Текст книги "Питер"

Автор книги: Шимун Врочек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– И еще, – сказал Иван.

– Да?

– Ваш Фронтир по-нашему: Межлинейник.

* * *

К станции двинулись под утро, когда бордюрщики смотрели последний сон. «Час быка» назвал это время Водяник. «Время, когда скот ложится на землю». Час монтеров, когда темные силы особенно сильны. В сильном тумане, образовавшемся от дымовых шашек, не зажигая света, на ощупь двинулись группы Шакилова и Зониса, мелкого въедливого еврея, способного убить ребром ладони одного человека, а пространными речами задолбать всех остальных. И это почти не шутка.

Группу Ивана, усиленную бойцами с «Невского», поставили в штурмовой отряд. Если вдруг у диверсионных групп не получится бесшумно снять часовых и открыть дорогу наступающим силам Альянса, в бой пойдут именно они.

В темноте пойдем, как гнильщики. Ивана передернуло. Его маленькому отряду выдали по две гранаты на бойца, всего десять, одиннадцатая запасная, у Ивана. Вообще, оптимальная пехотная группа для действий в узких помещениях – четыре человека, но выбирать не приходится. Наблюдателя из адмиральцев ему всучили почти насильно, и не хотел ведь брать – заставили.

Так, еще раз проверим. Иван потрогал пальцами холодный металлический корпус гранаты. Шоковая – из омоновских запасов, боевые-то в городе дефицит. Но так даже лучше. В придачу Ивану выдали сигнальную ракетницу и десяток патронов к ней. Завалить гранатами. Ослепить ракетами. Оглушить. Сбить с толку. Взять станцию нахрапом, с бою. И плевать на потери…

Иван вглядывался в темноту до боли в глазах. Ни проблеска. Время тянулось медленно.

Рядом с ноги на ногу переступал Колян с Адмиралтейской. Фанат, как его прозвали за страсть к восточным единоборствам. Ему не терпелось вступить в бой.

Сегодня, подумал Иван, вглядываясь в темноту. Дымный воздух создаст пелену, сквозь которую защитники станции не увидят нападающих… будем надеяться. В животе образовалась сосущая пустота, словно падаешь в огромную яму. Сегодня все решиться. Если соединенным силам альянса удастся захватить Маяк, то Площадь Восстания взять будет уже проще. Маяковская – станция крепость. Как и Василеостровская.

Иван вздохнул. Почему-то вспомнилось выражение Таниного лица, когда он сказал: извини, война. Мне придется уйти. На время, но придется.

Недоумение. Не потому что он уходит, а потому что: как это? На одной чаше весов – и война и счастье? У женщин свои критерии счастья. Мы, мужчины, не так привязаны к формальным символам. Что для нас кольцо на пальце? Мы и так знаем, когда женщина наша. Или не наша. И кольцо тут ни при чем. Это чисто женские штучки. Женщины! Пока не скажут «можно», счастливой быть нельзя.

Рядом звякнул металл. Ивану захотело подойти и отвесить виновнику хорошего пинка. Придурок, блин. Тоннель простреливаемый, наверняка бордюрщики, если они такие параноики, как о них говорят, заранее пристреляли пулеметы, чтобы бить вслепую. Я бы так и сделал. Или их уже нет в живых, этих часовых? Но где же тогда Шакил?

И где сигнал к началу атаки?

Ладони вспотели, Иван вытер их о куртку. Планы никогда не выполняются от и до. Всегда кто-нибудь что-нибудь обязательно напутает.

Только бы получилось. Только бы…

Вокруг станции сложная обвязка туннелей, множество санузлов, коллекторов, вентоннелей, сбоек и развязок. Черт ногу сломит на этой станции. А им здесь воевать.

Иван посмотрел на часы. В темноте обозначения едва заметно светятся зеленым, он взял часы в том магазине на 5-ой линии. Хорошей механике, хорошему механизму что сделается? Завел и отлично. Поэтому когда Мемов сказал «сверим часы», Иван их сверил. Сейчас четыре тридцать две утра.

Так, Шакилов ушел двадцать минут назад. Вечность.

Но сигнала все нет.

Что делать?

– Пора? – шепот рядом. – Командир, пора?

Ивану хочется дать пинка еще сильнее.

– Тихо, – сказал он одними губами. – Молчать.

Гермозатвор (он же гермоворота) – совершенно необходимая штука при угрозе затопления метро. Огромная металлическая дверь, квадратная, толщиной с полметра, такие стоят в перегонных тоннелях и на выходах к эскалаторам. На каждый тоннель по две-четыре гермодвери.

Механизмы автоматического закрытия уже не работают, зато там есть ручной привод. С помощью специального ключа и ручки можно запереть такую дверь примерно за восемь-десять минут. По нормативу минут за пять.

То есть, если бордюрщики очухаются и сумеют продержаться достаточно долго, чтобы закрыть гермодверь на выходе из тоннелей (метров двадцать от торца платформы), и гермодверь в переходе от Маяка к Восстанию, то война ими, считай, выиграна.

Потому что с этим ничего не поделаешь. Разве что взрывать? Но кто в здравом уме будет взрывать гермозатвор? Иван покачал головой. А кто в здравом уме будет похищать генератор и убивать несчастного Ефиминюка?

Проклятые уроды. Торчишь тут с вами.

Напряжение стало твердым, как стекло. Не ровен час, порежешься. Иван зажмурил глаза, давая им отдохнуть, снова открыл. Его штурмовая группа ждала команды. Водяник, когда они уходили со станции, назвал их гренадерами Петра Великого. Сам профессор сейчас в отряде основных сил. Бегает он плохо, а быстрым разумом покарать бордюрщиков не сумеет – они раньше пристрелят его, чем выслушают.

Иван хмыкнул. Вспомнилось вдруг лицо Косолапого, его прорезанная в темноте прощальная улыбка.

Вот, блин. Не вовремя.

* * *

Иван вздрогнул. Сигнал!

В следующее мгновение он побежал вперед с калашом наперевес.

– Приготовить гранаты! – приказал на бегу. Нестройное буханье сапог напомнило о том, что людей у него не так уж много. Иван слышал рядом хриплое надсадное дыхание. Адмиралец Колян бежал, дыша, как загнанный. Вооружен он был карабином СКС под патрон «пятерку», охотничий вариант, полуавтомат, весело стрелять. Неплохое оружие. Только вот доверия этому адмиральцу никакого.

Лишь бы все не испортил.

Иван сжал зубы. Впереди мелькнуло, вспышка, зазвучали выстрелы. Душераздирающий крик. Иван прибавил хода, подгоняя остальных.

– Ур-р-ра-аа! – чего уж тут скрывать.

С налету проскочили через блокпост, пробежали по мешкам с песком. За ним – несколько тел в серой форме, лежащих на рельсах. Бордюрщики, ясно. Мертвые. Еще бы. Иван краем глаза заметил еще одного, тот сидел, прислонившись к стене тоннеля. Горло у бордюрщика было рассечено, грудь залита темным. Из безвольной руки выпала белая кружка.

Вперед!

Второй блокпост. Здесь трупов еще больше. Впереди – вопли ярости и выстрелы.

Дымная пелена. Запах горелой пластмассы.

Они вырвались на платформу. Ярко! От обилия света голова закружилась. Пожилой человек в оранжевом пуховике выскочил навстречу, совершенно ошалевший. В руках вертикалка. Иван выстрелил в него – пум! Промазал. Выстрелил еще раз. Пум. И все.

Уже подбегая, увидел, как тот начинает заваливаться. Лицо растерянное.

Перед наступлением они надели пластиковые бутылки на стволы винтовок и автоматов. Бутылки набили стекловатой. Самодельные глушители. Тем не менее, неплохо работают. Шакилов подсказал, он известный знаток оружия.

Оранжевый упал. Иван перескочил через тело, навстречу диггеру бежали трое в серой форме МЧС – древней, как само метро. Выстрел. Пуля взвизгнула, отскочив от гранита. Искры. Иван в прыжке перекатился к кроваво-красной стене. Плавным движением – раз! – оказался за выступом. Очень удобная станция. За каждым выступом можно спрятать по стрелку. Ну, не спать. Иван опустил руку к ремню. Рванул с пояса холодный железный шар. Кольцо, рычаг, раз – два!

– Закрыть глаза! – орет Иван.

Полетела.

Граната. Иван садится на пол и затыкает пальцами уши. Глаза закрыты. БУМММ. Вспышка видна даже сквозь сомкнутые веки. Иван открывает глаза, вскакивает…

– Вперед!

Он добегает до спуска в подземный переход. Тот обложен мешками с песком. Видит, как из щели между мешками высовывается дуло автомата…

– Ложись! – кричит Иван.

Очередь бьет в бегущего первым Коляна, срезает его начисто. Иван успевает упасть на пол и перекатится в сторону.

Нащупывает на поясе вторую гранату. Так, кольцо, рычаг…

– Глаза!! – орет Иван и бросает.

БДУМММ. Сквозь ладони просвечивает красным, свет достигает задней стенки черепа и отскакивает. Перед глазами – цветные пятна.

Иван, лежа, поднимает «ублюдка» к плечу. Почти беззвучные в таком шуме выстрелы. «Ублюдок» долбится прикладом в плечо. Попал, нет? Иван не знает. Вперед, не задерживаться.

– Урррааа! – орут рядом. На светлом граните платформы чернеют тела. Грохот выстрелов оглушает.

Иван пробегает мимо упавшего адмиральца (похоже, конец Коляну), прыгает к баррикаде вокруг спуска в переход, она высотой по пояс человеку, переползает вдоль стены мешков, пригнувшись, почти на четвереньках. Поднимает автомат над головой и стреляет за стену вслепую. Рикошет по граниту. Стон. Неужели попал?! Иван отползает назад, резко выглядет за баррикаду. Неподвижное тело. Хорошо. Иван рывком переваливается через стену. Зацепившись, падает грудью на мешки с песком. Твою мать. Дикое ощущение, что штурмуешь собственную станцию, Василеостровскую. Вперед, не думать – он вскакивает…

И оказывается лицом к лицу с человеком в помятой серой форме, выскочившим из перехода.

Рыжие волосы, пористая бледная кожа.

Бордюрщик поднимает голову, мгновение смотрит на Ивана. Светлые глаза его расширяются… Иван вскидывает автомат к плечу. Щелк. Патроны кончились. Иван нажимает на спусковой крючок еще раз, словно патроны вот-вот появятся. Палец сводит от напряжения. Бордюрщик начинает поднимать оружие. Иван прыгает к нему, бьет в нос автоматом – плашмя, как держал. Н-на! Лязг зубов. Бордюрщик отлетает назад, задирая подбородок… Миг. Смотрит на Ивана. Открывает рот, словно собирается что-то сказать. Из носа у него вырывается темная струйка. Рыжий бордюрщик моргает. Удивление. Иван поворачивает «ублюдка» и бьет еще раз. Н-на! Под пальцами мокрый металл. Н-на! Да падай же! Бордюрщик, наконец, падает.

Стоя над поверженным врагом, Иван оглядывается.

КРАСНОЕ.

Белое лицо Маяковского на кровавой стене – чудовищное, огромное – качается перед глазами Ивана. Кажется, что оно проступает сквозь слой крови.

Полстанции заволокло дымом. Ревет пожарная сирена. И света – сколько все-таки здесь света!

Очередь бьет в проем снизу, из подземного перехода. С визгом рикошетят пули, выбивая из стен куски кроваво-красной смальты. Одна из пуль попадает в световой карниз, тук, с громким хлопком взрывается лампа. Меньше света. Иван пригибается. В сверкающем облаке осколков и дымки, Иван видит (вот же фигня) силуэт бегущего тигра. Дергает головой. Моргает. Не сейчас. Мимо бегут люди в камуфляже. Иван дергается было… выдыхает. Это свои.

Резкая вонь пороха и ржавый запах крови. Дым.

КРАСНОЕ.

* * *

Из дыма, заполнившего станцию, выходит Шакилов, морщится, держится за щеку. Лицо у него залито кровью, левая сторона – один громадный синяк.

– Что с тобой? – спрашивает Иван. Шакилов морщиться, сплевывает кровью.

– Да, поскользнулся, – говорит он. – Упал мордой прямо в ступеньки. Все поразбивал. Видишь, – он обнажает зубы в улыбке. Двух или трех передних нет. Еще парочка стоит криво. Розовые от крови. – Ну, как, смешно?

– Еще бы, – говорит Иван. – А что со станцией?

Шакилов поднимает руку. Взявшись пальцами, расшатывает и выдергивает зуб – лицо перекашивается от боли, багровеет от усилий. Р-раз.

Он бросает зуб на пол. Сплевывает – сгусток крови алеет на светлом мраморе пола. Белый зуб, точно кусок пластмассы…

– Фсе, – говорит Шакилов. – Маяк наша. Блин.

Поднимает руку и начинает расшатывать следующий зуб.

– А Восстания? – спрашивает Иван. – Удалось прорваться?

Шакилов молча качает головой. Убирает руку, сплевывает красным. Его куртка запачкана кровью и чем-то серым – глиной, похоже. Он смешно двигает губами, языком проверяет зубы. Потом смотрит на Ивана с кровавой ухмылкой и говорит:

– Успели, сволочи. Это тебе не салаги какие-нибудь. Они там баррикаду устроили.

– На обоих выходах?

– Ага. – Шакилов морщится: – А ну их нах. Прикладом-то за что?

Глава 6
Химики

Похороны нужны для живых.

Иван смотрел, как укладывают тела на платформе – ровными рядами. Спохватился, стянул с головы шапочку. Волосы грязные и давно немытые. Ветерок, приходящий из тоннелей, непривычно холодил затылок.

Мортусы – в брезентовых плащах, в белых масках на лицах. У некоторых респираторы. Зловещие, как… как и положено служителям смерти, в общем-то. Иван смотрел. Мортусы заворачивали каждое тело отдельно в пленку, заделывали скотчем. Потом закрывали брезентом. Была в их неторопливых движениях особая сдержанность, даже чопорность.

Сегодня им предстояло много работы. Одних убитых на станции больше трех десятков.

И будут еще.

Иван слышал, что в заброшенной вентшахте у Проспекта Славы мортусы построили гигантскую печь-крематорий, чтобы сжигать трупы. Вывели подачу воздуха с поверхности, дымоход, само собой. Пятьдесят метров труба получилась. Тяга такая, рассказывал дядя Евпат, что рев пламени слышно за пару перегонов.

Но все равно это не настоящий крематорий, потому что кости не сгорают. Для этого нужна температура гораздо выше.

Поэтому в тоннельном тупике за станцией Проспект славы мортусы складывают обожженные, голые костяки один на другой. И теперь их там тысячи. Целый город скелетов.

А будет на тридцать с лишним больше.

– Приготовиться отдать последние почести, – глухо скомандовал главный мортус, когда все тела приготовили в последний путь. – Минута молчания в память о павших. Сейчас.

Иван склонил голову. Тишина расползлась по станции, поглощая отдельные очаги разговоров и шума.

Василеостровцы, адмиральцы, невские, с Гостинки, наемники – все стояли и молчали. Вот что по-настоящему объединяет людей, подумал Иван. Смерть.

Я хочу домой. Иван стоял, ветерок обдувал затылок и шею.

Я. Хочу. Домой.

– Минута закончилась, – сказал главный мортус. – Прощание закончено.

Иван надел шапку, посмотрел, как уходит в тоннель караван мортусов. Потом двинулся к своим.

Жрать охота, просто сил нет.

* * *

Над железной кружкой с толстыми стенками поднимался пар. Иван втянул его ноздрями – влажный, горячий – и поднес кружку к губам. Аккуратно отхлебнул, стараясь не обжечься. Кипяток, едва-едва, на самой границе чувствительности, отдавал сладостью. Стенки кружки не горячие, особая технология времен до Катастрофы – двойные, между ними вакуум, он не проводит тепло. Когда-то давно, когда еще был жив Косолапый, Иван нашел кружку в заброшенном супермаркете среди других полезных вещей. Складной топор. Термос защитного цвета. Оранжевые футболки.

Еще там был огромный глобус из желтого камня. Иван тогда провел пальцами по гладкому боку Земли. Названия городов, которых больше нет. Нью-Йорк, Мехико, Буэнос-Айрес, Сантьяго-де-Чили. Тверь, Бологое, Нижний Новгород. Москва. Магазин для путешественников, сказал Косолапый. Вернее, для тех, кто хочет почувствовать себя путешественником – сидя при этом дома.

Да, Москва…

Что-то не спешат москвичи на помощь к бордюрщикам, а? Иван хмыкнул. Еще бы.

После взятия Маяка прошло пять дней. Бордюрщики отбили все атаки Альянса и даже пытались контратаковать. Что они там орали в прошлый раз? Иван поморщился. «Царь Ахмет предлагает вам сдаться, питерцы! Тогда вас пощадят». Ага, держите карман шире. На самом деле – патовая ситуация. И еще чай, блин, закончился.

Иван отхлебнул еще, поставил кружку на пол. После трех дней боев команду отвели отдохнуть на Невский. Иван обмакнул галету в кружку, откусил кусок размокшей пластинки, начал жевать.

Кружка кипятка, крошечный кусок сахара и пара твердых, как мрамор, галет – главное солдатское лакомство.

А кому-то и этого не досталось. Иван снова вспомнил похоронную церемонию.

– Я нашел способ, – сказал Сазон.

Иван с усилием проглотил недожеванный кусок, повернулся к другу.

– Какой еще способ? – он даже не сразу сообразил, о чем Сазон говорит. В мыслях все еще было прощание с мертвыми – тела, обмотанные скотчем, минута молчания. Стаканы с сивухой, накрытые галетами. Иван хотел почесать лоб, но обнаружил, что в правой руке надкушенная галета. Почесал левой. – А! Ты про Площадь Восстания, что ли?

– Газовая атака, – сказал Сазонов.

– То есть?

– Смотри, Ван. Старые покрышки, например, подожжем. Поставим вентилятор помощнее, кинем провода до Гостинки – здесь короткий перегон, кабеля должно хватить. И вдуем им резинового дымка как следует. В одно интересное отверстие.

– У них же противогазы, – сказал Иван, еще не сообразив толком, что именно Сазон предлагает.

– Что, у всех?

Иван посмотрел на него почти с восхищением. Конечно, не у всех. Дай бог там десятка два противогазов на двести с лишним человек. Женщины, дети…

И тут до него наконец дошло.

Потравить газом. Вот черт.

– Ну ты и сволочь, Сазон, оказывается.

– Служу Приморскому Альянсу! – Сазонов поморщился. – Извини, Ван. Что-то я устал.

Иван кивнул. Все мы устали.

– Знаешь что, друг любезный, – сказал он. – Давай еще подумаем, а? – он услышал шаги, повернулся. – Гладыш, принес?

Пожилой диггер поставил корзину на пол. В ней лежали желтые теннисные мячики, старые, почерневшие от времени и потных ладоней. Кивнул. Плоское, изрезанное морщинами, как ножом, лицо Гладышева ничего не выражало. Скуку разве что.

– Ага.

– Спасибо, – сказал Иван, поднялся. – Ну, поехали. Стройся, мужики.

– Опять, что ли? – заворчал Пашка, нехотя поднимаясь.

– Не опять, а снова. Поехали! Солоха, тебе особое приглашение? Солоха!

– Иду, иду, – отложил книгу.

Тот читал полулежа, прислонившись спиной к своему рюкзаку. Маленькие очки без оправы были сдвинуты на самый кончик носа. Солоха высокий, слегка нескладный, с копной вьющихся русых волос. Он каждую свободную минуту проводил с книжкой, но предпочитал почему-то все книги с неудововаримыми названиями, вроде «Учение дона Хуана: путь знания индейцев яки». Сам бы Иван такое сроду читать не стал. Точнее, однажды он попробовал, но осилил всего пару страниц.

Хотя и не сказать, чтобы совсем не любил чтение.

Просто…

Слегка офигел от смысла жизни, выглядывающего со страниц и самоустранился.

А вот Солохе, видимо, нравилось.

– Готовы? – Иван оглядел диггеров. Лучше бы было увести команду подальше от шума и гама, но особого выбора нет. Впрочем, пусть привыкают работать в любых условиях. Пригодится. – Поехали! Встаньте, дети, встаньте в круг.

Сначала начали работу одним мячиком. Иван мягко перебросил мяч Пашке, пока желтый мячик летел, сказал «И». Пашка поймал, перекинул Гладышу, сказал «ИВ». Следующий должен сказать «ИВА» – и так, пока не составится имя «Иван». Потом следующее имя. Потом слова наоборот, от конца к началу. Потом мячиков становится два. Потом три. Этому упражнению научил их Косолапый. Развивает внимание, координацию и чувство партнера. У Косолапого вообще много было таких упражнений. «Зеркало», когда два диггера стоят друг против друга, один делает движения, другой повторяет – зеркалит. Вообще, чувство локтя, «держать партнера» затылком – едва ли не самое важное в навыках диггера.

– Сначала поймай взгляд того, кому бросаешь, – повторял Иван привычную формулу. – установи контакт – и тогда бросай. Мягко. С ощущением. Все для партнера.

Мячики летали от диггера к диггеру. Иван краем уха слышал голоса и смех окружающих – посмотреть на диггерскую тренировку собралась целая толпа. Какое-никакое, а развлечение.

Но сегодня тренировка как-то не задалась.

– Сазон! – окликнул его Иван, когда диггер в очередной раз уронил мячик. – Ты чего сегодня, спишь, что ли? А ну соберись.

В следующее мгновение Иван едва успел поймать мячик, брошенный с такой силой, что у диггера заныло запястье. Пальцы онемели.

– Блин!

В толпе засмеялись.

– Извини, Ван. – сказал Сазонов без особого раскаяния. – Что-то я… извини.

– Ладно, на сегодня хватит, – Иван помахал рукой. Пальцы все еще болели. – Гладыш, собери мячики. Все ребята, шоу закончено! – В толпе разочарованно вздохнули. Пока Гладышев собирал мячики, Иван повернулся к другу. – Сазон, у тебя все нормально? Ты какой-то рассеянный.

– Ван, ты на себя посмотри. Ты бы хоть рожу выскоблил, что ли, – Сазонов усмехнулся криво, повернулся и пошел. Бежевый плащ светился в полутьме станции.

Куда он каждый день ходит? – подумал Иван. Девушку он себе на Гостинке завел, что ли? И рассеянный к тому же…

Проводив друга взглядом, Иван провел ладонью по заросшей щеке, хмыкнул.

А ведь он прав, побриться бы точно не мешало…

* * *

Иван взял кастрюлю с горячей водой, сунул туда лезвие опасной бритвы, чтобы нагрелось. Попытался устроиться так, чтобы видеть в маленьком, с ладонь, зеркальце в пластиковой оправе хотя бы часть подбородка. Вынул бритву из воды и аккуратно провел по намыленной щеке. Касание горячего металла. С тихим шорохом срезалась щетина.

И вот тут они и появились. Из перехода на Гостинку выскочил – едва не бегом – огромный Кулагин, а за ним – Иван хмыкнул – маленький круглый человечек в костюме. Надо же.

– Ну какого черта ты за мной ходишь, а? – в раздражении повернулся к нему Кулагин. – А?

Цивильный смутился, потом заявил прямо в разъяренное лицо командира василеостровцев.

– Я требую!

– Что ты требуешь? – Кулагин открыл рот.

Цивильный еще набрался немного храбрости и даже с виду стал чуть крупнее.

– Я требую запретить светошумовые гранаты как негуманное оружие! Мировая общественность метро…

– Клал я на твою общественность, – честно сказал Кулагин. – С пробором.

– Ослепшие люди…

Действительно, яркость гранат оказалась чрезмерной. Особенно для самих нападавших. На станциях Альянса нет центрального освещения, люди не привыкли к яркому свету, которым залита Маяковская. А уж тем более к светошумовым гранатам. Несколько человек отправили назад, к Невскому проспекту, с ожогами сетчатки. К кому-то зрение вернется, к кому-то – нет. Иван провел лезвием по щеке, прополоскал его в кастрюле.

– Ты вообще кто такой? – Кулагин наехал на цивильного. Огромный, в грязном армейском камуфляже, порванном на локте. – Ты что здесь делаешь? Я тебя сейчас по закону военного времени… шлепну прямо здесь. А ну, становись к стенке.

– Не имеете права! – взвился цивильный. Слабенький и противный голосок его обрел мощь пожарной сирены. Вот что значит навык. – Я наблюдатель от мирового совета метро! Я нейтралитет…

– Ну держись, нейтралитет.

Кулагин вытащил пистолет, передернул затвор. Цивильный побледнел, словно из него кровь выпустили.

– Произвол! – крикнул он растерянно. Всегда с ними так. Иван дернул щекой, провел лезвием вниз. С едва слышным хрустом срезались щетинки…

Стоит идеалистам столкнуться с настоящим насилием, весь энтузиазм сразу куда-то испаряется.

– Олежка, – негромко позвал Иван. Кулагин повернулся, встретился с ним взглядом. Иван покачал головой. Не надо.

Кулагин опомнился. Сплюнул, от души выматерился, сунул пистолет в кобуру и ушел. Финита ля комедия. А вот цивильный остался. Ой-ё, подумал Иван.

– Сразу видно культурного человека! – цивильный подбежал и протянул ладонь. Почему-то он все время передвигался мелкими, смешными перебежками. – Позвольте пожать вашу руку.

Иван посмотрел сначала на свою левую ладонь – кастрюля с водой, на правую – опасная бритва, затем перевел взгляд на цивильного.

– Извините, – смутился тот, но не надолго. – Можем мы поговорить?

Иван мысленно застонал.

* * *

– Вы напали на мирную станцию! Как вы можете?!

– Точно, – сказал Иван. Как-то сразу расхотелось спорить. – А то, что они у нас единственный дизель сперли, это ничего. Я понимаю. Это со всяким может случиться.

– Это еще не доказано!

Конечно, не доказано. Вот когда Василеостровская вымрет, тогда будет доказано. А сейчас они пускай там в темноте развлекаются, им привычно. Впрочем, этого хомячку с повадками правдоборца все равно не понять.

– Устал я от вас, – честно сказал Иван. – Правдолюбы, блин. Только вот правда вас не очень любит, я смотрю.

– Вы не понимаете!

Но Иван уже не слушал.

– Кузнецов! – окликнул он молодого мента. Тот подбежал – резвый, как собака Павлова в весенний гон.

– Командир, – Миша вытянулся. Глаза сияют. Когда же у него это пройдет? Иван покачал головой. Неужели и я когда-то тоже был таким восторженным салагой, готовым ради одобрительной улыбки Косолапого на подвиги? Нет, не был. Когда я пришел на Василеостровскую, уже никакой восторженности во мне не осталось. А Косолапый был мне друг и старший товарищ, а не идол для поклонения.

– Слушай приказ, боец, – сказал Иван. – Бери вот этого штатского и веди.

– Понял. А… куда? – Кузнецов поправил лямку автомата, огляделся.

Цивильный насторожился. Хорошее у него чутье – как у битого носа на мозолистый кулак.

– Недалеко, – Иван дернул щекой. Прищурился. Глаза словно выгорели. – Отведи в туннель за блокпост, там есть дренажная подстанция. Она сейчас не работает, но это неважно.

– Что вы… х-хо… – цивильный булькнул, словно подавился.

– Отвести в ТДП, – кивнул Кузнецов. Глаза горели воинственным ярким светом. Мальчишка, елки. – Понял. Что дальше?

– Там и пристрели, – буднично сказал Иван. – Вернешься, доложишь. Действуй.

Незаметно от цивильного подмигнул молодому – понял, да? Кузнецов замер, потом подмигнул в ответ.

– Есть, товарищ командир!

Цивильный, не веря ушам, перевел взгляд с Ивана на Кузнецова и обратно.

– Что вы… серьезно? Я…

– Конечно, – сказал Иван. – Вы же хотели военный произвол? Вот вам произвол. В лучшем виде.

– Но я! Я от мировой общественности!

Кузнецов снял с плеча автомат и сказал деловито:

– Пошли, что ли, общественность.

Когда они ушли – цивильный брел покорно, словно только этого и ждал всю свою цивильную жизнь – Иван продолжил бритье. Настроение постепенно улучшалось.

– Споем, товарищ, боевой, – негромко запел он. Песня из фильма «Два бойца». – …о славе Ленинграда. – примерился в зеркальце, как бы взяться за левую половину лица…

И тут до него дошло.

Вот черт. Иван бросил бритву в кастрюлю и побежал. На ходу всунул кастрюлю Солохе в руки – тот обалдело проводил командира взглядом. Наполовину выбритая рожа Ивана заставляла встречных шарахаться с дороги. Он спрыгнул на рельсы, поскользнулся… черт. Выровнялся и увеличил темп. Стук сапог в тоннеле звучал сухо и тревожно.

Только бы успеть.

– Отставить! – он ворвался в помещение дренажной подстанции, остановился.

Кузнецов растерянно моргнул, опустил автомат. Он что, действительно собирался стрелять?

– Миша, – Иван вздохнул. Уперся ладонями в колени, чтобы восстановить дыхание. Мышцы противно ныли. – Ну… ты… даешь… – Иван выпрямился. – Я же пошутил! Я-то думал, ты его выведешь за пределы станции и отпустишь.

Кузнецов растерянно посмотрел на автомат у себя в руках, потом на Ивана.

– А, – сказал он. – Я… я думал. Ой, блин. Я же чуть его…

– Ничего, – сказал Иван. – Это я виноват, извини. Давай, Миш, топай на станцию, приду, поговорим. А мы тут с товарищем разберемся.

– Вы! Как вы смеете! – цивильный наконец обрел голос. Забавно, что когда его без разговоров ставят к стенке, он всем доволен. А как спасают – так сразу претензии.

– Как тебя зовут? – спросил Иван, когда Кузнецов вышел.

Цивильный поперхнулся. Потом сказал:

– Борис Евгеньевич… Боря.

Знаю я одного Борю, подумал Иван. А что, они даже чем-то похожи…

Иван протянул ладонь. Цивильный посмотрел на нее с опаской, потом Ивану в глаза и сглотнул. Неуверенно сунул руку. Иван крепко сжал, встряхнул. Пальцы у цивильного были вялые, но цепкие, словно с пружинками внутри. Иван поднял брови, хмыкнул.

– Ну будем знакомы, Боря. Извини за дурацкие шутки. Выпить хочешь? В лечебных, как сказать, целях.

– Ээ… вся мировая обще… кхм, – цивильный остановился. Почесал нос. – Не откажусь.

* * *

– …черви дождевые гигантских размеров вымахали. До двух метров и больше – и даже с зубами некоторые. Грызут землю, бетон, щебень. Дерево им вообще на разминку челюстей. И только чугунные тюбинги им пока не под силу, слава богу. А из червей всего опасней Тахометры, которые на звук шагов реагируют. Только идешь чуть быстрей, поторопился, зачастил – и все, прощай. Догонят и ноги оторвут начисто. Поэтому там, где они есть – на Уделке, например, все ходят медленно-медленно. Как в воде плывут.

– Фигня все это, – сказал другой голос. – Какие к черту два метра? Метр, полтора от силы. Толщиной с палец примерно. Слегка бледноват, но с виду вполне обычный, как до Катастрофы были. Сам видел, ага. Че я тебе, врать буду? Так вот, там, на станции этой, из них фарш делают и котлеты, пельмени за милую душу лепят, варят и под водочку потребляют. Вкуснота говорят, пальчики оближешь. Китайский рецепт!

Иван слушал этот треп в пол уха. После взятия Маяка его команду отвели на Невский, на отдых.

И то дело. Все-таки с организацией у адмиральцев становится все лучше. Нарабатывается опыт.

Еще пара месяцев боевых действий, и будет отлаженная военная машина…

Нет уж, подумал Иван. Нафиг, нафиг такое счастье.

Он перевернулся на другой бок, не открывая глаз, потянул тонкое одеяло на голову. Голоса зудели, мешали. От давно не стиранного одеяла воняло кислым.

– А вот у нас черт один был, упрямей в метро не найдешь, – заговорил третий голос. – Мы ему говорим – не ложись просто так, что-нибудь твердое обязательно под зад подкладывай. Не послушал. Лег прямо на землю. Я еще помню, прежде чем глаза закрыть: перевернулся он на левый бок. А утром просыпаемся, подъем, умывание, утренний туалет, все дела – все встали, а он не встает. Как лежал на боку, так и лежит.

Я, говорит, братцы, что-то разоспался. Нога у меня затекла. Помогите, говорит, встать. И руку тянет. Начали мы его поднимать – а он орет, как резаный. Что за притча? Откинули одеяло – мама родная!

Он потому встать не может, что сквозь бедро у него червь тянется… Я как сейчас помню: выходит из земли, проходит сквозь мясо и в снова в землю уходит. Давай мы его тянуть, чтобы он внутри… не остался. Куда там. Извивается, тонкий, нам его и трогать-то впадлу…

Болтуны. Иван поморщился. Голова слегка побаливала после вчерашнего «примирения» с цивильным Борей.

Черви, значит?

Иван вздохнул, перевернулся на другой бок.

Мне бы ваши проблемы…

* * *

Нож был странный. Иван таких еще не видел. С широким, как у топора, лезвием в виде лепестка, загнутым под углом внутрь. Тяжелый. Рукоять из шершавого дерева хорошо лежит в ладони, только орнамент лишний. Иван примерился – да таким ножом башку можно срубить. Легко.

– Как говоришь, называется?

Уберфюрер улыбнулся. Хуже ребенка.

– Кукри.

– Это фто? – Шакилов аж подался вперед.

– Нож гуркхов, – пояснил Уберфюрер гордо, словно сам был по меньшей мере «почетным гуркхом». – Была такая элитная воинская часть в британской армии. Набиралась из коренных непальцев. Ну, из тех, что не пальцем и не палкой… Отличные солдаты. Лучшие в английской армии.

У Шакила загорелись глаза.

– Откуда фсял?