Текст книги "Живые примеры (Рассказы для детей младшего возраста)"

Автор книги: Сигизмунд Либрович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Сигизмунд Либрович
ЖИВЫЕ ПРИМЕРЫ
Рассказы для детей младшего возраста

ИСКРЕННО

У Фили большая забота: он не знает – что подарить бабушке и дедушке на Новый год. Все вокруг готовят для старичков подарки: мама вышивает полотенце, старшие сестры вяжут коврик, младшие – салфетку; только Филя один не может придумать никакого подходящего подарка. А Новый год все ближе и ближе. Остается всего неделя.

Долго и много думал Филя, но ничего путного придумать не мог.

– Вот что, – решил он, наконец, накануне Нового года, утром: – я напишу бабушке и дедушке письмо, извинюсь, что ничего им не дарю, и пошлю свою фотографическую карточку, которой они еще не видали.

Так он и сделал.

Составив сперва письмо начерно, Филя старательно переписал его крупным почерком на листике розовой бумаги.

«Дорогая бабушка и милый дедушка! – писал он в этом письме, – извините, что я не посылаю вам подарка, но у меня нет денег, а сам я ничего сделать не сумел. Вместо подарка, посылаю вам мою карточку и желаю вам всего, всего хорошего, счастья и здоровья. Не сердитесь на меня, что я ничего не приготовил.

Любящий внук Филя».

Вложив письмо в конверт и наклеив марку, которую дала ему мать, Филя опустил письмо в ящик.

– Завтра, в Новый год, утром, как только бабушка с дедушкой встанут, они сейчас же получат мое письмо, – тешил себя Филя.

Действительно, письмо Фили пришло ранехонько, с первою почтою.

Раскрыл дедушка конверт, надел очки, позвал бабушку, долго любовался карточкой внука, а потом внимательно, вслух прочел письмо Фили.

– Молодчина, славный мальчик! – сказал дедушка, дочитав до конца.

– Прелесть, как написал, – прибавила бабушка. – Надо ему сейчас же ответить, – решили они.

На следующий день Филя получил ответ от дедушки: «Скромен твой подарок, но он мне и бабушке дорог, потому что мы видим искренность в твоем письме».

ЗА ЧТО МАНЮНЯ ЛЮБИТ СВОЮ МАМУ

Манюне скучно. Ее мама ушла в город, и девочка осталась одна с бабушкой.

– Скоро ли мама придет? – несколько раз спрашивала Манюня, ласкаясь к бабушке.

– А что, ты верно очень любишь свою маму? – спрашивала бабушка.

– Люблю, сильно люблю, – ответила девочка.

– А за что ты так ее любишь? – спросила бабушка.

– За то… за то… – и Манюня, положив пальчик на подбородок, задумалась.

Никто до сих пор не предлагал ей такого вопроса, да и сама она никогда не догадалась спросить себя – за что она любит свою маму. А любит она ее действительно всем сердцем, всею душою; не проходит дня, чтобы Манюня чем-либо не заявила своей любви маме.

Неожиданный вопрос бабушки не на шутку встревожил Манюню. Она весь вечер о нем думала, а, ложась в кроватку, все спрашивала себя потихоньку: «за что я люблю маму?» Ночь Манюня спала плохо: все она повторяла странный вопрос бабушки.

На следующий день Манюня проснулась раньше обыкновенного, – даже солнышко не успело заглянуть в комнату.

– Пойду разбужу маму. Вот-то она обрадуется! – думала Манюня.

Но чуть было она встала с своей кроватки, как в комнату вошла мама.

– Мама, ты уже встала? – спросила удивленная Манюня.

– Как же, душенька; я и завтрак тебе приготовила; ступай скорее умываться, одеваться; я сегодня тебя накормлю хорошеньким завтраком.

– «Какая у меня добрая мама!» – подумала Манюня, подходя к умывальному столу.

В чашке уже была приготовлена для Манюни вода. Мама позаботилась, чтобы вода была не очень холодная, а на стуле лежало свеженькое, только что выглаженное платье. Манюня знала, что платье это гладила мама.

– «Как не любить такую добрую маму!» – сказала девочка про себя.

Манюня скоро умылась, оделась, позавтракала и взяла в руки игрушки.

Странно! Она хорошо помнит, что вчера у куклы была оторванная рука, а у зайчика колесо отвалилось; она даже сама его снимала.

Сегодня же, – глядь! – и кукла цела, и зайчик бегает на колесах, как всегда.

– «Верно, мама исправила, – добрая моя!» – подумала Манюня.

У мамы было много знакомых. Манюня знала об этом, и она часто слышала, как маму приглашали, но мама редко куда-нибудь ходила: все со своей дочуркой сидит или гуляет с ней. Так и сегодня: вместо того, чтобы идти в гости, мама одела Манюню потеплее и пошла с ней гулять.

Во время обеда мама приискивала лучшие куски говядины для своей дочки. Когда подали пирог, мама подложила Манюне большой кусок, а себе оставила только маленький.

В этот день Манюня все это заметила и за всем этим внимательно наблюдала.

Вечером, раньше чем уложить дочку спать, мама посадила Манюню к себе на колени и накормила ее досыта. Манюне очень-очень спать хотелось; ей даже лень было самой ложку держать. Добрая мама не побранила ее за это и терпеливо продолжала поить ее чаем.

Тут Манюня вспомнила вопрос бабушки и расплакалась.

– Теперь я знаю, мама, почему я тебя люблю, – говорила она, уткнувши головку в колени матери. – Я люблю тебя, потому что ты добрая… потому что ты моя милая… потому что ты меня любишь…

Мама поцеловала дочку в лоб.

– А еще почему? – помнишь, я тебя учила?

Манюня опустила головку.

– Потому, что Боженька велел любить маму и папу, – сказала она тихонько, опуская глаза.

Эту ночь Манюня спала спокойнее.

НЕПОСЛУШНАЯ

Маленькой Параше подарили на именины канарейку. Девочка очень обрадовалась подарку. Она давно мечтала о том, чтобы иметь свою птичку-певунью.

– Мама, мама!.. Можно мне будет птичку выпускать из клетки, чтобы она порхала по комнате, как у Даши? Ты, мама, видела Дашину птичку: она из рук сахар берет, по всей комнате порхает и никогда не улетит на двор.

– Подожди, милая, – ответила мать, – твоя канарейка еще к тебе не привыкла; нужно, чтобы она полюбила свой домик, привыкла к нему – тогда только можно отворять дверцы и пускать ее на волю, и то в комнате, при затворенных дверях; сначала на несколько минут, потом на целый час. Птичка полетает, полетает – и вернется в клетку, зная, что ее там ожидает и семя, и водица, и сахар. Нужно, однако, чтобы она сперва привыкла.

Параша внимательно выслушала мать и обещала исполнить ее совет. Каждое утро она прилежно чистила клетку, сыпала свежее семя, наливала водицы и усердно ухаживала за своею любимицею. Дни проходили за днями, и Параша с нетерпением ждала того времени, когда птичка полюбит ее и привыкнет к своей клетке настолько, чтобы можно было выпускать ее в комнату.

– Не попробовать ли мне отворить дверцы? – думала Параша раз утром, – может быть, она уже привыкла.

Задумано – сделано. Не успела, однако, Параша отворить клетку, как птичка быстро вылетела и села сначала на спинку стула, потом на окно.

Параша ужасно испугалась. Верхняя форточка была отворена; если птичка увидит это, она наверное улетит на двор, тогда – прощай, моя канарейка! Параше жаль было птички, но и стыдно стало перед мамашей: обещала – и не сдержала слова.

– Птичка, птичка! – со слезами звала она, – вернись в клетку, я за тобою буду ухаживать, буду сахарку давать, сухарей покрошу… вернись…

– Тууи!.. Тууи!.. – запела канарейка в ответ.

– Птичка, дорогая птичка! – продолжала Параша, – будь паинькой… я тебя так люблю…

– Тууи!.. Тууи!.. – весело продолжала канарейка, порхая по комнате.

Параша бегала за ней из угла в угол, но поймать ее никак не могла: птичка сядет то на печку, то под кровать, то на окно.

– Канарейка! Канареечка! Вот тебе сахар!.. – сквозь слезы говорила Параша, выбиваясь из сил в погоне за птичкою.

Между тем птичка в открытые двери порхнула в другую комнату. Тут на полу лежала большая собака Гектор. Услыхав какое-то странное движение, Гектор поднял голову, насторожил уши… Канарейка, не чуя опасности, села на мягкую спину собаки. Гектор рассердился, вскочил и ловко схватил зубами смелую птичку.

– Гектор, не смей трогать!.. Гектор, сюда!.. Гектор, пусти!.. – кричала в отчаянии Параша.

Еще минута – и погибла бы Парашина птичка. К счастью, Гектор, напуганный криком Параши, выпустил свою жертву. Канарейка снова порхнула на окно, но она, верно, очень устала и испугалась, потому что, увидав клетку, тихонько спустилась вниз, села сначала на ее открытых дверцах, а потом вдруг вскочила в клетку.

Как обрадовалась Параша! Ее заплаканное лицо сразу повеселело. Она затворила дверцы, вложила между прутиками клетки большой кусок сахару и, повесив клетку на место, побежала к мамаше рассказать ей о своем приключении и просить прощения за то, что была непослушною.

С тех пор Параша больше канарейки не выпускала на волю и ждала, когда мама ей скажет, что птичка привыкла настолько, что можно ее выпускать.

ДАЛЬНИЙ ПУТЬ

«Папаша болен. Приезжайте немедленно к нам в Ялту».

Такого содержания известие принесли чуть свет в квартиру Пироговых. Иван Петрович Пирогов, по совету доктора, уехал недавно с женою в Крым, лечиться. В городской квартире остались только маленький Витя и его гувернантка Анна Ивановна. С нетерпением ожидал Витя каждое письмо матери. В письмах этих она сообщала ему о ходе болезни его отца. Вести были тревожные. Ивану Петровичу делалось все хуже и хуже.

Внезапно полученное известие ясно говорило, что нет больше надежды на выздоровление, – отец Вити, может быть, уже умирает.

Горько заплакал Витя, когда сообщили ему это известие. Он искренно, от всей души, любил своего отца и не мог себе представить, что его не будет, что он более не услышит его нежного, ласкового голоса, не увидит его доброго, исхудалого лица. Вспомнил Витя, как отец его, в то время, когда Витя был еще маленьким ребенком, каждый день, возвращаясь с работы домой, играл с ним, забавлял его и носил на руках. Неужели никогда более не обнимет его отец и не спросит растроганным, дрожащим голосом: «Витя, любишь ли ты меня»?

– Нет, нет, он не умер! Этого не будет, этого не может быть! – успокаивал себя Витя. Но зловещая телеграмма не выходила у него из мыслей.

Сильно билось сердечко Вити, когда, уложив в чемодан самые необходимые вещи, Анна Ивановна в тот же день отправилась с ним в дальний путь.

Дорога в Крым длилась долго, целые дни. Витя в вагоне сначала все плакал.

– Не плачь, Витя, – успокаивала его гувернантка, – Бог милостив; надейся на Него, но молись, да будет Его святая воля: Он лучше нашего знает, что нам необходимо, и посылает часто тяжелые испытания, ради нашего исправления.

Эти слова глубоко запали в сердечко огорченного мальчика. Он стал молиться за выздоровление отца, но, кончая молитву словами: «да будет воля Твоя»! – не мог не вздохнуть тяжело, думая со страхом: «что, ежели Господь возьмет к себе папу?» и сейчас же себя успокаивал: «нет, нет, папа выздоровеет!»

Молитву Витя повторял по несколько раз в день, и после каждого обращения к Богу ему делалось как-то легче и спокойнее…

Когда они, наконец, приехали в Ялту, Витя узнал, что отец уже несколько дней чувствует себя значительно лучше, и доктора уверяют, что теперь выздоровление пойдет скорым шагом.

– Я был уверен, что ты выздоровеешь, папаша, – сказал Витя. – Я даже совсем не боялся за тебя, но молил Бога спасти тебя.

Растроганный отец от души расцеловал своего сынишку и дрожащими руками благословил его.

Витя не перестал молиться и тогда, когда отец его окончательно поправился, и они, всей семьей, двинулись в обратную дорогу. Каждый день утром и вечером мальчик кончал свою молитву словами: «да будет воля Твоя!»

Только когда Витя вырос и возмужал, он понял вполне, как необходимо человеку переносить с благодарностью все, что Господь Бог ни посылает ему в жизни.

УРА! ПОБЕДИЛ!

Дедушка Михаил имел много забот и хлопот со своим крестником. Федька – так звали крестника – был мальчик смышленый, умный, расторопный, но при этом страшный лентяй и забияка. Учиться ему совсем не хотелось; несколько раз старый Михаил принимался учить крестника грамоте, но Федьке не сидится за книгою: вертится во все стороны, в окно смотрит, – наука его не занимает. Федьке хотелось бы скорее в сад, в поле, играть, шалить. По целым дням бегает он по полю, ничего не делая. Любимая игра Федьки, это – битва. Смастерил он себе из палки и красного платка знамя, вырезал искусно из дощечки саблю, и по целым дням бегает по полю.

– Прочь с дороги! – кричит он при этом изо всех сил, – солдаты идут! Направо! Налево! Марш!

Больше всего страдали от шалостей Федьки кусты и полевые цветы. Федька, в своих играх, считает их за неприятельских солдат и немилосердно уничтожает своею саблею…

– Ура! Победил! – кричит он каждый раз, когда бедный, беззащитный куст падает к его ногам под ударом сабли.

Как-то раз, вечером, Михаил стал рассказывать про куст колючего репейника, который рос на берегу небольшого ручейка за забором сада.

– Беда, какой колючий! – заметил он под конец своего рассказа.

– Подожди, – подумал Федька, – завтра же я нападу на него с моими солдатами и уничтожу в пух и прах!..

Действительно, на следующее утро Федька встал раньше обыкновенного и, вооружившись своею саблею, отправился «в поход» на куст репейника.

– Что, голубчик, не думаешь ли ты и меня кольнуть? – посмеивался он над бедным кустом, не предчувствовавшим скорой гибели.

– Раз, два, три, пли! – командовал Федька сам себе и со всего размаху ударил саблей в куст.

Но беззащитный, смирный репейник оказался очень грозным неприятелем: несколько его веток, от сильного удара Федькиной сабли, полетели прямо в лицо храброго героя и поранили его своими колючками.

– Ай! ай! – закричал Федька, бросая на землю саблю и знамя.

Все лицо мальчика покрылось красными пятнами. Бедный Федька не знал, куда деваться от боли и что делать, чтобы эту боль уменьшить. Идти домой, к крестному, ему было и стыдно, и совестно. Он присел в поле и заплакал.

Весь день не показывался Федька на глаза Михаилу, но к вечеру не вытерпел, – побежал домой и с слезами на глазах рассказал старику о своем горе.

Добрый старик покачал только головой, назвал Федьку «шалуном» и сказал, что это ему наука на будущее.

Принял ли Федька к сердцу эту «науку», – наверное не знаю. Кажется, однако, что принял, потому что вскоре после этого он поступил в школу и стал одним из лучших учеников.

НЕ ЗАСЛУЖИЛ

I

Таня доканчивала вязать чулки, которые она готовила в подарок бабушке, к рождению, как вдруг к ней подошел младший брат, Павлик.

– Таня, Танечка, дорогая, – обратился он к сестре, – помоги мне написать письмо к бабушке с поздравлением.

– Ведь ты, Павлик, уже написал письмо, – заметила Таня.

– Да, но оно написано карандашом и большими печатными буквами; я, ведь, не умею еще писать иначе, а мне бы хотелось, чтобы мое письмо было написано так, как твое: во-первых, чернилами, а во-вторых – такими маленькими писанными буквами. Вот ты мне, Танечка, и помоги: води мою руку, а я буду писать.

Таня пробовала уговорить брата, чтобы он лучше отослал свое письмо так, как оно есть: хотя в нем буквы большие, неуклюжие, неровные, но зато все они написаны им самим, без посторонней помощи. Павлик, однако, не дал себя уговорить и продолжал просить сестру, пока та, наконец, не согласилась.

Отложив чулок в сторону, Таня уселась рядом с Павликом, который держал уже перо наготове, взяла его руку в свою и стала водить по бумаге.

«Дорогая бабушка! – писала Таня. – Поздравляю Тебя с днем Твоего рожденья и желаю Тебе здоровья, счастья и всего лучшего.

Любящий внук Павлик».

Глядя на ровно и мелко написанные строчки, Павлик запрыгал от радости.

– Вот-то бабушка обрадуется! – говорил он…

II

Бабушка действительно обрадовалась, получив письмо внука. Она сидела, по обыкновению, у камина и читала большую книгу с жизнеописаниями святых, когда подали ей письмо внука. Она сейчас же отложила книгу, прочла письмо и очень удивилась, что шестилетний Павлик научился так хорошо писать. В тот же день бабушка приготовила для прилежного внука подарок и послала ему этот подарок при длинном письме.

«Я очень рада твоим успехам, – писала бабушка в письме. – Я не думала, что мой маленький Павлик умеет уже писать чернилами, так хорошо, чисто, ровно и мелко. Я была убеждена, что Павлик все еще пишет одним карандашом, и то только крупные, печатные буквы. Надеюсь, что письмо с поздравлением написано самим Павликом, без посторонней помощи, и посылаю в подарок прилежному внуку чернильницу, перо и почтовую бумагу с его вензелем».

Когда мать прочла Павлику это письмо и подала ему подарок, мальчик весь покраснел, опустил глаза и не хотел дотронуться до присланного пакета.

– Что с тобою, Павлик? – спросила мать.

– Мне… мне… стыдно, – сквозь слезы проговорил Павлик. – Нет, мама, отошли этот подарок бабушке… потому что я… не сам писал письмо… А вот теперь-то я сам напишу, хотя и печатными буквами и карандашом… Я попрошу у бабушки извинения.

Так он и сделал.

Письмо было написано не так красиво, как первое: буквы были большие, кривые, – но бабушке это другое письмо доставило еще больше удовольствия, нежели первое, и она написала Павлику в ответ, что теперь он может спокойно принять присланный подарок, так как он заслужил его и собственноручным письмом, и чистосердечным сознанием в своей вине.

ПРОКАЗНИЦЫ ЖЕНЯ И НАДЯ

Месяц уже, как Ивановы переехали с дачи, но ни Женя, ни Надя нигде не показываются, даже на улицу не выходят. Им стыдно, страх как стыдно. Знаете почему? Я вам расскажу.

Женя и Надя пренепослушные, их так и прозвали «шалуньи-проказницы».

В самый день переезда с дачи, увидели они у забора большое каменное колесо. На этом колесе повар с большой дачи каждое утро точил кухонные ножи.

– Давай, Надя, будем и мы точить, – говорит Женя.

– Отлично! – отвечает Надя.

Пошли в кухню просить ножей. Кухарка на них закричала:

– Что вы, что вы, дети! Разве ножи игрушка?

И она заперла под ключ все ножи.

Пошли Женя с Надей и думают, как быть.

– Попробуем без ножей, – говорит Женя.

– Попробуем.

Вместо ножей, Женя положила на колесо свои пальцы. Надя повернула колесо.

– Отлично, – говорит Надя, любуясь, как пальчики скользят по поверхности колеса. – И ножей не надо.

– Ну, а теперь я буду ножом, а ты верти, – заметила Женя.

Вертели шалуньи, вертели, точили ножи, точили, и не заметили даже, как у них пальцы распухли.

Женя первая почувствовала боль в кончике пальцев и посмотрела на руки.

– Боже мой! какие пальцы! Красные, толстые, опухшие, в крови – а боль становится все сильнее и сильнее.

Бегут девочки домой с громким плачем, рассказывают, что случилось, обещая, что никогда больше шалить не будут, и просят помочь их горю.

Позвали доктора. Посмотрел доктор пальцы Нади и Жени, покачал головою и прописал мазь.

– Перевязать пальцы и целый месяц не снимать с рук повязки! – сказал он серьезно.

Целые две недели болели руки у проказниц, ночью не давали заснуть ни на минуту. Другие две недели, хотя боль уменьшилась, но пришлось ходить с перевязанными пальцами. Вот и стыдно теперь Жене и Наде. Никому они не показываются, а если кто из знакомых к ним придет, девочки прячут руки. Им неприятно, когда их спрашивают, почему у них завязаны пальцы, потому что тогда приходится рассказать о своей шалости.

ПЕРВЫЕ ШАГИ ПО ЛЬДУ

– Анюта, Анюта! – кричал Боря, вбегая в комнату сестры, – мы сейчас были с мамой у доктора: он сказал, что сегодня тебе можно покататься на коньках.

Радость Анюты не имела границ; для нее не было большего удовольствия, как кататься по льду. Надо сказать – она мастерски справлялась с коньками, но – вот беда: на праздниках Анюта сильно простудилась и более двух месяцев провела в постели. Подаренные ей на елку коньки пролежали все это время без употребления.

Зима уже кончалась; солнце все сильнее и сильнее стало пригревать землю, белый пушистый снег, подмоченный водою, местами почернел, когда наконец доктор позволил Анюте выходить на улицу.

– А на каток нельзя? – спросила Анюта.

– Ни-ни-ни! – сказал смеясь доктор. – Сперва надо совсем поправиться, окрепнуть, тогда уж пойдете кататься.

И вот настал, наконец, этот желанный день; Боря первый известил сестру о позволении доктора.

Мигом оделась Анюта, положила в мешок коньки и пошла звать брата.

– Я тебе готовлю сюрприз на льду! – кричал тот радостно. – Иди, я туда приеду…

– Как приедешь? – с удивлением переспросила Анюта.

– А вот сама увидишь!

Анюта отправилась на каток одна. За ней побежала ее верная собачка Мушка. Собачке тоже, как видно, хотелось погулять по льду: она ведь за все время болезни Анюты не отставала от ее кровати и не выходила почти совсем на улицу.

Спустя несколько минут, Анюта была уже на льду и подвязывала коньки.

– Подожди, Мушка, – говорила она собачке, – увидишь, как славно твоя барышня покатается на новых коньках…

Мушка сделала вид, будто понимает, что ей говорят, и завиляла хвостом, Анюта между тем встала и хотела пуститься быстрым ловким раскатом вперед; но, странно!.. Вся ее прежняя ловкость пропала: она еле-еле двигалась. За болезнь ее ноги ослабли и совсем не слушаются. Анюте пришлось держаться за забор, чтобы не упасть. Первые после болезни шаги на катке были неудачны.

– Хоть бы Боря пришел, помог, – думает Анюта, – обещал сюрприз, а его совсем и нет.

На глазах у девочки показались слезы, а тут, словно нарочно, Мушка, не понимая, в чем дело, лает на коньки, будто они виноваты в этой неудаче. Напрасно Анюта кричит на Мушку: она не перестает лаять.

– Тиру-тиру!.. Стой, лошадка! – послышался вдруг издали голос Бори.

Не успела еще Анюта опомниться, как к самому забору подбежал на коньках Боря, а с ним его любимый Плутон; у собаки к ошейнику привязаны веревочные вожжи, и Боря лихо правит за кучера.

– Пожалуйте, сударыня, – экипаж подан! – кричит Боря сестре. – Становись скорее сзади, – продолжал он, еле сдерживая ретивого коня своего, – обхвати меня руками, а муфту дай Плутону, он ее в зубах и понесет. Вот так. Теперь держись крепко. Готово?

– Готово.

– Ну, лошадка! трогай! – крикнул Боря.

Плутон полетел по скользкому льду, таща за собой и Борю, и Анюту.

– Ах как хорошо! – говорила Анюта, еле переводя дух от скорой езды.

Они бежали так скоро, что Мушка никак не могла их догнать: она отстала далеко от детей, и только ее громкий лай слышен был вдали.

Несколько раз проехали дети по катку. Анюта раскраснелась, шляпа у нее съехала на затылок, и пальто так вздернулось, что волан платья летал по ветру; она была в полном восторге.

– Ну, лошадка, пора тебе отдохнуть, – заметил Боря, останавливаясь у забора.

Потом, отвязав вожжи, он вынул из кармана кусок пирожного и накормил усталую лошадку.

– Спасибо, Боря, за сюрприз! – говорила Анюта, отвязывая коньки, – а завтра покатаешь?

– Завтра, пожалуй, не придется уж больше кататься, – заметил Боря, – солнце так сильно пригревает, что на каток пускать, пожалуй, не станут.

Боря не ошибся. На следующий день была оттепель, и каток закрыли. Анюте так и не пришлось больше кататься на своих новых коньках, но, тем не менее, девочка не очень горевала: она была рада, что первые ее шаги по льду после болезни, благодаря Боре, вышли такие удачные.