Текст книги "Андерсенам - Ура!"

Автор книги: Сигбьерн Хельмебак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Что ты смешного там нашла? – Хермансен бросил быстрый взгляд на жену, сидевшую на диване с газетой в руках. Он прекрасно знал, над чем та смеется: над фотографией открытия детской площадки – злобной и тенденциозной картинкой, изображавшей его самого рядом с улыбающимся бургомистром, на качелях.

– Фельетон забавный.

– Фельетон на шестой странице, а ты читаешь третью, – не глядя сказал Хермансен.

– Извини, – сказала она и отложила газету.

В этот субботний вечер Хермансен сидел за обеденным столом, складывая на счетной машинке бесконечные столбцы цифр, – проверял счета бакалейного магазина. То была одна из многих «левых» работ, за которые приходилось браться.

Фру Хермансен отошла к окну. Стояла прекрасная солнечная погода, но ей не хотелось выходить из дому. Почему-то вдруг подступила страшная усталость, хоть занималась она тем, чем обычно в субботу: магазин, уборка квартиры, обед, мытье посуды. Устать вроде бы не от чего. Хермансен продолжал щелкать на счетной машинке.

– Тебе пива принести? – спросила она, не оборачиваясь, и щелканье прекратилось.

– Пива?

– Я купила две бутылки.

– Спасибо, но в рабочее время я не пью.

– Какое ж тут рабочее время? Субботний вечер!

– Это ничего не значит. Я, как видишь, работаю!

– Я-то думала, мы пойдем в сад, хоть развлечемся чуть-чуть.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, позагораем. Отдохнем.

– Отдохнем? Ты серьезно считаешь, что я могу греть на солнце бока, когда не подстрижены газоны, кусты в живой изгороди торчат в разные стороны, когда машина... Эрик ее вымыл?

– Он вчера ее мыл.

– Вчера, вчера. Машину нужно мыть каждый день. Уж это-то он мог бы делать. А где он, кстати?

– Погулять пошел.

– Он наверняка у Андерсенов, – проговорил Хермансен и снова начал считать.

– Я сама ее вымою, – сказала она и пошла было к двери.

– Нет уж, спасибо, я не желаю, чтобы соседи говорили, что я заставляю свою жену... Подстриги луч ше живую изгородь.

– Она мне надоела. Кусты все растут и растут.

– Растут! Тоже мне аргумент. Что же им, не расти?

– Ну и пусть бы росли на здоровье, – в сердцах сказала фру Хермансен.

– Вот уж верно. Пусть растут! Пусть все зарастает. Кусты, сад, чтобы все стало как у Андерсенов! – Он злился все больше и больше. Упоминание об Андерсенах словно пробудило дремлющий огонь в душе. – Что бы вышло, если бия рассуждал таким же образом? Видишь эти приходо-расходные книги? Так мне бросить их и, потакая твоим прихотям, идти в сад пиво пить?

– А тебе вовсе не нужно так надрываться и брать дополнительную работу. Прекрасно проживем и на твою зарплату.

Он принялся расхаживать по комнате. Комната была большая – комбинированная гостиная и столовая с кожаными креслами и дорогой стильной мебелью. Каждая вещь, на которую падал взгляд, мгновенно вызывала в памяти бесконечные столбцы цифр.

– Может, ты забыла, что мы почти все взяли в рассрочку? Дом, мебель, машину...

– Мог бы ездить на автобусе.

Это ошеломило Хермансена.

– На автобусе? – с трудом выговорил он. – Ты полагаешь, что я должен ездить на автобусе?

– Или вместе с кем-нибудь на машине. Ведь все равно всем вам ехать в одно и то же место.

– Я должен ходить и упрашивать коллег и соседей, чтобы меня подвезли? Этого ты хочешь?

– Если продать автомобиль, долгов не будет. И те бе не придется так много работать.

– Я не жалуюсь, что много работаю.

– Да и машиной-то мы как следует не пользуемся. Даже на выходные никуда не ездим!

– А почему? Потому что я должен работать, что бы свести концы с концами.

– Если бы у меня были права, то...

– То что?

– То я могла бы куда-нибудь выезжать.

– Ты знаешь мое отношение к этому, – холодно сказал он. – Знаешь, что исключительно из соображений твоей безопасности... – Тут раздался звонок, и Хермансен был рад, что разговор прервался. – Это фру Сальвесен. У нас заседание комиссии по антеннам.

– А я думала, по гаражам, – сказала фру Хермансен и пошла открыть дверь. Муж стоял, прислушиваясь к ее шагам; в последних словах он уловил оттенок сарказма, которого не хотел бы слышать...

Открыв дверь, фру Хермансен увидела фру Сальвесен, которая раздувала ноздри и, казалось, делала стойку, как пойнтер.

– Чувствуете запах?

Фру Хермансен с озадаченным видом обернулась к своей кухне.

– Смотрите! – фру Сальвесен показала на сад Андерсенов.

Над зеленой листвой вставало симпатичное облако дыма. Доносились песни и шум.

– М-м-м! Чудесно! – Фру Хермансен потянула воздух носом и, чтобы позлить фру Сальвесен, добавила невинным тоном: – Просто слюнки текут!

– Они теперь стали готовить в саду! Ток отключили!

Она была явно возбуждена. Это, кстати, ей очень шло. На щеках появился румянец, в глазах – нервный блеск. Кроме того, она надела новое платье, хотя и собиралась вроде бы всего лишь на обычное заседание.

– Я должна поговорить об этом с вашим мужем! – она вошла в дом, а фру Хермансен осталась стоять на пороге.

Вблизи слышался лязг садовых ножниц. Это Сальвесен подстригал кусты. На щеках фру Хермансен тоже появился намек на румянец, когда она подошла к своему соседу, держа в руках ножницы.

– Добрый вечер! – увидев ее, Сальвесен просиял и заулыбался.

– Привет, Сальвесен! – весело сказала она. – Ну что, стрижем потихоньку?

Сальвесен вытер пот со лба.

– Да вот, все стригу и стригу. На работе чужие купоны стригу целый день. А здесь кусты.

Они продолжали стричь живую изгородь каждый со своей стороны. Сальвесен поднял отрезанную ветку и стал ее рассматривать.

– Жаль. Красивые ветки. И как они успевают за неделю настолько вырасти...

– Никогда не задумывалась над этим, – сказала фру Хермансен.

– Приятно смотреть, как все наливается и растет. Я поэтому и радовался, когда мы получили этот клочок земли. Что ж, думал я, по крайней мере, ты хоть будешь видеть, как жизнь вокруг пробивается. Но здесь расти ничему не дают. Все обрезают.

Он был высок и худощав, с крупными, сильными кистями рук. Фру Хермансен украдкой бросила взгляд на его руки, бережно державшие зеленую ветку, но почему-то никак не могла посмотреть прямо в глаза, хотя и чувствовала, что он глядит на нее.

– Мне тоже кажется, пусть бы росли. Я как раз сказала мужу... – на секунду она остановилась, думая, не рассказать ли о сцене, которая только что была, но потом оставила эту затею.

– Моя жена сейчас у вас? – спросил Сальвесен.

– У них же заседание комиссии.

Сальвесен, облегченно вздохнув, посмотрел на окна своего дома. Потом отложил ножницы.

– Слишком уж много всяких комиссий. Всякий раз говорю жене – ты же устаешь от этих заседаний. Но похоже, что ей нравится.

– Наверно, дело нужное, – неуверенно сказала фру Хермансен, – а ваша жена ведь такая энергичная.

– Конечно, нужное, – он потихоньку вздохнул: – Моя жена ничего ненужного не делает. Но временами я думаю: как же, черт возьми, мы прежде обходились безо всяких комиссий? Помню, как дома...

– Вы ведь из Кристиансанда? – Фру Хермансен очень нравился его голос. И стоять возле изгороди, слушая Сальвесена, тоже нравилось – действовало как-то успокаивающе.

– Нет, из небольшого городка. Крохотный городок. Я посчитал. Там примерно столько же домов, сколько в этом поселке, – он раскурил трубку и выпустил дым себе в лицо, отгоняя комаров. – И все-таки мы об ходились без комиссий, – сказал он задумчиво. – Были на редкость далеки от всяких общественных дел. Печально, конечно. По вечерам сидели на крыльце и курили или шли на берег. В хорошую погоду уходили на лодках в шхеры, брали с собой кофейник и аккордеон...

Они остановились, прислушиваясь к музыке, доносившейся с участка Андерсенов. Потом снова принялись стричь кусты, и их ножницы щелкали почти рядом и, невзначай задевая друг друга, издавали резкий металлический скрежет.

– Интересно, что они там теперь обсуждают, – сказал Сальвесен, кивнув на окна гостиной Хермансенов.

– Да, наверное, опять Андерсена, – сказала фру Хермансен. – Не понимаю, как им не надоест!

– Он им что «жало в плоть», как говорил апостол Павел.

– Кажется, я занозила палец, – сказала фру Хермансен и, отложив ножницы, протянула руку над кустами. – Вы не поможете вытащить занозу, Сальвесен?

– У меня, похоже, иголки нет, – испуганно ответил он. – Может, позвать жену?

– Держите!

Фру Хермансен сняла с груди брошку и протянула ему. С открытым воротником она вдруг стала совсем иной. Сальвесен не решался взглянуть на ее шею, когда пришлось наклониться, чтобы вытащить занозу. К тому же он не мог найти никакой занозы, хотя фру Хермансен и уверяла, что заноза должна быть. Руки у него слегка дрожали, и он уколол ей палец. Выступила капелька крови.

– Прошу прощения.

– Ничего, ведь нам все равно надо ее вытащить. Фру Хермансен раздумывала, слышит ли сосед, как громко бьется ее сердце.

– Будьте любезны, подпишите протокол! – он по додвинул фру Сальвесен пачку исписанных листов и протянул ручку. Они сидели друг против друга за большим обеденным столом. Фру Сальвесен надела очки и внимательно прочла протокол, но прежде чем по ставить свою подпись под четким росчерком Хермансена, нерешительно спросила:

– А разве остальные члены правления не будут подписывать?

– Это необязательно, – успокоил ее Хермансен. – Дело срочное, а по уставу председатель правления и секретарь имеют право...

– Да, да, я подпишу, конечно, но я сторонница более жесткой линии, – сказала она чуть раздраженно.

– Я совершенно с вами согласен, фру Сальвесен. Но как председатель я должен проводить более – как бы это сказать? – более ответственную линию.

Он говорил сдержанно и спокойно, и фру Сальвесен бросила на него быстрый взгляд. На ее лице по-прежнему был румянец.

– Так что же, если я протестую против аморального поведения, я веду безответственную линию?

– Нет-нет, никоим образом.

– У них четверо детей, и они неженаты! – Она смотрела ему в лицо, хотя тема была весьма деликатного свойства.

– Это возмутительно, – согласился Хермансен. – Но, как вы знаете, в законе о незарегистрированном сожительстве есть весьма расплывчатый параграф, и если мы что-то предпримем, то можем восстановить против себя общественное мнение.

– О чем вы говорите! В поселке все считают, что Андерсены ведут себя недостойно.

– Я говорю не только о тех, кто живет в нашем по селке, – он принялся расхаживать по комнате, как это делал всегда, когда его что-то волновало. Жена оставила на диване «Дагбладет», не сложив как следует, и он привел газету в порядок и отшвырнул в сторону. – Я говорю не только о поселке, – повторил он. – Мы – культурные люди, извините, что я употребил это слово. Но вы должны помнить; мы живем в мало культурное время, фру Сальвесен. Такие понятия, как порядок, приличия и мораль, теперь больше не в моде. И мы знаем, что средства массовой информации против нас, и пресса и радио поддерживают те силы. Достаточно вспомнить тенденциозную фотографию открытия детской площадки...

– Она свидетельствует о том, какое скверное влияние на детей оказывают эти люди. Мы строим площадку, достаем первоклассное оборудование, присутствует бургомистр. Мы вкладываем и труд, и деньги, и нервы, а потом приходит какой-то газетчик и сводит наши старания на нет. Дети, кажется, предпочитают Андерсена, – печально сказал он.

Окно было открыто. Мимо проскользнула ласточка, с непревзойденной легкостью танцуя в воздухе. Они только что провели аврал по уничтожению ласточкиных гнезд. Неужели те опять успели понастроить?

– Мы могли бы отобрать участок и превратить его в общественный парк, – сказала фру Сальвесен, хотя знала, что это не получится.

– Нельзя. Я выяснял в отделе городского планирования. Насколько я понимаю, единственный закон, который мы можем применить... – он подошел к книжной полке и взял свод норвежских законов, – Инструкция по предотвращению пожаров в пригородах.

– Запрещено разводить костры?

– При известных обстоятельствах – да!

– Но почему мы не заявим на них в полицию? – рьяно наступала фру Сальвесен. – Жгут тут костры, как какие-то цыгане, а вы считаете правильным, тратить добытые с превеликим трудом кооперативные деньги на то, чтобы покупать им примус!

– Я, если быть точным, голосовал за то, чтобы пойти еще дальше,—улыбаясь, сказал Хермансен.—Если они не оплатят счет за электричество в течение двух недель, то я предложу провести в поселке сбор пожертвований. А ведь даже у Андерсена есть своя гордость!

– Сбор пожертвований? Этак дело может кончиться тем, что мы их и кормить будем. У них же нет ни стыда, ни совести!

– Ну, это вы напрасно. В них есть – как бы это назвать – своего рода пролетарское высокомерие, что ли, и я думаю, сбор пожертвований может заставить их уразуметь: в другом окружении они чувствовали бы себя лучше. – Хермансен побарабанил пальцами по столу. – Сбор пожертвований! – повторил он почти угрожающе. Было видно, что этот план вынашивался очень долго. – Когда закон не на твоей стороне, приходится прибегать к психологии.

Фру Сальвесен смотрела на него обожающим взглядом.

– Я думаю, вы правы, – тихо сказала она, опустив глаза.

– Ладно! – Хермансен встал. – Итак, мы вручаем примус в среду, в пять часов. Может быть, вы возьмете на себя покупку примуса, а я напишу письмо и предупрежу о нашем приходе. Я полагаю, должно по действовать.

Фру Сальвесен кивнула, по-прежнему не поднимая взгляд.

– Мне хочется, чтобы вы знали только одно, – тихо сказала она. – Даже если я иногда бываю не согласна с вами, вы не должны считать это... – она сделала паузу и посмотрела ему прямо в глаза, – ...недоверием!

– Напротив. Как я сказал, в принципе я с вами совершенно согласен, – он отвел глаза и уставился на цветную фотографию, висевшую над камином.

– Без вашей энергии и вашего мужества...

– Но, дорогая моя, – прервал ее Хермансен, – если уж мне и выпала доля внести свой скромный вклад в общее дело, то прежде всего вам я...

– Нет-нет, как единственная женщина в правлении, я не...

– Нам нужны женский пыл и воодушевление, – голос Хермансена слегка дрожал. – Если бы не было вас в качестве секретаря, то...

– Что? – фру Сальвесен смотрела в сторону.

– То я ушел бы со своего поста!

– Вы должны всегда оставаться на своем посту!

Хотелось положить ему руку на плечо, но стол был слишком широк, и она не дотянулась.

– Спасибо, – Хермансен был тронут.

– До свидания, Хермансен!

– До свидания.

Он стоял не двигаясь, пока не остался один. Пальцы легли на клавиши счетной машинки, и та пошла отбивать стаккато, выталкивая из себя бумажный свиток. Он отпустил клавиши и выпрямился. Сквозь открытую дверь в кухню был виден сияющий белым лаком холодильник, отражавшийся на свеженатертом полу. Хермансен пошел в кухню. Каблуки стучали по паркету, и звук, казалось, отдается в затылке. Достал из холодильника бутылку пива и открыл резким движением. А когда поднес горлышко к губам, по руке потекла пивная пена.

С бутылкой в руке он вышел в сад. Фру Хермансен по-прежнему стояла возле живой изгороди, но Сальвесен уже ушел: жена велела привести в порядок подвал, пока не начался сезон солений и варений.

Фру Хермансен украдкой разглядывала своего мужа, сгребая отрезанные ветки в кучу по свою сторону изгороди. В нем вдруг что-то переменилось: заседание комиссии его явно взбодрило. Он глотнул из бутылки и пошел вдоль изгороди, проверяя работу.

– Можно было обрезать и покороче, – одобрительно сказал он.

– Ты кончил вкалывать?

– Вкалывать?

– Ну, работать.

– Сегодня суббота. Я думаю, можно себе позволить немножко легкомыслия, – он криво улыбнулся.

– Э, а почему нет? – немного удивившись, она сделала вид, что хочет бросить грабли.

– Кроме того, я достал новое моющее средство,– продолжал он, засучивая рукава. Потом спустился в подвал. Забурчал водопроводный кран, и немного погодя Хермансен вернулся уже в джинсах, с губкой и ведерком в руках. Он подошел к машине, открыл дверцу, вытащил резиновые коврики и включил радио.

Был субботний вечер, около половины седьмого. Фыркала вода в трубах, все матери готовили ванны – мыть малышей и укладывать спать, чтобы не мешали взрослым смотреть спортивную передачу по телевидению. Радио больше никто практически не слушал, разве только включали приемник в автомобиле: это очень удобно – слушать радио и мыть машину.

Мытье машин было в самом разгаре, все готовились к воскресному выезду. Широкие полосы воды и мыльной пены тянулись по асфальту и с хлюпающим звуком исчезали в канализационной решетке.

Хермансен рассеянно слушал радио.

В сводке погоды говорилось, что тепло удержится еще несколько суток. Потом диктор читал длинное сообщение из Вьетнама. Американские бомбардировщики произвели 98 успешных налетов на Северный Вьетнам, в дельте Меконга вертолетам удалось уничтожить две деревни и рисовые поля площадью в несколько сот квадратных километров. Убито четыреста пятьдесять вьетнамских партизан и по ошибке шестнадцать женщин и детей... Хермансен убавил громкость, чтобы радио не мешало работать. Он заметил царапину на правом крыле и не мог понять, откуда она взялась. Сам он никого не задевал, если не считать курицы Андерсена, а от нее никакой царапины остаться не могло. Может быть, Эрик ухитрился взять машину без спроса?

Он открыл перчаточный ящик и вынул бутылку специального лака, но, услышав, что новости подходят к концу, поставил бутылку на пол и достал карточку спортивной лотереи, с нарастающим волнением ожидая конца новостей; наконец диктор произнес: «А теперь – результаты лотереи. Выиграли...»

У Хермансена не сошлись уже первые цифры. Он подождал, когда диктор прочтет до середины, потом скомкал карточку и выключил радио. От разочарования у него даже засосало под ложечкой и не было сил дослушать передачу до конца. Но когда Хермансен вылез из машины и принялся зачищать царапину наждаком, он по-прежнему слышал раздражающий голос диктора, механически повторявшего результаты лотереи. Вдоль улицы стояли соседи и слушали. Потом началось обсуждение.

Хермансен до того расстроился, что не стал принимать участие в разговоре. Не обсуждались результаты спортлото и у Андерсена. Ток был отключен, и радиоприемник молчал. Это был старый ящик с выгоревшей тканью перед динамиком. Андерсен булавками приколол сюда карточку лотереи, чтобы не потерялась. И забыл о ней, потому что пришел гость – Сельмер.

– Я тут жратвы наварил, – сказал Сельмер, похлопывая по раздувшемуся портфелю. – У вас есть к ней что-нибудь?

– Кофе и сахар, – гостеприимно сказала фру Андерсен и поставила кофейник на костер.

Во вторник Андерсен пришел с работы на час раньше. Объяснялось это письмом, которое он накануне обнаружил в почтовом ящике; оно было подписано Хермансеном и коротко сообщало, что представители правления намерены посетить семью Андерсенов в пять часов пополудни следующего дня. «С уважением...» – и больше ничего.

Андерсен стоял у насоса и мыл молочные бутылки, а жена складывала их в детскую коляску, в которой обычно возили продукты. Рогер и Сильви принесли еще несколько бутылок.

– Это все?

– На окне еще одна стоит. С цветами.

– Тащи тоже сюда. Цветы можно переставить в литровую банку. Да захвати заодно карандаш и бумагу, я запишу, что нам нужно купить!

Он пересчитал бутылки. Коляска была полна доверху, и пришлось переложить часть бутылок в сложенный гармошкой откидной верх.

– Пока есть пустая посуда, жить можно!

– Бог мой, чем я их угощать буду? – огорченно вздохнула жена.

– Кофе, конечно. И слойками. Я притащу столько слоек, что из глотки торчать у них будут!

– Как ты думаешь, все правление придет? Тогда у меня чашек не хватит!

– Я куплю бумажные стаканчики.

– Не понимаю, чего им от нас нужно, письмо та кое торжественное...

– Они людьми считают только тех, у кого есть деньги, понимаешь.

– Как бы они нас не выселили!

– Да с чего ты взяла, будто нас кто-то собирается выселять! Здесь ведь все наше: дом, сад, дети...

Он взял карандаш и бумагу, с которыми прибежала Сильви. То была почтовая квитанция.

– А это еще что? Заказное письмо?

– После обеда получили.

– Наверное, из налогового управления.

Андерсен подписал квитанцию и сунул в карман. Потом отодрал этикетку от пивной бутылки.

– Ну, так что мне брать? Кофе, сахар...

– Бери на все деньги, – сказала жена и стала накрывать на стол.

Кооперативный магазин стоял чуть на отшибе. За последние годы здесь построили так много новых домов, что район стал почти городским, со своим торговым центром и почтой. Кроме того, в бомбоубежище – то бишь в подвальном помещении магазина – проходили собрания и торжественные вечера. Сейчас здесь проводился сбор пожертвований на новую церковь. В витринах висели плакаты, призывавшие принять в нем участие. На площади шла блицлотерея, маленькие девочки ходили с копилками и собирали деньги.

Андерсен подошел к магазину перед самым закрытием, и народу было много. По дороге ему приходилось проделывать довольно сложные маневры своей коляской, которая угрожающе кренилась то в одну, то в другую сторону, и он посадил Рогера на бутылки, чтобы тот их придерживал.

– Почему это все на нас глазеют? – спросил Рогер.

– А они думают про себя: вот какой молодец, отцу помогает!

Подбежали две девочки и загремели копилками:

– Здравствуйте, Андерсен, дайте денежку на церковь!

– У меня нет ни эре.

– Дай им по бутылке! – скомандовал Рогер, которому надоело сидеть и держать этот опасный груз.

– Они же в копилку не влезут.

– Бутылки можно сдать, – тоном знатока сказал Рогер.

Андерсен дал им по две пивные бутылки, и девчонки убежали.

– А ты получи письмо. Иначе я не поспею.

Он отдал квитанцию Рогеру. Постучал в окошечко почты, чтобы было понятно, что Рогера он оставляет за себя.

Когда Андерсен добрался до магазина, его встретила фру Сэм, председатель церковной комиссии, сидевшая за столиком, где разыгрывалась лотерея. Перед ней стояли пивные бутылки.

– Андерсен! – холодно сказала она, жестом останавливая его. – Это вы дали девочкам бутылки?!

– А что в этом плохого? Да, я.

– Неужели для вас нет ничего святого? – фру Сэм схватила две бутылки, и Андерсен решил, что сейчас она швырнет их ему в физиономию. Но оказалось, фру Сэм хотела просто вернуть бутылки.

– Постыдились бы, – сердито сказала она.

– Но ведь они стоят по тридцать эре. За четыре бутылки дадут крону двадцать. А большим я не располагаю. – Андерсен подошел к столу, чтобы забрать бутылки. Вокруг стал собираться народ. Но тут вмешался плотный низкорослый человек.

– Добрый день, фру Сэм, – сказал он. В произношении чувствовался северный говор.

Фру Сэм встала. Ее щеки были еще красны от гнева, но поздоровалась она вежливо и, бросив еще один испепеляющий взгляд в сторону Андерсена, сказала:

– Прискорбный случай!

– Ну почему же, фру Сэм. Должно принимать все дары с благодарностью. Именно так и строится церковь божия на земле!

– Да, но бутылки-то пивные. Если б хоть молочные!

– Бог не смотрит на этикетку, для него главное – душа.

Фру Сэм это не убедило. Она обернулась к испуганно глазевшим девочкам

– Дети, во всяком случае, эти бутылки сдавать не будут! – в голосе слышался отзвук протеста, пока что пребывавшего в зачаточном состоянии.

– Я их сам сдам. Всякое даяние – благо!

Он взял бутылки и исчез в магазине, как безгрешная душа, переступившая райские врата. Андерсен удивленно посмотрел вслед. Это была его первая встреча с Аяксеном, новым пастором.

Рогер сидел на ступеньках почтовой конторы и рассматривал буквы, напечатанные на конверте. Рогеру было шесть с половиной, осенью ему уже идти в школу, и поэтому он знал почти весь алфавит.

– Нор-веж-ска-я... – он выговаривал каждую букву вслух. Дело шло хорошо, удалось сразу же понять это слово. Следующее слово было труднее, хотя все буквы были известны: – Ло-те-рея. А потом косая палочка и по букве с каждой стороны: А/О[3]3
  Акционерное общество.


[Закрыть]. Это немножко походило на слова в букваре, по которому его учили и который он давно уже перерос: «А-о, а-у... мама, ау!» Но слово «ло-те-рея» так и не стало понятным.

Рогер положил конверт себе на голову и попытался, балансируя, идти по прямой, считая шаги. Рогер насчитал уже тридцать шесть шагов, но тут порыв ветра сдул конверт.

Ветер дул в сторону киоска. Дойдя до него, Рогер остановился, разглядывая выставленные газеты и журналы. Тут даже не нужно было уметь читать: обложки говорили сами за себя. Мрачные физиономии мужчин, зажавших в кулаке револьвер, и полуголые женщины, вопящие от ужаса, с вытаращенными глазами и кинжалом в груди. Некоторые были даже совсем голые, лежали или сидели в самых разных позах. Огромные груди напоминали воздушные шары. Он видел раздетыми и мать и Туне и всегда удивлялся, почему у обеих это не так. Рядом с журналами висела открытка, изображавшая Христа в терновом венце.

Донесся высокий звенящий звук. Высоко в небе плыл реактивный самолет, за ним тянулся след – как будто две белые шерстяные нитки делили небосвод надвое. Рогер подумал, что когда-нибудь полетит на самолете, а тысячи и миллионы людей будут смотреть снизу и завидовать. Он сделал из письма бумажного голубя и запустил его. Голубь полетел вдоль улицы. Рогер догнал его, поднял и снова запустил. На этот раз тот взмыл к балкону и опустился на траву возле дощечки: «По газонам не ходить». Рогер струхнул, потому что вдали показались Хермансен и фру Сальвесен, и побежал, стараясь успеть к бумажному голубю, пока те не заметили.

– Вот опять один из этих, андерсеновских. Ты разве не видишь, что здесь написано? – крикнула фру Сальвесен Рогеру, который пытался спрятать голубя за спину.

– Я читать не умею.

– Брось туда! – строго сказала она, показывая на железную мусорницу, висевшую на фонарном столбе.

Рогер медленно пошел к мусорнице. Хермансен между тем сделал еще одно открытие. – Смотрите! – он не мог показать рукой, потому что нес большую картонную коробку. На аккуратно причесанном травяном ковре одиноким солнцем сиял одуванчик.

– Это первый одуванчик в истории поселка. До сих пор все старались держать свои газоны в порядке.

– Его надо вырвать, – сказала фру Сальвесен.

– С корнем! – Хермансен протянул ей картонку, чтобы тут же шагнуть на газон.

– Нет-нет, лучше я, я не так траву помну.

– Надо предупредить владельца этого газона. И проучить.

– Не будем несправедливы. Ведь не с неба упал этот одуванчик, он оттуда...

Она кивнула в сторону заросшего участка Андерсенов. Даже на большом расстоянии был виден золотой ковер одуванчиков.

– Я знаю.

О Рогере оба забыли.

– Не может быть, чтобы и здесь закон был бессилен, – сказала фру Сальвесен, когда они пошли дальше. – Ведь Андерсены заражают весь поселок!

– Я посмотрю в «законе о соседях». Кстати, вы знаете, сколько семян дает один такой одуванчик? Около двухсот!

– Боже, какая плодовитость! – сказала фру Сальвесен, украдкой взглянув на своего спутника.

– И каждое из этих двухсот семян дает еще двести. За одно лето. Я ради интереса прикинул на счетной машине в банке, и оказалось...

– Но ведь не все же прорастут?

– Разумеется. Но попробуйте заглянуть на пять лет вперед. Из сада Андерсенов одуванчики перейдут на соседние газоны, оттуда все дальше и дальше...

– Какой ужас!

Хермансен всегда удивлялся ее интеллекту. То было редкое качество – уметь слушать, когда он говорит о серьезных вещах.

– Для меня этот одуванчик не просто одуванчик, – сказал он, переложив картонку в левую руку, – это символ. Символ упадка. Лености. Психологии, основан ной на принципе «а нам все равно». Символ всех тех тенденций, против которых мы боремся. И кроме того, это еще раз доказывает, что наша инициатива правильна, – он кивнул на картонку.

Пошли дальше. Все было так, как должно быть. Газоны ровно подстрижены, углы четкие, прямые. На цветочных клумбах нет и признака сорняков, кусты живой изгороди примерно одинаковой высоты. Правда, дома покрашены по-разному, зато маркизы только двух цветов. Было принято специальное постановление: все, кто хочет навесить маркизы, должны утвердить их форму и цвет в правлении, которое, в свою очередь, советовалось с архитектором и консультантом по цвету. Позднее правление решило, что маркизы должны быть на каждом доме.

Хермансен шел по поселку, раскланиваясь направо и налево, переполненный гордостью. Шестьдесят семь семей. Общий капитал – более восьми миллионов крон, текущий баланс – более четверти миллиона. Всего в поселке проживало двести семьдесят девять человек. Правда, это если считать всех – от мала до велика, но все равно около трехсот душ. Больше чем половина сотрудников Центрального банка, включая филиалы. И он, Хермансен, руководит всей многогранной деятельностью здешнего населения.

К сожалению, фру Андерсен не имела ни малейшего понятия об отвращении, с каким правление относилось к одуванчикам. Ей всегда становилось тепло на душе при виде того, как они распускаются на солнце. Желтый цвет прекрасно гармонировал с зеленым. В саду было много разных цветов – и полевых, и тех, которые она сама посадила. «Но одуванчики мне милее», – обычно говорила она. А к тому же делала вино из одуванчиков, и с этим вином у супругов были связаны воспоминания о многих чудесных часах.

Поэтому фру Андерсен с чистой совестью поставила большой букет одуванчиков на накрытый для кофе стол. Букет прекрасно подошел к белой скатерти с желтыми полосками и чашкам с желтым рисунком.

– Так хорошо? – спросила она, окинув оценивающим взглядом накрытый стол.

– Чудесно! – ответил Андерсен, сидевший на корточках у костра, держа кофейник на палке. – Приятно встречать гостей, – сказал он, чтобы подбодрить же ну, видя, что она нервничает.

– Лишь бы все прошло хорошо!

– Конечно, все будет хорошо! Добро пожаловать! – крикнул он, увидев у калитки Хермансена и фру Саль-весен; побежал к калитке открыть. Хермансен прошествовал в сад со свертком в руках.

Войдя, поклонился Андерсену, а когда вышла фру Андерсен, поклонился и ей. Не говоря ни слова, подошел к кофейному столу. Неодобрительно взглянув на букет одуванчиков и на костер, сказал:

– Не будете ли вы добры, фру Андерсен, убрать со стола? – он поднял сверток, тем самым показывая, что хочет положить его на стол.

– Я накрыла, я подумала, что, может быть, вы выпьете чашечку кофе?

– Нет, спасибо, фрекен Эвенсен!

Хермансен бросил предупреждающий взгляд на свою секретаршу. Он не хотел пока обострять ситуацию и снова обратился к хозяйке, называя ее «фру»:

– Так, может быть, вы уберете немного со стола, фру?

Андерсен громко фыркнул, ушел в угол сада, где стояла пустая бочка, и перевернул ее дном вверх.

– Пожалуйста, Хермансен, можете положить сюда ваш сверток! Что у вас там – адская машина? – шутка повисла в воздухе и упала на землю мертвым воробьем.

Хермансен положил сверток на бочку. Потом вынул складной нож, потрогал лезвие пальцем, разрезал бечевку. Подошли дети и восхищенно уставились на сверток.