Текст книги "Праздник любви"

Автор книги: Сильвия Бурдон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Сильвия Бурдон
Праздник любви

ПРАВО НА ЖИЗНЬ ВНЕ ОБЩЕПРИНЯТЫХ НОРМ

Я показал это в теории, теперь убедимся в этом на практике…

Маркиз Донатьен Альфонс де Сад

С самого начала надо отрешиться от привычных ориентиров.

Это небольшое введение в реальную жизнь не надо рассматривать как путеводитель в путешествии по личной жизни Сильвии Бурдон. Речь идет не более чем о разминировании пластиковых бомб, которые кое-где подложены на страницах этой книги.

Надо вновь говорить о сексуальном, так долго скрываемом, искаженном, пробиваемом, которое сегодня в ходу только в кинотеатрах с грифом «X» и в магазинах с закрытыми витринами. Сексуальность – это чувствительная кожа этой книги, ее влажный запах, доведенная до высшей точки чрезмерность.

«Любовь – это праздник» отмечает впервые в литературе слияние сексуальной практики и образов галлюцинаций. Маркиз де Сад, который говорил обо всем этом и книги которого и сейчас интересны нашему современнику, перевернул в свое время Вселенную в башне Бастилии. Для Бодлера цветы зла были болезненными и вялыми, для Батайля связь имела цвет смерти, для Жене звезды отражались только в грязи транссексуальных ночей, Аполлинер насмехался над человеческой «требухой» в своем «Восточном экспрессе», и только Арни Милле возобновил величие традиций плутовского романа. И когда вмешиваются женщины, берут, наконец, слово в литературе, пораженной гангреной патриархата, что делают они, как не идут на штурм существующих норм. Вот эти нормы: рабыни, блудницы, гетеры. В эротической литературе женщин продолжают живописать на темном полотне времени вечной матерью и блудницей.

Сильвия. Она не красивее, не умнее других. Ее видение мира ограничено желаниями и удовольствиями. Типичная представительница буржуазии для одних, она насмехается над классовой борьбой, над партизанской войной в тропических странах и над справедливыми требованиями рабочих; паршивая овца для других, публично обнажающая интимные отношения любительница оргий, обладающая маргинальным сознанием во всем, что касается установленных норм, правил. Сильвия не довольствуется сама воплощением своих фантасмагорий. В своем стремлении расширить границы физиологических возможностей она формирует наши возможности в свете отражения своих.

На протяжении всего повествования прослеживается явная очевидность: Сильвия доисторична. Она явилась прямо из времени допервородного греха, вне добра и зла, врожденного и приобретенного, ее личная жизнь проходит через толпу, через все политические, общественные и физические преграды. Эта милая людоедка в поисках сладкой жизни, конечно, не одинока и символизирует реванш «этого» в «моем» выкованном обществе. Кастрированное воспитание, принципы, мораль скользнули по ней, как дождь по кремню; если ребенок – «первобытная основа» человека, то Сильвия – первобытное существо в рамках жизни современного общества, использующая все его материальные блага в стратегии экстравагантных наслаждений. Но не ей принадлежит монополия отсутствия чувства меры: многие другие, более знаменитые, выбирают дороги власти и войны, науки и деловой предприимчивости и стремятся также достигнуть вершин. Сильвия же на своем пути встретилась с Эросом. Идея не такая уж старая на нашем иудейско-христианском Западе.

В истории освобождения женщин противозачаточные пилюли имели гораздо большее значение, чем 14 июля, Октябрьская революция, право голоса. Дамоклов меч исчез. Отныне тело может отдавать полной мерой. Мне кажется одновременно парадоксальным и логичным, что феминистские движения, объединяя идейный анархизм как правых, так и левых, единодушно осуждают порнографию. А надо было бы вопреки всему, освобождаясь от продажной эксплуатации и геттоизации половых актов, начать, наконец, серьезно размышлять над привнесением западного либерализма и натурализма. Ведь очевидно, что порнография, предоставляя качественный выход всем видам энергии, не имеет ничего революционного в своей сущности. Но то, что позы, скрытые образы выходят на экран порнофильмов и появляются на страницах печатных изданий, чтобы проникнуть к семейным очагам, На улицы и дать всходы на нераспаханных полях желаний, чтобы расцвести в каждом из нас, побуждая нас к свободе, – вот что может расшатать устои крепости. С этого начинается фаллократизм окружающей жизни.

Женское наслаждение – явление социологическое, и проявляется это в порнокинематографии. Появление Сильвии Бурдон в роли кинозвезды в этой области не случайно. Она выставляет себя напоказ не только из-за материальной заинтересованности, но в первую очередь из удовольствия и любви к искусству. В этой книге ни один мужчина не берет полностью инициативы, не подавляет: здесь нет ни жертвы, ни палача, есть только соучастники веселья и изобретательности. И если сцены садомазохизма покажутся некоторым труднопереносимыми, то это потому, что отношения между сексуальной практикой и политическим репрессивным насилием, которое еще часто диктуется историей, узакониваются великими инквизиторами эротической планеты.

Небезразлично констатировать, что никакая тоталитарная власть не допустит порнографию. В СССР, Чили, Уганде, Восточной Германии – повсюду, где существует институт насилия, секс находится за колючей проволокой запрета. Поистине трудно выбирать что-то интересное тем, у кого полицейские заграждения установлены в спинномозговой системе. Во Франции самые громкие возгласы негодования против так называемой порнографической волны раздаются со стороны двух благословенных институтов: церкви и коммунистической партии. Красные и фиолетовые одновременно блюдут честь женщин-работниц и негодуют по поводу их положения в жизни и обществе. Но мы, кажется, удалились от Сильвии Бурдон. Ее воплощенный эгоцентризм подчас пробуждает страх непреодолимого: сексуальности без границ. Следует определить разницу между эротикой и порнографией.

«Святая» эротика хорошего вкуса, давно воплощенная в художественной литературе и живописи, противопоставляется больной и извращенной порнографии. Следовательно – запретить. Подобные сентенции еще продолжают процветать через пятьдесят лет после того, как Фрейд перевернул сознание. Филипп Соллер сказал об этом достаточно хорошо: «Открытие, которое определило, что каждый человек имеет свои сексуальные особенности, такие же неповторимые, как неповторим голос и отпечатки пальцев». Практика Сильвии Бурдон не имеет целью создать модель, по которой вербуются ее сторонники, она представляет собой единственный экземпляр в своей особенности, которая делает ее не похожей на всех, но в то же время делает всех чем-то похожими на нее. Ее мнение и искусство жить – спорны, иерархия приоритетов может быть странной. Но она и не претендует на дидактику. Короче, ее замечательное здоровье, ее вкус к яркой жизни и постоянно меняющимся лицам, вызывающим ее симпатию или антипатию, привязанность или неприязнь – заслуживают интереса. Эта веселая радость амазонки может служить катализатором нашего образа жизни.

Что касается рассуждений о сексологии и определения либидо в противовес грустному апофеозу ложной сексуальной освобожденности, то говорится это, без сомнения, для нового поколения, которое рассматривает распущенность как естественную норму жизни. То, что было уделом избранных и праздных, может стать завтра общим знаменателем нашего образа жизни. Анри Лефевр писал: «Различие было упразднено людьми в течение многих веков; они лишились удовольствий сначала под влиянием христианства, а затем под влиянием буржуазной морали. Люди лишились наслаждений, но осталась навязчивая идея этих наслаждений. Возрождение этого невозможно осуществить теоретически, но только посредством действительного освобождения Женщины».

И есть одна, которая не стала этого ждать. Читайте эту книгу с чувством радости и желанием рассмеяться.

Анрэ Беркофф

Предисловие к русскому изданию

Прошло тринадцать лет со времени выхода этой книги во Франции. Там ее появление вызвало скандальной резонанс, на который, видимо, рассчитывал ее автор. И хотя порнографическая литература распространяется в странах Запада уже много десятилетий, эта книга имеет свои особенности, которые выводят ее из ряда обычной «клубнички».

У нас в стране издание этой книги стало возможным только теперь, когда приподнимается завеса над освещением интимных тем. Эта книга может представить интерес не только в силу извечной притягательности эротического, но она может быть полезной и в историческом смысле, хотя давно известно, что уроки истории плохо усваиваются не только политиками.

Последний всплеск сексуальной революции в Европе приходится на конец шестидесятых, начало семидесятых годов. Это было также время усиления политической активности левых сил, время революций в Чили и в некоторых странах Африки, которые сопровождались стремлением порвать с буржуазными предрассудками, как идеологическими, так и моральными. Аналогичное движение за сексуальные свободы было и в нашей стране после Октябрьской революции.

Не наблюдаем ли мы то же самое и сейчас, когда с развенчанием идеологических догм одновременно разрушаются и сложившиеся нормы морали. В ситуации кризиса и кажущегося всеобщим нравственного разложения пример Сильвии Бурдон, как ни странно, может рассматриваться спасительным в контексте историчности, И если у нас образовавшийся идеологический вакуум не всегда является тем святым местом, которое пусто не бывает, то пусть это не пугает наших ревнителей морали. «Все проходит» – было написано на перстне библейского царя Соломона. Пройдет и «нездоровый» интерес, особенно если его удовлетворит Сильвия Бурдон – апологет вседозволенности. Многие страницы могут показаться советскому читателю отвратительными. Тем лучше. Пусть отцветут «цветы зла».

Некоторые сопоставления и видимые по прошествии лет совпадения могут показаться если не поучительными, то, по крайней мере, забавными. И если Сильвия насмехается над церковными предрассудками, а у нас, наоборот, наблюдается возвращение к религиозным идеалам, то это связано с тем, что и у «них» ниспровергается то, что в течение длительного времени было господствующими символами. Подчас вызывает удивление точность ее оценок и знаний нашей внутренней жизни. Описание ее предполагаемого процветания среди московской партийной элиты еще раз убеждает в том, что шила в мешке не утаишь, а в сравнении понятий «идеология извращений» и «извращение идеологии» предпочтение можно отдать первому. И в этом смысле возникают сами собой напрашивающиеся ассоциации. Поистине лицемерие хуже разврата.

Интересно ее предвидение наступления постиндустриального общества, которое она называет неокапитализмом. Ведь уже во многих странах наступило время, когда попытки предотвратить гибель природы дают постепенно положительные результаты.

По прошествии полутора десятилетий после событий, описанных в этой книге, мы видим не только почти полную смену влияния тех или иных политических сил во многих странах мира, но и имеем возможность сравнивать сегодняшние приоритеты ценностей у нас и у «них». Например, бунтующие студенты конца шестидесятых годов стали добропорядочными буржуа.

Конечно, обобщения часто подводят. Франция семидесятых – это не СССР девяностых. Да и праздники Сильвии, если бы она проводила их сейчас, были бы не такими лучезарными, так как над ними нависал бы дамоклов меч СПИДа.

Книга «Любовь – это праздник» в какой-то степени – историография сексуальной революции. Но, как почти в любой революции, ее идеи не выдержали испытания временем в отличие от общечеловеческих ценностей. Только они могут стать стержнем для мятущейся души, даже в океане хаоса и вседозволенности.

ПЕРВЫЕ БУНТЫ

Я родилась в 1949 году в маленьком городке недалеко от Мюнхена. Мой отец – француз, рантье – до того дня, когда я потеряла его из виду, не знал денежных проблем, а мать – немка, бывший член гитлерюгенда, ставшая впоследствии доктором теологии, без сомнения, чтобы искупить свое прошлое. С моей матерью, чрезвычайно набожной католичкой, у нас никогда не было взаимопонимания. Просто потому, что я всегда говорила – нет. Нет – наставлениям, нет – приказаниям, нет – советам. Она меня награждала пощечиной, я отвечала пинком ноги. Моя бабушка назвала меня мерзкой девочкой – я ее стукнула вешалкой. Я была ужасным ребенком, отвергавшим все из принципа. На самом же деле я не подчинялась не из упрямства, а следуя логическим соображениям; я находила их доводы такими дурацкими, что не видела, для чего, собственно, я должна подчиняться. Мои родители никогда не были для меня примером. С тех пор, как я помню, у меня возникло чувство, что я девочка ниоткуда, гордый чужой ребенок.

В школе я всегда водилась с мальчишками и никогда – с девчонками. Они мне были скучны своими нелепыми затеями с вязанием и куклами. Я любила играть в ковбоев, индейцев, футбол и хоккей на льду Рейна. Иногда грациозно играли в «потрогай пиписку». В семь лет у меня уже не было тайн в мужской анатомии, но еще оставалось кое-что неизвестное в функциональном назначении. Затем стал проявляться интерес к функциональному назначению. Затем стал проявляться интерес к страсти, которая меня никогда не покидала. Это – эксгибиционизм – публичное обнажение, показ того, что обычно принято скрывать.

Мне только что сделали операцию грыжи. Мы жили тогда недалеко от кладбища, разрушенного бомбардировкой, которое было любопытным местом наших игр. Я не могла бегать с моими товарищами и была в плохом настроении. Я носила в ту пору платьице, отороченное кружевами (еще одна идиотская затея моей матери). Один мальчик меня спросил: «Сильвия, почему ты не играешь с нами?» – «Я не могу, мне только что сделали операцию». – «Где?» – «На животе». – «Дай посмотреть». Все мальчики собрались вокруг меня, я поднялась на могильную плиту, подняла платье, спустила трусики, медленно и томно сняла повязку и ко всеобщему восхищению, единодушному и шумному, продемонстрировала свой шрам. Они хотели увидеть его еще раз, они восхищались мной, и я, счастливая, в центре внимания, возвышалась на могильной плите, как на троне или на пьедестале. С тех пор я с него никогда не спускалась.

Нежная осенняя ночь. Автомобиль «порше» Жака стоит на улице Понтье перед клубом, где мы хотели провести вечер с друзьями. О тех, кого я особенно люблю: это люди в высшей степени сумасбродные, готовые на любые приключения, выходящие из заунывности повседневной жизни. Дверь клуба закрыта, как это обычно бывает, когда собирается элита. Для нас это непереносимо. Там было сборище каких-то колбасников. А истинные аристократы находились снаружи.

Мы были в джинсах и рубашках. Открылось окошко на двери: «Вы не можете войти в таком виде». – «Не подойдет?» – «Нет, в таком виде нельзя войти сюда». – «Ну что ж, мы сейчас изменим вид…» Мы вернулись в «порше», там Жак и я полностью разделись. Потом в одежде Адама и Евы вернулись и опять стали стучать в дверь. Нам открыли. «Ну что, надеемся, так подойдет».

Скандал, смятение, крики, шушуканье. Через несколько минут все танцующие в клубе вышли посмотреть на наше представление. На улице Понтье образовалась пробка от гудящих автомобилей. После такого приветствия мы сели в «порше», который повел Френсис. Жак, абсолютно голый, устроился на крыше автомобиля, я села у дверцы и высунула раздвинутые ноги в окно; мы раз пять проехали по Елисейским полям до площади Звезды с возгласами: «Да здравствует порно!» Вдоль рядов кафе нас встречали аплодисментами и вставанием. Два полицейских были настолько ошеломлены, что забыли засвистеть.

Это было во времена организованной угрюмости и слюнявой респектабельности. Эти ребяческие игры я нахожу очень забавными. Если вы не играете в жизни, тогда жизнь играет вами. Я предпочитаю лучшую сторону.

Я была настолько необузданной в 12 лет, что моя мать повела меня к психиатру, прежде чем поместить в исправительный дом. Несмотря на упорство моей набожной родительницы, эта затея ничем не закончилась. В 14 лет я с моим двухлетним братом и четырехлетней сестрой стали детьми разведенных родителей. Современные педагоги считают, что юная душа бывает глубоко потрясена расставанием родителей. В моем случае было по-другому. Мне было не только глубоко наплевать на это, но я даже была рада, что осталась с отцом. Он был, кроме всего прочего, гурман, что привило мне страсть к хорошей еде и винам. Для воспитания он часто лупил меня. Внешне я похожа на него, и именно он привил мне любовь к гастрономии, которая все-таки является хорошей прелюдией к жизненным удовольствиям и обучению утонченности.

Оглядываясь назад, я думаю, что мои родители меня по-своему любили, несмотря на все их запреты и великие принципы. Однако скоро я почувствовала, что их стиль жизни не может быть моим. Я должна была вбирать в себя мир открытыми глазами. Я родилась под знаком Водолея. И думаю, что именно от этого моя сила и жажда жизни и та энергия, которая дает мне возможность делать открытия во всех областях, которые составляют мое счастье. Я никогда не оправдываю себя. Все это субъективно.

Однажды, после развода моих родителей, я посмотрела фильм «Исчезнувшие из Сент-Ажиля». В нем я открыла для себя прелести жизни в интернате. Я мечтала теперь только об одном – жить в таком пансионе. Моя мать говорила: «Ты обезумела, это не для тебя, учись и постарайся успокоиться». Психиатр сказал ей, что я слишком умна и независима для исправительного дома. С тех пор я не отказывала себе ни в чем. Я стала безобразно вести себя с матерью. Но мне надоели побои и нотации. Меня попробовали завлекать карманными деньгами, затем стали запрещать выходить из дома, но я все взламывала и убегала. После этого они вынуждены были уступить. Наконец я оказалась в пансионе недалеко от Франкфурта, и мои бабушка с дедушкой по материнской линии приходили иногда навещать меня. Однако пансион урсулинок не был похож на Сент-Ажиль. Ночью я превращала спальню в средневековый замок и принимала гостей, задрапировавшись в одеяло. Настоятель, который был одновременно учителем рисования, некоторое время пытался удержать меня, но это было слишком трудно. Немецкая дисциплина и я оказались несовместимыми. Я стала жить у бабушки с дедушкой, где и пожинала, наконец, плоды дорого завоеванной свободы: вечером, когда мои предки, как обычно, рано ложились спать, я отправлялась во Франкфурт с битниками из нашего квартала.

По утрам мои бедные старики обнюхивали мою одежду и, учуяв запах дыма и алкоголя, оплакивали судьбу своей бедной внучки. А их бедная внучка думала только об одном – опять сбежать ночью. Я любила ночи. Мне нравилось проводить время с такими же, как я. Мы целовались, флиртовали. Я ненавижу это слово, но именно оно передает то, чем мы занимались. Это был секс типа «все, но не это». Ханжеское воспитание пансиона все-таки внушило мне некоторое уважение к капиталу, который называется девственностью, капиталу, гарантирующему будущее и служащему основной силой женской армии. Я встречалась тогда с юношей, который был на 10 лет старше меня. Я не была влюблена в него, но он был красив и нравился моим подругам, а этого было достаточно, чтобы меня к нему влекло. Кроме того, он был француз, и я одна могла бегло говорить на его языке. Как-то вечером, устав от моих вечных отказов, он меня буквально изнасиловал. С моего согласия, конечно. Боже, какое разочарование! Это была атака. Орды Аттилы на тропе войны. Натиск Роланда-оруженосца. Потом он стал обращаться со мной как с опытной танцовщицей в вальсе. Я была с ним всего неделю. Об этом времени у меня остались настолько возвышенные воспоминания, что после этого я не занималась любовью целых восемнадцать месяцев. Это было мое последнее отступление.

Между делом я обучалась во Франкфурте и получила степень бакалавра. Потом я сбежала с моими английскими друзьями. Мы проехали по всей Европе по автостопу. У меня был французский паспорт, и я могла ехать спокойно, несмотря на истерику моей матери. В Лондоне я поступила на экономический факультет. Лондон не нравился мне, но я проводила уик-энды в Париже. Моя мать давала мне средства к существованию, но, узнав, что я не веду монашескую жизнь, перестала помогать мне. Тогда я решила работать, используя свои четыре языка. Я устроилась в Париже в бюро переводов. Это было начало моей карьеры устного переводчика. Я занималась синхронным переводом на международных конференциях, в салонах готовой одежды, с которыми я и сейчас продолжаю сотрудничать. Я очень быстро стала зарабатывать много денег, которые тотчас же тратила на вещи, путешествия, театры. Деньги совершали круг в моих карманах и уходили на удовольствия.

Значение сексуальности в моей жизни я, очевидно, впервые поняла, когда начала получать истинное удовольствие. Пока я еще не осмелилась просить мужчину сделать мне то или это, заставлять реагировать его по моему желанию. Франсуа хотел узнать, клиторная у меня чувствительность или нет. Я ему рассказала о моем прошлом опыте, историю потери невинности. Он научил меня формулировать мои желания, и я устремилась в рай в капсуле «Ароllо». Аллилуйя!

Впервые в жизни я открывала огромное счастье умирания от наслаждения, и очень скоро появилось бесконечное разнообразие дорог, ведущих в сладострастный Рим моего оргазма. Бесчисленные возможности мужчин и женщин в сексе. С тех пор мое призвание выражено словами одного товарища из «Юманите»: «За счастье – ничто другое», а я добавлю: «За диктатуру клиторного пролетариата».

Я занималась любовью без передышки. Я все время была с моим «воспитателем». Пилюль я не принимала. От этого полнеют, это может вызвать заболевание. Я была во власти этой идиотской выдумки нашего времени. В 20 лет я забеременела. Первый аборт. Через полгода опять. Тогда я решила принимать таблетки и покинуть моего Жюля, который начал надоедать мне своей ревностью: он не хотел, чтобы я занималась любовью с другими, замкнувшись в махизме главенствующего начала. Очень скоро я поняла, что физическая верность не имеет никакого значения. Важно – духовное, эмоциональное, интеллектуальное содружество. Соединение с прекрасным телом, разделенное удовольствие, изысканное наслаждение – разрушают ли они супружескую пару? Только в том случае, если один замкнут в своем инстинкте собственничества и живет с плакатом внизу живота: «Собственность. Вход воспрещен». Только в том случае, если любовь для мужчины и женщины всего лишь контракт, заключенный по недвижимости удовольствий, запертых на висячий замок.

Я занималась любовью с мужчинами, едва знакомыми мне, потому, что чувствовала, что это может быть прекрасно. Отказывалась от других контактов, предчувствуя зеленую тоску этих функционеров. Все возможности мужчин я чувствую по их манере поведения, привычкам и выражению лица. Часто говорят о девушках в баре: «Посмотри, какая роскошная баба, она должна в постели вести себя как Наполеон». Почему женщины так не говорят о мужчинах?

В один прекрасный день мой кретин получил еще одно доказательство своей рогоносности. Он явился ко мне с мрачным лицом и с таким видом, что, казалось, сейчас объявит об открытии сыворотки бессмертия. После жалкой сцены ревности я сказала – хватит, пусть не страдает твоя добропорядочность. Так закончилась моя первая love story. Я его любила. Это была моя первая длительная связь, но с того момента, как начала подавляться моя личная свобода, я не переставала завоевывать ее снова и снова. В конце концов я оставила его с его ревностью. Недавно я встретила его опять. Он убеждал меня, что я единственная женщина, которую он когда-либо любил. Наверное, он мне льстил. Но после него я твердо решила, что никогда не буду предаваться любви в грусти и заниматься сексом от тоски. С тех пор мой девиз – стремиться к новым виражам. Но если мне что-то начинают упорно внушать, я начинаю артачиться. Может быть, в этом виноват мой эгоцентризм. Во всяком случае, отныне я ставлю мои удовольствия выше моих предубеждений. Но еще не наступило время, когда в постелях моих случайных возлюбленных будет выигрывать моя алая карта секса.