Текст книги "Витязь в тигровой шкуре (иллюстрации Кобуладзе Серго)"

Автор книги: Шота Руставели

18. Сказ о том, как Автандил возвратился в Арабию после того, как он нашел Тариэля и расстался с ним

 
Путь держа в далекой дали, он конечно был в печали.
Руки розы разрывали, и едва он мог вздохнуть.
И хоть ехал он к победам, путь кровавый зверю ведом.
Зверь лизал ту кровь, и следом продолжал за юным путь.
 
 
Прибыл к месту расставанья. Дождались бойцы свиданья.
Началося ликованье. К Шермадину в тот же час
Вести шлют, бегут проворно: «Без кого все было черно,
Прибыл, день горит узорно, солнце вновь горит для нас».
 
 
Он идет к нему до встречи. Говорит такие речи:
«Истребитель в ярой сече! Это ты и ты не тень?»
Руки он ему целуя, молвит: «Сплю или не сплю я?
Жив, здоров ты, и, ликуя, к нам пришел как яркий день».
 
 
Витязь низко поклонился. Ликом к лику приложился.
«Случай злой здесь не случился. Слава богу!» – говорит.
Праздник встречи длится, строен. Целовали, кто достоин.
Всяк сановный, всякий воин, все ликуют, светлый вид.
 
 
Восклицают: «Слава богу!» Всей толпою в путь-дорогу
К новозданному чертогу. Видеть все хотят его.
Он за светлый пир садится. Гордый, смелый веселится.
Сколько слов ни сгромоздится, не опишешь здесь всего.
 
 
Шермадину повествует, как нашел того, кто чует
В сердце жало, и тоскует. И, глаза полузакрыв,
Говорит о Тариэле: «Он мне солнце, цвет в апреле.
В сакле бедной, во дворце ли, без него я жив-не жив».
 
 
Знак являя должной чести, Шермадин во всем с ним вместе,
Говорит о доме вести: «Твой отъезд был скрыт от всех.
Все – как дал ты повеленье». В этот день отдохновенье.
Пир с друзьями, развлеченье и безоблачность утех.
 
 
На коне уж он с зарею. Шермадина пред собою
Выслал с вестию благою: «Возвести, что я, мол, тут».
Быстроты исполнен вспевной, путь в три дня десятидневный.
Узрит лев красы царевны, что так солнечно цветут.
 
 
Весть он шлет царю: «Властитель! Мощный, гордый повелитель!
Осмотрительный служитель – пред величеством твоим.
Сам себе я был презренный, не узнав, кто тот забвенный.
Ныне – с вестью полноценной, весел, здрав и невредим».
 
 
С Ростэваном солнце рядом. Шермадин к нему с докладом:
«Витязь некий встречен взглядом. Все разведал Автандил».
И промолвил царь могучий: «Вот господь развеял тучи.
Я о том в тревоге жгучей бога ревностно молил».
 
 
К Тинатин, к заре безночной, обращенье с вестью точной:
«Он приходит в час урочный. Вести светлые несет».
От нее – огонь привета, ярче солнечного света.
Дар богатый в знак ответа. И одет ей весь народ.
 
 
На коня Ростэн садится, к встрече с витязем стремится.
Солнцеликий не затмится, расточив свои огни.
Встреча – радость. Два верховных полны светлых чувств любовных.
И толпа кругом сановных. Словно пьяные они.
 
 
Пред минутою сближенья витязь прочь с коня в мгновенье.
Воздает царю почтенье. Отмечая торжество,
Царь дает ему лобзанье. И в дворец для пированья,
Там пресветлое собранье, чтоб приветствовать его.
 
 
Солнцу солнц от льва над львами поклоненье. Хрусталями
Розоцветными огнями светит нежная краса.
Этим нежным током света, как зарей она одета.
Их жилище, нет, не это, – их обитель небеса.
 
 
Радость пира свет-картина. Ласков лик у властелина.
Любит витязя как сына. И на свежие снега
Нежно падают снежинки, и на розе дрожь росинки.
Но обильней, чем слезинки, рассыпает жемчуга.
 

 
Пили, ели, упивались. Гости хмельные расстались.
Лишь сановные остались, внемлют витязю кругом.
Он к царю, на вопрошанья, говорит про испытанья,
Также все, что в днях скитанья он узнал о странном том.
 
 
«Не дивись, что, повествуя, много раз о нем вздохну я.
С солнцем смелого сравню я, с солнцем в зыби облаков.
На него едва кто глянет, без ума сейчас же станет.
Ах, далеко он, и вянет, диво-роза средь шипов.
 
 
Если рок сразит обманом, и откроет сердце ранам,
Станет здесь кристалл шафраном, и терновником тростник».
Щеки тут у Автандила влага грусти оросила.
Рассказал он все, как было, как к безумцу он проник.
 
 
«Там, где дэви обитали, пребывает он в печали.
Верность девы, в этой дали, служит витязю в скорбях.
В шкуру барсову одетый, бархат, золото и светы
Презирает, – лишь согретый в пожирающих огнях».
 
 
Вот, предмет для тоскованья, кончил он повествованье.
К зорям нежного сиянья, взор его стремится к ней.
Силу рук его хвалили. Дивовались грустной были.
«Дни тебя не истребили, – истребитель ты скорбей».
 
 
Тинатин в вестях услада. Есть и пить сегодня рада.
Пленник принял ласку взгляда. Он вошел в ее покой.
Путь тревожный был не вечен. Он приязным словом встречен,
Солнцеликою отмечен. Полон радости живой.
 
 
Витязь горд, горит очами, полон нежными речами.
Лев, бродил в полях он с львами, и утратил цвет лица,
Был он витязем единым, драгоценнейшим рубином,
Встретил сердце сердцем львиным, только так живут сердца.
 
 
Село солнце на престоле. Цвет алоэ в нежной холе.
Юный стебель в райской воле. Окропил его Ефрат.
Брови дугами подъяты. И волос блестят агаты.
Я б афинян – там богаты красноречьем – слушать рад.
 
 
Сам хвалю – и не умею. На скамье он сел пред нею,
Пред владычицей своею. Люб им стройный разговор.
Говорят они красиво. Их беседа так учтива.
«Встретив беды терпеливо, ты не тщетно шел в простор?»
 
 
Он ответил: «Коль хотенье знает счастье достиженья,
Говорить про огорченье – вспоминать о дне, что был.
Мною найден тополь дальный, что омыт рекой кристальной.
Роза – лик его печальный, цвет он, вянущий без сил.
 
 
Кипарисом тонкостенным, в тоскованьи непрестанном,
Он во сне каком-то странном. Потерял он свой хрусталь.
Нет пути соединенья. В пытке вечной он горенья.
Вместе с ним терплю мученья, и о нем моя печаль».
 
 
Рассказал он все печали, что его повсюду ждали
В дни скитаний в чужедали. Рассказал, как бог судил,
Чтоб нашел, чего искал он. «Жизнь и мир, все отвергал он,
Средь зверей, средь диких скал он – словно тень среди могил.
 
 
Не проси, чтобы хваленья я сказал для разуменья
Ворожащего виденья. Глянь – ив мире лучше нет.
Смотришь, нет, не цвет шафрана, – роза, пусть и не румяна.
И фиалки средь тумана, в целый свяжешь их букет».
 
 
Все, что знал, сказал подробно. Как Асмат в скорбях беззлобна.
«Барсу дикому подобно, ходит он, и след за ним.
Свет его лишь сумрак серый. Дом его лишь глубь пещеры.
Там страдает он без меры. Жизнью каждый здесь томим».
 
 
Услыхав повествованье, дева молвила: «Желанье
Сердца – вот». И в ней сиянье. Полнолунная она.
Возвещает: «Как привечу? Как на зов такой отвечу?
Чем, такую ведав сечу, рана будет смягчена?»
 
 
Отвечал: «Того нам трудно знать в ком сердце безрассудно.
Мы страдаем обоюдно. Хочет он гореть борьбой.
Не его в том назначенье. Обещал я возвращенье.
На себя принять лишенья. Солнце, клялся я тобой.
 
 
Хоть бы тяжкие услуги, другу помощь только в друге.
Сердце – сердцу. Через вьюги верный путь и мост любовь.
Но печаль ложится дымом – видеть грусть в лице любимом.
Снова быть судьбой гонимым, по тебе томиться вновь!
 
 
Без него ничто отрада. В самом счастьи капли яда».
«Все, что сердцу было надо», – нить ведет она словам. —
Найдена тобой утрата. И любовь твоя не смята.
Цвет в ней, полный аромата. Сердцу я нашла бальзам.
 
 
Как природе, нам знакомы – солнце светлое и громы.
То мы к радости влекомы, то бывает сердцу жаль.
В небе нет грозы и злобы, нет угроз земной утробы,
В мире радость, – для чего бы стала нежить я печаль.
 
 
Клятву молвил ты неложно, изменить ей невозможно.
Сердцу друга, что тревожно, посвяти полет огня.
Знай незнаемое ныне. Излечи его в кручине.
Но в какой мне быть пустыне! Свет уходит от меня!»
 
 
Витязь молвил: «Я с тобою, – стало семь скорбей с восьмою,
Над горячею водою не согреется мороз.
Дуй не дуй, а быть тут сизу. И закат раскинет ризу, —
Хоть целует солнце снизу, росы тут, как капли слез.
 
 
Быть с тобой – с собой быть в бое. Прочь идти – терзанье злое,
В десять сотен раз лихое. В сердце стрелы бьют как в цель.
Ветер жгучий веет в очи. Стала жизнь моя короче.
Полны горя зреют ночи, и тоска моя постель.
 
 
Слышал я твое реченье. Сердцем понял повеленье.
В розе нежное горенье, но растут и острия.
Солнце, будь моей зарею, и, прощаяся со мною,
Дай мне знак, чтобы живою жил в пути надеждой я».
 
 
Он настойчив, не докучный, витязь в горести разлучной,
Звук грузинской речи звучной на устах его, как мед.
Благо к благу, око в око. Слово нежного урока
Говорит. Вздохнув глубоко, дева жемчуг отдает.
 
 
Что нежней? Прижать агаты до рубинов. И богаты
От алоэ ароматы. Строен возле – кипарис.
Возрасти в саду их рядом. Но скажи «Прости» усладам —
Кто разлучным смотрит взглядом, где дороги разошлись.
 
 
Весь восторг их – в долгом взоре. И расстались. В сердце горе.
Если между ними море, не нагнать струе струю.
Солнце красное палимо. Молвит скорбный как из дыма:
«О, судьба ненасытима, испивая кровь мою».
 
 
Витязь, грудь свою терзая и удары повторяя,
Плачет. Сердце, полюбляя, говорит в себе: «Горю!»
Если солнце скрылось в туче, темны долы, темны кручи.
И разлуки мрак тягучий ночь ведет, а не зарю.
 
 
Кровь и слезы льют щеками, точат тропки ручейками.
«Солнце», – молвит, – «облаками затянулось предо мной.
Жертва пусть моя невольна, солнца все же недовольно.
О, дивлюсь, как в сердце больно. Но хочу я жить – тоской.
 
 
Райским быть, вчера лишь, древом, быть овеяну напевом,
И судьба с внезапным гневом нож вонзает, счастья нет.
Гнет тоски как тяжесть гири. Я в сетях. Огонь все шире.
Так идут дороги в мире. Мир есть сказка. Мир есть бред!»
 
 
Брызги слез, дрожанье, лепет. В сердце вздох, и стон и трепет.
Час разлуки чуть зацепит, он идет до дна сердец.
Быть с любимой – жизнь златая. Быть в разлуке – ночь глухая.
Ах, начало пеленая, саван вьет всегда конец.
 
 
У себя, в своем покое, витязь в пламени и зное.
Но лицо ее живое где-то близко. Дышит свет.
Чувств лишился. Сердце тает. Тополь в стуже, увядает.
Ах, без солнца не блистает, а темнеет розоцвет.
 
 
Что есть сердце человека? Ненасытнейший калека.
В свет идет, и в тьме от века. Путь невидящий слепец.
Все в превратном цепенеет. Жить для жизни не умеет.
Даже смертью не владеет. Острия плетет в венец.
 
 
Сердцем так он спор сердечный вел в минуте скоротечной.
Жемчуг взял, и свет тот млечный приложить к губам был рад.
Этот знак душе был нужен. Ум в тоске обезоружен.
Слезы льет он до жемчужин, током светлым, как Ефрат.
 
 
Ко двору зовут с зарею. Бодрой он пошел стопою.
Встречен людною толпою. Он склоняет гордый стан.
Царь оделся для охоты. Да развеются заботы.
Утро в блесках позолоты. Кличет рог и барабан.
 
 
Повесть этой пышной были как расскажешь в полной силе?
Всех литавры оглушили. Словно на ухо кричи.
Солнце скрыто соколами. Своры псов бегут полями.
Рдеет пурпур как цветами, – словно речь вели мечи.
 
 
Были ловли, были крики. Возращаются владыки.
Все князья здесь, светлолики. Сел Ростэн, сияет взор.
Был шатер воздвигнут красный не один с игрой атласной.
Арфы с лютней – звук согласный. Полнозвучный грянул хор.
 
 
Витязь рядом с властелином. Так отец бывает с сыном.
Их кристалл горит с рубином. Вспышки молний – свет зубов.
Кто достоин – в приближеньи внемлет сказу о томленьи.
А дружины – в отдаленьи. Тариэль над вязью слов.
 
 
Витязь с горечью заботы возвращается с охоты.
Луч один в его темноты проникает, – нежный лик.
То он встанет, то ложится. От безумных сон стремится.
Если сердце загорится, кто придет на этот крик.
 
 
Лег и молвит: «Утешенье в чем найду для огорченья?
Я в печали разлученья. Ты в далекой стороне.
Райский стебель, цвет достойный, над волной всегда прибойной
Ты тростник светло-спокойный. Появись мне хоть во сне».
 
 
И течет слеза, другая. Снова сердце унимая,
Молвит: «Мудрость золотая – в том, что нужно – так терпи».
Если в боге нам отрада, и печаль принять нам надо.
Не томи напрасно взгляда. Ночь спустила сумрак. Спи».
 
 
Снова к сердцу увещанье: «Знаю, смерть твое желанье.
Но – живи и знай терзанье. Не жалей для жертвы кровь.
И, боясь чужого зренья, ты скрывай свое горенье,
Недостойно есть любленья выявлять свою любовь».
 

19. Сказ о том, как Автандил обратился с просьбой к царю Ростэвану, и о том, что сказал ему визирь

 
Час рассветный засветился, витязь в строй свой нарядился.
«Если б огнь любови длился», – молвил, – «в скрытности во мне».
Просит сердце о терпенье. Лунноликое виденье.
К дому визиря стремленье. Вот он едет на коне.
 
 
Визирь слышит, и, встречая, говорит: «Заря златая
Входит в дом ко мне, блистая: этот день есть весть услад.
Как цветок благоуханный – звук привета златотканый.
Если гость пришел желанный, и хозяин сердцем рад».
 
 
И хозяин просит к дому. Быстро к гостю дорогому.
Слезть с коня помог младому. Тотчас под ноги ковер.
Из богатого Хатая. В доме гость как солнце рая.
Молвят: «Розы расцвечая, легкий веет ветер с гор».
 
 
Сел. Безумеют сердцами, кто приник к нему глазами.
В честь вменяют – рдеть огнями, перед юным обомлеть.
Лик его – им наслажденье. Вздохи – счет их вне счисленья.
Уходить – им повеленье. Круг домашний стал редеть.
 
 
И когда их стало двое, слово к визирю такое
Молвит тот, чей лик алоэ: «Ты в чертоге, где совет,
Знаешь все, открыта тайна. Царь тебе необычайно
Верит. Слушай же. Бескрайна боль моя. Пролей мне свет.
 
 
Чудный витязь, в ком горенье, он мое воспламененье.
Я убит, во мне томленье. В тот, где он, я замкнут круг.
Жизнью он не поскупится для меня. Кто так щедрится,
Равным он да озарится. Друга любит верный друг.
 

 
Увидал его, – и в свете. И трепещет сердце в сети.
Неразрывны узы эти. И мое терпенье – с ним.
Бог, такого создавая, создал солнце, зажигая.
И Асмат мне, как родная. Как сестрой я ей любим.
 
 
В час как с ними я прощался, клятвой страшною я клялся.
«Я вернусь. Я обещался. Враг твой будет посрамлен.
С сердцем здесь ты затемненным. Лик явлю твой озаренным».
Мне пора идти к стесненным. Оттого я весь сожжен.
 
 
Это слово не хвастливо. Речь моя сполна правдива.
Я задержан в миг порыва. Брошен хворост в мой костер.
Чтоб безумным был безумный брошен в скорби многодумной, —
Где ломатель клятв неумный не вступил чрез то в позор?
 
 
Не могу свершить измену. Так иди к царю Ростэну.
Не предаст меня он плену, – я уйду и с ним прощусь.
А пленит, – что толку в этом? Помоги, и будь мне светом.
Сердцем, в племенях одетым, головой царя клянусь.
 
 
Я уйду. И молви снова: «Хвалит каждое здесь слово
Властелина. Лик живого света в небе, видит бог,
Как боюсь тебя. Немое горе – вот. Но он алоэ,
Витязь, кем сожжен я в зное. Сердце взял он. Сердце – вздох.
 
 
О, пойми же, царь, что ныне без него я здесь в пустыне.
Что могу свершать? В кручине этой – дух мой вовсе мал.
Если друга не оставлю, я тебя же тем прославлю.
Коль спасенья не доставлю, все ж я клятву не сломал.
 
 
Если раб твой удалится, гневом царь да не затмится.
И печалью не мрачится. В божьей воле я пойду.
Коль победа, вновь с тобою твой слуга. Коль смертью злою
Взят я, – ты цари зарею, и неси врагам беду».
 
 
И до визиря он снова говорит: «Внемли живого
Сердца звук, и это слово передай сполна царю.
Да пребудет в снах согласных. А тебе сто тысяч красных,
В златоцвете полновластных, подкуп щедрый, я дарю».
 
 
Отвечает тот с улыбкой: «Слово здесь твое – с ошибкой.
Мне наградою – что, гибкий стебель, ты пришел сюда.
Но царю могу ль при встрече передать твои я речи?
Сложит дар он мне на плечи, что запомню навсегда.
 
 
Клясться я уполномочен: казни миг, он будет точен,
Ни на краткость не отсрочен. Будет золото с тобой.
Смерть мне. С преданным слугою, будет гроб один со мною.
Жизнь люблю, того не скрою. Не скажу я речи той.
 
 
Не могу, во имя бога. Не суди меня в том строго.
Чрез дорогу ведь дорога неспособна пробежать.
Царь сживет меня со света. Что он молвит для привета?
«Сумасшедший что ли это?» Нет, уж лучше здесь дышать.
 
 
Даже если царь дозволит, – кто же войско приневолит
Быть слепым? Кто обездолит сам себя, лишась лучей?
Ты уйдешь, и ворог глянет, руку жадную протянет.
Впрочем, с ястребом не станет вровень малый воробей».
 
 
Витязь плачет и, тоскуя, молвит: «В сердце нож вонжу я.
Визирь, слышишь ли? Люблю я. Знал ли ты, что есть любовь?
Знал ли силу обещанья? Клятву, дружбу? Ты в незнанье.
Это ведая страданье, радость знать могу ли вновь.
 
 
Солнце ход свой повернуло. Что б его назад вернуло?
Сладок звук лесного гула. Возвратим к себе весну.
Но слова мои напрасны. Слеп к другому безучастный.
Этой речи ток неясный слов лишь множит пелену.
 
 
Для царя я – бесполезный. Как безумный я над бездной.
И войскам рукой железной я не буду в миге сечь.
Не устану слезы лить я. Предпочтительней отбытье.
Клятву как бы мог сломить я? Сердце в деле явит речь.
 
 
Предо мной, тоской объятым, как же сердцем ты проклятым
Визирь можешь быть не смятым? Воском стала бы здесь сталь,
Умягчились бы утесы. Не помогут глаз здесь росы.
В час, когда в беде мы босы, вскрикнешь, – будет ли мне жаль?
 
 
Коль не даст мне дозволенья, совершу исчезновенье
Я тайком. Я весь горенье. Сердце пламеням предам.
Да вступлю же я в пожары. А тебе не будет кары.
Молви: «Все снесу удары, хоть бы пытки ждали там».
 
 
Визирь молвит: «Я твоими тоскованьями – как в дыме
И в огне, – пребуду с ними, – мир исчез, с тобой скорбя.
Лучше слов – порой молчанье. Речь меняет очертанья.
Но – скажу. И что страданья. Пусть умру я за тебя».
 
 
Визирь встал. Вошел смущенный во дворец он позлащенный.
Видит – царь там, облаченный, весь как солнце перед ним.
Он испуган, он робеет, вести той сказать не смеет.
О войне не разумеет, что решить умом своим.
 
 
Видя это онеменье, царь явил недоуменье.
«Что случилось? В чем сомненье? В чем есть грусть души твоей?»
Молвит тот: «Царя благого огорчу. Убьешь сурово,
Но и право, слыша слово удивительных вестей.
 
 
Так скорблю я поневоле, что ни менее, ни боле
Изменить не в силах доли. Я посол, но устрашен.
Автандил, прося прощенья, слово шлет к тебе моленья.
Отпусти. Туда стремленье, где тот витязь, – молит он».
 
 
Робко, полон опасенья, все сказал он изъясненья,
Как весь мир ему мученья, как стрелою ранен лев.
«Я бессилен, не скажу я, как он бьется там, тоскуя.
Все ж ты прав, коль, негодуя, на меня низвергнешь гнев».
 
 
Царь, услыша слово это, глянул, лик лишился цвета,
Мысль безумием одета. Кто б увидел, знал бы страх.
Вскликнул: «Верно без ума ты. А не то мне никогда ты
Не сказал бы так. Отплаты верно ждешь? Ты будешь прах.
 
 
О, предатель вероломный! Точно радость вести скромной,
Рассказал. Изменой темной остается лишь добить.
Сумасшедший! Для лихого смел ко мне явиться слова.
Это – визирь. Мне такого нужно ль? Здесь тебе не быть!
 
 
В чем досада, в чем кручина, не должны ль от властелина
Утаить? А тут лавина глупых слов, – им слух готовь.
Уж оглох бы я скорее, чем тут слышать лиходея.
Грех моя отбросит шея, коль твою пролью я кровь».
 
 
И еще сказал: «Когда бы, раб неверный, раб ты слабый,
Был не послан им, с плеча бы – голова. И разум наш
Не узнал бы скорби нудной. Ишь, безумный, безрассудный,
Прочь, сказитель сказки трудной. Сделал дело – и шабаш».
 
 
Он нагнулся, стул хватает. В стену, – стену раздробляет.
В цель свою не попадает. Но алмазом стал ивняк.
«Как ты мог, хоть бы в намеке, боль мою ускорить в сроке?»
Визирь плачет, белы щеки, в помутневшем взоре мрак.
 
 
Видя этот гнев ужасный, визирь прочь бежит, злосчастный.
Больше речи нет напрасной. Как лиса, он выполз вон.
В самом сердце больно ранен. Сколь успех непостоянен.
Как придворный, был желанен – и самим собой сражен.
 
 
Размышляет он: «О, боже! Есть ли больше скорбь? И что же
Думал я, его тревожа? Чем так был я затемнен?
Кто б он ни был, кто не дело властелину молвит смело,
Пусть достигнет он предела. Скорбь, как я, да знает он».
 
 
Как вошел, глаза сияли. Вышел визирь уж в опале.
Автандилу он в печали говорит, душой скорбя:
«Вот спасибо. Я придворный – светлый был, а ныне черный.
Людям лик явлю зазорный, сам утративший себя».
 
 
Просит подкуп. Хоть тревожит душу скорбь, он шутки множит.
Как еще шутить он может? Или шутит как в бреду?
Говорит: «Кто договора не исполнит, с тем и ссора,
Путь крутого разговора. Подкуп нужен и в аду».
 
 
Молвит: «Как я был привечен? Как царем я был отмечен?
Человек недолговечен. Мог уж быть я не живым.
Как глупец пред ним предстал я. Честь и разум потерял я.
Как еще живой бежал я? Верно был господь над ним.
 
 
Я ведь тут не в заблужденье. Знал, что делал, без сомненья.
Предумышленность стремленья. Гнев его предвидел я.
В том печаль моя двойная. Но страдаю за тебя я.
Значит, жертва не пустая, хоть бы смерть пришла моя».
 
 
Отвечает витязь смело: «До его уйду предела.
Если роза облетела, умирает соловей.
Улетает за живою он водою ключевою.
Коль не смочен он росою, жаждой он сожжен своей.
 
 
Без него здесь не живу я. Сесть ли, лечь ли, не могу я.
Если так томлюсь, тоскуя, как же хочет Ростэван,
Чтоб блистал я пред войсками и сражался я с врагами?
Кто с угрюмыми мечтами, свет ли помощи в нем дан?
 
 
Я сказал царю однажды. Я скажу ему и дважды.
Пусть он видит пламя жажды, сердце сушащей мое.
Коль не даст мне разрешенье, я тайком исчезновенье
Совершу без позволенья. Смерть грозит? Давай ее».
 
 
После речи беспокойной визирь пир затеял стройный,
Их обоих пир достойный. Рассыпает он дары.
Юных, старых награждает. Пир веселием блистает.
Витязь-солнце отбывает. Час ночной пришел поры.
 
 
Автандил царю посланье шлет: «Какое мне деянье
Совершить для оказанья благодарности царю?
Раб я твой, пока живу я. За тебя с мечом умру я.
Ревность веса сохраню я. За любовь – любовь дарю».
 
 
Несравненный даже в этом. Верный мужества заветам.
Как воспеть его? Он светом весь овеян, как хвалой.
И к нему пришло смятенье. Если встало затрудненье,
В ком есть помощь и спасенье? Брат поможет и родной.