Текст книги "Из ниоткуда в ничто"

Автор книги: Шервуд Андерсон

Физически проявив свою любовь к этому человеку, она найдет белое чудо жизни, чудо, о котором она мечтала нескладной, еще не вполне развившейся девушкой, лежа на траве в саду. Через тело певца она приблизится, прикоснется к белому чуду жизни. «Я охотно принесу в жертву все остальное ради того, чтобы это могло произойти!» – думала она.

Какой мирной и тихой стала летняя ночь! Как ясно понимала теперь Розалинда жизнь! Песня, которую Уолтер Сейерс пел в поле, где паслись коровы, была на непонятном ей языке, но теперь она понимала все, даже значение чуждых ей иностранных слов.

В песне говорилось о жизни и смерти. О чем еще можно было петь? Не своим умом пришла она внезапно к пониманию смысла песни. Призрак Уолтера шел к ней. Он отстранил насмешливый призрак Мелвила Стонера. Чего только не сделал уже дух Уолтера Сейерса для ее духа, для пробуждения в ней женщины! Теперь он рассказывал ей историю песни. Слова самой песни как бы плыли по тихой улице городка в Айове. Они говорили о солнце, склоняющемся к закату в облаках дыма большого города, и о чайках, прилетающих с озера, чтобы парить над городом.

Теперь чайки парили над рекой. Река была цвета хризопраза. Она, Розалинда Уэскотт, стояла на мосту в центре большого города; она окончательно пришла к убеждению, что жизнь грязна и безобразна. Она была готова броситься в реку, уничтожить себя в попытке очиститься.

Все было ей безразлично. Птицы испускали странные, резкие крики. Крики птиц напоминали голос Мелвила Стонера. Чайки кружили и кувыркались высоко в воздухе. Еще мгновение, она бросится в реку; тогда птицы ринутся вниз, описывая длинную изящную кривую. Ее тело исчезнет, будет подхвачено потоком и унесено, чтобы где-то истлеть, но то, что было в ней действительно живого, поднимется с птицами по длинной изящной кривой птичьего взлета.

Напряженная и притихшая, лежала Розалинда ни крыльце у ног матери. Высоко в воздухе над спящим душным городком, глубоко в земле под всеми маленькими и большими городами, жизнь продолжала петь, она упорно пела. Песня о жизни была в жужжании пчел, в зове древесных лягушек, в голосах негров, которые выкатывают тюки хлопка на речной пароход.

Песня была велением. Она все снова и снова рассказывала историю жизни и смерти, жизни, навеки побежденной смертью, смерти, навеки побежденной жизнью.

Мать Розалинды нарушала долгое молчание, и Розалинда старалась вырваться из-под власти, призрачной песни, звучавшей внутри, нее.

 
Солнце садилось на западе над Чикаго…
Жизнь, побежденная смертью,
Смерть, побежденная жизнью.
Фабричные трубы превратились в столбики света…
Жизнь, побежденная смертью,
Смерть, побежденная жизнью.
 

Качалка, в которой сидела мать Розалинды, продолжала скрипеть. Слова с запинкой сходили с бледных губ пожилой женщины. В жизни ма Уэскотт наступила решительная минута. Она всегда терпела поражение. Теперь она должна восторжествовать в лице Розалинды, дочери, вышедшей из ее тела. Она должна разъяснить Розалинде судьбу всех женщин. Молодые девушки росли, мечтая, надеясь, веря. Существовал заговор. Мужчины придумывали слова, они писали книги и пели песни о том, что называется любовью. Молодые девушки верили. Они выходили замуж или вступали в близкие отношения с мужчинами, не выходя замуж. В брачную ночь совершалось грубое нападение, и после этого женщине ничего не оставалось, как всеми способами спасать себя. Она уходила в себя все глубже и глубже. Ма Уэскотт провела всю жизнь, прячась в своем доме, на кухне своего дома. По мере тога как шли годы и появлялись дети, муж нуждался в ней все меньше и меньше. А теперь пришла новая беда. Ее дочь стоит перед тем же испытанием, должна пройти испытание, которое искалечило жизнь ее матери. Как гордилась она Розалиндой, вырвавшейся в мир, идущей своим путем! Ее дочь одевалась с изяществом, изяществом отличалась ее походка. Она была гордым, независимым, торжествующим существом. Она не нуждалась в мужчине.

– О, боже, Розалинда, не делай этого, не делай! – вновь и вновь бормотала она.

Как хотелось ей, чтобы Розалинда оставалась чистой, незапятнанной! Когда-то и она была молодой женщиной, гордой и независимой. Мог ли кто-нибудь подумать, что ей захочется стать ма Уэскотт, толстой, грузной и старой? На протяжении всей замужней жизни она не покидала своего дома, своей кухни, но все же она наблюдала и видела, что происходит с женщинами. Ее муж умел зарабатывать деньги, он всегда заботился о ее удобствах. Это был медлительный, молчаливый человек, но в своем роде он был не хуже других мужчин в Уиллоу-Спрингсе. Мужчины зарабатывали деньги, они много ели, а затем вечером возвращались домой к женщинам, на которых были женаты.

Ма Уэскотт была дочерью фермера. В юности она видела у животных, как самец преследует самку. В этом была какая-то грубая настойчивость, жестокость. Таким путем жизнь без конца продолжала себя. Время после замужества было для ма Уэскотт ужасным временем. Почему она хотела выйти замуж? Она пыталась рассказать об этом Розалинде.

– Я увидела его здесь, на главной улице города, как-то субботним вечером, когда приехала с отцом, а через две недели снова встретилась с ним во время танцев на одной из ферм, – рассказывала она; ма говорила как человек, который пробежал большое расстояние, чтобы передать какую-то важную, какую-то срочную весть. – Он хотел, чтобы я вышла за него замуж, и я согласилась. Он хотел, чтобы я вышла за него замуж, и я согласилась.

Дальше сообщения о самом факте своего замужества она не могла пойти. Не думает ли дочь, что она не может сказать ничего существенного об отношениях между мужчинами и женщинами? Всю свою замужнюю жизнь она провела в доме мужа, работая с тупым упорством животного, стирая грязную одежду, моя грязную посуду, варя пищу.

Она думала, все эти годы, она думала. В жизни была ужасная ложь, самый факт жизни был ложью.

Она обдумала все это. Где-то был мир, не похожий на тот, в котором она жила. То была райская страна, где не женились, не выходили замуж, бесполая, спокойная, безмятежная страна, где человечество жило в состоянии блаженства. По какой-то неведомо причине человечество было изгнано из этой страны, было сброшено на землю. Это явилось наказанием за непростительный грех, грех пола.

Грех гнездился и в ней, как и в мужчине, за которого она вышла. Она хотела выйти замуж. Иначе почему она это сделала? Мужчины и женщины были осуждены совершать грех, который их уничтожал. За исключением немногих, редких святых существ, ни один мужчина и ни одна женщина не избегли этой участи.

Сколько пришлось ей передумать! Когда она только еще вышла замуж, муж, взяв от нее то, что ему было надо, крепко заснул, но она не спала. Она потихоньку встала с постели и, подойдя к окну, смотрела на звезды. Звезды были спокойны. Какой медленной, легкой поступью двигалась по небу луна! Звезды не грешили. Они не касались одна другой. Каждая звезда была чем-то обособленным от всех других звезд, чем-то священным, неприступным. На земле под звездами все было развращено – деревья, цветы, травы, животные в поле, мужчины и женщины. Все были развращены. Они жили мгновение, а затем превращались в тлен. Она сама постепенно превращалась в тлен. Жизнь была ложью. Жизнь продолжала себя при помощи лжи, называемой любовью. Истина была в том, что сама жизнь вышла из греха, продолжала себя только посредством греха.

– Того, что называют любовью, не существует. Само это слово ложь. Мужчине, о котором ты мне говорила, ты нужна для целей греха, – сказала мать и, тяжело поднявшись, вошла в дом.

Розалинда слышала, как мать двигалась в темноте. Ма Уэскотт подошла к решётчатой двери и стояла, смотря на дочь, в напряженном ожидании лежавшую на крыльце. Дух отрицания охватил старую женщину с такой силой, что она чуть не задохнулась. Дочери казалось, что мать, стоявшая в темноте позади нее, превратилась в огромного паука, старавшегося увлечь ее вниз, в какую-то паутину тьмы.

– Мужчины лишь причиняют женщинам зло, – сказала мать. – Они не могут избавиться от желания причинять женщинам зло. Они так устроены. Того, что они называют любовью, не существует. Это ложь. Жизнь грязна. Прикосновение мужчины загрязняет женщину.

Ма Уэскотт с трудом прохрипела эти слова. Казалось, она вырвала их из себя, из самых недр своего существа. Произнеся их, она ушла в темноту, и Розалинда слышала, как она медленно приближалась к лестнице, которая вела наверх в спальню. Мать плакала и как-то по-особенному всхлипывала, полузадыхаясь, как всхлипывают старые тучные женщины. Тяжело ступая, она начала подниматься по лестнице, затем остановилась и наступила тишина. Ма Уэскотт не сказала того, что было у нее на уме. А ведь она обдумала все, что хотела сказать дочери! Почему же слова не пришли? Дух отрицания в ней не был удовлетворен.

– Никакой любви нет! Жизнь это ложь! Она ведет к греху, к смерти, к тлену! – кричала мать в темноту. Что-то таинственное, почти сверхъестественное произошло с Розалиндой. Образ матери исчез из ее сознания; в воображении она снова была молодой девушкой и с другими молодыми девушками пришла в гости к подруге, собиравшейся выйти замуж. Вместе с другими она стояла в комнате, где на постели лежали белые одежды. Одна из ее подруг, худощавая девушка с плоской грудью, упала на колени перед кроватью. Послышался крик. Испустила его эта девушка или же старая, усталая, побежденная жизнью женщина в доме Уэскоттов?

– Не делай этого! О, Розалинда, не делай! – умолял голос, прерывавшийся рыданиями.

– В доме Уэскоттов воцарилась тишина, как на улице, как в небе, усеянном звёздами, к которому Розалинда устремляла взор. Напряжение внутри нее ослабело, и она снова попыталась думать. Что-то колебалось, качалось взад и вперед. Может быть, это просто билось ее сердце? Ее сознание прояснилось.

Песня, слетавшая с уст Уолтера Сейерса, все еще пела в ней.

 
Жизнь – победительница смерти,
Смерть – победительница жизни.
 

Розалинда села и обхватила голову руками. «Я приехала сюда, в Уиллоу-Спрингс, чтобы подвергнуть себя испытанию. Неужели это испытание, решающее вопрос жизни и смерти?» – спрашивала она себя. Мать поднялась по лестнице, ушла наверх, в темноту спальни.

Песня, певшая в Розалинде, не смолкала:

 
Жизнь – победительница смерти,
Смерть – победительница жизни.
 

Не была ли эта песня мужским измышлением, призывом самца, обращенным к самке, ложью, как сказала мать? Песня не звучала как ложь. Песня слетела с уст мужчины Уолтера, и Розалинда покинула его и пришла к матери. Затем явился Мелвил Стонер, другой мужчина. В нем также пела песня жизни и смерти. Когда песня перестанет в ком-нибудь петь, наступает смерть? Разве смерть это лишь отрицание? Песня пела внутри нее. Какая неразбериха!

После своего последнего выкрика ма Уэскотт, всхлипывая, поднялась по лестнице в свою комнату и легла в постель. Через некоторое время Розалинда последовала ее примеру. Она, не раздеваясь, бросилась на кровать. Обе женщины лежали, ожидая. На улице, в темноте перед своим домом сидел Мелвил Стонер, мужчина, человек, знавший все, что произошло между матерью и дочерью. Розалинда вспоминала мост над рекою около фабрики в Чикаго и чаек, паривших в воздухе высоко над рекой. Ей хотелось быть там, стоять на этом мосту. «Как приятно было бы теперь бросить свое тело вниз, в реку!» думала она. В воображении она видела свое быстрое падение в воду и еще более быстрое падение птиц с небесной высоты. В быстром, прекрасном скольжении они устремлялись вниз, чтобы подхватить жизнь, которую она вот-вот уронит. Об этом и говорила песня, которую пел Уолтер.

Проведя вечер в лавке Эмануэла Уилсона, Генри Уэскотт вернулся дамой. Тяжело ступая, он прошел через дом к черному ходу, к насосу. Послышался медленный скрипучий звук работающего насоса, а затем Уэскотт вошел в дом и поставил ведро с водой на ящик у кухонной раковины. Немного воды пролилось, послышался легкий плеск, будто ребенок босой ножкой топнул о пол…

Розалинда встала. Мертвая, холодная усталость, нахлынувшая на нее, исчезла. Холодные, мертвые руки, что раньше сжимали ее, теперь были отброшены. В шкафу лежал ее саквояж, но она забыла о нем. Поспешно сняв туфли и держа их в руках, она в одних чулках вышла в коридор. Отец тяжело поднялся по лестнице и прошел мимо нее, когда, затаив дыхание, она стояла прижавшись всем телом к стене коридора.

Как быстро и четко работал ее мозг! В два часа утра через Уиллоу-Спрингс проходил поезд, направлявшийся на восток, в Чикаго. Она не станет ждать поезда. Она пройдет восемь миль до соседнего, лежащего к востоку городка. Таким образом она немедленно покинет город. Это даст ей возможность что-то делать. «Мне теперь необходимо двигаться», – подумала, она, сбегая по лестнице и бесшумно выходя из дому.

Розалинда прошла по траве рядом с тротуаром до ворот дома Мелвила Стонера, и он вышел к воротам ей навстречу. Он иронически засмеялся.

– Я предполагал, что до конца этой ночи мне представится еще раз случай погулять с вами, – сказал он, кланяясь.

Розалинда не знала, многое ли он слышал из разговора между ней и матерью. Но это не имело значения. Он знал все, что сказала ма Уэскотт, все, что она могла сказать, и все, что могла сказать или понять Розалинда. Эта мысль была Розалинде бесконечно приятна. Именно Мелвил Стонер поднял городок Уиллоу-Спрингс и вознес его над тенью смерти. Слова были лишними. У нее установилась с ним какая-то связь, лежавшая за пределами слов, за пределами страсти, – чувство братства по жизни, чувство братства в жизни.

Они молча шли, пока не достигли края города, и тогда Мелвил Стонер протянул руку.

– Вы пойдете со мной? – спросила она.

Он покачал головой и рассмеялся.

– Нет, – произнес он. – Я останусь здесь. Время для моего ухода давно миновало. Я останусь здесь до конца своих дней. Я останусь здесь с моими мыслями.

Он повернулся и стал удаляться в темноту, за пределы круга света, отбрасываемого последним фонарем на улице, переходившей теперь в дорогу, которая вела в соседний городок к востоку. Розалинда стояла, смотря вслед Мелвилу Стонеру, и что-то в его размашистой, подпрыгивающей походке снова вызвало в ее сознании образ гигантской птицы. «Он похож на чаек, парящих над рекой в Чикаго, – подумала она. – Его призрак витает над Уиллоу-Спрингсом. Когда смерть входит в жизнь здешних людей, его дух устремляется вниз и выхватывает из них красоту».

Сперва Розалинда медленно шла по дороге между маисовыми полями. Ночь была, огромной тихой обителью в которую она могли с миром войти. Легкий ветерок шелестел листьями маиса, но то не были ужасные, многозначительные человеческие звуки, производимые теми, кто физически жил, но духовно был мертв, принял смерть, верил только в смерть. Листья маиса терлись один о другой, и слышался тихий, приятный шум, словно что-то рождалось, древняя, мертвая физическая жизнь отрывалась, отбрасывалась в сторону. Может быть, в страну входила новая жизнь.

Розалинда побежала. Она сбросила с себя город и отца с матерью, как бегун сбрасывает с себя тяжелую и ненужную одежду. Ей хотелось также сбросить с себя одежду, скрывавшую наготу ее тела. Ей хотелось быть голой, только что родившейся на свет. В двух милях от города через Уиллоу-Крик был переброшен мост. Река теперь пересохла, но в темноте Розалинде чудилось, что река полна воды, быстро текущей воды, воды цвета хризопраза. Розалинда бежала быстро; теперь она остановилась на мосту, часто, прерывисто дыша.

Через некоторое время она двинулась дальше и шла, пока дыхание не успокоилось, а затем опять побежала. Ее тело трепетало жизнью. Она не спрашивала себя, что собирается делать, какой выход найдет из того положения, которое заставило ее поехать в Уиллоу-Спрингс, в смутной надежде, что слово матери разрешит ее сомнения. Она бежала. Перед ее взором пыльная дорога продолжала нестись ей навстречу из тьмы. Розалинда бежала вперед, все вперед, навстречу слабому мерцанию света. Тьма расступалась перед ней. В этом беге была радость, и с каждым шагом в молодой женщине усиливалось чувство избавления. Чудесная мысль рождалась в ее сознании. Когда она бежала, ей казалось, что свет под ее ногами становится ярче. Казалось, мрак пугался ее присутствия и быстро отступал в стороны, прочь с ее пути. Розалинду охватило ощущение уверенности. Она сама превратилась во что-то таящее внутри свет. Она была творцом света. При ее приближении мрак пугался и убегал вдаль. Когда эта мысль пришла Розалинде в голову, она почувствовала себя способной бежать не останавливаясь, без отдыха, и ей хотелось бежать так без конца, через всю страну, через селения и города, разгоняя своим появлением тьму.