Текст книги "Андерсенам - Ура!"

Автор книги: Сигбьерн Хельмебак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Хо-о-чу, – сказала Малышка и протянула руку к бечевке.

– Надо сказать «спасибо»! – подсказал Андерсен, но она, не сказав больше ни слова, убежала. В торжественном молчании Хермансен развернул бумагу и вынул новенький блестящий примус.

– Примус! – Андерсен захлопал глазами. В эту минуту закипел кофейник, и пришлось снять его с огня. По дороге бежал Рогер: он бросил в сад бумажного голубя, но, увидев Хермансена и фру Сальвесен, пробрался через щель в заборе, чтобы не быть замеченным.

– От имени правления кооператива разрешите передать вам этот примус, – сказал Хермансен просто и с достоинством.

– Как это мило с вашей стороны, – Андерсен неуверенно взглянул на жену. – Очень мило. Но нам он, собственно, не нужен. Мы ведь почти никогда не ездим за город, правда, мать?

– Мы и здесь как за городом, – ответила она, указывая на костер.

– Вы можете теперь потушить костер, фру Андерсен, – он вел себя со сдержанным спокойствием и по-прежнему стоял, держа примус в руках.

– Потушить? А зачем?

Фру Сальвесен все время молчала. Теперь наступила ее очередь:

– По общему мнению членов кооператива, вы должны теперь готовить в доме, фрекен Эвенсен!

Слабая краска медленно разлилась по обветренному лицу Андерсена.

– Ну нет, послушайте! Костер никому же не мешает. Вы сами готовите на костре в вашем саду, фру Сальвесен!

– Я?

– Он подразумевает жаровню, – объяснил Хермансен.

– Barbecue?[4]4
  Решетка, на которой жарится мясо (англ.).


[Закрыть] Но это же совсем другое дело!

– Да, да. Но кофе, сваренный на простом костре, не хуже. Андерсен жестом пригласил к столу. Пожалуй ста! Моя жена все приготовила! – В голосе позвучала мужская властность, что явно произвело впечатление на Хермансена. Он сразу же поставил примус на бочку. Но фру Сальвесен походила на неприступную крепость.

– Мне кажется, вы нас не понимаете. Мы пришли сюда не кофе пить. Мы пришли от имени кооператива, чтобы потребовать...

– Попросить, – поправил Хермансен. Андерсен протянул кофейник жене:

– Наливай!

Пока она разливала кофе, сам он подошел к костру. У него вошло в привычку закуривать трубку, когда что-то смущало, это давало время собраться с мыслями. Сейчас он не совсем ясно представлял себе свои дальнейшие действия. Из-за Эрики не хотелось гнать гостей из сада. Покамест в этом не было нужды, но чувствовалось, что срок приближается.

Внешне спокойно он наклонился над костром, чтобы прикурить. Там валялся бумажный голубь. Андерсен поджег его краешек, но вдруг начал спешно тушить. Расправив голубя, с изумлением воззрился на конверт, края которого немного обгорели, а вскрыв его, обнаружил там чек.

Фру Андерсен испугалась, увидев, как муж уставился на нее с таким глупым и отсутствующим видом, словно его хватил удар.

– Что такое, отец?

– Мы разбогатели!

– Ты заболел?

– Мы разбогатели! – повторил он, протягивая чек. Ни Хермансен, ни фру Сальвесен не заметили, что произошло, но поняли: что-то случилось. Очень уж странно фру Андерсен моргала глазами.

– Теперь мы сможем уплатить по счету за свет, – только и смогла выговорить она.

– По счету? – Хермансен сразу же вспомнил, за чем пришел.

О, он продумал эту акцию очень тщательно. Сначала вручение примуса, а затем сбор денег с общественности на оплату счета за свет. Получалось двух-трехсту-пенчатая ракета громадной силы. Но теперь он понял, что план сорвался...

– За электричество, – сказала фру Андерсен и по казала чек.

Из-за небольшой дальнозоркости пришлось чек держать в вытянутой руке, но опытным взором банковского чиновника он сразу же увидел, что это именно чек, и возмутился, что тот смят и обожжен по краям.

– Так нельзя обращаться с чеком, – недовольно пробормотал он, но забыл о своем возмущении, как только надел очки и рассмотрел сумму. – Семьдесят тысяч девятьсот девяносто пять... – Он привык к чекам на более значительные суммы, но, когда прочитал имя Карла Альфреда Андерсена, до него дошло, что это означает.

– Вот уж действительно! – он протянул чек фру Сальвесен.

– Чек очень смят, по-моему, и немного обожжен... Фру Сальвесен сама работала в банке и была специалистом, но Хермансен лишил ее всякой надежды, коротко сказав:

– Чек в порядке.

– Поздравляю, Андерсен. И вас тоже, фре... фру Андерсен, – фру Сальвесен быстро вернула чек.

– Слышите, ребята, мы выиграли! Мы богачи!

Фру Андерсен взяла Малышку на руки и закружила ее. Ребята столпились вокруг, даже Туне и Эрик, сидевшие на дереве, осмелились спуститься.

– Мы разбогатели! – кричал Андерсен. – Слышите, что мать говорит? Теперь у вас будет все, что душе угодно!

Хермансен попытался вставить слово:

– Ну, ну, семьдесят тысяч – большая сумма, и если вы вложите ее во что-либо разумное... – он сделал жест в направлении дома и сада. Никто, однако, не слушал.

– У вас будут новые платья! – кричал Андерсен.

– Мы можем купить телевизор! – кричала Сильви.

– И проигрыватель!

– И машину!

– И жаровню! – не без злорадства крикнула Туне.

Но, как всегда, последнее слово осталось за фру Андерсен.

– Ты сможешь бросить работу! – сказала она мужу.

– Нет, послушайте, фру Андерсен. Неужели вы это серьезно? – в голосе уже был намек на уважение, чуть ли не почтение. – Не хотите же вы сказать, что ваш муж перестанет работать? – Хермансен несколько натянуто засмеялся.

– А почему бы и нет? Он изматывается вот уже скоро тридцать лет.

– Но если вы будете экономны и бережливы...

– Экономны? – Андерсен повернулся к нему. – Зачем экономить, когда у тебя ничего нет или когда что-то есть? А у нас есть, мать! К чертям экономию, пошли в магазин!

Хермансену так и не дали высказаться. Ребята плясали вокруг родителей, прибежали дети с детской площадки. Андерсен протянул руку, но Хермансену не хотелось отдавать чек.

– Может, лучше мне взять его в банк? Я бы открыл счет...

Его слова потонули в общем гаме. Фру Сальвесен подошла к бочке и снова положила примус в коробку.

– Какая вульгарность! Можно подумать, что они коммунисты!

– Мы должны немедленно собрать правление, – веско сказал Хермансен.

Золоченые каминные часы жиденько пробили семь. Хермансен подождал, пока замер последний удар, и осторожно постучал председательским молоточком, давая понять, что собрание открыто. Обвел взглядом стол, чтобы проверить, все ли члены правления в сборе. Фру Сальвесен сумела созвать их в рекордно короткий срок. А теперь сидела справа от Хермансена и перебирала бумаги, пока он не начал говорить.

– Создалась совершенно новая ситуация! – начал Хермансен, но его сразу же прервал Лейвестад, всего-навсего заместитель председателя.

– Замечание к повестке дня!

– Слово имеет Лейвестад, – Хермансен бросил неодобрительный взгляд на Лейвестада, заместителя.

– Я хочу обратить внимание на то, что согласно параграфу третьему постановления проект повестки дня должен рассылаться минимум за двое суток до собрания правления за исключением совершенно экстраординарных случаев.

– Ситуация как раз экстраординарная. Позже у нас будет возможность обменяться мнениями, – Хермансен для верности снова постучал молоточком. – Правление уже знакомо с тем, что произошло. Не впервые мы ставим на повестку дня вопрос о семье Андерсена...

– Слишком часто, – фру Сальвесен сказала это шепотом, чтобы не прервать оратора.

– По-моему, следует сказать, что ни их образ жизни, ни порядок на их участке никоим образом не удовлетворяют этическим и эстетическим требованиям современного общества, – Хермансен сделал заметку в блокноте, поскольку Лейвестад снова поднял руку. Некоторые из членов правления воспользовались паузой, чтобы высказаться.

– Он позорит кооператив!

– Теперь у них есть средства, чтобы купить себе квартиру!

– В другом конце города! – это сказала фру Сальвесен, и Хермансен предостерегающе поднял палец.

– Слово имеет херр Сэм! – воцарилась тишина. Сэм был теолог и работал в университете. Домом в кооперативе поменялся с одним руководителем филиала, совершившим растрату. Обмен великолепный. Через месяц после въезда Сэма уже выбрали в правление, одновременно сделали руководителем молодежного клуба кооператива. Его речи всегда отличались деловитой весомостью и производили впечатление.

– Я не придаю большого значения таким вещам, – сказал он серьезно. – Пусть семья живет даже в палатке – мне безразлично. И если я реагирую, то в первую очередь из-за молодежи. Влияние... Хорошо, на этом я могу закончить, но мой опыт преподавательской работы в высшей школе научил меня, что значит влияние среды.

– Отказываюсь от слова, – сказал Лейвестад, сидевший все время с поднятой рукой.

– Я тоже, – сказал Рошер-Теодорсен. – Я полностью согласен с Сэмом. Дети!

– Да, но у вас-то детей нет, – несколько насмешливо сказала фру Сальвесен.

Жена Рошер-Теодорсена была на пятнадцать лет моложе супруга и не упускала случая критически высказаться о его мужских достоинствах. Рошер-Теодорсен заметно покраснел, и Хермансен поспешил перевести беседу в нужное русло.

– У Андерсена появилась возможность создать нормальные условия жизни для себя и своей семьи. Правление, конечно, поможет ему всем необходимым.

Фру Сальвесен снова взяла слово.

– Когда у таких людей заводятся деньги, это ни к чему хорошему не приводит. Он как был так и остался неотесанным шофером грузовика.

– Профессия тут совершенно ни при чем! – Хермансену снова пришлось прибегнуть к молотку. – Снобизм – неизвестное у нас понятие. Выполняем ли мы умственную или физическую работу, мы все... – он сделал красноречивый жест. Все кивнули. – Второй неписаный закон – невмешательство в личную жизнь, – продолжал Хермансен. – В жилищном кооперативе все имеют право жить своей жизнью. В определенных рамках. Андерсен преступил эти рамки – запустил свой участок, оскорбляет чувства других, проявляя презрение к тем правилам, на которых зиждется общество, – он говорил тихо и серьезно, слова звучали весомо, как слова судьи, читающего пункты обвинения перед вынесением приговора. – Кооператива как такового не касается, что делает семья в своих четырех стенах. Но раз семья стала обладателем крупной суммы, мы можем потребовать, чтобы Андерсен немедленно привел в надлежащий порядок дом и сад. Мы, – он кивнул в сторону фру Сальвесен, – позволили себе составить предложение в четырех пунктах. Я как председатель считаю, что правление должно действовать безотлагательно!

Опытный председатель Хермансен всегда обосновывал свои предложения с деловым красноречием, сегодня находился в прекрасной форме, а вносимые предложения были жемчужинами искусства формулировок, хоть все время и мешали крики, доносившиеся в открытое окно.

Шум то нарастал, то затихал, точь-в-точь как на стадионе, когда назревает гол. Сделав паузу, Хермансен заметил: собравшиеся не следят за его речью, а уставились в окно, проявляя все признаки смятения.

– Может быть, закрыть окно? – произнес он, но в тот же миг тоже вытаращил глаза.

Андерсен с семьей возвращались из магазина. Андерсен катил детскую коляску, полную товаров. Рядом шла фру Андерсен с тележкой самообслуживания, позаимствованной в магазине. Тележка тоже была полна доверху. На ней восседала Малышка, держа в руках огромную коробку конфет и болтая ногами. Следом шагала группа малышей и подростков. К. своему огорчению, Хермансен увидел среди них Эрика. Все что-то несли: пакеты, картонки, ящики с пивом и сельтерской, хохотали и громко кричали. Конфеты и апельсины вываливались из свертков на дорогу, дети устраивали кучу малу, затеивали драку или даже футбол апельсинами, и те, как крохотные светящиеся планеты, катились по зеленому газону.

Андерсен возвышался среди толпы, словно маяк. Изо всех домов на дорогу высыпали жители. Слух о большом выигрыше стал известен всем. Казалось, все только этого и ждали, махали руками, смеялись, кое-кто кричал «ура». В суматохе люди забыли, что нужно проявлять отвращение к этому смехотворному шествию, сдались. Фру Хермансен, вынужденная сидеть в саду, поскольку гостиная была занята под совещание, вышла на дорогу, поздравила Андерсенов и пожала им руки.

Хермансен стоял у окна, как разбитый параличом, глядя на проходящее шествие. Он устало потер лоб, чтобы взять себя в руки.

– Я излагаю предложение и прошу голосовать по пунктам. Правление ссылается на свое прежнее решение и требует немедленного осуществления следующих мероприятий. Пункт первый: изъятие бензинового насоса, вывесок и мусора.

Все кивнули, и он ударил молотком.

– Принято. Пункт второй: уничтожение сараев для игр. Если семья хочет иметь сарайчик для игр своих детей, то таковой должен быть построен дипломированным архитектором!

Снова раздался тяжелый, роковой удар молотка по столу.

– Пункт третий: покраска дома, вставка новых стекол. Удаление всех животных...

В эту минуту вбежала в комнату фру Хермансен с апельсином в руках.

– Слышали? – и запнулась от направленных на нее взглядов. Впервые она прервала заседание правления.

– Элисе! Разве ты не видишь... – Хермансен привстал.

– Да, да, но Андерсен пригласил всех членов кооператива на праздник. Сегодня вечером! Сейчас же! Взрослых и молодежь, и... – Все смотрели так, что пришлось отступить к двери. – Но это же очень хорошо, правда? Семьдесят тысяч! Ведь не каждый день... Извините! – она попятилась и вышла из комнаты.

– Я сожалею о том, что нам помешали, – серьезно сказал Хермансен. – Прежде чем продолжать голосование, я хочу подчеркнуть, что ситуация сложилась гораздо более острая, чем мы предполагали вначале. Я считаю само собой разумеющимся, что никто из членов правления не примет участия в этом... так называемом празднике! Принять приглашение – значит одобрить моральную и экономическую безответственность семьи.

Лейвестад просил слова.

– Прежде всего мы должны позаботиться, чтобы в это не были вовлечены дети. Я исхожу из того, что правление использует все свое влияние...

Хотя он был только заместителем, все кивнули, подтверждая, что произнесенные слова справедливы и сказаны вовремя.

Фру Сальвесен чуть удар не хватил, когда, вернувшись домой, она в спальне увидела своего мужа. Только что из ванны, тот сиял чистотой и надевал белую рубашку.

– Хорошо, что ты пришла. Мы опаздываем!

– Что ты хочешь этим сказать?

– Разве не знаешь? Мы приглашены на праздник к Андерсену.

Муж смотрел так упрямо, что стало ясно – предстоит борьба.

– Мы не пойдем! Иди один.

– Вот это-то как раз я и собирался сделать!

– Так иди!

Фру Сальвесен удалилась из спальни и села на диван. Она не боялась за исход дела, но нервничала —■ борьба явно затянется дольше обычного. А сегодня вечером время дорого. Слышно было, как муж грохотал наверху, закрывая ящики. Хороший признак. Стало тихо. Немного погодя он спустился в гостиную, чего фру Сальвесен не видела, поскольку лежала, распластавшись на диване и уткнувшись головой в подушку.

– Повторяю: я пойду один!

– Иди! – всхлипнула она.

– И пойду, – голос звучал уже несколько неуверенно.

Дрожь пробежала по ее худому телу.

– Иди один! Ты же этого хочешь!

– Да ничего подобного! Я сказал, что пойду один, если ты не хочешь идти. И стою на том.

– Ты же сказал, что хочешь оставить меня одну! Оставь меня одну.

– Я... – Сальвесен запнулся и ослабил узел галстука.

Он знал, что, стоит ей заупрямиться, ледяная холодность воцарится на целый день, на два дня, на неделю... Однажды она выдержала целых полмесяца, и ему пришлось сдаться и просить прощения.

– Почему ты не хочешь пойти? Черт побери, нас же пригласили на праздник, и... это первый праздник после нашего приезда сюда.

Фру Сальвесен поднялась с дивана и вытерла глаза, полные слез, настоящих слез, плакать она умела с истинным талантом.

– А я-то собиралась попросить тебя приготовить на ужин что-нибудь вкусненькое. Я разносила циркуляр.

– Циркуляр?

– О поливке садов. Раздать нужно было сегодня вечером. Я думала, мы выпьем бутылочку красного вина.

Муж снова исчез в спальне. Победа настолько не вызывала сомнений, что не стоило дожидаться его возвращения. Через пять минут он вернется в фартуке. Фру Сальвесен прибегала к красному вину в самых исключительных случаях, как правило, удавалось обойтись стаканом сока и пивом.

Пока она приводила себя в порядок, мозг лихорадочно работал. Положение поистине угрожающее. Общая реакция на шествие Андерсенов ужасна: эта распущенность не предвещает ничего хорошего. Но ничего, справимся и с этим. Ты секретарь жилищного кооператива, все жильцы занесены в твою картотеку, все у тебя в руках. Ты знаешь, как обращаться с каждым в отдельности, а циркуляр поможет встретиться со всеми.

И в конце концов положение, может, не столь и опасное. Правда, люди ошеломлены происшедшим, выигрышем, странной процессией, приглашением на праздник в самую обычную среду. Это психологическая атака с тыла. Но люди скоро образумятся.

– Вы идете?

– Я не знаю... Посмотрим. Приятно пойти на праздник, но...

Все чувствовали себя как-то неуверенно. Все ждали. Никто не хотел идти первым. Люди стояли у окон или заходили к соседу. Отдельные бунтарские элементы продолжали готовиться к празднику.

Фру Сальвесен шла со своими циркулярами и к ним.

– Конечно, вам следует пойти. Если никто не придет, это будет похоже на демонстрацию. И насколько я знаю, вы единственный. Больше никто не идет.

Вернувшись домой через час, фру Сальвесен знала, что курс правления победил. Это стоило уговоров, мелких скрытых угроз, ловких ухищрений. Были и протесты, и ядовитые замечания, и даже явно выраженное раздражение. Но это ее не беспокоило. Пусть существует какая-то форма контролируемой оппозиции – это только хорошо, самое важное, что фронт устоял и линия солидарности победила.

Подойдя к калитке своего сада, секретарь правлении собралась было зайти к Хермансену, чтобы доложить о результатах. Но в саду оказалась фру Хермансен, и пришлось отказаться от этой мысли.

К тому же фру Сальвесен вспомнила об ужине, который должен приготовить муж. Всякий раз она еле выносила всю эту процедуру. Вот он ходит по кухне, делает салат из крабов и пробует, достаточно ли согрелось красное вино. И надо всплеснуть руками и сказать: «Ах как это мило, не зажечь ли нам еще и свечи!» А после ужина он поднимет бокал с красным вином, посмотрит на нее и скажет свое обычное: «Сегодня мы ляжек: пораньше, Юрдис, да?»

Придется выдержать новую атаку, и тут никому не пожалуешься. Но хватит, завтра же она приведет в порядок гостиную в подвальном этаже. Риска никакого Пока муж по-прежнему получает зарплату по третьему разряду, о разводе речи быть не может.

Над поселком спустились сумерки. Настал тихий, спокойный вечер, с щебетанием птиц и с дымком от костра в саду Андерсена.

Прошла женщина с плачущим ребенком – вела его от Андерсенов, а в воротах столкнулась с другой матерью, которая шла туда за своим ребенком. В разных местах слышались громкие свистки и крики. Это родители созывали своих детей. Обход фру Сальвесен подействовал. Хермансен стоял на балконе. Собственно, следовало бы быть довольным, но он все же волновался. Жена только что устроила ему сцену. После заседания правления он позвал ее и упрекнул за вторжение, но, вместо того чтобы согласиться с этим в высшей степени справедливым замечанием, она стала возражать, да еще в таких выражениях, вспоминать которые не хотелось. Теперь она на лужайке под балконом катала взад и вперед газонокосилку, и, почувствовав на себе взгляд мужа, решительно откатила косилку за дом.

На улице показался человек, пошел по направлению к Андерсенам. Директор магазина. У него квартиpa в новом блоке, и он, по-видимому, не получил циркуляра от фру Сальвесен.

– А вы не идете на праздник, Хермансен? – весело крикнул он.

Хермансен медленно спустился с балкона и подошел к забору.

– Я слышал, будто вы пускаете в магазин покупателей и после закрытия. Надеюсь, это неправда.

– Нет, нет, – заверил директор. – Кто вам сказал?

– Я рад, что ошибся. Кто-то видел этого Андерсена...

Директор вдруг начал что-то искать в карманах. По-видимому, связку ключей.

– Да, но это совершенно особый случай. Они прибежали целой толпой, через дверь показали мне чек.

– Ну и?..

– И я подумал – нужно впустить их. Они же пригласили всех жильцов на праздник и...

– Значит, вы их впустили?

– Да, впустил. Я был на месте, считал кассу.

– Хорошо, что у вас было достаточно денег, чтобыразменять такой большой чек. В банке мы обычно проверяем...

– Да я его и не менял! – быстро возразил директор, но тут же понял, что совершил тактическую ошибку. Хермансен уставился на него долгим взглядом.

– Вы открыли им кредит?

– Не то чтобы кредит, но...

– И, наверное, на значительную сумму?

– Да, – ответил директор, чтобы не сказать большего.

– Хотя вы же за это сами отвечаете, – спокойно сказал Хермансен. – Я больше вас не задерживаю. Вы ведь идете на праздник. К Андерсенам!

– Я собирался только зайти к ним с кассовым чеком, но уже поздно, я подожду до завтра.

Он попрощался и пошел обратно. Хермансен состоял и в правлении кооперативного магазина.

Настроение в доме Андерсенов было подавленное. Малышка уснула на заднем сиденье старой машины, посасывая огромный тюбик с икрой, вокруг были разбросаны всевозможные сладости У закута стоял Рогер и кормил свинью венскими булочками. Повсюду возвышались груды лакомств, фруктов, бутылки лимонада и пива, окорока, закуски. Андерсен взял ящик с пивом и понес было в кухню, но, увидев жену, поставил пиво у люка в погреб.

– Ну, ну, – утешал он жену, беспомощно глядевшую на множество открытых банок с консервированными ананасами, а стоило погладить ее по волосам, она упала на прилавок и зарыдала.

– Почему они такие противные?

– Не знаю. Да они и сами не знают.

– Хоть бы разрешили детям прийти!

– И сами они придут. Подожди до завтра!

Туне и Эрик притащили каждый по большой картонке и исчезли в погребе. Позвенели там бутылками, пошептались, потом воцарилась тишина.

– Забудем. Если пирожные зачерствеют, купим свежие.

Бросив взгляд на пирожные фру Андерсен снова начала плакать.

– У тебя будет все, чего захочешь. Скажи только...

– Я ничего не хочу, а того, чего хочу, не достать.

– Чепуха, все можно достать, если есть деньги, – убежденно сказал Андерсен.

– Кто тебе сказал?

– Что тут неясного? Во всяком случае, можно до стать все, что есть у других.

– А ты хочешь, чтобы у тебя было, как у них?

– Нет. Это я виноват! Не нужно было играть в спортлото.

– Нет, ты не виноват.

– Чего тебе хочется?

– Чтобы они были немножко подобрее.

Что на это ответишь? Единственное, что можно сделать, – снова сесть рядом. Он был слишком неуклюж, чтобы уметь утешать. Просто сидел рядом, гладил ее по спине, а иногда – по неосторожности – и по бедрам. Как ни странно, но это вроде бы помогало.

Фру Андерсен явно оживилась. Заглянула через люк в погреб. Там во мраке можно было различить, как Туне и Эрик стояли на коленях между ящиками пива и целовались.

– Нехорошо, если Туне с Эриком заметят, что мы расстроились, – прошептала она и вытерла глаза. – Понимаешь... – тут она вдруг застеснялась своего мужа, наклонилась к его уху и прошептала что-то. I

– На дереве? Тоже нашли место!

Туне с паутиной в волосах и Эрик вылезли из погреба и убежали, держась за руки.

– Видишь, у нас не только неприятности, – сказал приободрившийся Андерсен. Но тут же задумался: – Не слишком ли она молода?

– Молода? Я была как раз в ее возрасте, но ты, наверное, забыл, как я тогда выглядела?

– Точь-в-точь как сегодня. Ты ни чуточки не изменилась!

– Болтай! – она фыркнула, но было ясно, что его слова произвели нужное впечатление.

– Ты никогда не была такой красивой, как теперь. Поэтому в поселке меня терпеть не могут, просто завидуют тому, что у меня такая красивая жена.

– Это меня они терпеть не могут. Потому что мы не женаты.

– Они не смеют упрекать тебя.

– Но... – она посмотрела ему в глаза, и Андерсен чуть вздрогнул.

– Что ты хочешь сказать этим «но»?

– Ты меня не спрашивал.

– Я не спрашивал?

– Нет!

– Черт возьми! Когда мы обсудим это по-деловому?

– По-деловому! – она презрительно фыркнула.

– Да как же, дьявол побери, мне еще выразиться? – Он все ходил взад и вперед, пришедшая мысль завладела им полностью. – У нас есть деньги, масса денег. Мы можем пожениться. Чтоб им сдохнуть! – он грохнул кулаком по прилавку. – Хочешь выйти за меня замуж?

– Я должна подумать. Это так неожиданно. Подошла Малышка, такая сонная, что ее шатало, и, всхлипывая, сообщила, что хочет на горшок. Фру Андерсен поднялась ее проводить и вернулась одна.

– Ты подумала? – нервно спросил Андерсен, но, прежде чем она успела ответить, вошел Рогер, гремя ящиком с лимонадом.

– Это черт знает что, покоя не дают человеку! – вспылил Андерсен. – Поставь сюда! – Он показал на кухонный стол, но мальчик стоял и изумленно смотрел на отца.

– Не пугай мальчишку, – и фру Андерсен дружески объяснила Рогеру: – Отец посватался, понимаешь?

Рогер воззрился на родителей. Потом выпустил ящик из рук и убежал. Андерсен смотрел вслед, чувствуя себя несчастным.

– Не надо было этого говорить, он проболтается. Клянусь, проболтается!

Оба прислушались. Ребята кричали наперебой.

– Ну, разбушевались. Сейчас вся ватага будет здесь. Решай же.

– К чему ты это выдумал? – она тоже разволновалась. – Как, по-твоему что они скажут?

– Соседи?

– Ребята, конечно.

– Они не имеют права вставлять нам палки в колеса, – уверенно сказал Андерсен.

– Нам было так хорошо, – она прислушалась к приближающимся шагам детей. – Не раскаемся ли мы?

– Ну до этого, может, не дойдет, – тихо сказал он. Его тоже начали одолевать сомнения.

Прибежали дети. Сначала Сильви и Рогер. За ними Туне и Эрик.

– Мама, скажи «да»! – визжали младшие. – Скажи «да»!

Андерсен хотел было выпроводить их, но передумал и обратился к жене.

– Скажи «да», мать, – голос дрожал.

Она взглянула на Андерсена, потом на детей.

– Да, да, попробуем. Но пусть это будет настоящая свадьба. С хорошим пастором. Не желаю сидеть в очереди в ратуше под этой ужасной картиной Мунка.

Андерсен даже начал проявлять стремление к сотрудничеству: обещал выполнить требования правления и привести в порядок участок и дом и уже нанял рабочих. И ведь Андерсены решили пожениться. Семья хочет жить как подобает.

Но в поселке возникла новая атмосфера, тревожившая Хермансена. Он почувствовал перемену сначала в собственной семье. Эрик проводил у Андерсенов больше времени, чем дома. Так, собственно, было и раньше, хотя не так открыто. Если отец спрашивал, куда это он собирается, обычно придумывался какой-то предлог. Теперь же все делалось совершенно открыто. «Я забегу к Туне», – мог сказать Эрик под конец обеда или прямо говорил, что идет помочь Карлу-Альфреду. Такая наглость лишала Хермансена дара речи, и в первое время приходилось делать вид, будто не расслышал. Но долго так тянуться не могло, и Хермансен вынужден был серьезно побеседовать с Эриком. Почему-то он всегда чувствовал себя неуверенно, когда нужно было говорить с сыном. Беседа или заходила в тупик, или кончалась скандалом – отец стучал кулаком по столу, а сын убегал.

Даже жена не проявляла необходимого уважения. Дела пошли еще хуже после рокового выигрыша Андерсена, после того вечера, когда правлению удалось помешать членам кооператива принять участие в этом смехотворном празднике в саду Андерсенов.

Конечно, то была победа правления, но радость Хермансена серьезно омрачало поведение жены, которая, потеряв всякий стыд, назвала его мелочным и позволила себе еще ряд высказываний, о которых отнюдь не хотелось и вспоминать. Пожалуй, это просто неумение сдерживать свои чувства: такое он часто замечал в первое время после свадьбы и очень раздражался, но тогда мог, во всяком случае, спокойно и по-деловому переговорить с ней, и с годами стали заметны улучшения. Но сейчас разговоры не помогали. Положение ухудшалось с каждым днем, дома иногда становилось почти невыносимо.

Вообще-то он начал по утрам уезжать из дому раньше. И дело было не в отношениях с женой, просто заставила необходимость. В городе стало все труднее с местом для стоянки машины. В особенности теперь, летом, когда начался туристский сезон. Поэтому приходилось выезжать до восьми, чтобы найти место где-нибудь на тихой улочке. Это вошло в привычку, а хорошая привычка всегда актив. Он даже начал ценить эти ранние утренние поездки после первых часов «пик», когда начинают работать заводы, а до того, как хлынет поток служащих, остается еще два часа.

Во всяком случае, теперь можно было чинно и мирно сидеть в машине и завтракать. Он обычно запасался термосом и лишней порцией бутербродов. Часто брал с собой и сверхурочную работу, работу по жилищному кооперативу, которую не успел закончить вечером. Когда время приближалось к девяти, запирал машину и шел в банк. Таким образом он ежедневно прогуливался и избегал саркастических советов жены поехать автобусом.

Вообще положение изменилось к худшему – и в семье и в поселке. Единственный человек, с которым Хермансен мог побеседовать с истинной пользой для себя, была фру Сальвесен. Ее помощь становилась все более необходимой, поскольку работы в правлении в комиссиях становилось все больше.

Выигрыш Андерсена, оказалось, привел к гораздо более серьезным последствиям, чем можно было предположить вначале. Хермансену было ясно, что Андерсен не в своем уме и следует объявить его невменяемым. Председатель предложил правлению добиться постановления суда о переводе выигранных денег на закрытый счет, чтобы они не были растрачены впустую до осуществления ясного и недвусмысленного решения правления. Некоторые члены правления восприняли это предложение как шутку, как анекдот: прежде такое просто не могло случиться.

И в правлении, и в столовой банка, где собирались служащие, раздавались голоса в защиту Андерсена. «Может быть, так и следует жить, может, поведение Андерсенов не так уж неправильно?» В их беседах появилось выражение, которое стало почти лозунгом: «Делай как Андерсен!» Конечно, это была шутка, но шутка дурная, сеявшая неуверенность в том, что живешь как положено, вызывавшая нездоровое любопытство. Андерсен попал в центр внимания, что было противно здравому смыслу. Хермансен с тревогой замечал своего рода веселую доброжелательность, когда речь заходила о семье Андерсенов, хотя Андерсен и вел себя более скандально и безответственно, чем когда бы то ни было.

Он привел в исполнение свою угрозу, что бросит работу. Теперь он целыми днями сидел дома, если только не отправлялся вместе со своей семьей в город за покупками. Вместо того чтобы купить себе добротную подержанную машину или новую на подходящих условиях в рассрочку, договорился с мастерской, чтобы на его старую развалину поставили новый мотор. К дому беспрерывно подъезжали машины с вновь купленными товарами – мебелью, посудой, телевизором, пианино. Хермансен получал отчеты от фру Сальвесен и вначале пытался составить хоть приблизительное представление о затратах, но вскоре вынужден был отказаться и от этой затеи.