Текст книги "Жижи"
Автор книги: Сидони-Габриель Колетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
В тот день, как обычно, она проследила за тем, чтобы Жильберта вовремя встала, поставила на стол чашку с горячим кофе и чашку с молоком и развернула газету в ожидании Жижи, которая вошла в столовую умытая, пахнущая лавандовой водой, но ещё немного заспанная.
– Жижи, зови мать, – крикнула ей бабушка. – Лиана д'Экзельманс пыталась покончить с собой.
– О-о-о! – встрепенулась девочка. – Она умерла?
– Конечно, нет. Она знает своё дело.
– А что, у неё был револьвер, бабушка? Госпожа Альварес взглянула на свою внучку с состраданием.
– Какой револьвер? Опиум, как всегда. «Доктор Морез и доктор Пельду, которые дежурят у изголовья красавицы-самоубийцы, пока не берут на себя смелость объявить, что жизнь их пациентки вне опасности, однако их прогнозы вселяют надежду». Зато я возьму на себя смелость утверждать, что если госпожа Экзельманс будет продолжать эти игры, она испортит себе желудок.
– Ведь в прошлый раз она кончала с собой из-за князя Георгиевича, да, бабушка?
– Что у тебя с головой, дорогая? Из-за графа Берту де Совтерр.
– Ах да, правда. А дядюшка, что он теперь будет делать?
– А вот это пока никто сказать не может, дитя моё. Но мы-то вскоре обо всём узнаем, даже если он откажется давать интервью. Упаси Боже давать интервью в таких случаях, особенно поначалу. Газеты всё равно всё пронюхают. Скажи консьержке, чтобы она купила для нас вечерние газеты. Ты сыта? Молоко выпила? А бутерброды? Не забудь надеть перчатки. По дороге нигде не задерживайся. Пойду будить твою маму. Ну и история!.. Андре, ты спишь? А! Ты встала? Андре, Лиана пыталась покончить с собой.
– Опять двадцать пять… – проворчала Андре. – Ни на что другое она, по-моему, просто не способна.
– Ты до сих пор не сняла бигуди, Андре?
– Ты что, хочешь, чтобы я пришла на репетицию растрёпанной? Спасибо!
Госпожа Альварес придирчиво оглядела дочь: нелепые бигуди в волосах, ноги в войлочных тапочках.
– Сразу видно, что ты отвыкла от мужского взгляда, дочь моя. Женщина не позволит себе в присутствии мужчины ходить в халате и в тапочках. Ну и история с этим самоубийством. Само собой, оно оказалось неудачным.
Бледные губы Андре скривились в презрительной улыбке.
– Опиум как средство для промывания желудка – это начинает надоедать.
– Да Бог с ней, главное тут – Лашай. С ним такое случается впервые. Дай-ка припомнить… Сначала была Жантиан, она выкрала у него какие-то документы, потом эта иностранка хотела женить его на себе силой… Но Лиана – первая, которая из-за него кончает с собой. В таких обстоятельствах мужчина, находящийся на виду, должен вести себя очень осмотрительно.
– Держу пари, он лопается от гордости.
– Что ж, есть от чего, – отрезала госпожа Альварес. – Что-то должно произойти, и в самое ближайшее время. Интересно, что скажет Алисия?
– Уж она-то найдёт что сказать.
– Конечно, Алисия не ангел. Но чутьё у неё есть, я вынуждена это признать. Она тебе всё разложит по полочкам, даже не выходя из дома.
– А зачем ей выходить, если у неё есть телефон? Мама, а может, нам всё-таки поставить телефон?
– Это большой расход, – нравоучительным тоном заметила госпожа Альварес. – Мы и так еле сводим концы с концами. Телефон на самом деле нужен только мужчинам, которые заправляют большими делами, и женщинам, которым есть что скрывать. Если бы, скажем, обстоятельства твои переменились или Жижи нашла бы свою дорогу в жизни, тогда я бы первая сказала: «Давайте поставим телефон». Но, к сожалению, пока нам это не грозит.
Она не удержалась от вздоха, натянула резиновые перчатки и бодро приступила к своим хозяйственным обязанностям. Благодаря её заботам их скромное жилище, понемногу старея, не приходило в упадок. От прошлой жизни у неё сохранились строгие правила женщины нестрогого поведения, и она внушала их своей дочери и внучке. Постельное бельё менялось каждые десять дней, а их служанка, она же прачка, рассказывала на всех перекрёстках, что потеряла счёт нижнему белью и кухонным полотенцам своих хозяек. В любую минуту Жижи могла получить приказ: «Покажи ноги», – ей надлежало сейчас же разуться, снять чулки и продемонстрировать свои ноги – чистые, с остриженными ногтями, а также сообщить, если появился хоть малейший намёк на мозоль.
Всю неделю после попытки самоубийства госпожи Экзельманс Лашай-младший вёл себя довольно непоследовательно. Он дал ночной бал в своём особняке, куда были приглашены все звёзды Национальной музыкальной академии, потом устроил ужин в ресторане «Пре-Кателан», который по этому случаю открылся на две недели раньше срока. Футит и Шокола выступили там с интермедией. Рита дель Эридо гарцевала на лошади между столиками в юбке-штанах, украшенных белыми кружевными оборками, чёрные волосы выбивались из-под белоснежной шляпки, страусовые перья касались безупречно красивого лица – весь Париж был введен в заблуждение и поверил, что она, не слезая с седла, взойдёт на сахарный трон Гастона Лашая. Но сутки спустя Париж понял свою ошибку. «Жиль Блаз» за неверные прогнозы чуть было не лишился субсидии, которую выплачивал ему Лашай. Специализированный еженедельник «Пари ан амур» пошёл по другому, но также ложному пути, напечатав статью под заголовком: «Молодая сказочно богатая американка не скрывает своей слабости к французскому сахару».
Однако когда госпожа Альварес читала газеты, её пышная грудь сотрясалась от смеха. Она располагала куда более надёжной информацией – лично от Гастона Лашая. который дважды за десять дней нашёл время отведать настоя ромашки и откинуться на спинку продавленного кресла со всей усталостью промышленника и со всем недовольством одинокого мужчины. Он даже принёс Жижи смешную нотную папку из русской кожи с ярко-красной защёлкой и двадцать коробок лакричных леденцов.
Госпожа Альварес получила печёночный паштет и шесть бутылок шампанского – щедрые, но не совсем бескорыстные дары: Гастон Лашай напросился на ужин.
Во время ужина Жильберта, захмелев, рассказывала сплетни, принесённые с курсов, а потом выиграла у Гастона в пикет его золотой автоматический карандаш. Гастона этот проигрыш ничуть не расстроил, напротив, он даже оживился и, смеясь, называл девочку своим лучшим другом. А госпожа Альварес переводила свои испанские глаза, меланхоличные и пытливые, с раскрасневшихся щёк и белых зубов Жижи на Лашая, который дёргал девочку за волосы и кричал: «Плутовка! Да ты же засунула четвёртого короля себе в рукав!»
Тем временем вернулась Андре из «Опера-Комик». Она взглянула на встрёпанную головку Жижи, которая скатилась на плечо Лашая, на слёзы смеха в её прекрасных синих глазах… Андре не нашлась что сказать, но согласилась выпить бокал шампанского, а потом ещё один бокал и ещё один. Но поскольку после третьего бокала она выразила желание спеть для Гастона арию колокольчиков из «Лакме», мать отвела её в постель.
На следующий день эту семейную вечеринку не вспоминал никто, кроме Жижи, которая то и дело восклицала: «В жизни так не веселилась, как вчера! А карандаш-то, он ведь из настоящего золота!» Её восторги были встречены странным молчанием или же: «Перестань, Жижи, всё это несерьёзно», – сказанным с рассеянным видом.
А потом Гастон Лашай исчез и две недели не подавал никаких признаков жизни; семье Альварес пришлось довольствоваться сообщениями газет.
– Ты видела, Андре? В светских новостях сообщают, что господин Гастон Лашай отбыл в Монте-Карло. «Мы не дерзаем проникнуть за завесу тайны, скрывающую отъезд Гастона Лашая, однако ясно, что его причиной являются сердечные дела». Чего они только не пишут!
– Бабушка, ты знаешь, на уроке танцев Лидия Поре говорила, что Лиана уехала тем же поездом, только в другом купе. Бабушка, ты думаешь, это правда?
Госпожа Альварес пожала плечами.
– Даже если это и правда, как об этом узнали эти Поре? С каких пор они общаются с господином Лашаем?
– Они и не общаются, но Лидия Поре слышала разговор в гримёрной её тёти в «Комеди-Франсез».
Госпожа Альварес переглянулась с дочерью.
– Ах, в гримёрной? Тогда всё ясно, – отрезала госпожа Альварес.
Несмотря на нелёгкий хлеб Андре, госпожа Альварес с большим презрением относилась к ремеслу артиста. Когда госпожа Эмильена д'Алансон дебютировала в роли дрессировщицы, когда госпожа де Пужи, робевшая на сцене, как невинная девушка, показалась в чёрном тюлевом, усеянном блёстками костюме Коломбины, госпожа Альварес сейчас же пригвоздила их к позорному столбу: «Вот до чего докатились!»
– Бабушка, скажи, – приставала Жижи, – ты знакома с князем Радзивиллом?
– Да что с тобой сегодня? Какая муха тебя укусила? И вообще, о каком князе Радзивилле ты говоришь? Их много.
– Я не знаю о каком. Я только читала, что один из них женится. Там был список свадебных подарков: три письменных прибора из малахита и всякое другое. Что такое малахит?
– Э-э, что об этом говорить. Раз он женится, он нам уже неинтересен.
– Значит, если женится дядюшка Гастон, он тоже станет нам неинтересен?
– Это зависит от того, на ком он женится. Если на своей любовнице, то это будет очень даже интересно. Например, когда князь Шенягин женился на Валентине д'Эгревилль, с которой прожил до того пятнадцать лет, все поняли, что именно такая жизнь его и устраивает: бесконечные скандалы, тарелки, летящие в стену, примирения на виду у всех в ресторане Дюран. А ещё все поняли, что эта женщина знает себе цену. Но, вообще-то, всё это слишком сложно для тебя, бедная моя Жижи.
– А ты думаешь, дядюшка уехал вместе с Лианой, потому что собирается на ней жениться?
Госпожа Альварес прижалась лбом к стеклу, словно для того, чтобы посоветоваться с весенним солнышком, под лучами которого одна сторона улицы нежилась в тепле.
– Нет, я так не думаю, – ответила она наконец, – или я совсем перестала что-либо понимать. Хорошо бы поговорить с Алисией. Знаешь что, Жижи, проводи меня до её дома, я останусь ненадолго, а ты вернёшься домой. Подышишь воздухом на набережной, теперь это принято. Что касается меня, то я дышала воздухом только два раза в году: в Кабурге и в Монте-Карло. И чувствую себя совсем неплохо.
В тот день госпожа Альварес вернулась так поздно, что на обед семья ела лишь вчерашний суп, холодное мясо и пирожные, присланные тётей Алисией. На все расспросы Жильберты о том, что говорит тётя, она отвечала лаконично, с непроницаемым выражением лица:
– Тётя Алисия говорит, что научит тебя есть дроздов.
– Ура! – вскричала Жильберта. – А как насчёт летнего платья, которое она мне обещала?
– Она помнит о платье и сказала, что ты останешься довольна.
– Понятно, – разочарованно протянула Жильберта.
– Она просила тебя прийти к ней в четверг к двенадцати часам на завтрак.
– С тобой, бабушка?
Госпожа Альварес взглянула на длинную девочку, сидящую перед ней: синие, как вечер, глаза, высокие розовые скулы, крепкие зубы, покусывающие свежие потрескавшиеся губы, непокорная копна пепельных волос.
– Нет, – сказала наконец она. – Без меня. Жильберта вскочила и обняла её за шею.
– Как-то ты странно сказала это, бабушка. А ты не отправишь меня к тёте Алисии насовсем? Я не хочу, бабушка, я лучше останусь с тобой.
Госпожа Альварес откашлялась и улыбнулась.
– Бог мой, какая же ты глупенькая! Отправить тебя насовсем к тёте Алисии! Ох, бедная моя Жижи, ты уж не обижайся на меня, но что-то ты никак не взрослеешь.
Шнуром от звонка у тёти Алисии служил жемчужный басон, сделанный в форме виноградной ветки: зелёные листья и фиолетовые гроздья. Дверь, неоднократно покрытая лаком, блестела, как влажный тёмный леденец. Кивнув лакею – тётя Алисия не признавала женской прислуги, – Жильберта переступала порог и с наслаждением погружалась в атмосферу убаюкивающей роскоши. Пол в гостиной был застлан сукном, поверх которого лежали персидские ковры, и Жильберте казалось, что у неё вырастают крылья. Поскольку о маленькой гостиной своей сестры в стиле Людовика XV госпожа Альварес отзывалась не слишком лестно: «скука смертная», Жильберта вслед за ней повторяла: «Гостиная тёти Алисии очень красивая, но ужасно скучная», – и всё своё восхищение перенесла на столовую, обставленную мебелью времён Директории из светлого лимонного дерева, без всяких инкрустаций, все украшения которой составляли прожилки на дереве, прозрачном, как воск. «Когда-нибудь я куплю себе точно такую же», – наивно восклицала Жильберта.
– Как же, как же, в Антуанском предместье, – смеялась тётя Алисия, маленькие зубы её задорно поблёскивали.
Тёте Алисии было семьдесят лет, и вкусы у неё были своеобразные. В спальне серебристо-серого цвета стояли красные китайские вазы, в ванной комнате, узкой и белой, было тепло, как в оранжерее. Природа наделила тётушку богатырским здоровьем, но ей нравилось считать себя хрупкой и болезненной. Когда мужчины, знавшие её в молодости, предавались воспоминаниям о красавице Алисии де Сент-Эффлам, они выражали свои восторги лишь вздохами да восклицаниями: «Это что-то неописуемое… слова тут бессильны!» У некоторых близких её знакомых сохранились её фотографии, но на молодых они не производили большого впечатления: «Так вы говорите, она была удивительно хороша? По фотографии этого не скажешь…» Глядя на эти фотографии, её бывшие поклонники впадали в задумчивость, узнавая запястье, гибкое, как лебединая шея, маленькое ушко, нежный профиль, где как бы устремлялись друг к другу, составляя прелестное сочетание, пухлая, чуть приподнятая верхняя губка и длинные, прямые как стрелы ресницы.
Жильберта чмокнула свою по-прежнему красивую тётушку: в её седых волосах поблёскивала чёрная шпилька, а слегка ссутулившуюся фигуру облегало домашнее платье из переливчатой тафты.
– У тебя опять мигрень, тётя Алисия?
– Ещё не знаю, всё зависит от завтрака. Скорее раздевайся, стол уже накрыт. Что это на тебе надето?
– Перешитое мамино платье. А что, на завтрак яйца всмятку, мне опять мучиться?
– Не волнуйся, всего лишь яичница с гренками. И с дроздами легко управишься. А ещё получишь шоколадный крем. Я от него тоже не откажусь.
Молодой голос, едва заметные под пудрой морщины, кружевной чепчик на седых волосах – тётя Алисия прекрасно вошла в роль театральной маркизы. Жильберта благоговела перед своей тёткой. Садясь за стол, она аккуратно одёрнула юбку, соединила вместе колени, напомнила себе, что нельзя расставлять локти, иначе выпятятся лопатки, и приняла вид благовоспитанной барышни. Она отлично затвердила свой урок: осторожно отламывала хлеб, жевала с закрытым ртом и, разрезая мясо, не забывала, что указательный палец нельзя выставлять вперёд. Волосы у неё были стянуты ленточкой на затылке, так что уши и нежная кожа на висках оставались открытыми, крепкая шея словно рвалась из узкого воротника, не слишком удачно приспособленного к старенькому, блёкло-синему платьицу; чтобы хоть как-то его оживить, по подолу юбки были пущены в три ряда басоны из ангорской шерсти и такие же трёхрядные басоны красовались на рукавах.
Тётя Алисия, сидя напротив своей племянницы, зорко следила за ней своими красивыми тёмно-синими глазами и не находила повода к упрёкам.
– Сколько тебе лет? – вдруг спросила она.
– Да столько же, сколько было прошлый раз, тётя. Пятнадцать с половиной. Тётя, а что ты думаешь об этой истории с дядюшкой Гастоном?
– А что? Тебя это интересует?
– Конечно, тётя. И мне всё это очень не нравится. Если у дядюшки появится другая дама, он долго не будет приходить к нам играть в пикет и пить ромашку. Меня это очень огорчит.
– Своеобразная точка зрения, ничего не скажешь.
Тётя Алисия, прищурившись, критически осматривала свою племянницу.
– Как ты учишься? У тебя есть подруги? Дроздов надо разрезать пополам, одним движением ножа, и чтобы нож не лязгал по тарелке. Каждая половина съедается сразу. Кости не обгладывай. Отвечай на мой вопрос, не переставая есть, но и не говори с набитым ртом. Попробуй приспособиться. Раз у меня получается, должно получиться и у тебя. Так с кем ты дружишь?
– Ни с кем, тётя. Бабушка не пускает меня в гости к моим подругам.
– Она права. Кстати, не завела ли ты себе ухажёра? Какого-нибудь бухгалтера с портфелем под мышкой? Или, может, ты предпочитаешь молокососов? Предупреждаю тебя: если соврёшь, я всё равно узнаю.
Удивлённая столь пристрастным допросом, Жильберта не отрывала глаз от холёного властного лица тётушки.
– Да нет, тётя, что ты. Неужели тебе рассказали обо мне что-нибудь плохое? Нет-нет, я ни с кем не общаюсь. Только я не понимаю, почему бабушка не пускает меня в гости?
– Повторяю тебе, она права. Родители твоих подруг – самые обычные люди, а значит, для нас бесполезные.
– А мы разве не обычные?
– Нет.
– А чем они отличаются от нас, эти обычные люди?
– У них куриные мозги и дурные наклонности. К тому же все они люди семейные. Боюсь, что тебе всё равно этого не понять.
– Да нет, тётя, я понимаю, в нашей семье замуж не выходят.
– Никто нам не запрещает вступать в брак. Но мы не стремимся выскочить замуж во что бы то ни стало.
– И поэтому мне нельзя ходить в гости к подругам?
– Да, поэтому. А тебе что, скучно дома? Ну что ж, поскучай немножко. Это не так уж плохо. Может, поумнеешь. Что я вижу? Слёзы? А ты глупышка, какая ты ещё маленькая! Возьми ещё одного дрозда.
Блеск хрусталя смешался с сиянием колец, когда тётя Алисия взялась за ножку бокала.
– Выпьем за наше с тобой здоровье, Жижи! К кофе ты получишь египетскую сигарету. Только чтобы я не видела обслюнявленного кончика, и табаком не смей плеваться. Да, вот ещё что, я дам тебе записку к старшей продавщице у Бешоф-Давида, это моя старинная приятельница, ей очень не повезло в жизни. Подберёшь себе что-нибудь новенькое. Кто не рискует, тот не выигрывает.
Тёмно-синие глаза вспыхнули. От радости Жильберта даже стала заикаться.
– Тётя! Тётя! От… От Бе…
– …шоф-Давида. А я-то думала, ты не кокетка.
Жильберта покраснела.
– Какое тут кокетство, когда мне все платья перешивают из старых.
– Понимаю, понимаю. Так, значит, у тебя есть вкус? Тогда скажи, как бы ты хотела быть одетой?
– О! Я-то знаю, что мне пойдёт, тётя! Я видела…
– Когда говоришь, не размахивай руками. Ты становишься вульгарной.
– Я видела одно платье… О! Платье, сшитое для Люси Жерар… Шёлковое, жемчужно-серого цвета и всё в складочках сверху донизу… А ещё чёрное бархатное платье, а по нему узор из шёлка голубого лавандового цвета, а сзади шлейф, как павлиний хвост…
Вновь сверкнули кольца, маленькая ручка остановила Жижи.
– Хватит, хватит! Да, у тебя вкусы как у настоящей модницы из «Комеди-Франсез». Считай это за комплимент. Налей нам кофе. Но только не старайся угнаться за официантами. Пусть уж лучше чашка перельётся через край.
Следующий час пролетел для Жижи незаметно: тётя Алисия открыла свою шкатулку с драгоценностями.
– Что это такое, Жижи?
– Алмаз.
– Говори лучше: бриллиант. А это?
– Это топаз.
Тётя Алисия всплеснула руками, солнечные искры вспыхнули в драгоценных камнях.
– Топаз! Такого я даже от тебя не ожидала. Топаз среди моих украшений! Почему тогда не аквамарин или не малахит? Дурёха, это светло-жёлтый бриллиант, и вряд ли ты ещё когда-нибудь увидишь такой же. А это?
Жильберта, приоткрыв рот, мечтательно смотрела на перстень.
– О! Это изумруд… О! Как красиво!
Тётя Алисия надела кольцо с большим, почти квадратным изумрудом на свой тонкий палец. Несколько секунд прошло в благоговейном молчании.
– Видишь, – сказала наконец тётя Алисия, – в самой глубине зелёного камня словно светится синий огонёк. Это большая редкость, такие изумруды, с синей искоркой, считаются самыми красивыми.
– А кто подарил его тебе, тётя? – отважилась спросить Жижи.
– Король, – просто ответила тётя Алисия.
– Великий король?
– Нет, не великий. Великие короли не дарят таких красивых камней.
Тётя Алисия блеснула своими белыми зубками.
– Если хочешь знать моё мнение, великие короли не очень любят делать подарки. Между нами говоря, не великие тоже.
– Тогда кто же дарит самые красивые камни?
– Кто? Самые робкие. Впрочем, гордецы тоже. Ещё невежи, они думают, что, подарив дорогую вещь, можно скрыть своё дурное воспитание. Случается, женщины дарят драгоценности мужчинам, чтобы их унизить. Никогда не носи дешёвых украшений, подожди, когда у тебя появятся настоящие.
– А если они вообще не появятся?
– Тут уж ничего не поделаешь. Тогда вместо того, чтобы носить плохой бриллиант за три тысячи франков, лучше надень кольцо за сто су. Ты всегда сможешь сказать: «Это сувенир, я не расстаюсь с ним ни днём ни ночью». И ещё никогда не носи мещанских украшений, это позор для женщины.
– А что такое мещанские украшения?
– Они бывают разные. Например, золотая сирена с глазами из хризопраза. Или египетский скарабей. Или большой ажурный аметист. Браслет, о котором говорят, что он сделан рукой мастера. Птица-лира, брошь в виде звезды, инкрустированная черепаха. Всё это отвратительно. Никогда не носи изделий из жемчуга, даже если это шляпная булавка. И берегись фамильных драгоценностей.
– А у бабушки есть такая красивая камея-медальон.
– Красивых камей не бывает, – заявила тётя Алисия, качая головой. – Есть драгоценные камни и жемчуг. Есть бриллианты, белый, жёлтый, розовый и голубоватый. Не будем говорить о чёрных бриллиантах, они того не стоят. Есть рубин – когда он настоящий. Сапфир, если он из Кашмира, изумруд, если только он, Бог знает отчего, не отдаёт желтизной.
– Тётя, а мне так нравятся опалы.
– Сожалею, но их ты носить не будешь. Я категорически против.
Удивлённая Жижи застыла с открытым ртом.
– О!.. так ты тоже, тётя, считаешь, что они приносят несчастье?
– А почему бы и нет? Глупышка, – легкомысленным тоном продолжала тётя Алисия, – надо обязательно делать вид, что ты в это веришь. Бойся, бойся опалов. Так, а ещё чего? Бирюзы, дурного глаза…
– Но, тётя, – неуверенно сказала Жижи, – это же суеверия…
– Конечно, девочка. Но это можно назвать и просто слабостями. У каждой женщины должно быть множество слабостей, и она обязательно должна бояться пауков, иначе она не будет иметь никакого успеха.
– Почему, тётя?
Тётя Алисия закрыла шкатулку, но Жильберта осталась стоять на коленях.
– Потому что девять мужчин из десяти суеверны, потому что девятнадцать мужчин из двадцати верят в дурной глаз, а девяносто восемь из ста боятся пауков. Они прощают нам… очень многое, но никогда не простят, если окажется, что мы в чём-то сильнее их… Что ты так вздыхаешь?
– Я в жизни всё это не запомню.
– Главное не в том, чтобы ты всё это запомнила, а что мне всё это слишком хорошо известно.
– Тётя, а что такое письменный прибор из малахита?
– Ещё одна несуразица. Господи, откуда ты всего этого нахваталась?
– Я читала списки подарков в газетах.
– Хорошее чтение. Впрочем, ты можешь оттуда узнать, какие подарки никогда не следует ни дарить, ни принимать.
Пальцы тёти Алисии то и дело притрагивались к свежему личику девочки. Приподняв верхнюю губу, она проверяла эмаль зубов.
– Прекрасные зубы, крошка. Если бы у меня были такие, я бы съела весь Париж и в придачу всю заграницу. Правда, мне тоже кое-что перепадало. Что это у тебя здесь? Прыщик? У тебя не должно быть прыщиков возле носа. А здесь? Маленький угорь? У тебя не должно быть угрей, и ты не должна их выдавливать. Я дам тебе мой лосьон. Не ешь никаких колбасных изделий, кроме варёной ветчины. Ты не пудришься?
– Бабушка не разрешает.
– Надеюсь. Желудок работает хорошо? Дыхни на меня? Впрочем, сейчас это бесполезно, ты только что позавтракала.
Она положила руки на плечи Жильберты.
– Запомни, что я сейчас тебе скажу: ты можешь нравиться. Твой носик невозможен, рот тоже оставляет желать лучшего, скулы несколько мужиковаты…
– О, тётя, – простонала Жижи.
– …Но зато у тебя есть глаза, ресницы, зубы и волосы, и если ты не полная дура… Что касается фигуры…
Она сложила ладони углом и прикрыла ими грудь Жижи.
– Пока это только набросок. Но набросок многообещающий. Не ешь слишком много миндаля, от него тяжелеет грудь. Так, теперь дай мне подумать, как научить тебя выбирать сигары.
Жильберта так широко раскрыла глаза, что кончики её ресниц коснулись бровей.
– Зачем?
Тётя Алисия легонько шлёпнула её по щеке.
– Затем. Я ничего не делаю без причин. Если уж я занимаюсь тобой, то должна подумать обо всём. Когда женщина знает пристрастия мужчины, в том числе к сигарам, когда мужчина знает, что нравится женщине, они хорошо вооружены друг против друга.
– Тут-то они и начинают драться, – заключила Жильберта с лукавым видом.
– То есть как это драться? – тётя Алисия с недоуменным видом взглянула на Жильберту. – А-а, – протянула она. – Ничего не скажешь, богатая мысль… Пойдём, психолог, я напишу тебе записку для Генриетты от Бешоф…
Пока она писала, сидя за миниатюрным розоватым письменным столиком, Жильберта вдыхала аромат уюта и порядка, вновь с лишённым всякой зависти интересом разглядывала хорошо знакомые и вместе с тем таинственные предметы: на каминной полке Амур-стрелец, указывающий время, две фривольные картины на стене, кровать в форме раковины, покрытая мехом шиншиллы, чётки из маленьких хрупких жемчужин, Библия на ночном столике, две китайские вазы, удачно гармонирующие с мягким серым цветом шпалер…
– Ступай, малыш. Скоро я опять приглашу тебя. Не забудь взять у Виктора пирог для мамы и бабушки. Осторожно, не испорти мне причёску. Я обязательно буду смотреть на тебя из окна. Не смей шагать как гренадёр и не волочи ноги.
В мае месяце, когда в Париж вернулся Гастон Лашай, Жильберта могла похвастаться двумя новыми, прекрасно сшитыми платьями, лёгким пальто, а также новыми шляпками и туфлями. Она изменила причёску, спустив на лоб несколько завитков, – это сделало её банальной. Перед Гастоном она предстала в бело-голубом платье почти до пят. «Знаете, дядюшка, какая ширина у моей юбки: четыре метра двадцать пять сантиметров». Пояс из плотной шёлковой ткани с серебряной пряжкой подчёркивал её осиную талию, которой она не без основания гордилась. Но она машинально пыталась освободить свою красивую мускулистую шею, которой было тесно в воротнике на китовом усе, воротнике «на венецианский манер». Рукава и юбка парусом из полосатого бело-голубого шёлка слегка шуршали, и Жильберта кокетливо поддёргивала пышные рукава.
– Учёная обезьяна – вот ты кто, – сказал ей Лашай. – Ты мне гораздо больше нравилась в старом клетчатом платье. С этим воротником, который жмёт тебе шею, ты похожа на подавившуюся курицу. Посмотри на себя.
Обиженная Жильберта кинулась к зеркалу. Щека была раздута огромным леденцом, прибывшим из Ниццы стараниями Гастона.
– Чего только о вас не говорят, дядюшка, – сказала Жильберта, – но я никогда не слышала, что у вас хороший вкус по части туалетов.
Он с возмущением смерил взглядом эту новоявленную модницу и набросился на госпожу Альварес:
– Отличное воспитание. Примите мои поздравления.
Отказавшись от ромашки, Лашай удалился, и госпожа Альварес всплеснула руками.
– Что ты наделала, бедная моя Жижи!
– Да он сам нарывается, – сказала Жижи. – Должен же он понимать, что я всегда могу ему ответить.
Бабушка встряхнула её за плечи.
– Опомнись, несчастная! Боже мой, когда же ты наконец повзрослеешь? Ведь ты смертельно его оскорбила. Мы из сил выбиваемся, чего мы только не делаем, чтобы…
– Для чего, бабушка?
– Для того, чтобы ты выглядела как можно лучше, чтобы подчеркнуть твои достоинства…
– Но кому это нужно, бабушка? Признайся, что для такого старого друга, как дядюшка, из кожи вон лезть необязательно.
Госпожа Альварес ни в чём не призналась. Не призналась и в том, как потрясло её появление на следующий день жизнерадостного Гастона Лашая в светлом костюме.
– Надевай шляпку, Жижи! Я повезу тебя ужинать.
– Куда? – воскликнула Жижи.
– В «Резервуар», в Версаль.
– Ура, ура, ура! – запела Жильберта и крикнула, повернувшись к кухне: – Бабушка, я ужинаю в Версале с дядюшкой.
Госпожа Альварес ворвалась в комнату, даже не успев снять фартук из сатина в цветочек, и мягкой своей ручкой остановила Гастона и Жижи.
– Нет, Гастон, – просто сказала она.
– Как это нет?
– О! Бабушка, – захныкала Жижи. Госпожа Альварес была непреклонна.
– Побудь немного у себя в комнате, Жижи, мне надо поговорить наедине с господином Лашаем.
Она проводила взглядом Жижи, закрыла за ней дверь и, возвращаясь к Гастону, спокойно встретила его свирепый взгляд.
– Что это значит, тётушка? Почему вдруг сегодня вы так ко мне переменились?
– Присядьте, Гастон, сделайте одолжение, я так устала, – сказала госпожа Альварес. – Ох, бедные мои ноги…
Она вздохнула, помолчала в ожидании, не проявит ли гость интерес к её немощам, и, не дождавшись, развязала свой фартук с нагрудником, под которым оказалось чёрное платье с большой камеей на груди. Она указала Лашаю на стул, а сама тяжело опустилась в кресло, провела рукой по своим чёрным с проседью волосам и скрестила руки на коленях. Спокойный взгляд огненно-чёрных глаз, непринуждённая неподвижность позы – она прекрасно владела собой.
– Гастон, надеюсь, вы не сомневаетесь, что я отношусь к вам с большой симпатией.
Лашай усмехнулся и дёрнул себя за ус.
– И очень признательна вам за вашу дружбу. Но я не имею права забывать о том, что вся ответственность за судьбу Жижи лежит только на мне. У Андре, как вы знаете, нет ни времени, ни желания заниматься девочкой. Наша Жильберта не слишком расторопная девица. Она ещё совсем ребёнок…
– Которому шестнадцать лет, – заметил Лашай.
– Да, ей скоро будет шестнадцать, – подтвердила госпожа Альварес. – С самого детства вы дарите ей конфеты и безделушки. Она к вам очень привязана. А теперь вы приглашаете её на ужин в ресторан и собираетесь везти её туда в своём автомобиле…
Госпожа Альварес прижала руку к груди.
– Клянусь вам, Гастон, если бы речь шла только о нас с вами, я бы сказала: «Везите Жильберту, куда хотите, я отдаю её вам с закрытыми глазами». Но ведь мы с вами не одни… Вы человек известный. На тех, с кем вы появляетесь, все обращают внимание…
Гастон Лашай потерял терпение.
– Хорошо, хорошо, я всё понял! Вы хотите убедить меня, что, если Жижи поужинает со мной, она будет скомпрометирована? Вот эдакая пигалица, у которой молоко на губах не обсохло, да кому она интересна, кто на неё посмотрит?..
– Скажем так, – ласково прервала его госпожа Альварес, – с этого момента Жижи окажется на виду у всех. Где бы вы ни появились, Гастон, это не проходит незамеченным. Про девушку, которая поужинает с вами наедине, уже нельзя сказать, что это девушка как все прочие. А наша Жильберта, пока, во всяком случае, должна оставаться такой, как все. Для вас, конечно, разница невелика: одной сплетней больше, одной меньше, но, уверяю вас, мне будет не до смеха, когда я увижу имя Жижи в «Жиль Блаз».
Гастон Лашай поднялся, прошёлся от стола к двери, потом от двери к окну и только после этого холодно сказал:
