Текст книги "Легионы просят огня (СИ)"

Автор книги: Шимун Врочек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– И?

Философ улыбается. Загадочно и мудро. И даже почти весело.

– И не дошел.

– Жалеешь об этом?

– Иногда.

Молчание. Философ крутит тонкими черными пальцами, разминает суставы. Достает монету и начинает перекатывать по костяшкам. Вечная работа, иначе потеряешь навыки.

В комнате клубится сладковатый дым. Поднимается над жаровней.

– Но откуда у Луция фигурка из Атлантиды?

Это то, чего я пока не понимаю.

– Я дал ему, – говорит помощник философа, сидящий в плаще с капюшоном, закрывающим лицо. Он встает, делает шаг – ко мне. Словно огромная тень движется за ним – я моргаю. Нависает над целым миром, поглощая свет. Нет, показалось.

Я почти испугался. Надо же…

Всего лишь игра света.

Я вглядываюсь во тьму под капюшоном. Кладу руку на рукоять меча.

– Кто ты? – спрашиваю резко. – Отвечай!

Молчание. Вместо ответа помощник поднимает забинтованную ладонь к голове и откидывает капюшон. Я моргаю. В первый момент это кажется дурацкой шуткой. Боги!

Невольно отшатываюсь.

Чрево Юноны! Боги!

Под капюшоном – полупрозрачная голова с прожилками. Биение сердца отдается по всему телу.

Призрак, которого я видел однажды, во время схватки с германцами. И вот он здесь, передо мной.

Я вытягиваю гладий из ножен. Легкий скрежет. Тусклый блеск железного клинка.

«Это мой меч. Я буду убивать им своих врагов».

Даже если эти враги – не совсем люди.

– Приветствую тебя, Гай Деметрий Целест, – говорит призрак. – Ты спрашивал про Атлантиду? Я могу рассказать.

Я молчу. Возможно, стоило бы сначала ударить, затем рассуждать, но…

Почему‑то мне кажется, что меч не причинит ему вреда.

– Откуда тебе знать? – спрашиваю я.

Стеклянный человек негромко смеется. Так, наверное, смеются боги…

Полупрозрачные зубы в полупрозрачном рту. Полупрозрачный язык.

…Боги, чтоб их, отвратительно смеются.

– Потому что я – из детей Посейдона, – говорит он.

– Как? – я не сразу понимаю.

– Вы называете нас… атлантами.

– Что?!

Океан покрыл развалины великой Атлантиды. Остались только сказания…

– Меня зовут Пасселаим. Я – один из последних атлантов.

Я молчу.

В воздухе кружится, вспыхивая в свете факелов, мелкая золотистая пыль.

* * *

– Это все не случайно, – говорит прозрачный. – Случайностей не бывает, Гай Деметрий Целест. Любая случайность – это результат выбора того или иного варианта.

Я смотрю на него, не мигая. Вдруг он исчезнет посреди белого дня? Испарится, как туман. Как испарился прозрачный человек, которого я видел во время грозы.

– Каждая фигурка имеет определенную силу. Орел – влияет на людей, заставляет верить, как самому себе, воодушевляет. Это предмет для правителя, полководца или мессии. Ящерка – или саламандра – дает бессмертие. Воробей…

– Возвращает мертвых, – говорю я хрипло.

Стеклянный человек улыбается и кивает – словно я маленький ребенок, который случайно сделал что‑то правильно. Смешно.

– Почти угадал.

Я представляю германца Стира – чудовище, отрывающее руки гладиаторам. Песок арены. Вопли толпы. Серебристая фигурка на широкой ладони, он мажет ее кровью убитых…

– Что делает Бык? – спрашиваю я.

– Бык? – похоже, мне удалось застать призрака врасплох. – Ты видел фигурку Быка? Где?!

– Это не ответ.

– Бык дает силу. И все. Когда‑то он был у Геракла… Геркулеса.

Безумие германца Стира. Безумие Геракла. Вот в чем дело.

– Силу и… безумие?

Прозрачный человек смотрит на меня. Поднимает брови.

– Что ж… Хорошая догадка, Гай Деметрий Целест. Ты прав. У каждого магического предмета есть то, что делает его не таким уж желанным приобретением.

– Колдовство?

– Скорее, побочное действие. Каждая фигурка забирает часть здоровья. Даже та, что дает бессмертие.

Не бывает дара богов без подвоха. Дар в любом случае несет с собой и проклятье.

– Зачем вам это?

– Мы хотим вернуть свою родину.

– Атлантиду?

Пауза. На мгновение мне показалось, что по губам прозрачного человека скользнула усмешка.

– Да… Атлантиду.

Он продолжает:

– Но для этого нам был нужен человек. Человек, который мог собрать воедино тысячи фигурок. Можешь называть его героем. Или мессией. Это неважно. Главное, что был тот, кто мог стать этим избранным…

До меня нескоро, но все же доходит.

– Мой брат?! Луций?

– Твой брат подавал большие надежды. Жаль, что он так распорядился предметом.

– Как?

Он не отвечает.

Как мой брат распорядился предметом? Умер с ним в руке?! Тоже мне, выбор.

– Ты, легат – не самый лучший хозяин для Воробья, – говорит прозрачный. – Он принесет тебе только горе. Поверь.

Может, стоило бы вернуть фигурку?

Правда? И как мне потом найти ответы?! Хороший вопрос.

Что было написано на столе в той таверне?

«Встань и уезжай

Ты не знаешь игру»

Верно. Я не знаю игру. Но я не собираюсь сдаваться.

– Я рискну, – говорю я.

Молчание.

– Что ж, – кивает прозрачный человек. – Это твой выбор.

* * *

Открываю глаза. В комнате клубится дым – резкий сладковатый запах тлеющей на углях травы. От копоти слезятся глаза и першит в горле.

Я резко сажусь.

Висок словно пронзает железная игла. Ох!

Фокусник смотрит на меня непроницаемым темным взглядом. Белки глаз у него синеватые.

– Что? – спрашиваю я. В голове звенит. Морщусь и потираю висок. Ощущение, что я с глубокого похмелья.

– Проклятье, – говорю я. – Я… что, заснул?

Фокусник, черный как помешательство, слегка улыбается.

– Так и есть. И, похоже, разговаривали с богами, легат.

Кха – кха. Я откашливаюсь. Во рту кисловатый привкус – как от вулканического пепла.

– Что это было?! Где прозра… – я замолкаю.

Я вижу человека в капюшоне. Он сидит спиной ко мне у жаровни. Значит, это был не сон?!

В два шага я оказываюсь рядом. Сдергиваю капюшон…

И застываю. Проклятье!

Человек поднимает голубые глаза. Глубокий шрам пересекает лицо от виска до челюсти. Светлые волосы, прямой нос. Ему лет двадцать пять. На щеке выжжено клеймо – беглец.

Он уродлив, да. Но он человек и раб, а не прозрачный… или полубог.

– Прости, – говорю я.

Лицо фокусника неподвижно, словно каменная маска.

– Прощайте, легат, – говорит он. – Может, еще встретимся. И удачи вам.

Я киваю.

Смешно.

Глава 4. Человек с серебряным лицом

Титан Прометей подарил людям огонь. И в каждом человеке есть частица этого дара – иначе бы у нас не было бессмертной души.

Так говорят.

Но одно все забывают…

Откуда Прометей взял огонь? Правильно. Позаимствовал у кузнеца Вулкана, обитающего в глубинах Эреба. В подземном мире…

В мире мертвых.

Какая ирония. В каждом из нас – без исключения! – горит огонь Преисподней. Отражаясь в черных водах болота Коцит. Да, за это надо выпить неразбавленного…

Каждый человек носит в себе частицу Ада.

* * *

«Эй, ты!» – удачное имя для домашнего раба. Никогда не забудешь.

– Господин, он здесь, – говорит Эйты.

– Хорошо.

Я откладываю стило и восковую табличку, встаю.

В атриуме палатки ждет невысокий кавалерист. При виде меня он выпрямляется. И тут я понимаю, насколько он худой. Скелет, кое‑как обтянутый кожей. Болезненно бледное лицо с желтизной, запавшие глаза.

Он вскидывает руку, чтобы отдать честь – и вдруг начинает кашлять. Пытается зажать рот ладонью. Бесполезно.

Кха – кха. И словно рвется что‑то внутри. И чем сильнее кавалерист пытается сдерживаться, тем хуже.

– Про… простите, легат, – говорит он наконец.

– Давно это у вас?

Кавалерист поднимает взгляд. С трудом выпрямляется.

– С похода Тиберия.

Всего два года? Великая Германия сожрала его здоровье и силу. Выпила его кровь. За это время от человека остались кожа, кости да боевые награды…

Грудь кавалериста увешана фалерами – за храбрость, за взятие чего‑то там, за осаду крепости и прочее.

Награды тяжелые. Это, видимо, чтобы его не унесло ветром.

Марк Скавр, декурион всадников Восемнадцатого легиона, четко салютует:

– Легат!

– Это ты нашел моего брата, декурион?

– Да, легат.

Я медлю, прежде чем задать следующий вопрос.

– С вами кто‑то был?

– Да, легат. Однорукий по имени Тиуториг. Этот гем был у нас проводником. Раньше он нам несколько раз помогал, и все проходило хорошо. Но на этот раз…

То есть… я закусываю губу. Проклятье!

Однорукий Тиуториг привел солдат к месту убийства. А это не мог быть другой однорукий?

По времени не совпадает. Потому что к моменту появления в деревне всадников Марка Скавра, мой брат и его люди были уже мертвы.

Проклятье, проклятье, про…

Я стучу по столу ладонью, потом соображаю, что делаю. Поднимаю голову.

– Когда вы нашли убитых, кровь была свежей?

Декурион кивает:

– Прошло всего пара часов, может, даже меньше.

– И убийцы могли находиться рядом, – говорю я медленно. – Интересно. Закололи всех римлян и…

– На вашем брате не было ран.

– Нет?

Этого я не знал.

– Мы нашли его в доме. Сидел с открытыми глазами, за столом. Он уже не дышал, легат. Но… – декурион запинается.

– Что «но»?

– Ну, он скорее выглядел спящим, чем мертвым.

Спящим? Интересно. Яд не очень сходится с моим представлением об одноруком. Этот гем скорее убьет собственными руками… вернее, рукой… чем возьмется за отраву. К тому же «яд» подразумевает знание о ядах. Что не так просто. Это уже Рим. Египет. Или, скажем, Парфия и дальше на восток. Там это дело любят. А тут люди простые… варвары.

– Яд?

Декурион пожимает плечами.

– Не знаю, легат. Я не очень в этом разбираюсь.

Я молчу. Думаю.

«Случайностей не бывает», сказал последний из атлантов. «Случай – это просто выбор того или иного варианта».

– Марк? – говорю я наконец. Поднимаю взгляд. Кавалерист переступает с ноги на ногу.

– Легат?

– Покажешь мне это место?

* * *

Небесный эфир, он же квинт эссенция – пятая стихия. Легчайший слой воздуха, в котором живут и которым дышат боги. Если задрать голову и посмотреть вверх, то его даже можно увидеть. Он голубого цвета. Он – целест. Небесный.

Его зовут так же, как меня. И как звали моего брата. Как нашего отца.

Семейное прозвище.

Означает высоту стремлений, чистоту помыслов, полет мысли… и что‑то еще.

А еще мы очень жестокие. По себе знаю.

* * *

Тит Волтумий, старший центурион Семнадцатого легиона. За сорок, круглая голова с сединой в висках. Жесткие черты лица, крупная челюсть. Насмешливые морщины в уголках глаз. Центурион идет, слегка прихрамывая. В какой‑то момент он оступается и едва заметно морщится. Тит Волтумий был ранен в ночном бою, когда наши пути пересеклись с шестью гемами. Меня тоже задели, но то была царапина. Рана Волтумия оказалась гораздо серьезнее…

Центурион берет себя в руки, подходит и салютует – четко и красиво. Как всегда.

Хромота почти незаметна. Если бы я не знал, то…

– Как твое бедро? – спрашиваю я.

Центурион кивает, щурится:

– Спасибо, легат. Уже могу танцевать.

Я хмыкаю.

– Конечно, конечно. Рад тебя видеть, Тит. И – давай выздоравливай. Ты мне нужен. – Я поворачиваюсь, чтобы идти.

– Легат?

– Что, Тит?

Глаза центуриона ярко – золотистые, как мед. Он наклоняет голову, смотрит на меня исподлобья.

– Вы, наконец, скажете, куда собираетесь? Или мне догадываться?

Я улыбаюсь. Мне сильно не хватало этого долбанутого на всю голову служаки…

– На танцы, центурион. На танцы.

* * *

Почему умер мой брат?

Я спрашиваю у богов – и напрасно жду ответа. Молчание. Тишина в эфире.

С тем же успехом я мог спросить, почему вольноотпущенники Августа убили моего отца. Или почему сделали это на моих глазах?

Кровавое пятно на белоснежной отцовской тоге…

Целест – означает небесный.

Огромное зеркало из черной бронзы, доставшееся мне в наследство от брата, высится посреди палатки. Оно такое старое, что, вероятно, перешло к Луцию от предыдущего легата.

Я внимательно разглядываю в отражении свой правый глаз. Оттягиваю веко.

Голубой. Нет, вы серьезно? А другой – я оттягиваю веко и внимательно его разглядываю – зеленый.

Я надеваю перевязь с мечом, поверх – солдатский пояс с широкой пряжкой. Сверху – шерстяной плащ. Застегиваю сагум фибулой на правом плече. Кинжал пугио – в ножнах на поясе. Кажется, все.

Нужно ехать. В этот раз я не совершу ошибки – как тогда, с распятым германцем. В этот раз со мной будет Тит Волтумий, старший центурион, гроза легионной «зелени»…

А также Марк Скавр и целая турма всадников.

Выхожу из палатки. Меня уже ожидают. Вереница солдат расположилась на Санктум Преториум – главной площади лагеря. Алые вексиллы колеблются от ветра.

– Все готово?

Декурион кивает. Они с Титом обмениваются приветствиями – как старые знакомые. Я сажусь верхом, натягиваю повод, жеребец переступает. Все, пора трогаться.

Центуриону подводят каурую кобылу.

– Проклятье, – говорит Тит. – Я так и думал, что тут какой‑то подвох…

Тит влезает на лошадь без особого удовольствия. С недоверием смотрит на ее загривок. Все‑таки он пехота, «мул», для него лошади – что‑то совсем чуждое. Я сжимаю коленями бока жеребца.

– Поехали!

* * *

Спустя несколько часов, когда солнце начинает клониться к горизонту, мы прибываем на место.

– Легат, – декурион придерживает коня. Тот со злостью грызет удила. – Вот она, та деревня.

Я киваю. Спешиваюсь – ноги болят так, что я еле могу идти – и веду коня в поводу. От покосившегося частокола и заброшенных амбаров ложатся на дорогу вытянутые, угловатые, изломанные тени. Вечер. Лучи солнца пробиваются сквозь листву, все залито красноватым светом – словно это вода с растворенной в ней кровью. Негромко стучат копыта.

Заброшенная деревня. Место, где люди больше не живут.

Владение мертвых.

Туман скапливается в низинах. Сквозь прозрачную белесую пелену медленно прорастают стволы сосен.

Деревня – это правильный круг, огороженный частоколом. В центре огромный бревенчатый дом. Обычное дело для местных деревень, объясняет декурион. Марк – разведчик, поэтому знает о германцах больше, чем они сами.

Мы объезжаем дом по широкой дуге.

– Здесь мы их похоронили, – говорит кавалерист.

Ветер усиливается. Шелест листьев над головой становится тревожным. Словно предупреждает меня:

«Остановись, Гай. Ты еще можешь остановиться».

Перед моим лицом пролетает, кувыркаясь, желтый лист. Я поднимаю глаза – над общей могилой «мулов» Семнадцатого легиона, убитых здесь два месяца назад, шумят буки и ясень. Далекие сосны скрипят тоскливо. Жалуются на забвение.

Красно – желтый слой опавших листьев покрывает землю…

Скоро осень. Она уже здесь.

Я говорю:

– Центурион, вы со мной. Остальные – с декурионом. Марк? Выставьте посты и ждите приказа.

Декурион кивает. Он маленький и очень худой, и забавно смотрится на крупном испанском жеребце. Тот косит на меня лиловым глазом и дергает ушами.

Лошадям в деревне не очень нравится. Я их понимаю. Когда мы с центурионом остаемся одни, я говорю:

– Тит.

– Да, легат. – Центурион ждет. Конная поездка нелегко далась ему, лоб блестит в испарине.

Я говорю:

– Прикажи всадникам принести лопаты. Земля, похоже, затвердела.

Он медлит:

– Легат?

– Что, Тит?

Центурион смотрит на меня. Щурится.

– Хочу напомнить. В прошлый раз мы снимали с креста распятого человека…

– Верно, центурион. Так и было.

– Потом вы оживляли его.

– Да, но…

– Мне это не очень понравилось.

– Я понимаю, – говорю я медленно. Тит Волтумий – единственный, кто знает о моей фигурке. Не считая фокусника и прозрачного атланта.

– Вернее, совсем не понравилось. Скажу, чтобы не было никаких сомнений, легат. Мне – не понравилось.

Молчание. Где‑то вдалеке кричит ночная птица. Проклятая сова. Совы – это к несчастью.

– Никаких сомнений, Тит. Я понял. Что ты хочешь этим сказать?

Тит Волтумий поднимает взгляд. Ухмыляется. Вокруг глаз – насмешливые морщины. В медового цвета глазах отражается закат.

– Что я хочу сказать, легат? Я хочу сказать: откапывать мертвецов мне понравится еще меньше…

* * *

Но мы это делаем.

Мы втыкаем лопаты в землю, наши лица закрыты тряпками. Перемазавшись как последние рабы, снимаем верхний слой. Отшатываемся от запаха. Снова копаем. Наконец, вытаскиваем одно из тел. На нем еще сохранился саван. Этот мертвец выглядит более – менее целым. Он напоминает скорее не человека, а личинку гигантского жука.

– Внутрь, там нас не будет слышно, – говорю я. В мертвой, жутковатой тишине мы волоком затаскиваем тело в дом. Выходим отдышаться.

От сладковатой вони мертвечины кружится голова.

– Теперь иди, Тит, – говорю я. – Дальше я сам.

Центурион медлит.

По римским поверьям, касаться вещей и одежды мертвеца – значит, подставить себя под удар богов. Проклятье еще никто не отменял. Так что Титу нужно найти жреца и очиститься.

Мне проще. Я в богов не верю.

– Ступайте, центурион. Это приказ.

Он нехотя салютует.

Я достаю фигурку Воробья.

Металл холоден под пальцами.

«Мертвых нельзя вернуть», – вспоминаю я… и сжимаю фигурку в кулаке. До боли. Ее края врезаются в пальцы.

Но иногда – все‑таки можно.

* * *

Мертвец лежит передо мной. Он мало похож на человека – после двух месяцев, проведенных в земле. Гниль. Смрад. Белые черви. Я зажимаю нос платком, но помогает плохо.

Интересно, сможет ли он вообще говорить?

Но у меня нет выбора. Я слишком далеко зашел, чтобы отступать.

Слушайте, боги, в которых я не верю!

Слушайте, люди, которые не верят в меня!

Я, поклявшийся больше не возвращать мертвых, собираюсь нарушить свою клятву. Радуйтесь!

Я держу фигурку Воробья на ладони. Затем сжимаю пальцы с такой силой, что белеют костяшки. Больно.

Я хочу верить.

«Ты многого не знать, римлянин».

Но я узнаю.

«Вернись», мысленно приказываю я.

Вспышка. Знакомая дрожь – словно все волоски на теле разом встали дыбом…

Словно меня пронзила молния. Я моргаю. Я не знаю, с чем это сравнить…

Это чудо.

Я выдыхаю сквозь зубы. Получилось.

– Ну же, – говорю я негромко. – Ответь мне, солдат.

Долгое мгновение ничего не происходит.

Затем полусгнившие челюсти вдруг размыкаются…

– Кха, кха!

Мертвый легионер кашляет. Куски гнилой плоти вылетают изо рта, я отшатываюсь. Проклятая вонь! Едва сдерживаю дурноту. Держаться, держаться… терпеть, легат!

– Кто ты? – говорю я.

Легионер открывает мертвые глаза, моргает. Мертвая грудь поднимается. Мертвые губы шевелятся. Я нехотя склоняюсь к нему:

– Отвечай, солдат! Ну же! Кто ты?

– Я… я – я… арматура, – это больше похоже на шипение.

«Арматура» – опытный легионер. У него все получается, он знает службу, владеет дротиком, мечом и щитом, может построить лагерь на пустом месте, подвести подкоп под стену и жевать овес вперемешку с прошлогодней травой. Солдаты «арматуры» – это основа легиона.

– Сенат и народ Рима, солдат, – говорю я. – Как тебя зовут?

– К – ке… зо О – о… имий.

Кезон Опимий. Получилось.

Мертвец вернулся.

* * *

Дом построен из сосновых бревен – если бы не вонь мертвечины, я бы почувствовал запах смолы. В дальнем конце светится дверной проем. Через узкие окошки под самым потолком падает свет, пыльными лучами прорезает сумрак.

И он действительно длинный, этот дом.

Раньше пространство было разделено занавесками на каморки для отдельных семей, но после убийства легионеров дом пустует. Похоже, его даже успели разграбить…

Грязные полотна тут и там лежат на полу или свисают со стен. В этом есть нечто жутковатое.

Огромный деревянный стол стоит под углом к стене. На нем сохранились глиняные тарелки с засохшими до камня остатками еды. Словно хозяева когда‑нибудь вернутся…

Никогда.

Мертвец хрипит и шевелится.

Я встаю, делаю глубокий вдох ртом и опускаюсь на корточки – словно ныряльщик за раковинами. Я должен задать вопрос – и получить ответ. Другими словами, мне нужен жемчуг…

– Гай Деметрий Целест.

Невольно вздрагиваю. Голос раздается в заброшенном доме. Низкий и слегка рокочущий. Дом эхом отражает этот низкий голос – так, что начинает гудеть весь, целиком. Вся эта громадина.

– Легат Семнадцатого. Какая неожиданная встреча.

И это говорит не мертвец.

Я поднимаю голову. Ну, наконец‑то…

Встаю. В дальнем конце дома, рядом с дверным проемом, стоит человек. В следующий момент я чувствую разочарование – у пришельца две руки. Проклятье!

Я ждал однорукого. А появился этот.

Он высокий. Широкоплечий.

На лице – маска. Тускло блестит серебро. Я поднимаю брови. Забавно. Похоже, это маска римского всадника. Такие используются на учениях, чтобы защитить лицо от удара копьем. В бою – очень редко. Гладкое лицо без возраста, изогнутые брови…

Человек в маске опасен.

Он настолько опасен, что у меня бежит озноб по затылку. Он словно сгусток чудовищной силы и власти.

– Я слушаю, – говорю я. – Только побыстрее. Я занят.

Человек делает шаг, медленно поднимает длинный меч. Это кавалерийская спата. Отличный клинок.

Хорошо.

Он мягко идет по дому. Ко мне. В определенный момент человек в серебряной маске сдвигается вправо, чтобы солнечный свет был у него за спиной. По клинку бегут отсветы…

Я щурюсь, моргаю.

Хитро. Из‑за проклятого солнца я почти слеп. Человек шагает ко мне черным истончившимся силуэтом в ореоле желтого света. «Серебряная маска» тонет в нем и все равно идет.

Я слышу скрип деревянного пола. Ближе, ближе…

Мягкие сапоги. Он ступает почти беззвучно – словно плывет в потоке света.

Меч плывет вместе с ним.

Что ж… Я выпрямляюсь. Приятно иногда встретиться с противником, который от тебя не бегает.

«Идущие на смерть приветствуют тебя!»

Я кладу ладонь на рукоять гладия. Лишь бы он не подвел. Спата длиннее на ладонь и выкована из отличного железа. И спата, в отличие от гладия, не гнется при ударах…

Человек в серебряной маске неторопливо шагает.

Он рослый и крепкий. И при этом – мягкий, точно кошка. Я отмечаю его обманчиво расслабленные движения. Человек держит спату острием к земле – и приближается.

– Зря ты пришел сюда, – голос из‑под маски искажен.

Я выпрямляюсь. Хо – ро – шо.

– Наконец‑то, хоть кому‑то не наплевать на смерть моего брата, – говорю я. С тихим скрежетом гладий покидает ножны. – Это мой меч. Я буду убивать им своих врагов.

* * *

Мы стоим друг напротив друга – я и человек в серебряной маске.

– Может, сдашься? – предлагаю я. – Обещаю честный суд. Почти.

– Нет, – человек качает головой. Серебряная маска разбрасывает отсветы по стенам. – Я пришел сюда не за этим. Я пришел поговорить…

– Хватит болтовни! – я делаю шаг.

Мы сходимся.

Клинки со скрежетом ударяются. Еще раз. И еще.

Через несколько мгновений я понимаю, что он мне не соперник.

Серебряная маска – неплохой боец. Сильный, гибкий, с хорошей скоростью… длинные руки и высокий рост тоже помогают.

Но у него нет таланта. Он не может импровизировать. Он действует от головы…

И поэтому проиграет. Потому что я умею думать всем телом. Я перехожу в контратаку и увеличиваю темп. Раз, раз, раз – два. Клинки звенят.

Странного убийцу избрали для меня. Могли не пожалеть денег и выбрать лучшего…

Мда. Стиль боя у него до странности знакомый. Похоже, его тоже обучали гладиаторы.

– Подожди! Я пришел… по… поговорить… – человек в серебряной маске уже не может перевести дыхание. Его голос вот – вот сорвется.

– Сдавайся, и поговорим, – я мягко шагаю к нему. Чуть смещаюсь вправо, отвожу руку в сторону. Он зря надел маску. Защита – это хорошо, но прорези ограничивают боковое зрение.

В следующее мгновение я бью справа, почти без замаха. Острие гладия чиркает по серебру маски, оставляя след. Искры. Человек отшатывается. В прорезях маски я вижу его глаза. В них – нарастающее отчаяние.

– Выслушай меня! – у него легкий варварский акцент. Впрочем, это ни о чем не говорит. У половины римлян в Германии такой выговор.

– Сейчас я тебя убью. А потом побеседуем, – я поднимаю гладий.

Зря, что ли, я сегодня собирался оживлять мертвых?!

Этот будет посвежее. Точно.

– Это мой меч, – говорю я. – Мой меч – это мой брат.

Человек в серебряной маске вздрагивает.

Молитва меча пугающе звучит в огромном пустом доме. Я даже себя немного пугаю. Человек в маске выдыхает…

Звяк! Я отбиваю в последний момент. Спата отлетает в сторону – он швырнул ее в меня – и с грохотом ударяется о стену. Падает и звенит.

Я поворачиваю голову, еще не веря, что меня чуть не провели. Сукин сын. Сжимаю гладий…

И тогда человек начинает убегать.

* * *

Похоже, у него длинные ноги. И много отчаяния. Потому что он умудряется прилично от меня оторваться.

Я бегу за ним. Передо мной качается длинный коридор… брошенный стул… полотнище с дырой… порог… крыльцо… Вот он!

У крыльца привязана гнедая лошадь. Проклятье!

Беглец легко, с полпрыжка вскакивает на лошадь, бьет ее пятками. Вперед. Я еще успею догнать…

Вперед!

Выбегаю на крыльцо, прыгаю с высоты помоста. Свист воздуха в ушах…

И промах. Удар. Проклятье, едва не сломал ноги! Я перекатываюсь через голову, вскакиваю. Пятки гудят… не спать! Не спать, Гай. Вперед!

– МАРК, КО МНЕ! – кричу я. – Быстрее! Марк!!

Всадник вылетает из‑за угла, осаживает коня. Декурион Марк смотрит на меня сверху.

– Туда! – я показываю. – За ним!

Декурион мгновение глядит на меня, затем – на беглеца, толкает жеребца пятками, конь делает прыжок… И идет боком. Вот скотина!! Нашел время показывать характер!

Кажется, целую вечность ничего не происходит – а человек в серебряной маске продолжает убегать. Я вижу его спину… гнедой круп его лошади… Уйдет! Проклятье, точно уйдет!

– Марк! Ну же! Быстрее!

Всхрап.

Затем – жеребец декуриона срывается с места. Оскаленные зубы проплывают в двух шагах от меня. Меня едва не сбивает мощной воздушной волной.

Клочья пены срываются вниз, летят на землю. Мышцы перекатываются под коричневой шкурой, из‑под копыт взлетают комья грязи…

Удар!

Проклятый декурион. Этот его Сомик бешено красив.

И забросал, сволочь, меня грязью с головы до ног.

* * *

Я останавливаюсь и едва не кричу от ярости. Ушел! Сукин сын!

– Легат, – центурион, прихрамывая, спешит ко мне.

– Тит, человек в маске… Ты видел его?

– Да, легат.

Я пытаюсь успокоиться.

– Тит, он… этот человек. Кто это был, по – твоему?

Тит некоторое время молчит, лоб рассечен морщинами. Думает.

– Наверное, варвар. Кто‑то из них, кто хорошо с нами сжился и перенял наши привычки.

Не уверен. Не может варвар так перенять наши привычки! Клянусь, по речи, по жестам, даже по манере драться – это точно был римлянин.

– Что еще, Тит?

Центурион трет бровь.

– Хмм. Ну, на мой пехотный взгляд он смотрелся в седле отлично. Почти как германец.

– Маска римского всадника, Тит. Ты заметил?

– Ага. – Центурион медлит, потом говорит: – Думаете, это был один из наших?

Предатель? Не слишком хороший вариант. Кстати…

Я оглядываюсь.

– А где Марк? Где наш собственный кавалерист?

Лицо центуриона в глубокой тени.

– Не знаю.

* * *

Всадники отправляются на поиски, Тит стоит на часах, я возвращаюсь в дом.

Человек в серебряной маске сбежал. Но у меня остался мой мертвец. Я вспоминаю разрытую могилу за домом… Целая декурия моих мертвецов!

Я говорю:

– Кто это был? Скажи, с кем встречался мой брат?

Он шепчет имя. Я наклоняюсь ближе, чтобы разобрать.

– Что? – говорю я. – Не может быть… Что?!

– Это… правда, – хрипит мертвец и замирает. Перекошенная восковая маска вместо лица. Рот открыт. Желтый оскал.

Вонь гниющей истины.

Я стискиваю зубы.

Вонь истины – на редкость омерзительна.

* * *

Я сижу на бревне и смотрю на заходящее солнце. За спиной – шелест листьев. Шаги.

– Тит? Это ты?

– Я, легат.

Некоторое время мы молчим. Смотрим, как солнце прячется в переплетение ветвей. Кроваво – красный закат.

– Слушаешь, Тит?

– Да, легат.

– Почему я никогда не могу остановиться вовремя? А? – я стискиваю зубы. Затем перевожу дыхание: – Как сказал один умный человек: если слишком близко смотреть даже на самые прекрасные вещи, они покажутся тебе отвратительными.

– Легат? Мертвец назвал вам имя?

Я дергаю щекой.

– Кое‑что кажется мне отвратительным. Нормально, Тит.

– То имя, что вы узнали… – центурион медлит. – Оно что‑то меняет?

Молчание. Я слышу, как в темном лесу стрекочут кузнечики.

«Смотри, Гай. Кузнечик».

– Легат?

Все будет хорошо – даже если не будет.

– Ничего не меняет, Тит. Убийца должен быть наказан. – Я поднимаю голову: – Как ты обычно говоришь, Тит? Сложное сделать – простым?

Старший центурион медленно кивает.

Я усмехаюсь. Смешно. Сложное сделать…

– Легат? – говорит центурион.

– Эх, Тит. Как все запуталось…

– Гай, – он впервые называет меня по имени.

Я поворачиваюсь. Центурион смотрит на меня в упор, глаза светятся медным огнем.

– Да, Тит?

– Иногда я говорю и другое.

– Правда? Что именно?

– Я говорю: парни, давайте просто пойдем и убьем этих гадов.

Тит Волтумий, старший центурион. Первый манипул второй когорты. Вот она – воплощенная мудрость. Зачем нужны философы, когда у нас есть такие центурионы? А?

Если бы это действительно было так просто…

Я оглядываюсь:

– И где же все‑таки Марк?

* * *

Проклятье!

В следующее мгновение Марк вылетел из седла. Перекувыркнулся через голову и грохнулся плашмя…

БУХ.

Удар о землю оказался настолько силен, что в первый момент декурион лишился дыхания. Твою ж мать… как больно‑то.

Веревка была натянута на уровне груди верхового человека. Как раз на повороте тропы, чтобы тот, кто знает, пригнулся, а кто не знает…

Человек на гнедой лошади пригнулся, а Марк – не знал.

Сам виноват.

Мир закружился, небо с землей скрутились в узел. Боги!

Во рту – боль. Кислое. Отлично. Кажется, я прикусил язык, подумал декурион и на несколько мгновений провалился в темноту.

Марк пришел в себя. Все вокруг кружилось. Хотелось кашлять.

Перед глазами оказались чьи‑то ноги в мягких кавалерийских сапогах со шнуровкой.

– Эй, разведка! – голос над головой насмешливо вибрирует. Легкий акцент выдает варвара. – Это что, опять ты?

Марк выплюнул землю и траву. Еще раз. Привкус крови. Перед глазами плыли черные точки. Много. Сквозь их мельтешение Марк разглядел однорукого германца. Тиуториг! Ах, ты, сволочь!

Декурион медленно, стараясь делать это незаметно, протянул руку к поясу. Пальцы нащупали выпуклость рукояти. Она прохладная и надежная.

– Не надо, – мягко произнес однорукий. Ярко – голубые глаза, не мигая, смотрели на Марка. И не прочитать по ним – ничего. Словно они из стекла.

– Я бы этого не делал, разведка, – Тиуториг усмехнулся. – А то, чего бы не делал я, тебе, разведка, точно делать не стоит.

Латынь у однорукого отличная. А в прошлый раз он притворялся, что не понимает и половины слов. Сволочь германская.

Гем склонился над всадником.

– Держись, братишка. Твое подкрепление уже рядом.

Марк застонал, потянул рукоять спаты. Бесполезно.

Невдалеке заржал жеребец. Предатель, подумал Марк. Сомик фыркнул, словно услышал. Жеребец потянулся мягкими губами и сорвал листик.

«Ничего, я встану». Декурион сжал зубы. И начал подниматься, ломая сопротивление больного тела.

Приглушенный топот копыт. Мои ребята уже недалеко.

Рывком он дотянулся до кинжала, пальцы сомкнулись на рукояти. Быстрее! Декурион рванул клинок из ножен. В следующее мгновение беловолосый гем с легкостью блокировал отчаянный выпад Марка. Пугио вырвался из ладони и улетел в траву.

Голубые глаза. Ярость.

Гем размахнулся. Приближающийся кулак. Да что ж такое! Марк успел закрыть лицо локтями…

Удар.

* * *

Я осматриваю трофейную спату. Хороший клинок. Гладий после боя весь в зазубринах, а этой спате – хоть бы что. Ни царапины.