Текст книги "Преодоление (ЛП)"

Автор книги: Шей Саваж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Глава 23. Часть 2

Мое сердце колотится в груди, согревая кровь, пока огонь согревает кожу. Рука Бех дрожит в моей руке – ее волнение очевидно – пока Ли обходит вокруг огня и протягивает руку, чтобы взять за руку дочь Джеха и Фех, Ней. Я вижу в глазах моей пары слезы. Ли издает мягкие звуки в ухо Ней перед тем, как коснуться своим носом ее носа. Он проводит кончиком вверх по переносице к ее лбу, и Ней широко улыбается, краснея. Она смотрит на него искоса, когда он издает другой звук, ее глаза сужаются, когда она смотрит на его рот.

Я знаю, как она относится к звукам Ли. Звуки Бех были так странны для меня, когда я впервые встретил ее. Тем не менее, Ней принимает Ли таким, какой он есть, и я знаю, что он будет о ней заботиться и даст ей детей.

Бех утыкается лицом в мое плечо, пытаясь скрыть слезы. Я не понимаю, почему она плачет, но моя подруга плачет о многих вещах, которые для меня бессмысленны. Лах берет другую руку матери и сжимает ее. Интересно, как Бех отреагирует, когда Лах переедет из нашей части пещеры в свою. Я пока не могу решить, кого из молодых людей она любит – Мика или Тая, хотя я знаю, что Эм хотела бы, чтобы наши семьи соединились. Конечно, если Лах не выберет Тая, сына Эм, мы все равно в будущем будем с ними связаны, когда моя младшая дочь, Кей, станет достаточно взрослой, чтобы найти пару. Только два мальчика здесь подходящего возраста, оба – дети Эм.

Ли и Ней исчезают в самой темной части задней части пещеры, и Эм помогает стареющему Пэ подойти туда, где стоим мы с Бех. Улыбка Пэ сдержанна. Он все еще скорбит о Мэт, о своей подруге, которая умерла зимой, но жизнь еще теплится в его глазах. Наблюдая за тем, как он пытается выжить без Мэт, я понимаю, что пройдет еще немного времени – и он тоже ляжет, чтобы никогда не встать.

Я знаю, что если Бех умрет раньше меня, я не выживу. В то же время я надеюсь, что ее глаза закроются навсегда раньше, чем мои. Глядя на нее я понимаю, какую боль она почувствовала бы, если бы со мной что-то случилось. Я не хочу, чтобы она чувствовала эту боль – боль потери своего друга.

Как бы трудно ни было, я бы предпочел почувствовать это за нее.

Джех неловко обнимает меня, затем поднимает Бех в воздух и кружит ее. Я протягиваю руку, чтобы поддержать Пэ, который смотрит на своего сына и тихо смеется. Фех бьет Джеха по руке, пока тот не отпускает Бех. Она покраснела и тоже смеется.

Я перекладываю Фила, нашего младшего сына, на другую руку. Он уже слишком большой, чтобы таскать его на руках, но я позволяю ему побыть ребенком чуть подольше. Он наш последний ребенок. Я знаю, что у нас не будет больше детей. Узнал вскоре после того, как он родился…

Бех поместила Фила в складку шкуры, которую она обматывала вокруг плеч, чтобы он мог кормиться, пока мы шли к пещере. Ли и Лах решили остаться дома и поохотиться, но Кей была с нами – бегала взад и вперед по небольшой тропе, которая вела из пещеры племени в маленькую пещеру, в которой мы жили раньше.

Это было поздней весной, а Фил родился прошлой осенью. Мы не были в маленькой пещере всю зиму, и Бех, казалось, хотела попасть туда. Как только мы пришли туда, я развел нам огонь – на случай, если она захочет остаться на ночь – и попросил Кей помочь мне проветрить шкуры, которые были все еще там.

Бех полезла в смешной черный контейнер и вытащила что-то оттуда. Это было не то, что я видел раньше – длинная трубка с красным концом и черными полосками на боку. Бех достала ее и подержала в руках некоторое время. Я усадил Кей на шкуры и вернулся к Бех. Она сидела со слезами на глазах.

Я встал перед ней на колени и взял ее лицо в свои руки, не понимая, но зная, что я ей нужен. Я обнял ее и прижал к груди. Она отложила вещь в сторону и обняла меня за головку, и мы немного так посидели, прежде чем она меня отстранила, чтобы снова взять эту вещь.

Потом Бех глубоко вздохнула и посмотрела мне в глаза. Я не понимал, что она пыталась сказать. Я видел в ее глазах... сожаление. Печаль. Решимость.

Она взяла предмет и прижала его к руке. Еще один глубокий вдох – и Бех ткнула предметом в палец. Она поморщилась, и я выхватил у нее эту штуку. На ее руке была кровь – чуть-чуть, но я выбросил предмет из пещеры, и потом прибежал к ней, чтобы помочь.

Вскоре мы вернулись в большую пещеру, и в ту ночь у Бех пошла кровь. Она истекала кровью в течение нескольких дней – намного сильнее, чем обычно, даже сильнее, чем после родов. Ее сильно тошнило, и она заставила меня нагреть ей воду, смешанную с листьями растения, которое нашла. Казалось, ей это помогло. Я испугался, но в конце концов кровотечение замедлилось и остановилось, и у Бех больше не было боли.

Я тогда понял, что у нас больше не будет детей, и из-за этого я и баловал Фила. Я ношу его с собой почти все время, боясь пропустить даже миг его жизни. Это легко, так как он молчит, как я, и не издает те странные звуки, которые так любят издавать его мать и другие братья и сестры. Его глаза такого же цвета, как у матери, большие и выразительные. Он вполне способен ползать по пещере, но я ношу его на руках.

Бех только усмехается и качает головой туда-сюда. Она пытается издавать звуки для Фила, и он наблюдает за ее ртом и пытается повторить. Когда ему удается, Бех так сильно радуется, что Фил пугается. Я прикасаюсь к его щеке носом и прижимаю к себе.

Я знаю, как его пугают эти постоянные звуки.

Мы лежим на шкурах, Бех все еще в слезах, как и Лах, которая сидит на шкуре и глядит на свои руки. Иногда она смотрит в сторону той части пещеры, откуда раздаются вздохи Ли и Ней. Кей приближается к Лах и издает звуки, и Лах отвечает. Бех издает резкие и громкие звуки, и девочки замолкают и ложатся.

Я лежу в центре. Бех и Фил – по одну сторону от меня, а Лах и Кей – на другой. Если я лежу на спине, я могу дотянуться до них всех. Лах лежит дальше всех, как Ли раньше. Она откатывается к устью пещеры, подальше от меня. Она скоро выберет себе пару, я уверен. Она и Ли все равно будут рядом, но теперь все будет по-другому.

Моя семья растет.

Мои босые ноги мерзнут. Я и не представлял, как холодно может быть вдали от пещеры, когда по озеру гуляет ветер. Я, наверное, знал, но забыл. Я забываю много вещей в последнее время, например, имя, которое Кей и Гар дали своему последнему ребенку. Я просто не могу запомнить.

Кашель Бех заставляет меня забыть о моих ногах. Я прижимаю ее к груди, держа так крепко, как могут держать мои старые руки. Она почти ничего не весит, и это хорошо и одновременно плохо – потому что поэтому я ее и ношу. Она слишком слаба, чтобы ходить.

Ли знал, что мы не вернемся – я видел это в его глазах.

Если Бех лежит на боку, это успокаивает ее кашель, по крайней мере, ненадолго. Он никогда не проходит полностью, и он становился сильнее по мере приближения зимы. Ее рука едва цепляется за меня. Она очень слаба. Она почти не ела и сделала всего лишь несколько глотков воды в минувшие сутки. Не помогает ни одно растение, которыми она нас раньше лечила.

– Хо! – Я наткнулся на ветку дерева, преградившую тропу, и едва удержал равновесие.

Она хихикает – звук, который напоминает мне о красивой молодой девушке, которую я так давно встретил.

Бех касается моих губ пальцами.

Смех превращается в кашель, и я прижимаю ее к себе и бегу быстрее. Я не хочу прийти туда слишком поздно. Я хочу быть в нашей пещере, когда придет время.

Я не знаю почему, но я чувствую, что мне важно быть там. Именно здесь мы узнали друг друга – здесь мы стали парой. Именно там я поместил Лах и Ли в Бех, и тут они оба родились. Именно в это место Бех всегда хочется возвращаться – хотя бы каждое лето. Просто заглядывать и перебирать странные вещи внутри черного контейнера.

Может, она думает о Папе, когда делает это.

Я спотыкаюсь еще раз, поднимаясь на небольшой уступ от оврага к устью нашей пещеры. Я рад, что все еще светло. Быстро заглядываю внутрь, чтобы убедиться, что никакие животные не поселились тут с тех пор, как мы были здесь в последний раз.

Пещера пуста.

Я поворачиваюсь боком, чтобы внести Бех внутрь, но сквозь узкое устье пещеры нам не пролезть одновременно. Я ставлю ее на ноги и поддерживаю, пока мы пробираемся сквозь щель. В задней части пещеры, где мы привыкли спать, лежит куча шкур, и я кладу Бех поверх них и использую ее маленькую блестящую круглую вещь, чтобы быстро разжечь огонь.

Моя спина болит, когда я выпрямляюсь. Я бросаю еще несколько кусков дерева в пламя и слышу, как Бех выкрикивает мое имя. Я быстро бегу к ней, мои собственные страдания позабыты. Я ложусь рядом с ней и укрываю нас шкурой. Я держу ее хрупкое тело, обнимая ее, пока кашель снова лишает ее способности дышать.

Как только все стихает, я укладываю ее обратно и сворачиваюсь рядом с ней. Она дрожит, и я натягиваю на нас еще одну шкуру. Кажется, ей трудно оставаться теплой, хотя еще не слишком холодно. Я обнимаю ее крепче, чтобы мое тепло шло к ней. Я держу ее, когда солнце садится, и тепло огня наполняет маленькую пещеру.

Я вспоминаю. Как в первый день я увидел ее сидящей на дне моей охотничьей ямы. Как упряма она была поначалу, хотя когда я вспоминаю об этом сейчас, я понимаю, что она была смущена и напугана. Я помню, как она впервые распутала мои волосы и помню маленькую деревянную штуку, которую я сделал, чтобы помочь ей.

Я сделал еще одну и дал ее Лах, когда она стала подругой Тая. Кей получила свою штуку, когда она стала парой Гара. Другие мужчины стали вырезать подобные подарки для своих сыновей и дочерей.

Я вспоминаю первый раз, когда вошел в Бех, касаясь ее нежной спины, помню волны удовольствия, накрывшие меня. Я помню, как положил руку на ее живот и почувствовал, как толкается Лах. Я помню, как родилась Кей, и как Ли помог мне перерезать канатик и положил свою новую сестру на живот своей матери.

Я все это помню.

Бех протягивает руку и касается моей челюсти. Ее пальцы мягкие и прохладные, и я наклоняюсь ближе, когда она гладит мою кожу. Ее рука дрожит.

– Бех... любит... Эгди, – шепчет она, и ее глаза сверкают так же, как в первый раз, когда я пытался поместить в нее ребенка. Кажется, так давно, но так недавно, как будто время не имеет значения для нас.

Но время все еще движется, и я ничего не могу сделать, чтобы остановить его.

– Люит Бех, – повторяю я, и Бех награждает меня тихой улыбкой и прикосновением тонких пальцев к щеке. – Эгди люит Бех.

Долгое время я просто смотрю в ее глаза. Они стали другими с возрастом, но все равно те же самые. Они все еще держат меня в плену, я хочу провести всю жизнь, глядя в них. Она смотрит на мой рот и чуть заметно улыбается. Ее пальцы касаются моего рта, и ее горло дрожит, когда она глотает и делает еще один трудный вздох.

– Поелу? – Я протягиваю руку и убираю с ее лба серебристые волосы.

Улыбка Бех становится шире, и я приближаюсь, чтобы прижать губы к ее рту. Ее губы мягкие и теплые, как всегда.

Медленно она отстраняется и кладет голову мне на плечо. Я ложусь на шкуру и смотрю на ее лицо. Я чувствую, как она изо всех сил пытается дышать. Я прижимаю ее к себе. Она поворачивается лицом ко мне и дарит мне последнюю улыбку.

А потом снова утыкается в мою грудь, и я чувствую, как ее губы прижимаются к моей коже. Еще один трудный выдох. Еще один.

И тишина.

Мои глаза горят, а грудь стягивается. Я прижимаю Бех к себе, прижимаю голову к ее плечу и вдыхаю запах ее волос. Я провожу носом по морщинистой коже моей Бех и касаюсь ее подбородка.

Я не могу остановить слезы. Я не хочу плакать. Я слишком устал, чтобы плакать. Моя жизнь с Бех была прекрасна, мы прошли через то, что разделяло нас, и объединились в одну семью, в одно племя.

Я не должен плакать.

Я потираюсь щекой о ее плечо и обнимаю Бех крепче. Обвиваю ее руками и ногами, для верности. Я хочу убедиться, что нас ничто не разлучит. Я хочу быть уверен, что мы останемся вместе навсегда.

Я обнимаю Бех, нюхаю ее волосы и делаю долгий, глубокий вдох.

Наконец, в последний раз я закрываю глаза.

 Глава 24

 Много тысячелетий спустя…

– Элизабет! Разве это не находка твоей мамы?

Я вздыхаю, пожимаю плечом и поворачиваюсь, чтобы увидеть, как Тереза и Шейла бегут следом за мной. Они хватают покрепче мои руки, чтобы я точно не сбежала, прежде чем потащить меня к следующему музейному экспонату.

Доисторические Любовники.

– Ее группа все еще обвиняется в мошенничестве? – спрашивает Тереза.

– Да, вроде как, – отвечаю я. – Никто ничего не признает, и они не нашли никаких реальных доказательств того, что это было подброшено специально.

– Что было подброшено? – спрашивает Шейла.

Ее родители запрещают ей смотреть телевизор или пользоваться интернетом, поэтому она не имеет ни малейшего представления о том, что происходит в мире. Я не могу представить, что у меня нет ни телевизора, ни iPad, ни моего телефона. Просто... не могу.

Я действительно не хочу вдаваться во все эти объяснения, поэтому вместо ответа просто наклоняюсь и нажимаю маленькую кнопку возле края экспоната – скелетных останков двух доисторических людей, крепко обнимающих друг друга.

– Доисторические любовники, – начинает рассказывать мягкий, женский голос. Мамин голос всегда напоминает мне о днях, когда она читала мне перед сном, и я улыбаюсь, когда он доносится до меня через динамики. – Раскопки, проводимые недалеко от места Печ, Венгрия, обнаружили…

Несколько посетителей присоединяется к группе – некоторые с моего курса, а кто-то просто обычные посетители музея. Находка получила признание организации археологов, но когда ее подлинность была поставлена под сомнение из-за одного из предметов, найденных на месте раскопок, средства массовой информации просто взбесились. Я не понимаю их увлечение всеми этими домыслами. Это ведь могла быть просто ошибка, так?

– ...радиоуглеродное исследование, установившее возраст находки – она гораздо старше, чем любые другие найденные ранее останки Homo sapiens…

Я осматриваю различные объекты, найденные на месте раскопок. Большинство из них – обычные вещи. Помимо настоящих окаменелых скелетов, держащих друг друга в вечных объятьях, есть свидетельства того, что в пещере был огонь. Еще были глиняные черепки – они найдены в близлежащем озере и датировались тем же периодом. Куски на самом деле не обожжены – я знаю это, потому что училась гончарному делу в организации скаутов прошлым летом. Это просто грубые черепки. И там есть странный зигзагообразный узор по центру.

– ...споры вокруг находки начались, когда среди останков была обнаружена маленькая круглая пуговица…

Прожектор светит на экспонат, и я закатываю глаза. Я не могу поверить, что они действительно зациклятся на этом. Свет отражается от маленькой серебряной пуговицы с надписью «JORDACHE» по кругу.

– ...хотя никакого реального объяснения не было предоставлено…

– Боже мой! – вопит Тереза. Она протягивает руку и хватается за металлическую пуговицу на моих джинсах. Да, там есть надпись «JORDACHE». И что? – Я всегда знала, что у тебя чувство стиля как у неандертальца!

У Терезы начинается приступ истерического смеха, и Шейла хихикает в кулак. Она наверняка попытается использовать это как способ устроить поход по магазинам в Атланте в эти выходные. Но у меня слишком много домашней работы, и пока мама ищет кости, а папа экспериментирует в лаборатории, на мне лежат все обязанности по дому. Стирка в том числе.

– ...благодаря использованию современных методов тестирования, установлено, что возраст пуговицы аналогичен возрасту остальных частей находки. Многие религиозные группы теперь используют этот факт в качестве доказательства того, что такие методы датировки ненадежны, и что креационизм…

Я заставляю голос своей матери затихнуть и осматриваю остальную часть экспоната. Там есть еще глина, и она интересовала маму так же сильно, как пуговица. Видимо, тогда никто не делал горшков. Да для этого не нужно даже гончарное колесо. Даже я могу сделать глиняную посуду, ради всего святого. А еще есть узоры в одной из скал, которые, по мнению мамы, были оставлены какой-то плетеной корзиной.

Серьезно – как может быть трудно связать тростинки?

Несмотря то, что я равнодушна к археологии, должна признать, что Любовники интригуют меня. Они крепко обнимают друг друга, руками и ногами. Это даже как-то волнительно. Они лежат лицом друг к другу, и головы их повернуты так, словно они только что разделили последний поцелуй.

– Как вы думаете, они делали это по-собачьи? – хихикает Шейла.

Клянусь, я такая же девственница как и она. Вот только Шейла не смотрит мыльные оперы и ни разу не видела любовной сцены. Только на прошлой неделе она узнала, что есть другие позиции, кроме миссионерской. Но она разрушила очарование, и я отворачиваюсь.

– Еще рано идти в кафе? – спрашиваю я. Я провела половину своей жизни в этом музее. Мамины раскопки, папины исследования. Остальные экспонаты я уже видела.

– Надо посмотреть остальное, – Шейла смотрит на брошюрку в своих руках, – а потом еще две лекции, а затем перерыв на обед.

Двое позади меня начинают говорить о том, что моя мать мошенница. Или ей стоило бы нанять помощников поумнее, чтобы не опозориться так на весь археологический свет. Я оглядываюсь и узнаю мужчину, одного из профессоров в ее отделе. Я чертыхаюсь, когда он берет свою спутницу под руку и ведет ее к модели гигантского ленивца в натуральную величину.

Шейла и Тереза идут дальше.

– Увидимся за обедом, ладно? – говорю я через плечо и иду к задней части выставки, где находится лаборатория отца, не давая им возможности ответить.

Папа не археолог, как мама, но он занимается физикой и временем, и все такое прочее дерьмо. Будучи ребенком я всегда представляла его в роли безумного профессора. Папа не любит выступать на телевидении. Он забрасывает бедных детей своими объяснениями теории относительности Эйнштейна, рассказами о сущности частиц бозона Хиггса, червоточин или чего-то еще. В любом случае, он всегда пытается доказать свои теории. Что-то в доисторической находке мамы убедило его в том, что его теории о путешествиях во времени верны, и что теория струн – это бред. Я понятия не имею, о чем он говорит, у меня физика идет всего один семестр. Большую часть того, что я узнала на физике, я видела в старых эпизодах «Теории Большого Взрыва».

Папы нет в кабинете, поэтому я пробираюсь к столу и к двери за ним. Я открываю дверь и зову его, но даже не в лаборатории. Я надеялась, что он тут, я хотела узнать, не хочет ли он пообедать со мной или что-то еще, но его нигде не найти.

Я сдаюсь. Придется слушать эти бредни в выставочном зале до самого обеда. Будучи энергетически сознательным ребенком своих родителей, я выключаю за собой свет.

Есть что-то светящееся и зеленое в задней части лаборатории.

Любопытно. Я снова включаю свет.

Зеленое свечение слишком тускло, чтобы быть заметным при освещении, но я все равно нахожу его, чувствуя себя заинтригованной. С тех пор, как я была ребенком, мне нравилось ковыряться в лаборатории отца, так что любопытство мое ничто не ограничивает. Кроме того, я действительно не хочу идти на остальные лекции, пока не настанет обед, и мне надо убить время.

Позади стола стоит что-то вроде разделителя, типа перегородки между кубиклами в офисах. В углу стоит длинный лабораторный стол. Прямо в центре – высокий, цилиндрический объект. Он-то и светится. В середине объекта – что-то похожее на каплю. Вещество выглядит так, будто оно плавает в жидкости. Оно напоминает мне о старых лавовых лампах.

Рядом с автомобильным аккумулятором и парой книг на столе лежит стопка бумаги. Это записки отца, и я улыбаюсь, когда читаю их. В них совсем нет смысла. Только папа может сказать, о чем они – так и мама всегда говорит. Это просто куча его записок. Почерк корявый, писал как курица лапой.

ДНК субъекта 1 (М) – не в состоянии классифицировать – не H. sapiens. Дифференциация мозга. Область Брока?

ДНК субъекта 2 (Ж)– H. sapiens – идентична моей??? (повторное тестирование – использовать другой маркер).

Пуговица сталь, алюминий – 4,23 метра от останков.

Глина возраст около – 164,230-164,235 лет.

И далее множество, насколько мне известно, бессмысленных уравнений. Я оглядываюсь назад на зеленую каплю. Она движется чуть быстрее, но все равно скучна.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Я вроде уже долго тут торчу, достаточно долго, и мне нужно вернуться в свою группу. Что бы ни делал папа, на обед он со мной не пойдет. Я надеюсь, он будет дома, чтобы поужинать с нами сегодня. Хоть раз придет вовремя.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, и задеваю пальцем край стола. Пространство словно вздрагивает. Эта дрожь пробирает меня до костей. Я едва не падаю, отскакиваю, потирая палец. Быстро оглядываюсь, чтобы убедиться, что ничего не испортила.

Зеленое свечение исчезает, чего раньше не было. Я гляжу вокруг и вижу провод. Кажется, я задела его. Она почти выдернут из розетки. Я протягиваю руку и хватаюсь за конец, а затем запихиваю его обратно на место.

Рука снова вибрирует, и я почти ослеплена зеленым светом. Комната дрожит и сворачивается в спираль, превращаясь в зеленый цилиндр и завихряясь в каскад цвета и света. Тошнота и головокружение переполняют меня. Полосы ярких огней в красном и золотом потоке затмевают все вокруг, и я зажмуриваюсь. Кровь колотится у меня в ушах, и на мгновение мне кажется, что я сейчас лопну.

Все замирает.

С содроганием я открываю глаза.

Я вижу грязь.

И какие-то корни.

В течение нескольких минут я просто сижу там, пока мой разум пытается понять, что происходит. Он не понимает. Я в шоке смотрю на грубые земляные стены вокруг и чистое небо над головой.

Я в яме.

Все еще дезориентированная, я смотрю вокруг и пытаюсь понять, что и как. Очевидно, я больше не в папиной лаборатории, но где я? Я замечаю большой темный участок земли всего в нескольких дюймах от моего бедра. Протягиваю руку, чтобы коснуться темного пятна, и мои пальцы окрашиваются липким и красным. Рядом со мной на земле кровь.

Черт возьми!

Мой желудок бунтует, и кажется, меня сейчас вырвет. Каким-то образом мне удается удержаться от рвоты, и я стараюсь дышать через рот и не смотреть на землю рядом. Я вытираю руку о грязную стену, пытаясь очистить пальцы. Не помогает.

Мне нужно выбраться отсюда.

Я поднимаюсь, но я едва могу дотянуться до края дыры, и выбраться тоже не могу. Когда я пытаюсь, на мою голову сыплется грязь. Я пробегаю пальцами по волосам, и грязь уже повсюду. Я снова качаю головой и сажусь обратно. Я пытаюсь вспомнить все то дерьмо по выживанию, которое мне пытался втолковать папа, но ничего не приходит на ум.

Не паникуй.

Я заставляю себя сделать медленный глубокий вдох и попытаться понять, что теперь. Я даже не знаю, где я! Прислушавшись, я не слышу ничего, кроме звука ветра, но это не обязательно означает, что вокруг никого нет.

– Эй! – зову я. Я поднимаюсь и приставляю руки ко рту. – Эй! Есть здесь кто-нибудь? Я застряла! Помогите!

Когда это не срабатывает, я издаю длинный непрерывный крик, и подпрыгиваю, снова и снова. Горло дерет и пересыхает, я пытаюсь в последний раз подтянуть себя, но мне не удается, и я снова сажусь на земляной пол. Я закрываю глаза на мгновение, пытаясь заставить себя делать дыхательные упражнения, чтобы успокоиться. Они не помогают. Я качаю головой, издаю длинный, медленный вздох и снова смотрю вверх.

Я вижу всклокоченную массу рыже-коричневых волос на голове молодого мужчины. Его волосы длинные, ниже плеч, и его лицо обросло бородой того же цвета. Там, где он не покрыт волосами, он покрыт грязью. Но если не считать грязи и волос, он смотрит на меня самыми красивыми ярко-зелеными глазами, которые я когда-либо видела.

Я смотрю на него – долго. И он долго смотрит на меня, и в моей голове вспыхивает образ папиной лаборатории. План состоял в том, чтобы просто остановиться и поздороваться и, возможно, пообедать с папой. Я была там всего несколько минут назад, но сейчас... сейчас, определенно меня там нет.

Где я?

У этого мужчины умные любопытные глаза, но на нем нет ничего, кроме набедренной повязки из шкуры, и в руке он держит какое-то первобытное копье. Кем бы он ни был, он не из Джорджии двадцать первого века.

Когда я?

В голове сумбур, но я все же понимаю, что моя жизнь изменилась самым радикальным образом.

КОНЕЦ

или только начало...