Текст книги "Бомж По Кличке Гандоныч (СИ)"

Автор книги: Швецов Жорж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Жорж Швецов
Бомж По Кличке Гандоныч

Зара и Рада

Он проснулся, закашлявшись от удушья. Выполз из своей норы.

Свалка дымилась, и ветерок тянул дым к его логову.

Давно не было дождя, и свалка начинала тлеть.

Отойдя в сторону, прокашлявшись, прохаркавшись, просморкавшись и пропердевшись, потянулся.

Он хотел жрать, но было ещё сумрачно.

Сегодня должны были прийти цыганки.

Зара и Рада.

Гандоныч залез в логово, взял бутылку с водой и вылез назад.

Напился.

Голод отступил.

Ненадолго.

Они пришли три недели назад.

Он обустраивал свою нору и не слышал, как цыганки подошли.

– Эй!

Гандоныч обернулся

Две цыганки, две жгучие брюнетки с зелёными глазами. В штанах и пиджачках с короткими рукавами. Ни колец на руках, ни серёжек, ни бус.

Одна постарше: лет, на тридцать шесть. Другая, лет на десять, моложе.

У молодой, в руке, пакет майка.

– Тебя, как звать? – спросила старшая, хрипловатым, прокуренным голосом

– Гандоныч! – ответил Гандоныч

Цыганки переглянулись. Заулыбались.

– А имя? – опять старшая

– А зачем? – пожал плечами Гандоныч

– Гандоныч, так Гандоныч! Это тебе!

Старшая взяла, из рук молодой, пакет и поставила на землю.

Гандоныч смотрел на цыганок.

– Еда! Тебе!

Гандоныч смотрел на цыганок.

– Ты давно здесь обитаешься?

– Давно

– Мы тебе работу предлагаем

За восемь лет бомжевания, он отвык удивляться.

Не удивился и сейчас.

– За еду! – старшая пнула пакет – Мы будем, раз в неделю, приходить. Это! – она пнула пакет – Аванс!

Он взял пакет и заглянул: две булки хлеба, бутылка водки, бутылка молока и колбаса "Докторская".

Он вытащил колбасу и подержал на ладони

– Килограмм! – бросила старшая и, сунув руку в карман пиджачка, достала две шоколадки и бросила на землю – А это, премия! – показала золото улыбки и добавила – Тоже, авансом!

– Мало, на неделю! – Гандоныч откусил от палки – И лучше, копчёную. И сок. Томатный. Молоко – не надо!

Он проглотил, вытер ладонью рот и сопли, выглядывающие из ноздрей (за это и получил погоняло) – Делать то чего?

– Посуду, металлическую, собирать: ложки, вилки, ножи, чашки, кружки. Стальную, алюминиевую. Пластик, не надо!

Он откусил ещё – А золотую, и серебряную?

Цыганки переглянулись – Заплатим!

Старшая, как фокусница, вытянула левую руку, сжала кулачок и развернула.

На ладони, скомканная, тысячная.

Деньги были нужны.

Не на еду. Еды, на свалке, хватало!

И не на одежду. Гандоныч, вполне прилично одет и обут.

На ночлежку. Зимой.

В ночлежке один раз кормили и был душ с горячей водой.

Хотя ночлежка была бесплатная, деньги, с постояльцев, брали! Немного: червонец, за две ночи.

Если, у кого, денег не было, его, безжалостно, вышвыривали! Даже если, в ночлежке, не было больше ни-ко-го!

И были дни, когда Гандоныч, ночевал один.

Деньги стали брать в прошедшую зиму.

Раньше, в ночлежке, дежурили русские, но в прошлую зиму, уже цыгане.

Видимо, откупили.

Цыганка перевернула ладонь, но купюра не упала – Есть?

– Будет!

Цыганки переглянулись – Мы придём. Через неделю.

– Ээ! А вас то, как звать?

– Зара! – старшая тронула себя – Рада! – тронула она молодую

Они ушли.

И золото, и серебро, у него, было. Не в норе.

За два года (весну, лето и осень), на этой свалке, он, роясь в мусорных пакетах, обшаривая карманы старой, рваной и потрёпанной одежды, и осматривая ящики сломанных комодов и буфетов, находил не только объедки и прокладки, пропитанные кровавыми выделениями, разбитые стеклянные графины, сломанные фены и электробритвы, рваные книжки и тетрадки и ...

И тетрадки ...

Два дня назад, он вывернул содержимое нескольких картонных коробок.

Книжки-раскраски, альбомы с каракулями и детскими рисунками, ученические тетрадки, заполненные прописями, две тетрадки в клеточку с домашними и контрольными, с пятёрками и четвёрками, и ...

Гандоныч, ворошивший ногой тетрадки и альбомы, пригляделся, наклонился и взял, сшитую скрепками, из нескольких двенадцатилистовых тетрадок, общую тетрадь.

Зеленоватая обложка, выцветшая и пожелтевшая.

Надписи, на обложке, там, где четыре строчки, под словом "Тетрадь", для записи предмета и фамилии ученика, были тщательно, и местами до дыр, зачёрканы чёрной, шариковой ручкой.

Он развернул тетрадь и прочёл, первое, попавшееся – "12/II. болею втор день приходили однокл Серёжка, Мишка и Люська поболтали передали дом зад по алг и русск ..."

Он закрыл тетрадь, перевернул лицевую обложку, и ... улыбнулся

На внутренней стороне обложки было несколько наклеек от конструкторов, конца шестидесятых. Точнее, от сборных, на фреоне, из оргстекла и целлулоида, моделей самолётов.

Ему тоже дарили, на дни рождения, такие модели. И он тоже обклеил ими отцовскую семиструнку ...

Гандоныч стал погружаться в воспоминания, но, тут же, затряс головой, и зелёные сопли, вытекли на верхнюю губу – Блядь-блядь-блядь! ... Нет-нет-нет! ... – забормотал он, как заклинание, швыркая и утираясь.

Погружения, в воспоминания, отдавали болью: ноющей, и долго-долго не утихающей.

Он избегал воспоминаний, и водка, от цыганок, была, кстати!

Когда, Зара и Рада, пришли через неделю, он отдал им килограмма два ложек, вилок и кружек. Нержавейка, дюраль и медь.

В пакете было две палки сервелата, бутылка "Путинки", томатный сок в тетрапаке, две булки хлеба, и две шоколадки.

– Ну! – Зара показала ему тысячную

– Ага! – и вытащил из кармана комбеза ложку и вилку – Серебро!

– И всё?

– Ага!

– Дай!

– Заплати!

Зара сжала и разжала кулачок.

На ладони пятисотка!

Она перевернула ладонь, и пятисотка упала на землю.

Гандоныч отдал серебро и поднял купюру – Если сами печатали, больше не будет

– Сами! Сами! – хохотнула Зара – Ленин в кепке!

Гандоныч улыбнулся, швыркнул, засосав сопли, и сунул пятисотку в карман.

– А говорил, золото?

– Будет! – уклончиво ответил Гандоныч

– Ну ладно!

Цыганки ушли.

Он поднял тетрадку и посмотрел обложку на солнце.

Слово – Дневник – прочлось легко.

С трудом, и больше на догадку, он прочёл ещё – уч...ка ..стого .л..са.

Но фамилию, имя и отчество, ученика шестого класса, прочесть не получилось.

Он полистал тетрадь, не читая, а высматривая даты.

И наткнулся на полную запись – "3/I/69"

В 1969, он учился в седьмом классе.

Автор дневника был младше всего на год.

Гандоныч стал погружаться в воспоминания, но, тут же, затряс головой, и зелёные сопли, вытекли на верхнюю губу – Блядь-блядь-блядь! ... Нет-нет-нет! ... – забормотал он, как заклинание, швыркая и утираясь.

Гандоныч забрался в нору и хлебнул водки. В последний раз, цыганки, принесли литровую бутылку, и он растянул её, почти на неделю.

Под водку, воспоминания не причиняли столько боли, и он стал читать.

С первой страницы.

Дневник ученика 6а, класса

"25/V. Ура! Каникулы! Нас, отличников, отпустили на каникулы, на неделю раньше. Из моего класса только троих: Люську, Тольку и меня.

Делать нечего и скучно без пацанов. Мы с Толькой пошли в школу и заглядывали в окно класса. Пацаны, с кислыми лицами, сидели за партами и завидовали нам. Мы дразнили их, а когда Лидия Андреевна погрозила нам указкой, убежали ...

Сходили на речку, но вода холодная и купаться ещё рано ...

сходили в детсад, в старый детсад, в него мы с Толькой ходили, когда были маленькие, теперь у нас новый детсад, а в этом интернат, это для тех, кто зимой учится в нашей восьмилетке, кто живёт не в нашей деревне, а на фермах

раньше их возили зимой на санях трактором, на санях был вагончик с печкой и их возили к нам, и обратно, после уроков, а теперь они приезжают в сентябре и живут шесть дней в интернате, в старом детсаду

но сейчас интернат закрыт, а кто учится в школе, с ферм, приезжают на автобусе

некоторые и зимой ездют на автобусе, но за билет надо платить, а на тракторе бесплатно

мы слонялись по двору интерната ... делать нечего и скучно ... потом Толька предложил обойти по завалинке вокруг детсада, кто пройдёт и ни разу не соскочит с завалинки, и руками за стенку не держаться

с первого разу мы оба соскакивали ... со второго раза я соскочил только один раз, а Толька два ... с третьего раза я обошёл, ни разу не соскочив, а Толька соскакивал два раза ... после этого, Толька сказал, что больше не хочет обходить ...

Мы сидели на крыльце и пришли девчонки, из нашего класса Люська, и Томка из шестого б ... Томка тоже отличница

Мы закончили пятый класс и перешли в шестой

С девчонками стало немного веселее, но всё равно, скучно

О чём разговаривать с девчонками? ..."

... На перилах крыльца сидели девчонки из параллельного класса. Верка и Валька.

Мы подошли и поднялись к ним.

– А давайте целоваться! – сходу предложил Витька

Девчонки засмеялись и слезли с перил.

– Мы не хотим целоваться! – ответила Сорокина

– Тогда обниматься! – и Витька тиснул Вальку

Валька завизжала и вырвалась – Дурак!

Витька обхватил Верку и хотел пощупать, но из-за угла вышла тётя Лида, соседка Сорокиных, и Витька отскочил от Верки.

Девчонки сбежали с крыльца и пошли следом за тёткой, оборачиваясь, и показывая нам языки ...

Гандоныч встряхнул головой и сопли дотянулись до губ. Швыркнул, засасывая. Харкнул и утёрся ладонью.

Хлебнул водки и листнул дневник.

...

– Эй!

Днём моросил дождь и он, забравшись в нору, подрёмывал и, видимо, заснул.

Высунув голову, зажмурился от яркого солнечного света.

Вылез и отдал цыганкам железо. Взял пакет.

– Ну! – Зара зажала в пальцах тысячную

– Щас!

Он сунул пакет в нору и извлёк из кармана пятирублёвик, тускло блеснувший на солнце.

Зара прищурилась – Золотой??

– Царский. Полуимпериал. Николашки

– Хымм! Клад нашёл, Буратино?

– Пять штук!

– Две! – Зара вытянула вторую руку, с тысячной

– Ладно!

Не в его положении было набивать цену и торговаться.

Он щёлкнул монету, и она взлетела, вращаясь и поблёскивая.

Зара выронила купюры и поймала золотой.

Осмотрела. Потёрла пальцами и попробовала на зуб.

– И всё?

– Всё! – и он, подобрав купюры шагнул к норе

– Пока, Гандоныч! Через неделю!

– Пока-пока! – бормотал он, прячась, от припекавшего солнышка, в нору.

Свалка была на пустыре, на восток от города. Метрах в двухстах от свалки, шёл овраг. За оврагом тоже пустырь, а за пустырём – дачный посёлок, Гусиный Брод.

На пустырях и в овраге, когда-то росли сосны. Но город и дачники, вырубили сосняк.

Он слышал, что где-то, в этих местах, проходила армия Колчака, отступая к Омску.

За водой ходил в дачный посёлок, в рабочие дни. Дачников не было, и он набирал воды в пятилитровую бутыль. В норе разливал по литровым бутылкам.

В конце марта установилась тёплая погода и он, с радостью, покинул ночлежку. Не любил Гандоныч, когда лезли в душу случайные сожители.

Нору почти не засыпали мусором, и он легко до неё добрался. Помня, как мёрз прошлой весной, утеплил её. Натаскал коробок из-под телевизоров и мониторов. Заполнил их пенопластом, и обложил стены норы изнутри и застелил пол.

Когда лёг на пол, то даже не захотелось затаскивать тюфяки, пропотевшие и вонючие.

Отлежавшись и оставив тюфяки на солнце, снаружи, пошёл за водой.

Спускаясь в овраг, оглянулся на блеснувшее, справа, в сухой траве. Сначала показалось, что это кусок жёлтого стекла от донышка пивной бутылки. И он продолжил спуск, но остановился и вернулся.

Это и был золотой пятирублёвик Николашки, чеканки 1898 года, с минцмейстером АГ, на гурте.

Осмотрев монету и потерев в пальцах, и попробовав на зуб, убедился, что настоящая. Просто, ни о чём не думая, ковырнул носком ботинка бугорок и ...

Под слоем почвы, толщиной в три пальца, был горшок. Глиняный, потрескавшийся и в одном месте, со сколом. Через дыру, тот же тусклый, золотой блеск.

Гандоныч смотрел на золотые монеты и ... не ощутил, ни-че-го!

Лет десять назад!

Да и тогда, это – достояние государства.

Он взял из горшка несколько монет, номиналом пять рублей, а горшок, завернув в полиэтилен, закопал в этом же месте!

Золото Колчака?

Маловато!

Вероятнее всего, кто-то, спасаясь бегством, после ареста Верховного белочехами, прихватил на чёрный день немного золотишка.

Но как золото оказалось здесь?

Бежавшему, надо было уходить к монголо-китайской границе.

Сбился с пути? Заблудился в тайге? Вряд ли!

Может быть, беглецу, пришлось изменить маршрут, напоровшись на один из отрядов красных, добивающих разрозненные части, остатка войска Каппеля.

...

"26/V. Вот невезуха! Снег пошёл! Толька пришёл ко мне, и мы, часа два, срисовывали картинки из детской книжки, которую мне подарили на семь лет. Потом пришла Толькина мама и сказала, чтобы он шёл домой – Нечего тут надоедать! Хм! Кому? Мне?

Было три часа дня и делать совсем-совсем нечего. Мамка придёт с работы в пять часов, а папка уже затемно. Я сидел на кухне и смотрел в окно, как падает снег и тает. Зелёная трава, зелёные листья на тополе и цветущая черёмуха в палисаде. Я взял книжку "Поднятая целина" и хотел читать, но читать тоже не хотелось ... какая-то пустота внутри и появляется желание ... идти, или дома? Нет! надо идти в туалет ... вдруг, мамка, придёт пораньше ...

Сходил. Холодно на улице. Бррр! И сыро! Снял трико и трусы, и осмотрел ... вроде нет пятен ... три дня назад мамка стиралась и спросила, что за белые пятна на трико, а я ходил в туалет поздно, по темноте и не заметил ... на трусах есть пятно, где шов ... изнутри ... это незаметно ... странно! каждый раз такое желание, заняться о.......м ... не могу сдержаться, а потом, стыдно ... это порок?"

"27/V. Сегодня хоронили Валерку Банщикова. Он наш, деревенский. Старше меня на пять лет. Валерка закончил нашу восьмилетку и поступил в ПТУ отучился на токаря и работал в наше мастерской ... я слышал, как папка рассказывал мамке ... Валерка по рисункам из журнала Юный техник выточил детали пистолета и собрал ... где достал патроны, не знают ... он ходил с пистолетом на танцы в парк в райцентр ... там наши с местными часто дерутся ... и позавчера пошёл ... один ... когда возвращался в темноте перепрыгнул через лужу в логу и поскользнулся ... пистолет выстрелил ... он был заряжен у него ... ещё я слышал, как папка говорил, что не было предохранителя ... я не знаю, что это .. папка сказал мамке что у него было на резинке ... пуля попала в пах и он истёк кровью ... его утром нашли ... он уже мёртвый был ... несли по нашей улице и играла эта музыка ... я закрыл шторы на окнах и сидел заткнув уши ... потом, когда прошли и музыку не слышно стало я открыл шторы ... вышел на улицу ... было холодно, но солнышко светило через тучи ... я боюсь смерти ... мне страшно, когда я думаю о смерти ..."

Гандоныч отхлебнул водки и уставился в пространство ... Зимой, на каникулах, когда он учился в седьмом классе, у одноклассника погиб отец. Он, и ещё один мужчина, ехали на машине, и на повороте, машину занесло, и она перевернулась. Отец одноклассника был за рулём, и когда машина перевернулась, кабину смяло и его придавило к рулю. А второго выбросило из кабины. Он ударился и потерял сознание. А когда очнулся, хотел вытащить шофёра, но он уже умер. Хоронили отца одноклассника на следующий день. Было тепло, хоть и январь. Гроб везли в кузове ГАЗика, и одноклассник стоял на бортах: одной ногой на заднем, а другой на боковом. Он был в школьной форме, без пальто и без шапки. Играла эта музыка. Отец и мать вышли, и пошли следом, а он проводил процессию, глядя в окно ... Он вспомнил, как отец тоже переворачивался. На тракторе. Это было весной, в тот же год. Отец объезжал застрявший ЗИЛок, и трактор соскользнул в лог, и перевернулся. Отцу повезло, что трактор не укувыркался в лог, а перевернувшись, остановился. Отец вылез из кабины, её даже не помяло, и заглушил трактор ...

"29/V. Вчера было холодно весь день, но снег не шёл. Толька не приходил, и я весь день просидел дома. Читал книжку и ходил в туалет ... пять раз ... мне то стыдно, то не стыдно ... вчера было не стыдно ... когда занимаюсь о.......м, то беру какую-нибудь картинку с женщиной и д...у на неё ... или из газеты, или из календаря настенного ... в календаре часто встречаются портреты каких-нибудь женщин, то революционерка, то космонавтка, то спортсменка ... странно, артисток в календаре не печатают ... ещё нашёл у мамки книжечку, в которой есть рисунок женской п...ы в разрезе ... вот на неё я очень часто д....л ... всю страницу заляпал м.....ёй ... я вытираю ... сразу, как только у меня вытекает, но всё равно, страничка и рисунок пожелтели ... а когда нет никаких картинок, тогда я фантазирую ... так даже сильнее получается ... мол...я брызжет на дверь туалета ... я потом её размазываю или стираю листочком газетным ... фантазирую на учительниц и мамкиных подруг, которые красивые ... я даже фантазировал на свою первую учительницу ... она учила меня с первого по четвёртый класс ... не тогда, когда учила меня, после, в пятом классе ... сейчас мне не стыдно ..."

"30/V. Прочитал, что написал вчера и стало стыдно. Почему так? Сегодня тепло, но не жарко. Толька ещё не приходил. Сегодня последний день в школе. Завтра все на каникулах. Ура! С пацанами весело!"

"1/VI. Опять снег! Прямо метель! Но на земле снега нет. Тает сразу. Толька не пришёл. Читал книжку и ходил в туалет ... четыре раза ... картинок нет, а книжку я не стал доставать ... фантазировал на учительниц ... у нас есть одна, она работает первый год ... она учитель истории ... она очень большая ... когда я отвечаю у доски, а она встаёт, то я ей только до плеч ... а когда она идёт по проходу между партами, то идёт боком ... если идёт не боком, задевает за парты ж..ой ... у неё такая большая ж..а!!! ... и я представляю, как держу её за ж..у и ... и делаю это ... е*у! ещё я представляю, как пытаюсь обхватить её ж..у, и не могу ... обхватить ... от этого меня начинает трясти, и я закрываю глаза и д...у ... я представляю, что она мне говорит, когда я её е*у ... я представляю, как трогаю её груди ... у неё такие большие груди ... моих двух рук не хватит, чтобы обхватить одну титьку ... я пишу это и опять хочу д....ть ............... я под....л ... не пошёл в туалет ... так сильно захотел, что не пошёл ... задёрнул шторки на окнах и встал перед зеркалом и д....л правой рукой, а левой представлял, что как будто держу её за ж..у ... я открыл глаза и смотрел в зеркало, как брызгала м....ья ... я всегда дрожу, когда брызгает м....ья ... и мне всегда так сладко, когда она брызгает ... но потом, сразу всё желание пропадает ... я опять перечитывал и опять захотел д....ть и опять д...л перед зеркалом, но м....ья не вытекла, а сладко было ... я не знаю, с чем можно сравнить? я много раз хотел сравнить, но не смог с чем ... наверно нет ничего слаще этого ... может слаще, когда я буду по правде е..ть какую то женщину ... но когда это случится? мне тринадцать лет ...

я хотел рассказать про первую учительницу, как стал её представлять ... я учился в первом классе и у меня заболел живот на уроке, я долго терпел, хотел до перемены, но не вытерпел и поднял руку она спросила – Что такое, Рома?

– Мне надо во двор – ответил я

Почему-то говорить, что хочу в туалет, тогда не разрешали. Я прямо помню, когда кто-то из девчонок так сказал, то Римма Павловна сказала – Надо говорить "во двор, а не – "хочу в туалет".

– Иди, Рома ╛ – ответила Римма Павловна

Когда я открывал дверь из класса, она спросила – Рома, может мне с тобой сходить?

Я замотал головой и мне стало стыдно перед классом, что я такой маленький. Римма Павловна дружила с моей мамой и часто у нас бывала. Было начало ноября и снег уже лежал. Это я помню. Раздевалка была в коридоре, но я не стал надевать пальто, потому что живот уже очень сильно болел и побежал скорее в туалет. Туалет был на улице. Он был деревянный и было три туалета вместе. С одной стороны, для мальчишек, с другой, для девчонок, а посредине учительский. В мальчишеском и девчачьем по три очка, а в учительской кабинке одно. Я бежал и чуть не упал. Было скользко. Я забежал в туалет и встал над очком и снял штаны и трусы и когда приседал с меня уже полилось! У меня был понос! Я думал, что будет быстро. Но когда я хотел выпрямиться, живот опять заболел и опять полилось. Потом я вытирал ж..у пальцами, потому что о туалетной бумаге мы тогда не знали. И никакой бумаги, даже газет, в туалете не было. Потом я обтирал пальцы об стены туалета и надел брюки. Но когда я вышел из туалета, живот опять заболел и я опять вернулся и сидел, а живот всё болел и болел и когда я тужился, я услышал шаги по снегу и испугался я подумал, что это Римма Павловна идёт за мной я хотел выпрямиться и надеть брюки, но живот так сильно заболел и опять полилось, а в туалет вошла Римма Павловна

– Рома, ты так долго! У тебя живот болит!

Она подошла ко мне и наверно видела и мою ж..у, и как с меня лилось

– Ты всё?

Она взяла меня за руку, и я выпрямился.

– Подожди! Наклонись! – она поморщилась

Я наклонился, а Римма Павловна достала платочек из кармашка своего костюма и вытирала мне ж..у. Потом бросила платочек в очко, и помогла мне надеть трусы, и брюки, и застегнуть их. Потом она вела меня за руку.

За правую руку.

А я, правой рукой, вытирал ж..у!

Она довела меня до двери класса, открыла дверь и отпустила мою руку, когда я шагнул через порог. И мне опять было стыдно, потому что все, и мальчишки, и девчонки, видели это.

А в пятом классе, когда я д...ил на учительниц, я вспомнил это и вспомнил, что Римма Павловна видела, и мою ж..у, и мою письку. И тогда я стал представлять, как е*у и её"

Гандоныч хмыкнул, и хлебнул водки, и ...

... Тайка пришла к ним в пятом классе. Но не первого сентября, а в начале октября.

Её посадили сначала с Люськой, а потом с Серёжкой.

Тайка была одного с ними возраста, но не по возрасту фигуристая. Девчонки в классе были свиристелки и мокрощелки, а Тайка – крупная, налитая, с широкими бёдрами и круто вздымающейся грудью.

Сочная девка!

После того случая, Тайка попросила пересадить её от Серёжки. Тайка думала, что это он подсунул ей ту записку.

Тень набежала на небритую харю Гандоныча, и он хлебнул водки.

Конечно, у Тайки были основания так думать. Тем более, что после того, как её пересадили опять с Люськой, Серёжка стал приставать к ней.

Нагло!

Один раз, уже выпал снег, он заходил в тамбур с улицы, а Тайка с Люськой, болтая и хохоча, выходили на улицу.

Серёжка выскакивал в перемену на улицу без верхней одежды. Да и тепло ещё было.

Тайка с Люськой, видимо, побежали в туалет и тоже были без пальто.

Серёжка, набросавшись снежками, и сам весь обляпанный снегом, столкнувшись с девчонками в тамбуре, сначала посторонился, а когда они обошли его, скребанул с брюк снег и сунул Тайке за шиворот!

Девка, даже не визгнув, с разворота так шибанула Серёгу, что он отлетел к стенке тамбура и сильно стукнулся затылком.

Ещё улыбка не сошла с его губ, а лицо уже перекосилось от бешенства, и глаза засверкали дикой яростью. Оттолкнувшись спиной, он бросился на Тайку, но она ещё раз припечатала его и выскочила на улицу.

– Ссука! – выкрикнул Серёжка вслед, перепугав Люську, побледневшую от страха, и оправляя одежду, и стряхивая снег пошёл в класс.

Гандоныч хлебнул водки, вспомнив ещё один эпизод с Серёжкой в четвёртом классе.

В последний день четверти, Васька Попов пришёл в класс в белоснежной рубашке, отутюженной до атласной гладкости. На перемене, после второго урока, Серёжка, повернувшись, Васька сидел на парте за ним, выстрелил в него из трубочки, жёванным бумажным комочком и попал в лицо. Васька толкнул Серёжку и не рассчитал силы. Серёжка больно ткнулся боком об парту. Схватив ручку, а тогда были перьевые, и не раздумывая и не колеблясь, Серёжка вонзил её Ваське в плечо и вскочил!

Васька, весь, залился краской и тоже вскочил. Выдернул и отшвырнул ручку, и увидев пятно крови на рукаве, бросился на Серёжку. В последнее мгновение он сдержался, и схватив в охапку Серёжку, скрутил в бараний рог!

– Не рыпайся! – прошипел он на ухо Серёжке и отпустил.

Взбеленившийся, от такого унижения, Серёжка, схватил непроливайку (чернильница) и выплеснул чернила на рубаху Ваське!

– Получи, гад! – выкрикнул он

Васька, увидев синее пятно, расползающееся по белоснежной рубахе, сник, а в глазах заблестели слёзы.

Не от обиды. От жалости к материному труду, которая так старательно выглаживала новую рубаху. С опущенной головой, Васька выскочил из класса.

В класс Васька так и не вернулся и Серёга, живший с ним по соседству, и устыдившись, собрал после уроков Васькины учебники и тетрадки в сумку, и отнёс ему домой.

А ту записку, из-за которой разревелась Тайка, подсунул, в тетрадь по русскому, на одном из уроков, в последнюю неделю мая, не Серёжка.

Гандоныч скривился и хлебнул водки.

Тайка

Тайке пятнадцать лет, и она, в этом году, закончила местную восьмилетку.

– Ты никуда не поедешь! Я тебя не отпускаю. Тайка! Ты слышишь, что я сказал!?

Отец не ругался, но Тайка чувствовала, что он едва сдерживается, чтобы не сматериться.

– Антонина! – отец зыркнул на мать и, хлопнув дверью, вышел из дому.

Но, тут же, вернулся – Денег, не дам! Мать, смотри у меня! – и снова вышел.

Валентин закурил и присел на лавочку под березками, растущими во дворе.

По улице шло деревенское стадо.

Среди степенно вышагивающих коров, на сером, в яблоках, жеребце, ехал пастух.

– "И когда успел так загореть?" – подумал Валентин, отвечая кивком головы на приветствие.

Заскрипела калитка, и Зорька, подталкиваемая Антониной, нехотя присоединилась к стаду.

Шествие замыкал подпасок, один из старших сыновей пастуха и, подражая отцу, грубовато, срывающимся голосом, покрикивал на отставших коров, обмусоливающих ветви черёмух, торчащих из-за заборов палисадников.

Валентин аккуратно загасил окурок, и бросив в баночку из-под кильки, встал, и не сказав жене ни слова, пошёл на работу.

Тайка уехала.

Мать собрала узелок, сунула в руку десятку и проводила дочь до остановки.

Антонина вспомнила, как окончив семилетку, собиралась ехать в Москву, поступать в музыкальное училище по классу вокала. Не сама по себе, было письменное приглашение с печатью и подписями. Запрос в училище, отправлял учитель пения. Из Москвы приехали дяденька и тётенька и, прослушав Антонину, сказали, что приглашение, на обучение, будет.

Но мать не отпустила, сказав лишь – А кто будет за младшими присматривать?

А через год отдала её за Валентина, который был на два года моложе Тоньки и бегал за девкой с пятого класса, отбив всех ухажёров.

Тайка сидела у окна в электрички, и смотрела на рельсы встречной полосы, отполированные до матового блеска, и плывущие вперёд, а не назад, как мелькающие и рябящие в глазах шпалы.

Вспомнила выпускные экзамены в школе и, вдруг, нахмурилась.

На одном из уроков, в последнюю неделю мая, раскрыв тетрадку по русскому языку, увидела, свёрнутый в записку, листок, на котором, печатными буквами и было написано: "ЗАПИСКА".

Зыркнув по сторонам, Тайка накрыла записку ладонью, сгребла и, с бьющимся от волнения сердцем, сунула в карман передника.

Едва дождавшись звонка, выскочила из класса и побежала в туалет, единственное укромное место на школьном дворе.

Из туалета уже бежала Верка из 8-Б и, на бегу, кричала, отвечая кому-то из мальчишек – Не бзди горохом!

Её губы ещё шевелились, а из-за угла школы вышел, направляясь к туалету, Роман Анатольевич: молодой учитель математики, отработавший первый учебный год.

Верка, даже не смутилась, и убежала, скрывшись за углом школы.

Роман Анатольевич замедлил шаг, увидев, что дверь, в учительский туалет, не закрыта на вертушку.

На румяных щеках проступили красные пятна.

Тайка застеснялась и, опустив глаза, юркнула в туалет.

В туалете никого не было и Тайка, вытащив записку из кармашка, задрала юбчонку, спустила трусики и, присев над очком, развернула её.

То ли от дуста, которым обильно был посыпан дощатый пол в туалете, то ли от обиды и разочарования, глаза защипало, и по щекам потекли слёзы.

Скомкав записку, Тайка хотела бросить её под себя, но передумала.

Встав и подтянув трусики, подтёрлась ими, оправила юбчонку и, сунув в кармашек ненавистную бумажку, вышла из туалета.

Записку, Тайка, отдала Роману Анатольевичу, который был классным руководителем. Развернув листок, учитель удивлённо взглянул на девушку, но тут же догадался, что означал рисунок.

Румяные щёки стали ещё румянее и буркнув – Заходи в класс, Смирнова – зашёл следом.

Математика была последним уроком и после звонка, Роман Анатольевич, отпустив девочек, мальчишек задержал, сказав, что проведёт коротенькое собрание.

Мальчишки расселись по партам, негромко переговариваясь.

– Что означает этот рисунок? И кто подбросил, эту записку, Смирновой?

Двенадцать пар любопытных глаз уставились на развёрнутый листок.

– Чё там, чё там? – зашуршало по рядам.

Не все видели, что нарисовано и Роман Анатольевич, взяв мел, воспроизвёл рисунок на доске.

Мальчишки, один за другим опуская глаза и пряча улыбки, примолкли.

Пушка на колёсиках!

Этот рисунок, и был в записке!

Пушка на колёсиках.

Этот рисунок мелом украшал стены девчачьего туалета.

Любочка, уборщица, беззлобно ворча, всякий раз, аккуратно стирала рисунок со стен.

Но уже через полчаса, после уборки, как мифический Феникс, рисунок вновь появлялся на стенках девчачьего туалета!

Поражало одно, каким образом, мальчишкам, удавалось сделать это, оставаясь незамеченными?

Да и мальчишки ли?

Любочке было давно за пятьдесят, но по имени отчеству, к ней, никто, даже первоклашки, не обращался.

С одной стороны, это объяснялось тем что, представляясь, Любочка, всегда и неизменно, говорила – Любочка!

С другой ... немного того! Разговаривала вслух. С невидимым собеседником.

От вокзала до техникума, Тайка доехала на тройке; трамвай ╧3.

Раскачиваясь на рельсах и дребезжа стеклами, весело бежал трамвай. Тайку удивило, что на стенке трамвая было вырезано ножичком сердечко. Ведь стенка железная!

Но присмотревшись, и постучав костяшками, поняла – фанера! Стенки трамвая были сделаны из фанеры.

Приёмная комиссия. Общежитие. Экзамены.

Тайка не прошла по конкурсу.

В общаге делали ремонт.

Пол коридора был застелен бумагой, потолок выбелен. Одна стена выкрашена и матово блестела, на другой, грязной и с облупившейся старой краской, потёки известки, как высохшие слёзы.

Тайка, с постельным бельём в руках, спускалась по лестнице в подвал, к кастелянше. Сдав бельё, и заполучив подпись в обходном листочке, сходила в приёмную комиссию и забрала документы.

Она стояла на остановке, ожидая трамвай.

В одной руке узелок, а в другой зажат рубль; всё, что осталось от материной десятки. Рубля хватало на проезд в электричке и ещё оставалось на мороженое.

Подошёл трамвай и народ ломанулся в полураскрытые двери.

Час пик.

Втиснулась, кое-как, и Тайка, уцепившись за стойку.

Вагоновожатая, давя кнопку и ругая пассажиров, потихоньку тронулась, не дожидаясь, пока закроются створки.