Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Шмуэль Йосеф Агнон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

ТРИ РАССКАЗА, ЧАСТИЧНО ОТНОСЯЩИЕСЯ К ПРЕДЫДУЩЕМУ, А ЧАСТИЧНО – К ПОСЛЕДУЮЩЕМУ

СВЕТ ТОРЫ[92]92
  Свет Торы – рассказ напоминает христианские легенды о святых покровителях воров и т. д. По средневековой христианской логике, у каждого ремесла был свой покровитель, а значит, был такой покровитель и у воров. По еврейской логике, свет Торы сияет всему миру, весь мир стоит на Торе, и даже рейды контрабандистов удаются благодаря ее свету Все же подобных легенд у правоверных евреев практически не было – до саббатианства. Саббатианство – в особенности после отступничества Саббатая Цви – стало на путь оправдания и освящения греха, «спасения через грех», и вот по какой причине. Мессии, по еврейской традиции, следует избавить (спасти) народ Израиля, а через него и все человечество. Мессия, конечно, должен быть победителем, а не побежденным. Когда прямые мессианские чаяния последователей мессий не оправдывались, появлялись теории, превращавшие их поражение в победу, в апогей их пути. Так, в христианстве (мессианстве Иисуса) распятие превратилось в спасение и искупление всего человечества. В саббатианстве (мессианстве Саббатая) таким центральным событием стало отступничество Мессии. Что бы оправдать этот тяжелый грех своего Мессии, саббатианцы утверждали, что грех свят сам по себе, Саббатианство, во многом сходное с гностическими сектами первых веков христианства, так и не вышло за пределы еврейского народа и осталось малой сектой, видимо существующей в остаточной Форме и поныне в Турции. Но саббатианство породило хасидизм; как было доказано проф. Шолемом, именно из сочинений скрытых саббатианцев хасиды черпали свои идеи. Поэтому данный рассказ можно понимать и на саббатианский лад: Тора и Учение оказываются мистически связанными с преступлением. В отличие от «Клинка Добуша» в этом рассказе святой не противостоит, но способствует (хоть и не ведая) разбойникам. Эта антиномичность ситуации заставляет выделить данный рассказ с его саббатианским оттенком и поставить его вместе с рассказом «Правые стези», в котором прямо появляется другой еврейский мессия – Иисус.


[Закрыть]

Создана ночь лишь для Учения.

«Ограда», 64.

Королевка – городок маленький, с ладонь, и людей там немного. Дома там мазанки тесные да мелкие, что над Святым Духом не возвышаются. И если бы не раздавались, не дай Бог, визг мелюзги по молельням да вздохи Израиля о тяготах заработка, о бремени налогов да пошлин, не заметили бы, что живут тут люди.

Но есть в Королевке один дом – прямо палаты, и светелка надстроена там под кровлею. Это дом р. Ашера Баруха, местного владетеля. Р. Ашер Барух таков: злато и серебро в дому, а Тора в нутре. Учен он и собью обилен. Ученость и сила одному подвалила. Затем и дом его – прямо палаты, выше всех домов города, хоть и согбен домохозяин, согбен под игом Торы.

И дом таков: внизу лавка и кухарня, а наверху, в светелке, сидит р. Ашер Барух, служа Богу и уча Тору, и лишь о Торе помышляет денно и нощно. Жена его домовита и удосужлива, ведет торг и ряд и дом свой питает с почетом, а р. Ашер Барух сидит себе в светелке, служа Богу и уча Тору. К суете не обратится и в торг не вмешается.

Из ночи в ночь еженощно сидит р. Ашер Барух со свечой и учит. И свеча не вставлена ни в серебряный подсвечник, ни в оловянную лампу, ни в глиняную подставку, ни в дыру в столе, но зажата меж пальцев его. Тора силу точит и дух сна норовит одолеть корпящих над Торой, и след поберечься, чтоб не уснуть, чтоб не задремать, – а затем и зажал р. Ашер Барух свечу меж пальцев: хоть бы и задремал, хоть бы и уснул – дойдет пламя свечи до пальцев, и тут же пробудится он, встрепенется и встанет на службу Творцу.

А Королевка близка к рубежу, на границе стоит. И, как обычно, водятся в ней корчемники, что перегоняют быков с корчемной ношей из державы в державу, из державы Русской в державу Его Величества Кесаря. И ночью, как сгинет нога с торга и не останется людей на торгу, они выходят и пересекают рубеж и возвращаются оттуда, они и быки их. Из ночи в ночь промышляют они своим промыслам, во мраке промышляют своим промыслом, чтобы не заметила их граничная стража. Лишь свеча р. Ашера Баруха, что поблескивает из окна светелки, путеводной звездой им в пути к городку. А Тора эта – велика она, и нет ей границ. Из ночи в ночь, еженощно сидит р. Ашер Барух со свечой и постигает словеса Торы. Но и силы сердца людского не унимаются вовеки, и глубже преисподней вожделение мнимой соби, и из ночи в ночь выходят корчемники и пересекают рубеж и направляют своих быков. Он – за закатную, и они – на закат. Стемнеет день – восстанет р. Ашер Барух от мимолетного дневного сна и пойдет в Собор Израилев вознести пополуденную и закатную молитвы. Завершит молитву – вернется домой, отведает чуток еды и отопьет чуток питья, чтобы укрепить тело для Торы, и подымается в светелку свою, и вытирает оба глаза свои влажной салфеткой, и жена приносит ему свеч осветить ему ночь для Торы Божьей. И в этот час собираются все корчемники Королевки и выходят – шайка за шайкой, ватага за ватагой. Одни идут к граничным стражам и пьют с ними горилку, затем что питие наводит сон, а другие обматывают ноги соломой и тряпками и выходят на свое дело.

Так прошло несколько лет. Р. Ашер Барух постарел. Тору не оставил. Сила его – сила прежняя, а ночь создана лишь для Учения. С виду есть перемена: теперь приносит ему жена тонкие свечи. Сказала жена р. Ашера Баруха: у Ашера Баруха моего, долгой ему жизни, руки отяжелели от старости, пальцы трясутся, может, не удержит толстых свеч. Но в прочих делах нет перемен. Р. Ашер Барух есть р. Ашер Барух, а свет есть свет – как прежде светил, так и теперь светит. Из ночи в ночь еженощно сидит р. Ашер Барух и учит, а корчемники переходят границу и усыпляют граничных стражей, и переходят границу, и возвращаются в город, и правят быков на его огонек.

Но не ровен час. Судьба всех сынов человеческих сбудется для всех сынов человеческих, и, как все сыны человеческие, умер и р. Ашер Барух. Р. Ашер Барух умер и долго жить приказал. Из ночи в ночь, еженощно, сидел он и учил Тору, как сказано: "Не загради рот от Учения", и не заградил рот от Учения до самого дня смерти. Но в смертную ночь не смог заняться Торой. Болезнь справилась с ним, и сила покинула его. Спустили его в горницу и уложили в постель. Не горела свеча его в эту ночь. Вышла шайка корчемников и не смогла вернуться. Всю ночь блуждали, родного города не нашли. Плутали всю ночь до рассвета. С рассветом увидели городок вдали. Пошли и вернулись домой. Как вернулись, обрушился на них гнев их атамана, и закричал он: чтоб вам брюхо распучило и все кишки повырвало, ворье проклятое, что делали всю ночь? Я уж думал, что вы попались или звери вас съели и добро мое жором пожрало. Сказали ему: пане, чем мы провинились? Блуждали мы всю ночь в чаще без пути. Блуждали всю ночь и родного города не нашли. Поведали ему, как шли, и как собирались вернуться, и как светил им огонек, и как шли они на этот огонек. Один огонек в городе, и на него обычно шли, а этой ночью не видали света, и померк пред ними город. И сказали: погас свет Королевки. Вещее говорили, но что вещали – не ведали: вскорости прошел слух, что скончался р. Ашер Барух и погас свет Торы в Королевке.

ТРИ СЕСТРЫ

Три сестры проживали в темном углу и шили белье фугим. Спозаранку и до полуночи, и от исхода субботы и до Прихода субботы с потемками не выпускали из пальцев ни Ножниц, ни иглы, и в сердцах не умолкал стон ни солнечной дорой, ни порой дождливой. Но блага в своем труде не идали. И если находили черствый ломоть, то сытости с него Не было. Как-то раз шили нарядную сорочку богатой невесге. Окончили работу, вспомнили заботу, что ничем завесгись не успели, кроме кожи на теле, да и та стареет и жухнет. Пригорюнились. Вздохнула одна и сказала: так мы сидим всю жизнь и корпим на других, а у самих холста на саваны – и того у нас нет. Сказала вторая: сестра, смотри, накличешь беду. Но и эта вздохнула так, что слезы потекли.

Хотела и третья слово молвить. Как открыла рот, брызнула струйка крови из рта и замарала сорочку. Принесла, она сорочку невесте, вышел вельможа из палат, увидел пятно. Распек швею и выгнал в шею, нечего и говорить, что не заплатил. Ох если бы вторая харкнула кровью, а третья заплакала, отстирали бы мы сорочку слезами и не прогневили вельможу. Но не всякая удача вовремя приходит. А хоть бы и всякая удача вовремя приходила, и та плакала после той, что кровью харкала, так и в этом нет полного утешения.

ПРАВЫЕ СТЕЗИ[93]93
  Правые стези – Пс. 23:3. Появление этого рассказа сопровождалось ожиданным скандалом, который лучше всего сравнить с анафемой Толстому. Обскуранты напали на Агнона с упреками чуть ли не в отступничестве. Главный раввин Израиля р. Герцог написал Агнону письмо с просьбой уничтожить или спрятать этот рассказ. Особенно усердствовал приближенный р. Герцога, «раввин доктор» Гаркави, ведший длительную кампанию против Агнона. Каждое прижизненное переиздание этого рассказа вызывало бурную реакцию Гаркави, о котором Агнон сказал: «не доктор и не раввин, а мерзость и мерзавец». Но Гаркави сделал все же одно доброе дело – после смерти Агнона он не дал ортодоксальным апологетам скрыть основной мотив рассказа. Сама тема Иисуса так пугает и по сей день евреев, что многие литературоведы попытались убедить себя и других, что ничего христианского тут нет. По одной версии, рассказ – аллегория о декларации Бальфура и отторжении Заиорданья, подругой – герой рассказа Илия-пророк, по третьей, герой – Иисус, но рассказ антихристианский и т. д.
  Конечно, это не так. Данный рассказ – лишь самый явный свидетель странного романа Агнона с Иисусом, романа, следы которого видны и в первом рассказе, и в последней повести настоящего сборника.


[Закрыть]

В одном городе из городов Польских жил старик один, что промышлял уксусом.[94]94
  Уксус – Уксус, сын Вина – обычное в еврейской словесности прозвище убогого сына достойных родителей, еще чаще – как символ духовно обнищавшего поколения. «Отцы все протратили» – говорится и в начале романа Агнона «Вчера, третьего дня». Затем выясняется, что они протратили веру, надежду, любовь и софию.


[Закрыть] Отцы и отцы отцов его славились своими винами, но в тугую пору обеднели и оставили ему лишь ветхое жилье да прокисшее вино. В жилье том отроду не видал добра: жена померла, пока дети в малолетстве были, подросли ушли в войско и погибли на войне. Сидел он одинком и делал уксус. Пять дней недели[95]95
  Пять дней недели – если работал пять дней и шестым выходила суббота, то, значит, он отдыхал в воскресенье и работал в субботу.


[Закрыть] промышлял своим уменьем, а в сретенье субботы нацеживал уксус в большой жбан и разносил по городу.

И много раз задумывался, что я и что жизнь моя? Пять дней в неделю кислю уксус на продажу, продам и снова кислю уксус, чтобы снова продать. И зачем все это, – чтобы прокормить тело это хилое. Жили бы жена и сыны мои, честно питал бы их. Сейчас, когда жена умерла и семя мое выкорчевали, зачем мне тянуть кожу с костей и убиваться? И плакал, и стенал, и тужил о жизни своей, пока не опостылел ему его промысел. Не только промысел: и талит ему был не по плечу, и тфилин не по кисти. Но поскольку любовь к Земле Израиля сидела в сердце его, решил он взойти на Землю Израиля, мол, если сподобится – найдет себе могилу в прахе ее.[96]96
  …могила в прахе ее… – казалось бы, этот старик – брат-близнец старика в «Прахе Земли Израиля», но читателю быстро станет ясно, что этот старик мечтал не о подлинной земле Израиля, но о ее небесной сестре.


[Закрыть] Стал жаться с едой и утехи умерять и даже отведать от плодов, что шли на уксус, не попускал себе и ел ломоть хлеба с жидкой брагой, и того меньше меры брал. По понедельникам и четвергам постился и приучился обходиться малой толикой. А в канун субботы, как продаст уксус, по пути из города присаживался он на камень, вынимал деньги из кармана, половину откладывал на пропитание, а половину засыпал в кружку-копилку, а ее вложили иноплеменники того царства в руки Того Человека[97]97
  Тот Человек – даже имени не названо. Когда была наложена анафема на мессию Саббатая Цви, в проклятии говорилось: пусть не упоминают его ни злым словом, ни добрым. Здесь речь идет о более раннем мессии – об Иисусе из Назарета. Он назван Тем Человеком и в Талмуде: «Есть ли у Того Человека доля в Царствии Грядущем?» Травма раскола, отказа от универсальности, обвинения в богоубийстве и по сей день ощутима у евреев, и неудивительно, что и в этом рассказе Иисус не называется по имени. Эта неназываемость позволяет идентифицировать его с безымянным героем повести «В сердцевине морей».


[Закрыть] на распутье дорог. Прост был и не понимал, зачем стоит та кружка, и уверен был, что надежнее места не сыщешь. Медные монеты брал на бренные нужды, а серебро – на дорогу в Землю Израиля. И делал себе зарубку на жбане.

И с тех пор радостно работалось ему. Дивился он самому себе: как это, мол, раньше опротивело мне ремесло мое, а сейчас трудно мне с ним расстаться. Те же кувшины и тот же уксус, а я и не замечаю, как день проходит. А в полночь вставал с постели, брал жбан и плясал с ним до самой рассветной молитвы. А поскольку погружен был в расчеты – сколько уже зарубок появилось на жбане, сколько серебра всунул в кружку-копилку, – не тщился с молитвой. И так говаривал: Владыка вселенной, ведомо Тебе, что все мои счеты я веду, лишь чтобы взойти на Твою Святую землю. Возведи меня, а там я вознесу Тебе красную молитву.

Так прошло несколько лет. Старик занимается своим промыслом с любовию, кислит уксус и разносит его по городу и делит выручку: половину – на бренные нужды, а половину – на дорожные расходы, и снова кислит уксус и разносит его по городу и делит выручку: половину – на пропитание, а половину – в ту же копилку. Вот она сила простоты: хоть годы идут, но дела не меняются. Так прошло несколько лет. Стены мазанки его стали облупляться, потекла крыша и треснули углы. А когда идут дожди, то сырят его тело и под покровами, а налоги и подати все растут. Если задержится еще – ухватит держава дом его или дом его станет ему могилой. Лежит себе уксусник на ложе и прислушивается, как сыплется замазка со стен, кусочек упадет и кусочек отсыплется, а звука почти не слыхать от сырости. Но сердце того старика стучит, как колокол, от радости, что милостив Удерживающий его душу в теле: не даст ему сгнить на чужбине. С петухами омывал старик руки, ополаскивал глаза, зажигал свечу и садился у порога, покрывшись с головой, как скорбящий, и оплакивал изгнание. Но как увидит свой жбан и зарубки на нем, сразу вспоминает, сколько серебра уже всыпал в кружку на дорожные расходы, и тут берет он жбан в руки и отбивает на нем песни и гимны, и упирает руку в бок и вскидывает плечо, и восклицает: сколько уже зарубок на жбане – две, три, сорок, пятьдесят, сто, – и пляшет от радости. И пляшет, не рассыпаясь мелким бисером и не пытаясь выше головы прыгнуть, но вкруг своих плеч, а плечи – вкруг него. И так он пляшет, пока не созовет служка людей на службу Творцу. И как услышит он голос служки, что зовет людей на службу Творцу, говорит он себе: пойду помолюсь, – и снижает Голос, и стыдится своей радости в мире сем, и тут же встает И берет талит и тфилин. А талит – рвань одна, прямо сгнил от слез. Слава Богу, он восходит в Иерусалим, а там хоронят без талита. Завершил молитву; если день скоромный, макает ломоть хлеба в жидкую брагу и языком лижет прах, чтобы не Прельститься плотскими утехами и не возжелать мяса и вина, и садится кислить уксус. Пять дней недели кислит уксус, а в сретенье субботы берет жбан и разносит по городу. Вернется из города – делит свой заработок: половину – на бренные нужды, а половину – на дорогу. И когда никто не видит, разрывает он пальцем паутину,[98]98
  Паутина – никто, кроме него, не бросал, – отмечает один исследователь. Другое объяснение предлагает нам притча Кафки «Закон» – это были врата (кружка у Агнона), специально предназначенные для героя. Понятно, что кружка и монеты – это символ исполнения христианских заповедей: старик не праздновал субботу, но воскресенье и все, что было у него (силы душевные), отдавал Иисусу (представленному в самой неприемлемой для еврея-иконоборца форме).


[Закрыть] затянувшую за неделю щелку кружки, что в руках Того Человека, и просовывает свое серебро в копилку. Прост был и не знал, для чего эта копилка служит. Просунет серебро – добавит зарубку на жбане для счета.

Так прошло несколько лет. Тело его согнулось в бараний рог, и кашель замучил. Уксус разъел его легкие и дышать не давал. Все больше постился он, и уж не осталось от него и плоти наполнить одежды. Но каждым субботним вечером добавляет он зарубку на жбане. И жбан уже лопается от зарубок. И уже говорит себе: настало время мне взойти на Землю Израиля, когда просовывал я монеты в прошлую субботу, торчали уже монеты из кружки. Но пока цел жбан, трудно с ним расстаться. Однажды разливал он уксус, и треснул жбан. Продал ли еще уксусу, не слыхал я, но слыхал, что пошел он к образу Того Человека и взял камень, чтобы разбить кружку и вынуть серебро. Слыхал я, что в тот день пришли румские мнихи открыть кружку. Застали его у кружки с камнем в руках. Схватили и заперли в узильницу, и весь город ходуном ходит. Одни говорят: испортился народ, недобрым промышляют, и доверять некому. Другие говорят: каково ремесло, таков и ремесленник. Вот уксус – вино, что стало мерзким, так и старик этот сделался злодеем. Те и эти прячут взоры в землю и горюют о позоре Израиля и приговаривают: о Уксус, сын Вина! Сидит старик в узильнице, окованный железными оковами. Но руки его тонки, как тростник, и железо не жмет их. Когда Святой, да благословится Он, насылает кары на человека, смягчает Он удар, чтобы легче переносил муки. Сидит старик в узильнице. Раз тряхнул оковами – разбежались полчища ползучей твари и нечисти. Побоялся и кости свои положить на пол. Уронил голову меж колен, как путник в коляске, и так сидел, пока не привели его пред судью. Сказал ему судья, признаешься, что собирался взломать кружку? Сказал ему старик: собирался я сломать кружку, затем что деньги… Не успел окончить, как рявкнул на него судья и сказал: обвиняемый признается, что собирался взломать кружку. Хотел старик объяснить ему, судье этому, что все судно делал, ибо деньги в кружке – его и не хватают человека за его же добро. Но так уж наказал нас Господь, что множащий правдивые речи мнится ложным показчиком. Кликнул судья показчиков – зашли мнихи и вынули свою веру из-за пазухи и поцеловали ее и побожились, что в такой-то день такого-то месяца в такой-то час подошли к такой-то кружке, дабы открыть ее, и нашли там еврея с камнем в руках, что собирался ее взломать. Сказал им судья, сказал свидетелям: признаете ли вы этого старика, что именно он намеревался взломать кружку? И они отвечают следом: свидетелями мы тому, что этот старик собирался взломать кружку. Стоит старик и недоумевает, почему эти достойные люди божатся, когда божиться не требуется. Тряхнул руками, и загремели оковы со страшным грохотом. Сказал ему судья: не хочешь ли ты сказать, что эти достойные показчики ложно показывают на тебя? Не дай Бог, и мысли такой у старика не было: ведь и впрямь собирался взломать копилку. С чего взял судья, что собирался он солгать? Но он не солжет, он хочет лишь получить свои же деньги. Руки и ноги его закованы в железные оковы, и что изо рта вылетит – ему же на беду вылетит, но глаза все еще во власти его. Возвел оба глаза свои, посмотрел на лица судьи и показчиков. Чудеса в решете, все говорят правду и судят по правде, а суда правого все нет. Глянул старик одним глазом на оковы, а другим глазом посмотрел поверх судейских голов. Глянул и увидел икону Того Человека – висит на стене суда – и воскликнул в сердце своем: еще и улыбаешься ты мне! Ударил руками по столу, и зазвучал звук оков от конца и до края суда. И закричал он: отпустите меня и верните мое серебро. Побили его и вернули в узилище.

Сидел старик на соломе и плакал: Владыка вселенной, ведомо Тебе, сколько лет я маялся на чужбине, сладкого куска не едал, бархатной одежды не нашивал, в каменных хоромах не живал, и все годы мои протекли горьким уксусом: и все я принимал с юбовью – лишь бы взойти на Твою Святую землю. А сейчас, когда пробил мне час взойти, пришли пленители и отняли мое серебро и заключили меня в узилище. И так сидел он и плакал, пока не задремал от слез. Как пробило полночь, пробудился. В узильнице нет мезузы и нет жбана. Стал греметь оковами в лад и напевать грустным голосом те песни да гимны, что обычен был петь по ночам, и так пел и гремел, пока вновь не задремал. Открылась дверь узилища, и явился облик человека с каменной кружкой в руках и улыбкой на устах. Отвел старик от него глаза и попытался задремать; поднял его Тот Человек на ноги и сказал ему: держись за меня, и отнесу тебя, куда хочешь. Поднял старик оба глаза на Того Человека и сказал ему: как мне за тебя держаться, ведь руки мои окованы железными оковами? Сказал ему: все равно. Простер старик руки и обнял ими шею Того Человека, и Тот Человек улыбнулся ему и сказал: сейчас я отнесу тебя в Страну Израиля. Обхватил старик шею Того Человека, и тот повернулся ликом к Иерусалиму. Пролетели они один перелет – и исчезла улыбка[99]99
  …исчезла улыбка… – русскому читателю вспомнится преображение кота Бегемота.


[Закрыть] Того Человека. Пролетели второй перелет – и охладели руки старика. Вылетели в третий перелет – и почуял он, что обнимает лишь холодный камень.[100]100
  Холодный камень: одни видят в этом иконоборчество Агнона, другие выпад против церкви, а можно увидеть и обычный сказочный мотив: чудеса свершаются, пока герой не усомнится в чудотворце.


[Закрыть] Оборвалось сердце его, и ослабли руки. Сорвался и упал на землю. Наутро вошли пленители и не нашли его.

В ту же ночь раздался стук в мидраше «Колель» в Иерусалиме. Вышли и увидели – ангелы летят из стран изгнания, несут[101]101
  …ангелы несут… – финал рассказа аналогичен (с виду) финалу 1 – и части «Фауста». Старик грешил против Закона Моисея, он жил как христианин, все отдавал Иисусу. «Погибла!» – «Спасена!». В отличие от Гете, старика спасает его «погубитель» (с точки зрения ортодоксального иудаизма) – Иисус.


[Закрыть] образ человека.[102]102
  Образ человека – не совсем ясно, кого несли ангелы и кто погребен в Иерусалиме. По смыслу – старика, но слова «образ человека» были применены несколькими строками выше к Иисусу. Уж нет ли в этом намека на возврат Иисуса, описанный в последней повести?


[Закрыть] Взяли его и схоронили[103]103
  …Схоронили… – для читавшего «Прах Земли Израиля» уже ясно, что больших спасений от Агнона ожидать не приходится. Но здесь Земля Израиля выступает почти как аллегория Царствия Небесного. Старик спасся. Что это значит? Иисус спасает? Простота спасает? Постоянство спасает? Или спасение так невелико: погребение без талита в сухой земле, – что любая вера спасает?


[Закрыть] в ту же ночь, затем что не оставляют мертвых до утра в Иерусалиме.