Текст книги "Реликт"

Автор книги: Сидни Джеймс Баундс (Боундс)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Баундс Сидней Дж
Реликт

Сидней Баундс

Реликт

Тридцатиэтажная пирамида Музея Языка громоздилась в самом центре Города. Ее основание занимало девятьсот гектаров. Внутри пирамида была забита книгами, магнитофонными лентами и микрофильмами. Посетители редко нарушали унылую и пыльную тишину этого места, да и то только в сезон дождей. Забегали сюда лишь дети. Гигантский мавзолей был посвящен Слову. И слова заполняли его до отказа. Здесь были все слова, когда-либо сказанные или написанные до Великой Перемены.

В тишине раздался звук шагов. Неуверенно ступая, шел Смотритель Языка, долговязый и неуклюжий юноша лет двадцати с вечно всклокоченными волосами. Во все стороны, напоминая насмешливое эхо, посыпались шажки детей. И замерли в тот момент, когда он вошел в комнату с табличкой "Литература". Он вошел, стал шарить на полках.

– Где-то здесь, – бормотал он, – два дня назад я точно видел. – От бессознательного желания хоть как-то нарушить нескончаемое молчание вокруг, у него выработалась привычка разговаривать вслух. Глаза еще раз скользнули по рядам книг...

– Все перепутано... опять эти чертовы дети!

Он повернулся и закричал, распаляясь:

– А ну, выходите! Что вы сделали с Историей Литературы?!

В коридоре послышался звук быстро бегущих ног. Эхо пронеслось и затихло вдали.

Ему никогда их не поймать. Он это знал и не тратил зря время – все без толку. Пожалуешься и получишь заверения, что больше такого не повторится. А потом все начнется сначала. С детьми ничего не поделаешь.

Его все это не очень-то беспокоило. Но когда надо срочно найти книгу для еженедельного отчета, а ее нет на полке... тут поневоле взбесишься.

Дети. Опыт научил его не искать с ними контакта. Они все время шпионили за ним. Понятно. Для них он был диковинным уродцем. Но стоило ему заговорить с кем-нибудь из них, как ребенок убегал в испуге...

В голове пронеслись мучительные воспоминания. Он был еще совсем маленьким, когда наставники решили отдать его в Школу. Это было чем-то вроде опыта. Но для него он значил много больше, чем просто опыт. Это было одновременно мучительное испытание. Он сидел в их Кругу, завернутый в звук собственного голоса. Пустота для их вопрошающих умов. Пустое место и для учеников, и для учителей. Он сидел и выдавливал из себя в их молчание звуки. Как в пустыне. Не будь у них глаз – он вообще для них перестал бы существовать. Мутант. Единственный, кто мог общаться только словами, звуком. Прямая мысленная связь всех других людей ему была недоступна. Опыт был невыносим и длился всего несколько дней. А потом его забрали из Школы и обучили при помощи звучащих лент.

Он прогнал воспоминания и достал наугад с полки книгу. Скользнул взглядом по заголовку. "Романтическая поэзия". В ту неделю он уже настроился на литературу, так что подойдет и это. А разницы они все равно не заметят.

Иногда он задумывался, зачем ему весь этот фарс. Ведь он легко мог освободить себя от него. Они простят. Он в этом не сомневался. Они всегда и почти во всем ему уступали. Сплошная доброта. Но что у него тогда останется?

Ничего!

Он мельком глянул на хронометр, что висел на стене. Времени оставалось меньше, чем он думал. Быстро собравшись, он вышел из камеры и нырнул в лифт. Спустился на нем, выскочил и заторопился сквозь коридоры-трубы к залу чтения, на ходу перелистывая страницы. Обычно его урок составлял сорок минут чтения. Две-три главы прозы. А сколько нужно стихов?

На ходу он подсчитывал, переворачивая страницу за страницей. Звук цокающих впереди него сандалий едва достигал его ушей. Смутно успел он увидеть чью-то фигуру перед тем, как налететь на мягкое и упругое тело. Девушка повернулась. На лице у ней застыло изумление. Глаза впились в него и... не получили ответа.

Он промямлил: "Я Смотритель".

Ее лицо тут же прояснилось. На нем сначала появилось понимание и еще кое-что... потом – жалость.

– Простите, я сразу должна была догадаться... – проговорила она с трудом и очень медленно. Каждое слово требовало у нее непривычного усилия.

– Но вы же не глядя знаете, кто где находится? – он выпалил свою фразу, почти прокричал ей в ответ на это выражение жалости. И пожалел. От громкого звука его голоса она болезненно поморщилась. Какие у нее были волосы – темные, густые. Какие яркие, сияющие глаза! Он почувствовал, как его сердце забилось часто-часто. Несчастное тело, оно не понимало, что давно последнее слово уже не принадлежало биологии. "Последнее слово! Сколько в этом иронии", – подумал он с горечью.

Девушка почувствовала, как больно она его задела. Он услышал тихие, медленные звуки ее голоса:

– Мутация полезна виду.

– Но пытка для мутанта!

Это ее удивило. Они не привыкли к таким быстрым ответам. Не привыкли к тому, чтобы он огрызался. Но их жалость временами становилась невыносимой. А ее – в особенности.

Медленно она заговорила снова:

– Меня зовут Даркева. Я пришла вас послушать. О чем вы расскажете сегодня?

Даркева... Темноволосая Ева. Ее имени у них, наверно, соответствует какой-то нежный мысленный образ, который лишь они одни способны чувствовать. И все же имя ей шло.

– Романтическая поэзия, – снова ирония. Перед ним стояла девушка, и она ему очень нравилась. Если бы он был поэтом и мог выразить словом, как здорово идти с нею рядом, глядеть на грациозные движения ее стройного тела, вдыхать его тонкий аромат. Он почти не общался с девушками, но с этой ему было как-то легко и спокойно. Бессмыслица. Все могло быть иначе, будь он одним из них... но ему, он знал, наставники никогда не разрешат брак. Он был единственным в своем роде, реликтовый мутант, и они не хотели появления других...

Бок о бок они шли по коридорам меж рядами книг и молчали. И ему чудилось, что она тщетно пытается найти забытые слова. Слова им были больше не нужны. Слова устарели. Их связь совершенна. Прямой мысленный контакт. Ему даже не представить себе, на что это похоже... может быть, как объемное Теле, в цвете? Сверхпроникновение, полное вчувствование друг в друга, с запахом, прикосновением, вкусом, слитыми воедино? Какой бы ни была эта связь, она объединяла их всех в одну-единую сеть, в которой он был изгоем. Отверженный. Атавизм. Единственный человек, который не мог общаться с другими так, как они.

Даркева внезапно остановилась и пристально посмотрела ему в лицо.

– Вы не видели неба? Оно удивительно яркое. Может быть, вы можете это объяснить?

Он смутился. "Я почти не выхожу на улицу". Это было мягко сказано. На самом деле он даже не мог припомнить, когда последний раз смотрел на небо. Не говоря о том, что он их просто избегал. Человек, которого нет, он старался не встречаться с ними.

– А что случилось?

Она пожала плечами и пошла дальше: "Я думала, вы знаете... по своим книгам".

– Я могу в них заглянуть, – быстро ответил он, цепляясь за эту возможность снова ее увидеть. В Музее были эти книги – книги про небо. "Астрономия". Он должен заставить себя и выглянуть на свет божий, и посмотреть, что там творится.

Они пришли, перед дверьми она отступила в сторону, пропуская его первым. Зал наполнялся. Люди входили и молча занимали свои места. Кто-то поздоровался с ним вслух, когда он шел по проходу:

– Добрый день. Смотритель.

Он молча кивнул в ответ, поднялся по ступенькам на возвышение и занял место на аналое. Он ждал, пока зал наполнится и закроют дверь.

Нет нужды считать. Их всегда ровно столько, сколько свободных мест. Раз в неделю они общаются с ним. Так они выражали ему сочувствие. Он громко говорил, и они слушали его речь ушами, в которых больше не нуждались.

Тишина, которую режет его хриплый голос:

– В эту неделю я занимался Романтической Поэзией, – и тут же без перехода он начал читать...

Его голос грохотал, и слова Соломона, как пули, проносились мимо них. "Попал ли он хоть в кого-нибудь?" – думал он в отчаянии. Речь давно была утрачена, слова потеряли значение. Способны они перевести эти грубые звук" на свой язык? Или они воспринимают их просто как "шум"?

Даркева сидела в первом ряду, посередине. Ее глаза были устремлены на него. Теперь он весь сосредоточился на этом взгляде, только ей устремив звуки шекспировского сонета, которыми он, как плетью, хлестал безмолвный воздух...

Ее глаза на звезды не похожи.

Нельзя уста кораллами назвать.

Не белоснежна кожа плеч открытых...

Какая горечь в этой пылкости слов. Его терпели, он был развлечением для своих слушателей. Историю и литературу всего человечества, все самое лучшее он пытался донести до их сознания... увы, он не существовал для них. Пустота. Он напрасно тратил время, жизнь. У них отсутствовало чувство времени, чувство прошлого. Слова им были не нужны. Но слова не только передают информацию. Они ее хранят, запечатленная в словах хранится история, память человечества. Их необычное свойство неизбежно связало их с быстротекущим Сейчас, равно, как и друг с другом, ограничив их опыт сиюминутностью. В лучшем случае они лишь сознавали, что память ускользает, но и только. Такова была цена за чудный дар.

Вакуум вокруг, отсутствие реальной связи с теми, кто слушал, привело его в отчаяние. И он резко оборвал декламацию, не дожидаясь, пока мелодичный гонг возвестит о конце. Раздались вежливые аплодисменты. В полном молчании они потекли из зала. Как обычно, ушли не все. Всегда несколько человек оставалось, чтобы задать ему надуманные вопросы. Осталась и Даркева.

– Небо, – сказала она. – Можете вы объяснить, почему такое небо?

Ему пришлось сделать усилие, чтобы вспомнить их разговор, и понять, о чем она спрашивает. Он был слишком обескуражен и все еще погружен в свои мысли.

– Ночью теперь, как днем, – подсказала она, – объясните нам почему, пожалуйста... нам страшно?!

– Я не видел, что там такое, – ответил он наконец. – Мне нужно почитать об этом. Для вас мне не трудно это сделать.

– О, пожалуйста, сделайте.

Ему задали вопросы по литературе. Механически он ответил на них, не переставая думать о Даркеве. И все же он почувствовал их беспокойство, такое им не свойственное. Снова кто-то спросил его о небе. Казалось, небо превратилось в навязчивую мысль, которая неотступно их преследовала.

Шагая по коридорам, он спросил:

– Может быть, вы разрешите проводить вас до дома?

– Вы хотите взглянуть на небо? О...

Она взглянула на него и поняла. Лицо у нее тут же застыло. Улыбка исчезла. Теперь оно было ледяным. "Простите, Смотритель, но вам следует знать, что наставники не одобрят вашего поступка".

Она пошла прочь, вниз по коридору. И пока она не скрылась, он стоял и смотрел... Мутация вида очень полезна, но никогда у него не будет близкого человека. Он приговорен к одиночеству. До конца своих дней. До боли сжав кулаки, так, что ногти впились в ладони, он побрел по пустым коридорам Музея. Музея, где он – экспонат. Его трясло.

Тишина.

На лифте он поднялся к себе. Ему отвели самый большой дом на Земле, мавзолей с глухими стенами и искусственным светом, и книгами – миллиардами книг, переполнявшими полки. Он жил здесь один с восемнадцати лет, его отгородили от них, от неба... какой смысл выходить теперь и смотреть, что там случилось.

Он дошел до двери своей комнаты и сунул руку в карман за ключом. Единственный ключ к единственному во всем городе замку. Они чтили право на уединение других, но замки им для этого не были нужны. Они просто знали, есть кто-нибудь из них внутри или нет. Но его они почувствовать не могли. Он не был подключен к их сети.

Он швырнул тяжелый том Романтической Поэзии на стол. Такой же тяжелый, как тот камень, что лежал у него на душе. "Не буду и класть на место. Что толку. Дети все равно его стащат и спрячут".

Машинально он набрал номер на диске пищевого автомата. Но к пище почти не прикоснулся. Его жажду и голод не утолить едой. Желудок здесь ни при чем. Один. В комнате, заваленной книгами, наполненными мыслями великих древних... и – рядом ни одного из живых, с кем можно хотя бы поболтать. Невидящим взглядом он смотрел на полки, и снова всплыли воспоминания...

После неудачи в школе его наставники вызвали специалистов на дом. Тесты сменяли друг друга. Все мыслимые и немыслимые варианты тестов. Энцефалограммы. Лекарства. Хирургический зондаж. И все виды специалистов, каких только можно вообразить. Психотерапевты. Гипнотизеры. Однажды пришел даже знахарь. И все ушли, потерпев поражение.

Они даже выразили свою неудачу словами, для него специально, чтобы он понял: "Мы ничего не можем сделать. Как ни жаль, а надежды нет. Вы генетический реликт. Вы никогда не сможете включиться в наше общество. Будьте мужественны, смиритесь и постарайтесь приучить себя к одиночеству".

Это тогда он, как в бреду, яростно читал историю Великой Перемены, мутации человеческой расы. В самом начале об этом были еще написаны книги, до того, как новое качество стало общим для человечества и слова атрофировались. Но ни в одной из книг он не нашел ключа, который бы ему помог. Он не мог стать членом их "клуба", не мог включиться в их сеть... никогда...

Воспоминания погасли, а он продолжал сидеть, молча глядя на стену с книгами перед ним. Стену, которая надежно изолировала его от людей. Мечты бесполезны. Это навсегда. Мечты о близких, дружбе, семье – все зря. Все.

Он прислушался к тишине, втянул пыльный воздух. Разделся и скользнул в постель. Автоматически огни в комнате погасли. Но сон не шел... Беспокойные мысли кружились хороводом. Он думал о Даркеве, стремился к ней. И наконец уснул...

И проснулся... от звука. Или ему это приснилось? Звук, страшный тоскливый вой, доносящийся с улицы. Ему приснился кошмар? Нет! От нового всплеска нечленораздельного ужасного воя у него перехватило дыхание и побежали мурашки...

Босыми ногами он коснулся пола. Включился свет. Значит, он проснулся. Но животный вой не прекращался. Так могли кричать только Бессловесные. Что?!.

Он вскочил. Теперь он был уверен, случилось что-то страшное – и бросился к окну. Со скрипом поднял ставни. На улице была ночь, а ночью должно быть темно.

Но эта ночь была яркой как день. Он повернулся. Три часа утра. А все небо сияет ярким светом. Глядя вниз, на улицу, он вспомнил вопросы Даркевы. Кошмар.

Ночная улица, залитая пугающим светом, была необычно оживленной.

Он ощутил их страх и отшатнулся от окна. Мгновенное осознание. Конечно же! Паника у них совершенно особая. Страх у одного – страх у всех. Ужас мгновенный, бегущий со скоростью мысли. Это был конец. Хаос.

Он поднял глаза. Небо. Теперь оно застилало все окно. Небо с пылающей полосой света, который слепил глаза. Полоса, занимая почти половину небесного свода, протягивалась через него, как сверкающий ятаган. Хвостатый шар, похожий на солнце. Он горел ярким факелом.

Напуганный и устрашенный, он не мог оторваться от этого зрелища. Мозг с трудом повиновался. Тем не менее он работал, и в памяти возник смутный призрак книги и в ней картинка. Точно такая же, как сейчас на небе. У древних даже было название для этого: комета!

Он собрался с мыслями. У комет сильно вытянутые орбиты, вращаясь вокруг солнца, они возвращаются к нему через очень большие промежутки времени. Годы. Десятилетия. Но у них, его собратьев, почти нет памяти, никакого чувства истории, запасов знаний, к которым всегда можно прибегнуть в трудный час. Они и не знают ничего о кометах. Знает только он. Один. Так кто здесь Homo Superior?

Накинув одежды, он заторопился по длинным пыльным коридорам. Звук беды эхом разносился по зданию.

Он торопливо метался от полки к полке. "Астрономия"... она должна быть где-то здесь... проклятые дети". Он нашел. "Кометы и метеоры" – толстый том. Страницы замелькали под пальцами. Картина. Та самая. Это была победа.

Теперь ему оставалось убедить всех, что это нормальное явление природы и бояться здесь нечего. Прижав книгу к груди, он ринулся по эскалатору вниз, к главному входу. За дверью послышались чьи-то рыданья, как будто его кто-то звал, хотел прорваться к нему.

Даркева. Она его увидела:

– Смотритель! Ты должен помочь нам!

Он ринулся вперед, пользуясь книгой как оружием, схватил ее за руку и, втащив внутрь, захлопнул дверь. Затем быстро повел ее в комнату подальше от главного коридора. Там, задыхаясь от волнения, он открыл книгу и показал ей картину.

– Что это? – спросила она тонким, дрожащим от страха голосом. – Конец Мира?

– Нет, нет! Это комета. Куча камней и обломков скал, окруженных газом. Вращается вокруг Солнца, как Земля, только у нее очень большие размеры и вращение дольше. Возвращается к Солнцу спустя много лет. Кометы наблюдались много раз, видишь? – Он показал ей запутанные астрономические таблицы. – Опасности никакой нет! Обычное явление природы.

Она медленно успокаивалась. "Мне нужно сообщить Совету. Подожди".

Она застыла. Лицо напряглось, сосредоточилось. На нем мелькнула тревога. Бросила быстрый взгляд в его сторону. Бесполезно. Волны страха все забивают. Нужно идти в Зал.

– Через это? – он махнул рукой на стену. – Нас разорвут в клочья.

– Все равно надо идти!

Он повел ее к боковому выходу. На улице и здесь были люди, но их было меньше.

Они двинулись в путь под ярким, как днем, небом, прячась и перебегая с места на место. Одна взбесившаяся от страха группа пробовала их задержать, но он отбился от них и взбежал по ступенькам к Залу Совета, где старейшины корчились в мучительной молчаливой агонии.

Даркева закричала: "Смотритель может всех спасти – его книги все знают!"

Все взгляды устремились к нему. Он глотнул воздух и открыл книгу. Картина тут же приковала их внимание. Он прочел к ней подпись, снова начал читать, цитировал, разъяснял, толковал, а они напрягались, тщетно стараясь понять его. Он повторял непрерывно:

– Опасности нет! Обычное явление природы! Такое случалось раньше и снова будет повторяться. Послушайте... Появление кометы на небе всегда считалось знаком, приносящим неизбежное несчастье. Все катастрофы приписывались влиянию комет. Суеверная чушь!

Подействовало. Обозвать их суеверными? Это звучало слишком оскорбительно... глубокая тишина воцарилась в Зале. Было видно, как старейшины облегченно расслабились. Сверхспокойствие их объединенных умов постепенно стало подавлять панику и сообщать всем – бояться нечего.

Должно быть, это удавалось им с трудом. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем завывания смолкли, и снова в городе стало тихо.

Глава Совета поднялся, его лицо было печально: "Справедливо говорят, что мутация полезна для вида. Мы благодарим вас, Смотритель. Ваши знания непреходящи. Нужно сделать их доступными как можно большему числу людей. Древнюю науку языка надо возродить".

Он молчал, напрягая память в поисках непривычных слов.

– Студенты будут обучаться у вас этому забытому способу общаться словами и писать. Я переименовываю ваш Музей в Училище.

Смотритель почувствовал, как рука Даркевы скользнула ему в руку и тепло ее пожала, и он был счастлив. Он знал, что она будет первой, кто присоединится к нему.