Текст книги "Венец"

Автор книги: Сигрид Унсет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Отец помолчал немного.

– Одно дело, Кристин, что я не хочу заставлять тебя выходить за человека, против которого ты что-нибудь имеешь, хотя один только Бог и святой Улав знают, что ты можешь иметь против того мужа, которого я для тебя нашел! Но другое дело, таков ли тот человек, которого ты полюбила, чтобы я мог выдать тебя за него. Ты еще молода и неразумна, а заглядываться на девушку, уже обещанную другому, порядочный человек не станет.

– В этом человек не властен над собою! – порывисто сказала Кристин.

– Ну, положим. Но ты, вероятно, сама понимаешь, что я не захочу нанести такое оскорбление семье из Дюфрина, чтобы просватать тебя сейчас же после того, как ты повернула спину Симону, особенно за человека, который может оказаться более родовитым пли более богатым! Ты должна сказать, кто этот человек, – произнес он немного спустя.

Кристин крепко стиснула руки, тяжело дыша. Потом очень медленно проговорила:

– Я не могу назвать его, отец! Если я не получу в мужья этого человека, то можешь отвезти меня в монастырь и никогда уже не брать оттуда – не думаю, что я долго проживу тогда. Но не подобает мне называть его имя, пока л не буду знать, что ему так же хочется получить меня, как мне его. Ты… ты не должен принуждать меня говорить, кто он, пока… пока не выяснится, что он… он намерен посвататься ко мне через своих родичей!

Лавранс долго молчал. Ему не могло не понравиться, что дочь так решила; наконец он сказал:

– Ну, пусть будет так. Вполне понятно, что ты не хочешь называть его имя, пока сама еще не знаешь, что он намерен делать!.. Ложись теперь спать, Кристин, – сказал он немного спустя. Подошел к ней и поцеловал ее. – Ты причинила всем много горя и досады, дочь моя, своим сумасбродством, но ты хорошо зияешь, что твое благополучие всего ближе моему сердцу – помоги мне бог, но это всегда будет так, что бы ты ни сделала… Бог и его кроткая Матерь помогут нам, так что все может по вернуться к лучшему. Иди же и постарайся хорошенько выспаться!

Когда Лавранс уже лег в постель, ему показалось, что он слышит слабый звук плача у противоположной стены, где лежала дочь. Однако он притворился спящим. У него не хватило духу сказать ей, что он боится, как бы теперь люди снова не выкопали старых сплетен о ней, Арне и Бентейне. Но его тяготила мысль, что он мало чем может помешать людям пятнать добрую славу его дочери у него за спиной. И хуже всего было, что Кристин, ему казалось, сама навлекла на себя это своим легкомыслием.

Часть третья
ЛАВРАНС, СЫН БЬЁРГЮЛЬФА

I

Кристин приехала домой в чудесную весеннюю пору. Река Логен бурно бежала за домом и полями: поток серебристо поблескивал и искрился на солнце, белея сквозь нежную листву ольховых зарослей. Казалось, солнечные блики обладали голосом и пели вместе с журчанием и шумом реки – когда наступали сумерки, вода неслась как будто с более глухим рокотом. Гул реки днем и ночью наполнял собою воздух над Йорюндгордом, и Кристин чудилось, что даже бревенчатые стены домов дрожат, как дека виолы.

Вверху на обрывах гор, окутанных что ни день голубоватой дымкой, поблескивали висящие струнки воды. Теплый воздух дрожал над полями, и от них исходил легкий пар; зеленые иглы скрывали почти сплошь всю черную землю на нивах, а трава на лугах стала уже густой и переливалась, как шелковая, под дуновением ветра. Сладкий дух несся из рощи и с пригорков, а после заката солнца отовсюду начинал струиться сильный, прохладный и кисловатый запах соков и произрастания – казалось, будто, земля вздыхала с глубоким облегчением. Кристин трепетно вспоминала, как Эрленд выпускал ее из своих объятий. Каждый вечер ложилась она спать больная от тоски и просыпалась по утрам вся в поту, утомленная сновидениями..

Ей казалось непостижимым, как это ее домашние могут не говорить ни слова о том единственном, что было у нее в мыслях. Но недели шли за неделями, и все молчали о ее разрыве с Симоном и не старались узнать, что было у нее на сердце. Отец проводил много времени в лесу, – весенние полевые работы были закончены, – посещал смолокуров, брал с собою соколов и собак и пропадал по несколько дней. Когда он бывал дома, то разговаривал с дочерью, как всегда, ласково, но ему как будто не о чем было говорить с нею, и никогда он не звал ее с собою, уезжая из дома.

Кристин боялась возвращения домой, ожидая жалоб и упреков со стороны матери, но Рагнфрид не говорила ни слова – и это было еще хуже.

Лавранс, сын Бьёргюльфа, имел обыкновение каждый год в Иванов день наделять бедняков своего прихода всем, что сберегалось в доме за время недельного поста перед этим праздником. Те, кто жил поблизости от Йорюндгорда, приходили обыкновенно сами за милостыней; тут их хорошо угощали, а Лавранс с гостями и домочадцами выходил к ним, и все толпились вокруг бедняков, так как среди них были старики, знавшие много сказаний и былин. Все усаживались в горнице у очага и коротали время за пивом и дружескими разговорами, а вечером на дворе устраивались танцы.

Иванов день в этом году выдался холодным и облачным, но никто не горевал об этом, потому что крестьяне в долине начинали уже бояться засухи. С самого праздника святого Халварда не выпадало дождя, а в горах было мало снегу. И жители не могли упомнить, чтобы за последние тринадцать лет Логен был таким неполноводным в середине лета.

Лавранс и его гости были в очень хорошем расположении духа, когда сошли вниз, в горницу с очагом, чтобы поздороваться с нищими. Бедняки сидели за столом, ели молочную кашу и пили доброе пиво, а Кристин ходила вокруг стола, прислуживая старым и больным.

Лавранс приветствовал своих гостей и спросил, довольны ли они угощением. Потом подошел к одной нищей чете стариков, переехавшей в этот день в Иорюндгорд, и поздоровался с ними. Старика звали Хоконом; он был воином старого короля Хокона[49]49
  Имеется в виду король Хокон IV Старый (1217 – 1263).


[Закрыть] и участвовал в последнем походе короля в Шотландию. Был он очень беден и почти слеп; крестьяне предлагали ему жить хозяином в отдельном доме, но старик предпочитал переходить из одной усадьбы в другую, потому что его везде принимали скорее как почетного гостя – он был на редкость искусным человеком и многое повидал на своем веку.

Лавранс стоял, положив руку на плечо брата, – Осмюнд, сын Бьёргюльфа, приехал погостить в Йорюндгорд, – и спросил Хокона, доволен ли он угощением.

– Пиво у тебя хорошее, Лавранс, сын Бьёргюльфа, – сказал Хокон. – Но кашу нам нынче варила какая-то кобыла! "Каша подгуляла, – стряпуха гуляла", – говорит пословица, – каша сегодня пригорела!

– Досадно, – сказал Лавранс, – что мне пришлось угостить вас пригорелой кашей. Но будем надеяться, что старая пословица не всегда говорит правду, потому что сегодня моя дочь сама варила кашу! – Он засмеялся и велел Кристин и Турдис поскорей принести в горницу блюда с жарким.

Кристин быстро выскользнула во двор и пошла к поварне. Сердце ее билось – она мельком увидала лицо дяди, когда Хокон говорил про стряпуху и кашу.

Поздно вечером она видела, что отец и дядя долго ходили взад и вперед по двору и разговаривали. Она перепугалась до дурноты, и ей не стало легче, когда она на"другой день почувствовала, что отец неразговорчив и невесел. Но он ничего не сказал.

Не сказал он ни слова и после отъезда дяди. Но Кристин заметила, что он реже обычного беседовал с Хоконом; и когда миновал их черед держать у себя старика, Лавранс не предложил ему пожить у них еще, а допустил, чтобы он перешел в соседнюю усадьбу.

Но, вообще говоря, у Лавранса, сына Бьёргюльфа, было достаточно причин ходить невеселым и угрюмым в это лето, потому что в округе по всем признакам надо было ждать неурожайного года: крестьяне собирали сходки и совещались о том, как им встретить приближающуюся зиму. Уже в самом начале осени для большинства стало ясно, что им придется зарезать или перегнать на юг для продажи большую часть своего скота и закупить хлеб для зимнего пропитания. Предыдущий год не был особенно урожайным, и поэтому запасы старого зерна были меньше обычного.

Однажды утром в начале осени Рагнфрид вышла со всеми тремя дочерьми посмотреть на холст, разостланный для беления. Кристин очень хвалила тканье матери. Тогда Рагнфрид погладила Рамборг по голове.

– Этот холст будет для твоего сундука, малютка!

– Матушка. – сказала Ульвхильд, – а разве я не получу сундука, когда поеду в монастырь?

– Ты хорошо знаешь, что получишь не меньше приданого, чем твои сестры, – сказала Рагнфрид. – Но тебе нужны будут иные вещи, нежели им. И потом ты ведь знаешь, что останешься жить у нас с отцом, пока мы живы, если захочешь.

– А когда ты вступишь в монастырь, – сказала Кристин неуверенным голосом, – то может статься, Ульвхильд, что я уже буду там монахиней много лет.

Она посмотрела на мать, но Рагнфрид смолчала.

– Если бы я была такою, что могла бы выйти замуж., – сказала Ульвхильд, – то никогда бы не отвернулась от Симона – он добрый; и как он горевал, когда прощался со всеми нами!

– Ты знаешь, что об этом твой отец не велел нам говорить, – сказала Рагнфрид, но Кристин промолвила упрямо:

– Да, я знаю, что он больше горевал о разлуке с вами, чем со мною.

Мать гневно ответила:

– В нем было бы мало гордости, если бы он показал тебе, что горюет, – ты некрасиво поступила с Симоном, сыном Андреса, дочь моя! И все-таки он просил нас не бранить тебя и не угрожать тебе…

– Да он, наверное, считает, что сам бранил меня столько, – сказала Кристин прежним голосом, – что никому другому уже нет нужды говорить мне, какая я подлая. Но никогда я не замечала, чтобы Симон был особенно ко мне привязан до тех пор, пока не понял, что я люблю другого человека больше него!

– Идите-ка домой, – сказала мать двум маленьким девочкам. И, сев на лежавшее тут же бревно, посадила Кристин рядом с собой.

– Ты, вероятно, знаешь, что неприлично и недостойно мужчины слишком много говорить о любви своей невесте, сидеть с нею наедине и выказывать слишком большой пыл…

– О, хотела бы я знать, – сказала Кристин, – не забываются ли иногда молодые люди, когда любят друг друга, и всегда ли они помнят о том, что старики считают приличным.

– Смотри, Кристин, – сказала мать, – чтобы тебе этого не позабыть! – Она помолчала немного. – Как я понимаю, твой отец боится, что ты полюбила человека, за которого он неохотно отдаст тебя.

– Что сказал мой дядя? – спросила Кристин немного погодя.

– Только то, – сказала мать, – что Эрленд из Хюсабю хорошего рода, но слава о нем дурная. Да, он говорил с Осмюндом и просил замолвить за него словечко у Лавранса. Твой отец не обрадовался, услышав об этом.

Но Кристин расцвела от радости. Эрленд говорил с ее дядей! А она-то так мучилась, что он ничего не дает знать о себе!

Тут мать снова заговорила:

– И вот еще что. Осмюнд упоминал, между прочим, о том, что в Осло ходят слухи, будто бы этот Эрленд слонялся по улицам около обители и ты выходила и разговаривала с ним у заборов!

– Ну? – спросила Кристин.

– Осмюнд-то советует нам согласиться на это дело, понимаешь ли, – сказала мать. – Но Лавранс так разгневался, что я не помню, видела ли я его когда-нибудь таким! Он сказал, что жениха, стремящегося к его дочери подобными путями, он встретит с мечом в руке. И без того мы поступили неблагородно с семьей из Дюфрина, но если Эрленд сманил тебя бегать с ним в темноте по улицам, да еще когда ты жила в монастыре, то отец твой считает – это самый верный признак, что для тебя будет гораздо лучше обойтись без такого мужа.

Кристин стиснула руки, лежавшие на коленях, краска то отливала, то приливала у нее к лицу. Мать обняла ее одной рукой за талию, но Кристин вырвалась и закричала вне себя от исступления:

– Оставьте меня, матушка! Быть может, вы хотите пощупать, не пополнела ли я станом?..

В следующее мгновение она стояла, прижав руку к щеке, – в замешательстве и смущении смотрела она на пылающее лицо матери. Никто не бил ее с тех пор, как она была ребенком.

– Сядь, – сказала Рагнфрид. – Сядь, – повторила она так, что Кристин послушалась. Мать сидела молча некоторое время; потом заговорила неуверенным голосом:

– Я ведь видела, Кристин, что ты меня никогда особенно не любила. Я думала, может быть, это оттого, что тебе кажется, будто я сама не люблю тебя так сильно – не так, как твой отец любит тебя! Я не боролась против этого – я думала, что когда придет время и ты сама родишь, то, вероятно, поймешь…

Я еще кормила тебя грудью, но уже тогда бывало так, что когда Лавранс подходил к нам, ты выпускала мою грудь изо рта и тянулась к нему; ты смеялась, и молоко мое бежало у тебя по губам. Лавранса это очень забавляло, и, видит Бог, я не сердилась на это. И на тебя я не сердилась за то, что твой отец играл и смеялся каждый раз, как видел тебя. Мне самой думалось: приходится жалеть тебя, такое маленькое созданьице, что я не могу осушить своих вечных слез. Я всегда больше думала о том, как бы мне не пришлось и тебя потерять, чем радовалась тому, что ты есть у меня. Но один только Бог и дева Мария знают, что я любила тебя не меньше, чем Лавранс!

Слезы текли по щекам Рагнфрид, но лицо ее и голос оставались совершенно спокойными:

– Видит Бог, я никогда не досадовала ни на него, ни на тебя за вашу дружбу. Мне казалось, что не много радости давала я мужу за те годы, которые мы прожили вместе, и радовалась, что у него была ты. И еще я думала о том, что если бы Ивар, мой отец, был таким со мною…

Много есть такого, Кристин, о чем мать должна рассказывать дочери, чтобы та остерегалась. Я думала, что этого не надо тебе, которая все эти годы была так близка с отцом, – ты ведь должна была знать, что справедливо и благородно. А то, о чем ты только что упомянула, – неужели ты считаешь, что я могла подумать, будто ты способна причинить Лаврансу такое горе!..

Я одно только хочу сказать тебе – мне хотелось бы, чтобы ты получила в мужья того, кого ты сможешь любить. Но ты должна вести себя благоразумно – не дай Лаврансу прийти к мысли, что ты выбрала неудачника и такого человека, который не уважает ни спокойствия, ни чести женщины. Потому что такому он не отдаст тебя – даже чтобы избавить тебя от явного позора. Тогда Лавранс скорее предоставит железу рассудить себя с тем человеком, который загубил твою жизнь…

С этими словами мать встала и ушла от Кристин.

II

24 августа, в день святого Варфоломея, внук покойного короля Хокона по его дочери[50]50
  Имеется в виду малолетний шведский король Магнус.


[Закрыть] был провозглашен королем на тинге на юге страны. Среди выборных, ездивших туда от Северного Гюдбрандсдала, был Лавранс, сын Бьёргюльфа. Он с молодых лет считался приближенным короля, но за все эти годы редко бывал при дружине и никогда не пытался извлечь для себя выгоду из этой доброй славы, которую заслужил в походе против герцога Эйрика. И теперь он не был склонен ехать на это торжественное собрание, но не мог отказаться. Выборные люди округа получили, кроме того, поручение попытаться купить зерно на юге страны и послать его с кораблем в Рэумсдал.

Народ в окрестных приходах впал в уныние, страшась приближающейся зимы. К тому же крестьяне считали плохим делом, что снова королем Норвегии будет ребенок. Старики вспоминали то время, когда умер король Магнус, оставив малолетних сыновей; отец Эйрик говорил: "Vae terrae, ubi puer rex est"[51]51
  Горе земле, где царь ребенок (лат.).


[Закрыть]. А на норвежском языке это будет так: «Нет покоя от крыс по ночам в том доме, где кот еще котенок!».

Рагнфрид, дочь Ивара, управляла усадьбой в отсутствие мужа, и для нее, как и для Кристин, было большим счастьем, что у обеих были полны руки хлопот и забот. Жители всей округи трудились над сбором мха в горах и обдирали кору с деревьев, так как оставалось мало сена и почти не было соломы, а собранные после Иванова дня листья для зимнего корма скота были пожелтелыми и увядшими. Когда в день Воздвижения отец Эйрик выносил на поля распятие, многие в крестном ходе плакали и громко взывали к Богу, умоляя его сжалиться над людьми и скотом.

Спустя неделю после Воздвижения Лавранс, сын Бьёргюльфа, вернулся с тинга домой.

Было уже так поздно, что все давно улеглись спать, но Рагнфрид еще сидела в ткацкой. У нее теперь целый день так много было дел, что она часто работала до поздней ночи за ткацким станком и за шитьем. Притом Рагнфрид очень любила ткацкую. Это, как говорили, была самая старинная постройка во всей усадьбе; ее называли еще "завалом", и люди говорили, что она стоит здесь со времен язычества. Кристин и одна из девушек, которую звали Астрид, сидели с Рагнфрид к пряли у очага.

Они сидели уже довольно долго, молчаливые и сонные, когда вдруг послышался топот копыт одинокой лошади – кто-то скакал во весь опор через мокрый двор. Астрид вышла в сени и выглянула в двери – и сейчас же вернулась назад в сопровождении Лавранса, сына Бьёргюльфа.

И жена и дочь сразу же увидели, что он порядочно пьян. Он держался нетвердо на ногах и ухватился за шест дымовой отдушины, пока Рагнфрид снимала с него промокший плащ и шляпу и отстегивала пояс с мечом.

– Куда ты девал Халвдана и Колбейна? – спросила она, немного испуганная. – Или ты ускакал от них по дороге сюда?

– Нет, я ускакал от них в Лоптсгорде, – сказал он и засмеялся. – Мне так хотелось вернуться поскорее домой: я никак не мог успокоиться – все улеглись там спать, а я взял Гюльдсвейна и помчался домой… Собери-ка мне чего-нибудь поесть. Астрид, – сказал он девушке. – Принеси все сразу сюда, тогда тебе не надо будет ходить так далеко по дождю! Но поторопись, я ничего не ел с раннего утра…

– Разве тебя не накормили в Лоптсгорде? – удивленно спросила жена.

Лавранс сидел на скамейке покачиваясь и посмеивался:

– Там, конечно, была еда, но у меня там не было охоты есть. Я выпил немного с Сигюрдом, но… потом подумал… что могу поехать домой и сегодня вечером, чем ждать до завтрашнего утра…

Астрид вернулась с пивом и едой, захватив с собою сухие башмаки для хозяина.

Лавранс стал было отцеплять шпоры, но чуть не упал головой вперед.

– Подойди сюда, Кристин, – попросил он, – и помоги отцу. Я знаю, ты сделаешь это от любящего сердца, да, любящего сердца… сегодня…

Кристин послушно опустилась на колени. Тогда он взял ее голову обеими руками и повернул лицо ее к себе.

– Ты хорошо знаешь, дочь моя, я хочу тебе только добра! Не стал бы я причинять тебе горе, если бы не знал, что этим избавлю тебя от многих горестей в будущем! Ты еще очень молода, Кристин, тебе исполнилось семнадцать лет в этом году – на третий день после святого Халварда… Тебе только семнадцать лет…

Кристин помогла отцу. Немного бледная поднялась она на ноги и снова уселась на скамейку у очага.

Хмель как будто несколько сходил с Лавранса по мере того, как он насыщался. Он отвечал на расспросы жены и служанки о тинге – да, все сошло прекрасно! Им удалось купить муки, и зерна, и солода частью в Осло, частью в Тюнсберге; товар был заграничный и мог бы быть лучше, но мог быть и хуже. Да, он повстречал многих родных и знакомых и привез от всех поклоны. По отвечал Лавранс медленно, слово за словом.

– Я говорил с господином Андресом, сыном Гюдмюнда, – сказал он, когда Астрид вышла. – Симон обручился с молодою вдовою из Мандвика. Свадьбу будут играть в Дюфрине около праздника святого Андрея. На этот раз парень сам устроил все дело. В Тюнсберге я держался в стороне от господина Андреса, но он сам разыскал меня – хотел сообщить мне, что он точно знает, что Симон увидел фру Халфрид в первый раз только в середине этого лета. Он боялся, что я подумаю, будто Симон имел уже в виду эту богатую невесту, когда расходился с нами! – Лавранс на некоторое время умолк и невесело рассмеялся. – Понимаете ли, этот благородный человек страшно боялся, как бы мы не подумали что-нибудь такое о его сыне!

Кристин облегченно вздохнула. Она подумала, что, вероятно, это и разволновало так отца. Быть может, отец все время надеялся, что он все же состоится, этот брак между сыном Андреса и ею. Сперва она испугалась, не прослышал ли отец чего-нибудь о ее похождениях на юге, в Осло.

Она встала и пожелала родителям спокойной ночи. Однако отец сказал, чтобы она обождала немного.

– У меня есть еще одна новость, – сказал Лавранс. – Я не мог бы утаить ее от тебя, Кристин, но будет лучше, если ты узнаешь ее. Дело в том. что того человека, которого ты избрала, ты должна постараться забыть.

Кристин стояла, опустив руки и склонив голову. Но тут она взглянула на отца. Губы ее шевелились, но она не могла произнести ни звука.

Лавранс отвел взор под взглядом дочери и махнул рукой:

– Ведь ты сама знаешь, что не стал бы я противиться, если ты истинно мог поверить, что это приведет к добру!

– Что за новости узнали вы за эту поездку, отец? – спросила Кристин ясным голосом.

– Эрленд, сын Никулауса, и его родич Мюнан, сын Борда, приезжали ко мне в Тюнсберг, – ответил Лавранс. – Господин Мюнан просил твоей руки для Эрленда, и я ответил ему отказом!

Кристин стояла некоторое время, тяжело дыша.

– Почему вы не хотите отдать меня за Эрленда, сына Никулауса? – спросила она.

– Я не знаю, насколько ты осведомлена о том человеке, которого хочешь получить в мужья, – сказал Лавранс. – Если ты сама не можешь понять причины моего отказа, то тебе будет не очень приятно услышать об этом из моих уст.

– Не потому ли, что он был отлучен от церкви и объявлен вне закона? – спросила Кристин прежним голосом.

– Знаешь ли ты, из-за чего король Хокон указал на дверь своему близкому родичу? Знаешь ли ты, что его отлучили от церкви за то, что он противился приказу архиепископа? И что он уехал из Норвегии не один?

– Да, – сказала Кристин. Голос ее зазвучал неуверенно. – Я знаю и то, что ему было всего восемнадцать лет, когда он познакомился с нею… со своей любовницей!

– Мне было столько же лет, когда я женился, – отвечал Лавранс. – Мы считали во дни моей молодости, что восемнадцатилетний мужчина может сам отвечать за себя и отстаивать свое собственное и чужое благополучие!

Кристин стояла молча.

– Ты назвала женщину, с которой он жил в продолжение десяти лет и прижил детей, его любовницей, – сказал Лавранс немного спустя. – Небольшая была бы для меня радость отдать дочь мужу, который до женитьбы год за годом жил в открытой любовной связи! Но ты сама знаешь, что это не было просто любовной связью!

– Вы не так сурово осуждали фру Осхильд и господинаь Бьёрна, – тихо сказала Кристин.

– И все-таки я не могу сказать, чтобы мне нравилось породниться с ними, – ответил Лавранс.

– Отец, – сказала Кристин, – разве вы были таким уж безгрешным всю свою жизнь, что решаетесь так сурово осуждать Эрленда?..

– Видит Бог, – резко ответил Лавранс, – что я не считаю ни одного человека большим грешником, чем я сам! Но из того, что все мы нуждаемся в милосердии Божием, не следует, чтоб я отдавал свою дочь первому попавшемуся человеку, который вздумает попросить ее в жены!

– Вы знаете, что я не то хотела сказать, – горячо возразила Кристин. – Отец… матушка… ведь и вы были молоды – или вы уже все забыли, разве вы не можете понять, как трудно остеречься от греха, в который вовлекает любовь?..

Лавранс густо покраснел.

– Не могу, – коротко сказал он.

– Тогда вы не ведаете, что творите, – в отчаянии закричала Кристин, – если хотите разлучить Эрленда со мною!

Лавранс снова опустился на скамейку.

– Тебе всего только семнадцать лет, Кристин, – снова начал он. ~ Возможно, что ты и он… что вы оба полюбили друг друга сильнее, чем я думал. Но он не такой уж молодой человек, чтобы не понимать… Если бы он был хорошим человеком, то не подходил бы с любовными речами к такому юному, незрелому ребенку, как ты… А то, что ты была уже просватана за другого, он, вероятно, считал сущим пустяком!.. Но я не выдам своей дочери за человека, который прижил двоих детей с законной женой другого. Ты знаешь, что у него есть дети?..

Ты слишком молода, чтобы понять, что такое дурное дело порождает раздоры… и вражду в семье… без конца! Человек не может отвернуться от своего собственного порождения и исправить своего проступка тоже не может – и трудно ему найти способ, чтобы вывести в люди своего незаконного сына или выдать дочь замуж, разве только за слугу или мелкого крестьянина! И дети эти – они не были бы созданными из плоти и крови, если бы не возненавидели тебя и твоих детей…

Разве ты не понимаешь, Кристин… Такие грехи… Может быть, Бог и прощает легче такие грехи, чем многие другие, но они так разрушают семью, что ее потом никогда не собрать! Я тоже подумал о Бьёрне и Осхильд – передо мною стоял этот Мюнан, ее сын, он весь сияет золотом, он заседает среди королевских советников в совете, он вместе с братьями двоими владеет материнским наследством, и он за все эти годы ни разу не навестил своей матери в ее бедности! Да, и вот такого-то человека твой друг выбрал своим посредником!..

Нет, повторяю я, нет! С этими людьми ты не породнишься, пока голова моя еще не под землею!

– Тогда я буду молить Бога день и ночь, день и ночь, чтобы он взял меня к себе, если вы не измените своего решения!

– Сегодня бесполезно продолжать этот разговор, – сказал отец сокрушенно. – Ты, вероятно, думаешь иначе, но я должен распоряжаться твоею судьбою, чтобы не быть за тебя в ответе. Иди теперь отдыхать, дитя мое.

Отец протянул ей руку, но Кристин сделала вид, что не замечает ее, и рыдая вышла из горницы.

Родители некоторое время сидели молча. Потом Лавранс сказал жене:

– Не можешь ли принести мне немного пива? Нет, принеси лучше вина, – попросил он. – Я устал…

Рагнфрид исполнила его просьбу. Когда она вернулась с большим кубком, муж сидел, закрыв лицо руками. Он взглянул на нее, потом прикоснулся к ее головному платку и плечам.

– Бедная, ты промокла! Выпей за мое здоровье, Рагнфрид!

Она едва пригубила кубок.

– Нет, выпей со мною, – с жаром сказал Лавранс, стараясь притянуть жену к себе на колени. Она неохотно исполнила его желание.

Лавранс сказал:

– Ведь ты поддержишь меня в этом деле. жена моя? Для самой же Кристин лучше, если она с первого же раза поймет, что должна выкинуть из головы этого человека!

– Тяжело будет нашей девочке, – сказала мать.

– Да, я понимаю это, – ответил Лавранс.

Они помолчали немного, потом Рагнфрид спросила:

– Как он выглядит, этот Эрленд из Хюсабю?

– О-о… – сказал Лавранс, растягивая слова. – Он красивый парень я своем роде! Но мне кажется, что его только на то и станет, чтобы сводить с ума женщин!

Они снова помолчали, потом Лавранс опять сказал:

– Он так хорошо распорядился своим большим наследством, полученным от .господина Никулауса, что оно сильно уменьшилось. Не для такого зятя работал я всю жизнь, стараясь обеспечить своих детей!

Мать в волнении ходила взад и вперед по горнице. Лавранс продолжал:

– Всего больше мне не понравилось, что он пробовал подкупить Колбейна серебром, – тот должен был передать Кристин тайком письмо от него!

– Ты читал письмо? – спросила Рагнфрид.

– Her, я не пожелал, – коротко ответил Лавранс. – Я вручил его обратно господину Мюнану и сказал ему, что я думаю о таких поступках. Он приложил к письму и свою печать – уж и не знаю, что сказать о таком ребячестве. Господин Мюнан показал мне печатку с пояснением, что это личная печать короля Скюле, которую Эрленд унаследовал от своего отца. Вероятно, он хотел, чтобы мне стало ясно, какая это большая честь, что они просят руки моей дочери! Но я думаю; что господин Мюнан не взялся бы с таким пылом за дело Эрленда, если бы не понимал, что с этим человеком падают все то могущество и честь, которые род из Хюсабю приобрел во дни Никулауса и Борда, – Эрленд не может уже больше надеяться на брак, приличествующий ему по положению!

Рагнфрид остановилась перед мужем.

– Уж не знаю, муж мой, прав ли ты в этом! Во-первых, надо сказать, что по теперешнему времени по всей округе многим владельцам больших поместий приходится довольствоваться меньшим почетом и могуществом, чем в прежнее время их отцам. Ты сам лучше меня знаешь, что теперь человеку труднее, чем прежде, достичь богатства – владеет ли он землею или занимается торговлей…

– Знаю, знаю, – нетерпеливо прервал ее муж, – тем осмотрительнее надо распоряжаться своим наследием!..

Но жена продолжала:

– И еще можно вот что сказать. Мне не кажется, что Кристин вступит в неравный брак, выходя за Эрленда. Твой род в Швеции стоит наравне с лучшими, твой отец и дед носили звание рыцарей в нашей стране. Мои предки были в течение многих веков ленными владетелями, передавая титул от отца к сыну, вплоть до Ивара Старого, а мой отец и дед были воеводами. Вышло так, что ни ты, ни Тронд не получили ни грамот, ни земель от короны. Но тогда, по-моему, можно сказать, что с Эрлендом, сыном Никулауса, дела обстоят не иначе, чем с вами.

– Это не то же самое! – пылко сказал Лавранс. – Эрленду стоило только протянуть руку, чтобы получить и звание рыцаря и власть, но он отвернулся от всего этою ради блуда! Но теперь я вижу, что и ты против меня. Может быть, ты думаешь заодно с Осмюндом и Трондом, что для меня большая честь, если эти знатные люди хотят взять мою дочь в жены для одного из своих родичей?

– Я уже сказала тебе, – промолвила Рагнфрид с некоторой запальчивостью, – что, по-моему, тебе не следует быть таким обидчивым и бояться, как бы родичи Эрленда не подумали, что они унижают себя, вступая с тобой в родство! И, прежде всего, как ты не понимаешь: мягкая, уступчивая девочка имела мужество воспротивиться нашей воле и отвергнуть Симона Дарре… Или ты не видишь, что Кристин сама на себя не похожа с тех пор, как вернулась из Осло, не видишь, что она ходит как околдованная?.. Разве ты не понимаешь, что она так любит этого человека, что если ты не уступишь, то может произойти большое несчастье?

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил отец, окидывая ее острым взглядом.

– Бывает, что иной здоровается с зятем, не ведая о своем с ним родстве, – сказала Рагнфрид.

Муж словно окаменел; лицо его медленно бледнело.

– Ты же ее мать! – хрипло сказал он. – Или ты… или ты видела… такие верные признаки… что смеешь обвинять в этом свою собственную дочь?..

– Нет, нет, – поспешила сказать Рагкфрид. – Я не то хотела сказать, что ты думаешь. Но ведь никто не может знать, что произошло или что может произойти. Она ни о чем другом не может думать, кроме своей любви к этому человеку… это я видела. И может доказать нам в один прекрасный день, что любит его больше своей чести… или жизни!

Лавранс вскочил на ноги:

– Да ты с ума сошла! Как ты можешь так думать о нашей милой, хорошей девочке! С нею, конечно, ничего плохого не могло случиться там, у монахинь! Ведь она же не какая-нибудь скотница, которая ложится под забором. Ты должна сообразить, что она не могла видаться с этим человеком или разговаривать с ним много раз – все это, разумеется, пройдет, это только блажь молоденькой девушки! Богу известно, мне тяжело и больно видеть, что она так горюет, но ты должна согласиться, что со временем все это должно пройти…