказал, если бы хотел, чтобы я знала. У меня появляется мысль об отправке на принудительное лечение, но я гоню ее прочь. Ты не сможешь так со мной поступить. И не станешь. Или?..
Пока я забираюсь на заднее сиденье, ты смотришь на меня с едва заметной улыбкой.
– Пока мы не уехали… хочешь посмотреть на штаб компании?
Если я чему-то и научилась в жизни, так это хвататься за каждое подвернувшееся мгновение счастья.
– Я с удовольствием посмотрю, что ты там построил.
– Мы построили, – поправляешь ты, закрывая за мной дверь с тонированными стеклами.
