Текст книги "Итальянский любовник"

Автор книги: Шэрон Кендрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Чтобы вся страна могла принимать участие в твоей беременности! Отлично! Все включены. Кроме, разумеется, отца ребенка.

– Оставь. Это региональный канал! Не вся страна смотрит!

– Ты нарочно не хочешь понять сути?

Принесли их заказ. Над горячей рыбой вился ароматный парок.

– Прости, а в чем суть?

Он вздохнул. Ева была сильной женщиной, он это сознавал. А также невероятно гордой и независимой.

И еще упрямой. Все равно, это было как гром среди ясного неба – вдруг выяснить, что он ей совсем не нужен!

– Кто знает, что я отец ребенка?

Ева молчала.

– Ева?

Глаза их встретились.

– Я сказала только Лиззи, – призналась она. – Даже Майку не говорила, хотя, думаю, она ему уже рассказала.

Ева вспомнила реакцию Лиззи. Та была не удивлена, а, скорее, шокирована.

– Не могу сказать, что это твоя вина, – бормотала она, глядя на Еву в вопросительном ожидании.

Глупо было бы делать вид, что она не понимала безмолвного вопроса подруги.

– Все кончено, – сказала она спокойно.

Лиззи не могла скрыть досады.

– И ты довольна ситуацией?

– Вполне, – сказала она с оптимизмом, возможно слегка наигранным.

– Ну, тогда все в порядке. Соответствует духу времени!

Лиззи заговорщицки наклонилась вперед.

– Возможно, все даже к лучшему! Майк говорит, что Лука Карделли широко известен в итальянской прессе. Репутация у него еще та! Но нечему удивляться, да? Наш итальянский друг относится к тому типу мужчин, в которых нельзя влюбляться!

– Это точно, – серьезно согласилась Ева.

Рассказывай, рассказывай мне об этом, Лиззи, думала она про себя. Мне просто необходимо сейчас слушать такие вещи.

Лука пристально на нее смотрел. Так она не объявила, кто был отцом ребенка! Он—то думал, что это давно уже общеизвестный факт.

– Только Лиззи, – повторил он. – Может быть, тебе стыдно, что я отец твоего ребенка?

– Не делай из себя посмешище!

– Тогда почему ты держала это в тайне?

Она со звоном положила вилку.

– Потому что не была уверена, собираешься ли ты участвовать в жизни ребенка. И я подумала, что если нет, то лучше уж никому не знать правды. Особенно тем, кого это мало касается. Я не хотела, чтобы каждый показывал на меня пальцем и высказывал обо мне поспешные суждения.

Он подумал, что замужество легко смогло бы решить эти проблемы. Но она столь твердо, столь решительно отказалась.

– Мне кажется, ты должна это открыть, – сказал он. – Расскажи всем или не говори никому, но не уклоняйся от ответа на этот вопрос. Ребенок будет знать, кто его отец. Лучше, чтобы и остальные тоже знали.

– Это не так просто, – спокойно сказал она, и продолжила, заметив в его глазах вопрос, – из—за специфики моей работы моя личная жизнь как на ладони. Поэтому на вопросы людей о том, кто отец ребенка, я ответила раз и навсегда – "без комментариев".

Он тихо выругался.

– И ты этим довольна?

Ева пожала плечами.

– Так уж обстоят дела.

Но он же еще мог все изменить! Заметив еле уловимые морщинки вокруг ее глаз, он решил, что еще не пришло время.

– Ты ничего не ешь! – мягко, но укоризненно сказал он и тут же нахмурил брови. – Ты хорошо питаешься, Ева? Так, как надо?

– А что?

Он посмотрел неодобрительно.

– По тебе не заметно, что ты беременна.

– Я знаю. Это бывает у некоторых женщин, чаще у худощавых, спортивных. Вероятно, что—то подобное и у меня.

Она подумала, что рассуждает как мать—героиня, хотя это была ее первая беременность.

Как, однако, успокаивает, когда есть возможность обсудить вещи такого рода с кем—то, кому есть до этого дело. И даже если Луке нет дела до нее самой, то он определенно обеспокоен судьбой ребенка.

– Так ты хорошо ешь?

Он не собирался слезать с этой темы.

Это настойчивое внимание к тому, как она питается, тоже было приятно. Это ведь не доктор спрашивает. У врача профессиональный интерес, а тут личный, живой.

Она подцепила вилкой кусочек рыбы и начала жевать, как послушный ребенок.

– Ем я как лошадь. Рыбу, фрукты, овощи, шелушеный рис. И, конечно, вишневое мороженое для ровного счета. – Она улыбнулась ему. – Это тебя удовлетворяет?

Он выпил воды. Удовлетворяет ли это его? Он даже припомнить не мог, когда в последний раз был таким неудовлетворенным, физически и морально. Он поднял на нее глаза, и Ева прочитала в них уважение, пусть и с долей ехидства из—за насмешливой улыбки, которой он скривил губы. Он выглядел таким неотразимым, что она почувствовала неожиданное желание быть ему полностью послушной и сказать, что все будет хорошо. Но она сама не была в этом уверена, а говорить впустую не могла. Она боролась с непреодолимым побуждением спросить его, не могут ли они просто забыть все те события, которые привели их в эту запутанную ситуацию, и начать все с нуля. Но и этого она не могла сделать. Слишком многое произошло, и скоро должен родиться ребенок. Ей нужно было защититься от боли, не ради себя даже, а ради ребенка. Мать с разбитым сердцем не сумеет должным образом напитать соками свое дитя. Еще она хотела научить своего ребенка – их ребенка – самым важным вещам, одной из которых была честность.

– Ты так и не сказал мне, что думаешь о ребенке, который должен родиться, – тихо сказала она. – Кроме гнева, разумеется.

Он вспомнил, что ярость поглотила его тогда, как огромное вспыхнувшее пламя.

– Гнев давно прошел. Мне не стоило так реагировать.

– Думаю, это была естественная реакция. – Ее глаза светились. – И что пришло на смену гневу?

Это было для него сложным вопросом. Он не привык подменять слова эмоциями, но последние его чувства казались ему очень важными. Он был обязан ей о них сказать.

– Гордость, – ответил он. – И волнение.

Ева смотрела на него в изумлении.

– Ты удивлена?

Он поднял брови.

– Так и есть.

Она почувствовала сильный жар внутри. Какие нужные, какие замечательные слова гордость и волнение.

– А ты? – спросил он. – Что чувствуешь ты?

– По правде сказать, я тоже взволнованна. И сильно, – сказала Ева.

Но еще больше она была напугана, если уж говорить всю правду. Но ему она этого не скажет. Она была взрослой женщиной, которая привыкла брать ответственность на себя. Она не собиралась плакаться Луке в жилетку.

Он кивнул, но хотел узнать что—то еще.

– Но ты не испытывала гнева?

– Гнева? О нет. – Она отрицательно покачала головой. – Нет. Гнев выражается у женщин по—другому. Глупой я себя чувствовала, это правда. Обманутой.

– Но я не хочу, чтобы ты чувствовала себя обманутой.

– А чего же ты хочешь, Лука?

Она уже задавала ему этот вопрос, и он с удивлением обнаружил тогда, что не знал на него ответа. На этот раз он знал ответ.

– Я хочу принимать участие в твоей беременности, – сказал он. – Когда ты будешь на приеме у врача, я тоже хочу там быть. Когда тебе будут делать УЗИ, я тоже хочу видеть, как бьется сердце моего малыша.

От волнения она положила вилку и уставилась в тарелку. Его слова задели ее за живое, и понадобилась минута, чтобы успокоиться. Она подняла взор в надежде, что он не заметит блеска слез в ее глазах. Он тоже не ожидал, что его слова произведут такое действие.

Она начала говорить самым прозаичным голосом.

– Каким образом ты собираешься это делать? Мы живем за много километров друг от друга. Думаю, я смогу посылать тебе снимки УЗИ, писать электронные письма и делать прочие вещи такого рода.

Он покачал головой.

– Нет, только не из вторых рук, – сказал он твердо.

– А как же? – спросила она.

– Сообщай мне заранее, и я буду прилетать к твоим посещениям врача.

– А твоя работа?

Он посмотрел на нее, сознавая, что она ни капли не понимает, в чем заключается его работа. Но откуда ей было знать? Она знает, что он владеет банком, но она не жила в Италии и даже близко себе не представляет масштабы его могущества и власти. Но, поскольку она не собиралась заявлять на него никаких прав, он не видел причин, почему бы не рассказать ей об этом. Испытываешь поистине освобождающее чувство, когда не приходится приуменьшать свою значимость.

– Я богат настолько, что могу больше не работать, Ева, – сказал он мягко и с некоторой долей небрежности. – В данной ситуации я, безусловно, так и поступлю. Я могу прилетать и улетать, когда захочу. Ради ребенка.

Ева не знала, как на это реагировать.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Войдя в кабинет, где делают УЗИ, первое, что увидел Лука, – это яркие лампы. Он нахмурился, прищурил глаза, привыкая к яркому свету, но при взгляде в глубь комнаты нахмурил брови еще больше. Там на столике лежала Ева, а лаборантка в белом халате смазывала ее разросшийся живот каким—то густым желе.

Тем временем мужчина в белом халате водил над ее животом каким—то прибором. В углу молодая женщина в позвякивающих сережках вела серьезную беседу с другим мужчиной, держащим в руках видеокамеру.

Все они посмотрели на вошедшего, а женщина с сережками улыбнулась и, прежде чем Ева смогла ее остановить, сказала:

– Простите, мы здесь производим съемку.

Наступило короткое, натянутое молчание.

– А что именно, – спросил Лука с угрожающей ноткой в голосе, – как вам кажется, вы снимаете?

Женщина в сережках пристально на него посмотрела.

– Мы снимаем сюжет для телешоу. Здесь становится очень тесно, поэтому не могли бы вы выйти из кабинета?

Ева подумала, что только что бросили бомбу.

Смертоносную бомбу.

– Я никуда не выйду, – проскрипел Лука. – Боюсь, что выйдете вы. Убирайтесь!

– Простите?

– Вы не будете, повторяю, не будете снимать никакого телешоу. Вы сами выйдете или мне выкинуть ваши чертовы камеры?

Женщина в сережках с недоумением посмотрела на Еву.

– Ева?

Казалось бы, Ева должна была быть унижена и рассержена на Луку, который своей выходкой мог поставить под угрозу ее карьеру. Но она не испытывала ничего подобного. В теории съемка УЗИ для шоу была великолепной идеей, но на практике это оказалось уж слишком большим вторжением в ее личную жизнь.

И она еще никому не была так рада, как Луке в сей момент.

– Кто этот человек, Ева?

– Это…

– Я отец ребенка, – с презрительной холодностью прервал разговор Лука. – И я хочу увидеть на экране УЗИ своего ребенка. В конфиденциальной обстановке.

Что—то в его голосе и выражении лица заставляло всех повиноваться, и съемочная команда не стала исключением. Бормоча и щелкая языками, они собрали оборудование и вышли, но женщина в сережках успела повернуться к Еве и сказать:

– Будь добра, позвони мне попозже.

Луке понадобилось несколько секунд, чтобы привести в порядок дыхание, и лаборантка в белом халате подмигнула им.

– А я—то надеялась, что меня покажут по телевизору! – пошутила она.

Лука криво ей улыбнулся, но свирепо взглянул на Еву, как бы говоря: "С тобой я поговорю позже". Она почувствовала себя школьницей, которую вызвали к директору. Но весь гнев Луки прошел, как только лаборантка начала водить сканером по животу и расплывчатые пятна серого и черного начали приобретать очертания.

– Вот и мы, – сказала лаборантка, – две ручки и две ножки – отлично. А вот сердце. Видите, как оно бьется?

Наступила тишина, все затаили дыхание.

– Ой, смотрите, – воскликнула лаборантка, – он сосет большой палец!

– Он? – вскричал Лука.

– Ой, простите! Мы всегда говорим «он». Просто привычка, знаю, что не стоит этого делать. Хотите узнать пол своего ребенка? – спросила она небрежно.

Лука и Ева одновременно подняли вверх глаза.

– Нет, – хором сказали они, их глаза встретились, и в этом было что—то объединяющее.

Но когда лаборантка протерла насухо ее живот и велела одеваться, Ева почувствовала себя неловко.

Лицо Луки казалось задумчивым и даже напряженным. Она дотянулась до своих брюк.

– Я, пожалуй, оденусь.

– Я подожду снаружи, – коротко бросил Лука.

Одеваясь, Ева сказала себе, что он не сможет ее запугать. Не сможет. Она допускала, что он был зол, даже разгневан, но он не имел права указывать ей, как жить. Она вздохнула, с трудом натягивая брюки. Пока все шло гладко. До сего момента он вел себя как ангел, спустившийся с небес, – посещал все врачебные сеансы и очаровал половину персонала больницы. Он прилетал к ней по первому сигналу, как будто летел не из другой страны, а всего лишь с южного побережья на северное.

Она с нетерпением ждала его звонков. Ей даже было легче говорить с ним по телефону, потому что не нужно было смотреть на его великолепное смуглое лицо или справляться с ощущением, что перед ней мужчина, чувство к которому у нее никак не угасло.

Впрочем, кое—что изменилось. Влечение к нему оставалось прежним, но теперь она поняла, чего так испугалась, увидев Луку на вечеринке у Майкла и Лиззи.

Того, что он был "единственным на планете". Она уже наступила когда—то на эти грабли, и ей не хотелось наступать на них снова.

Он ждал ее у регистратуры, и в его лице читалась угроза.

– Ты на машине?

Она кивнула.

– Дай мне ключи.

Она протянула их, думая, уж не стала ли она одной из тех пугливых женщин, которым в глубине души нравится подчиняться. Но она решила, что иногда для разнообразия можно позволить кому—то взять на себя ответственность за нее. Она зевнула. Он не проронил ни слова, когда они садились в машину, и всю дорогу до Хембла в машине стояла мертвая тишина.

– Лука?

– Не сейчас, Ева, – спокойно сказал он. – Я стараюсь сосредоточиться на дороге, а если мы сейчас начнем разговор, боюсь, мне это не удастся.

Он припарковал машину и лишь тогда начал входить в раж.

– Ты объяснишь мне, что все это значит?

– Ты имеешь в виду съемочную группу?

Ева открыла дверь дома.

– Ева, пожалуйста, не надо играть со мной в эти игры. Ты умная женщина и прекрасно знаешь, что я имею в виду.

Пройдя в холл, она села в одно из кресел и вызывающе посмотрела на него.

– Это для шоу.

– Да, я это понял.

Он пристроился на подлокотнике другого кресла.

– Они просто хотели снять эту процедуру, вот и все.

– И все?

Она сверкнула на него глазами.

– Не вижу проблемы.

Он злобно усмехнулся.

– Ты не видишь проблемы? – скептически повторил он. – А как насчет того, что полстраны будет пялиться на твой голый живот?

– Не полстраны! – начала она непроизвольно, но остановилась, увидев его лицо. – Это для того, чтобы помочь женщинам понять, как это легко, – попыталась объяснить она.

– А как насчет самого рабочего процесса? – с жаром спросил он. – Может быть, ты собираешься позволить съемочной группе, состоящей из мужиков, снимать и сами роды, чтобы зрители поняли, "как это легко"?

– Ну уж нет. Конечно, нет!

– Ты уверена?

– Абсолютно.

Да, в прозорливости Луке не откажешь. На самом деле этот вопрос обсуждался на одном из постановочных совещаний. Ева категорически отклонила это предложение.

– Полагаю, ты считаешь меня старомодным.

– Пожалуй.

Но за его старомодностью скрывалось другое качество – он защищал ее, и это вызвало у нее радостный трепет.

– Я не желаю, чтобы зрители видели то, что является сокровенным. Это принадлежит только матери и отцу, то есть нам с тобой, Ева.

Ну да. Если не считать того, что «нас» не существует. Переполненная ноющим чувством страстного желания того, чего не может быть, Ева закрыла глаза.

Он посмотрел на нее. Она была бледна. И снова бурлящая ярость заклокотала в нем. Какого черта она лежала там, под прицелом камер, с ребенком в животе? Как он мог допустить такое?

– Я приготовлю чай, – сказал он.

Она слышала, как он гремел посудой на кухне, а когда вернулся с подносом, брови его были нахмурены.

– Как бы то ни было, зачем ты делала УЗИ на таком сроке?

Она пожала плечами.

– Так положено.

– Ты уверена?

Она кивнула, все еще не разжимая век.

Он сел, взял ее руку и задумчиво начал поглаживать. Ева открыла глаза. Это была такая мелочь. Такая незначительная мелочь. Но она показалась ей раем.

Ее тело истосковалось по ласке и прикосновениям.

Она встретилась с ним глазами, и больше всего на свете ей захотелось, чтобы он прижал ее к себе, обнял и приласкал. Но он не сделал ни того, ни другого, а его черные глаза были задумчивы, бдительны и насторожены.

– Надолго еще у тебя контракт на участие в этом шоу?

Кругами, неторопливо он водил пальцем по ее руке.

Она сглотнула. Не переставай прикасаться ко мне, молила она.

– Кончается третьего числа.

– На следующей неделе.

Она кивнула.

– Потом я ухожу в отпуск. После рождения ребенка начну присматривать другие варианты.

– Ева, – он сделал паузу, – ты довольна тем, чем занимаешься?

– Ты имеешь в виду мои телепрограммы?

– Это часть того. Я говорю о жизни здесь в целом. Какие у тебя мысли на будущее? Что ты думаешь о будущем, сага mia?

Он не называл ее так уже очень давно, и ей захотелось зарыдать от страшного желания. Желания того, что у нее могло быть. Но того, чего не было.

– Это похоже на то, когда садишься на карусель и не можешь потом слезть с нее, – призналась она, и в тот момент ее не трогало, что эти слова демонстрируют ее уязвимость.

Она и правда чувствовала себя уязвимой, ведь беременные женщины имеют на это право, разве нет? Ей до смерти надоело быть отважной, сильной, справляющейся со всем. Она хотела, чтобы Лука был ей опорой, если не в тонком мире эмоций и чувств, то хотя бы материально. Да и не много ей нужно.

– Будущее? Об этом я еще не думала. Но теперь…

Ее голос стих.

– Теперь?

– Понимаю, что должна подумать об этом. Но пока я больше ничего не знаю. О, Лука!

К ее ужасу, у нее из глаз полились слезы. Она прикусила губу и попыталась остановить их, но не смогла. Его лицо исказилось от боли. Он прижал ее к груди и начал водить рукой по ее мягким волосам, пытаясь как—то успокоить.

– Тес, не плачь, Ева. Не надо плакать, сага mia. Нет причины для слез. Все будет хорошо. Я тебе обещаю.

Она уткнулась мокрой от слез щекой в его воротник и почувствовала себя в безопасности. В его сильных мужских объятиях никто и ничто не сможет причинить ей боль. Во всяком случае, никакие внешние силы не смогут, но боялась она лишь одного – боли в сердце.

Она отстранилась от него, вытирая щеки рукой.

– Извини, – по—детски шмыгая носом, сказала она.

– Не надо извинений.

Он кончиком пальца смахнул последнюю слезинку с ее щеки. Как бы удивилась она, если бы узнала, что ему нравилось наблюдать ее слабость. Ее слабость означала, что теперь на первый план выйдет его сила, а это ему было важнее всего.

– А что произойдет, если ты скажешь им, что не хочешь возвращаться на работу? По крайней мере, в обозримом будущем?

– Вероятно, это будет концом моей карьеры. У зрителей очень короткая память.

– Да, твоя карьера. Твоя проклятая карьера, – тихо сказал он. – А когда родится ребенок? Кто будет ухаживать за твоим сыном или дочерью, если каждый день машина будет уносить тебя в студию?

Она взглянула на него. Он был так близко, так близко для поцелуя, но она не осмеливалась.

– Я уже ничего не знаю, – прошептала она. – Даже не знаю, насколько мне нужна моя карьера. – Ее глаза вызывающе сверкнули. – Полагаю, это для тебя шокирующее признание?

Это было лучшее, что он слышал от нее за последнее время, но он был слишком умен, чтобы признаться в этом.

– Почему же! С какой стати?

Она пожала плечами, размышляя о том, что женщина, которая так его привлекала, была умной, целеустремленной карьеристкой.

– Славная у меня работа, но все же слишком меня ограничивает.

– Ни одна работа не должна ограничивать человека. Но ты не ответила на мой вопрос, – настойчиво продолжал он. – Что будет, когда родится ребенок?

– У меня нет выбора. Я должна работать.

– Вот здесь ты ошибаешься, Ева. У тебя есть выбор. Ты можешь переехать в Италию. Если станешь моей женой.

Наступила долгая мертвая тишина.

– Постой, – сказала она после паузы. – Ты действительно так думаешь?

– Я никогда не говорю того, чего не думаю. И поверь мне, что дважды я такие вещи не предлагаю.

Она откинулась на подушки.

– Я просто пытаюсь понять, это правда?

– Правда ли это? – Он провел пальцем вдоль линии ее подбородка. – Я хочу, чтобы ребенок родился в Италии. И я хочу смотреть, как он растет.

По крайней мере, он не врал. Не говорил, что любит ее, что жить без нее не может.

– Полагаешь, этих причин достаточно, чтобы жениться? – спросила она чужим дрожащим голосом.

– Не могу придумать лучших, – просто ответил он. – Какая альтернатива? Чтобы ты растила ребенка здесь и одна? – Он нахмурился. – Или, может быть, не одна. Думай обо мне что хочешь, Ева, но мысль о том, что посторонний мужчина будет воспитывать моего ребенка, вызывает у меня раздражение. Лучше сказать дикую ярость.

Она кивнула. О да, она это видела. Его обуревали чувство собственности и эгоизм, но, по крайней мере, у него хватило мужества признаться в этом. Он не знает, что сложившаяся ситуация никогда не изменится. У нее больше никогда не будет мужчин после него. Кто может сравниться с Лукой Карделли?

Мысль о том, что он не сможет терпеть другого мужчину, наводила на противоположную – сможет ли она терпеть другую женщину? Представить себе, что Лука женится и ей придется присылать ребенка к ним на выходные, каникулы и, еще хуже того, на каждое второе Рождество. Другая женщина станет мачехой ее ребенку. Оказывается, чувство собственности присуще не одному Луке.

Но стоит ли ей терять время и увеличивать пропасть между ними, чтобы в один прекрасный момент вопрос, женится ли он на другой, стал просто вопросом времени?

Она не могла не задуматься о том, что он ей предлагает. Как ни крути, это больше, чем просто замужество. Это новая жизнь в совершенно новой стране.

– Рассматривай это как приключение! – Он словно прочитал ее мысли. – Красивая страна, красивый город. – Его глаза засияли, а голос стал мягким, как бархат. – Я легко смогу влюбить тебя в мой город, Ева.

Она не сомневалась. Он смог влюбить ее в себя, даже не пошевелив пальцем. Но Лука был горячим мужчиной, и существовала еще одна сторона замужества, которую так и не обсудили. Сторона, которая могла все перевернуть с ног на голову, и их жизни тоже.

– Когда ты говоришь, замужество…

Он увидел, как она прикусила губу.

– Опасаешься, что я начну предъявлять свои "права"? – мягко, но с издевкой спросил он.

– Ну, а ты начнешь?

Ответ был тоже не без издевки, и кто знает, как он мог на это отреагировать.

Но он счел, что лишь суровая необходимость вызвала ее вопрос, который повис в воздухе как косвенное обвинение.

У него в висках застучало.

– Я ничего не буду от тебя требовать, Ева, – вкрадчиво ответил он. – Если ты беспокоишься об этом.

Могло ли все быть еще более запутанным, чем сейчас, задала она себе вопрос. Все произошедшее никак их не сблизило. Лука не проявлял никаких признаков того, что хочет быть с ней вместе, быть физически, с того самого момента, когда она объявила ему, что беременна. Сначала она списывала это на его раздражение, но теперь, когда он успокоился, он по—прежнему не намекал на это. Что могло означать только одно – он больше не находил ее сексуально привлекательной. Нет, были и моменты, когда она ловила на себе его горячий и голодный взгляд, и это вселяло в нее слабую надежду. Увы, она знала, что у мужчин все по—другому. Порою они на автомате реагируют на женщин. Хотя, принимая во внимание ее нынешнее состояние – с опухшими лодыжками, с разросшимся животом, – может, ей это просто показалось?

А теперь он еще заявляет, что не будет от нее ничего требовать. Это значит, что он ждет от нее первого шага? Получается, что она – неуклюжая, непривлекательная и пузатая – должна делать попытки к примирению, которые он еще может отвергнуть! А может, он не станет ничего требовать, поскольку просто больше не хочет ее и не захочет никогда?

– Ты обдумываешь, менять ли свое решение? – пробормотал он в задумчивости.

– Я еще не принимала никакого решения.

Он рассмеялся, и этот смех сыграл свою роль. Заставить рассмеяться такого мужчину, как Лука, уже что—то означало. Она любила его, ждала от него ребенка, и он предложил ей выйти за него замуж. Была ли хоть одна причина не принимать его предложение?

Стоило ли ей цепляться за то, что было у нее здесь, за ее великую работу, которая вдруг съежилась, словно на нее смотрят в перевернутый бинокль, после известия о колоссальном событии – рождении новой жизни на земле?

Она улыбнулась.

– Какую ты собираешься устроить свадьбу?