Текст книги "Тристан и Женевьева (Среди роз)"
Автор книги: Шеннон Дрейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)
Женевьева не в силах была подняться. Судьба ее и замка Эденби теперь решалась в Большом зале. Но Женевьева лишь тупо смотрела на тело Тристана, лежавшее на холодных каменных плитах и тихо шептала слова молитвы, чтобы это все поскорее закончилось.
* * *
Битва внизу не была настолько страшной, как это казалось Женевьеве. Впрочем, если бы граф де ла Тер не предупредил своих людей, то вообще не было бы никакой необходимости обнажать оружие.
Джон, предупрежденный Тристаном ранее, внимательно наблюдал за всем происходящим с того самого момента, как Женевьева и его друг покинули зал. Он слегка расслабился, когда на галерею взошла группа музыкантов и начала негромко наигрывать баллады, слегка непристойного содержания. Молодой человек находил обстановку зала весьма роскошной и, не последним аргументом в пользу замка Эденби была Эдвина…
Эта леди, конечно, уже далеко не девушка. Он заключил, что она старше его самого на год или два. «Но в ней есть грация, которой недостает более юным девушкам, – подумал Джон, а красота ее лица вполне соответствовала широте натуры». Она была худощава, стройна, элегантно одета, говорила очень негромко и, судя по всему, очень нервничала.
Джон потратил большую часть вечера на то, чтобы хоть немного успокоить ее. Они говорили преимущественно о замке Эденби, где она выросла. Эдвина рассказала ему о своем браке, грустно поведав о том, что ее муж не погиб в сражении, а умер от болезни, и что ее брат, последний лорд Эденби, позвал ее жить к себе, настаивая на том, чтобы она вновь вышла замуж и собирался составить ей партию, когда для этого придет подходящее время.
– А вы не собирались? – спросил ее Джон.
– Собиралась? – рассеянно переспросила молодая женщина, глянув на рыцаря огромными глазами, голубыми, как незабудки, растущие не склонах гор.
– Выйти снова замуж, – несколько обескуражено пояснил Джон. – Ведь так и должно было случиться, верно?
Она слабо улыбнулась, потупив глаза.
– Подлить вам еще вина? – нарочито безразличным тоном спросила она.
Но Джон предпочел не пить сегодня, ибо в отсутствие графа, он был капитаном отряда, а Тристан ожидал какого-то подвоха.
Да и поведение их людей доставляло ему беспокойство, уж слишком они были беспечны. Несмотря на предостережение, беззаботно смеялись и подпевали менестрелям. Они все же напились допьяна и собирались пить еще. Тибальд, заметил Джон, так же был не совсем в порядке. Он все еще сидел за столом, нахмурившись, как будто был чем-то недоволен.
Обстановка в зале становилась все более дружественной. Йоркисты и ланкастерцы пили, шутили и смеялись вместе. Девушки-служанки, обносившие гостей, были юны, свежи и привлекательны, они смехом отвечали на соленые шутки и, казалось, ничуть не обижались на звонкие шлепки по мягким местам, которыми их награждали щедрой рукой гости.
Может быть, крестьян из Эденби нисколько не заботило то, какой наследник получит корону, может быть, для них было вообще безразлично, кто управлял замком. Но это как-то не вязалось с той ожесточенностью, с которой они обороняли замок прежде, всеми силами стараясь сдержать натиск нападавших.
В какой-то момент, когда Джон обводил взглядом зал, в очередной раз с беспокойством оглядываясь вокруг, ему показалось, что он услышал предостерегающий голос Тристана, раздавшийся со стороны каменной винтовой лестницы.
Взгляд Джона упал на Эдвину. Он увидел на ее лице тревогу и ужас, и понял, что все это представление, устроенное в честь завоевателей, было всего-навсего западней. Все еще глядя на нее, Джон почувствовал, как ярость наполняет его душу, и отклонившись назад, выхватил из ножен меч.
– К оружию! – громко крикнул Джон.
Но большая часть его солдат не обратила на крик ни малейшего внимания. Поднялись лишь Тибальд, Мэттью Воллингэм и двое других.
А в зал уже вбегали вооруженные йоркисты, среди них Джон увидел сэра Гэмфри с обнаженным клинком.
Один из вражеских солдат оказался напротив него, Джон быстрым движением выбил меч из рук нападавшего и нанес ему смертельную рану. Тот упал, обливаясь кровью.
Внезапно Джон услышал негромкий сдавленный крик и обернулся на звук. У стены стояла Эдвина, побелевшими пальцами цепляясь за камни, с ужасом глядя на убитого. Она бросила на Джона испуганный взгляд. Все вокруг них вдруг пришло в движение, звенела сталь мечей, стонали раненые и умирающие.
Джон знал, что ему нужно во что бы то ни стало прорваться наружу, к тем, кто был во дворе. И сколько бы людей не оставалось у него, он должен немедленно отступать, чтобы спасти их.
Но никогда прежде ему не доводилось испытать такого чувства бессильной ярости, никогда прежде его так гнусно не предавали и не обманывали. Он улыбнулся Эдвине, ощерив плотно сжатые зубы, и отвесил легкий полупоклон.
– Миледи, молитесь богу, чтобы они убили меня, ибо если я останусь жив…
Он не успел закончить предложение, еще один солдат оказался рядом с ним и Джон, сражаясь, попятился по направлению к двери.
– Тибальд! Мэттью! Ланкастерцы! Мы уходим!
Уголком глаза он заметил, что Тибальд, наконец, несколько пришел в себя. Старый вояка прорубал себе дорогу к Джону, тут же к ним присоединился Мэттью, и они создали некое подобие стены для того, чтобы прикрыть отступление остальных. С тяжелым сердцем Джон заметил, что многие из его людей уже убиты. Четверо лежали лицом на столе, видимо оглушенные, но живые. Из пятнадцати человек, воспользовавшихся «гостеприимством», лишь у пятерых оставался шанс выйти из Большого зала.
Наконец, они достигли двери. Джон сдерживал натиск нападавших, пока Тибальд справлялся с тяжелым засовом. Они выскочили на дневной свет во внутренний двор, но и здесь было далеко не все в порядке. Многие из людей, бывших там, лежали на земле, целые и невредимые, и лишь глупые улыбки на их губах указывали на то, что они мертвецки пьяны. Кое-кто держался на ногах, но они не могли оказать должного сопротивления.
– Ланкастерцы, отходим! – скомандовал Джон и вдруг с болезненной отчетливостью осознал, что в этой ситуации каждый из них должен заботиться о себе, и что, уходя, они слишком многих оставляют позади себя, и для оставшихся либо плен, либо виселица, либо меч палача.
– Джон! – рядом с ним оказался Тибальд, уже верхом, ведущий под уздцы его лошадь. Джон, немедля, вскочил в седло, и снова выкрикнул приказ.
Они едва успели проскочить перед тяжелыми воротами, упавшими сразу же за ними. И едва они успели проскочить через подъемный мост, как тот начал медленно подниматься.
Джону пришлось, как следует пришпорить лошадь, чтобы та перескочила разверзающуюся под копытами бездну. Тибальд громко закричал, и Джон, услышав крик и жалобное ржание его лошади, обернулся.
Бедное животное изо всех сил пыталось подняться, вероятно, лошадь сломала ногу, когда упала. Джон развернул коня, чтобы позволить своему товарищу вскочить позади себя, и сильно пришпорил лошадь, спеша укрыться от вражеских стрел, за естественной стеной скалы.
Уже отъехав на приличное расстояние, Джон замедлил бег коня и попытался оценить ситуацию. Из пятидесяти человек, вошедших в замок, вырвались из него, едва ли половина, да и то в большинстве своем раненые, залитые кровью, они стонали и еле держались в седлах.
– К лагерю, – хрипло распорядился Джон. – Там мы приведем себя в порядок.
Ярость душила его, он беспрестанно думал о Тристане, который успел предупредить их, а сам вероятно погиб.
Граф де ла Тер, который собирался столь милосердно обойтись с замком Эденби, несмотря на то, что в Бэдфорд Хит йоркисты безжалостно уничтожили тех, кого он так любил, был так подло предан.
Да, он, несомненно, мертв, ибо враги просто не могли оставить его в живых. Джон вспомнил, сколько раз граф спасал его от неминуемой смерти в сражениях, и чтобы не показать слезы, катившиеся у него из глаз, быстро поскакал вперед. Он был доблестным рыцарем и не хотел проявлять слабость перед лицом своих солдат.
Его друг, товарищ, брат по оружию, нуждался в нем, а он не в состоянии был прийти к нему на помощь.
Джон внезапно натянул поводья и остановил коня.
Обернулся и посмотрел на замок со все возрастающим гневом.
– Клянусь, Господом Богом и всеми святыми, я не уйду отсюда, пока не получу его тело – вслух подумал Джон.
Его люди, даже те, кто был очень сильно ранен и испытывал жестокую боль, примолкли.
– Мы останемся здесь! – воскликнул Тибальд.
– Мы будем оставаться у них бельмом на глазу, и ждать, когда наберемся достаточно сил для того, чтобы поставить их на колени в грязь! – проревел Мэттью.
– За лорда Тристана! – раздался могучий голос Тибальда. И этот крик подхватили все присутствующие. Они были преисполнены решимости отомстить за своего командира, пусть даже для этого многим придется умереть.
Джон кивнул, и небольшой отряд возобновил движение по направлению к своему лагерю.
И всю дорогу Джон думал с ненавистью о дамах из Эденби, об этих подлых шлюхах, выигравших сражение у мужчин, при помощи своей красоты и дьявольского коварства. Он бы с радостью отдал их на утеху и забаву каждому из своих людей, а затем выбросил бы их прекрасные тела на растерзание канюкам[20]20
Хищная птица семейства ястребиных, крик которой напоминает плач. – Примечание редактора
[Закрыть].
Это была жестокая и мучительная смерть зарождавшегося влечения, которое он ощутил к Эдвине.
* * *
Когда шум стих, Женевьева все еще сидела неподвижно, в неудобной позе, на холодном полу, прикрыв глаза.
По лестнице кто-то поднимался, до нее доносились негромкие звуки шагов. Женевьева догадалась, что это была женщина, шаги были легкими для мужских. Даже, когда до нее донесся сдавленный крик, Женевьева не открыла глаза. И только услышав испуганное восклицание:
– Господи Боже мой!
Услышав знакомый голос тетки, девушка осмелилась поднять глаза.
Эдвина стояла на ступеньках, перед телом Тристана, боясь перешагнуть через него. Женевьева попыталась что-то сказать, но у нее в горле застрял комок, и она некоторое время не могла с ним справиться. Наконец, она выдавила хриплым голосом:
– Он мертв, Эдвина, он мертв. Я убила его! – и она неожиданно рассмеялась, и в то же мгновение слезы брызнули из ее глаз. Эдвина переступила через мертвое тело и подошла к Женевьеве, присела рядом с ней, обхватив ее руками. Они крепко обнялись, пытаясь утешить друг друга, содрогаясь от озноба и рыданий.
– Теперь все кончилось, – сквозь слезы сказала Эдвина, – все кончилось, все кончилось…
Но вот раздались еще чьи-то шаги, более тяжелые, по лестнице поднимался мужчина, следом другой, сэр Гай и Томкин, который шел чуть позади, подошли к женщинам.
Сэр Гай опустился на одно колено перед Женевьевой.
– Моя леди, вы – наша героиня! – торжественно произнес он. – Вы победили! Вы поразили их лорда, и они мертвы, а те, кто остался в живых, трусливо бежали без него. Вы убили его, вы…
– Нет, нет, нет, нет! – вскрикнула Женевьева. – Я не героиня! И пожалуйста, уберите его отсюда!
Сэр Гай кивнул Томкину. Они вместе взялись и попытались поднять мертвое тело, необыкновенно тяжелое.
– Миледи, – сказал Томкин, бросая взгляд на труп. – Какие будут распоряжения…
– Прочь, прочь, – снова крикнула Женевьева.
И мужчины, кряхтя, поволокли вниз по лестнице свою тяжкую ношу.
Внизу, в Большом зале, солдаты вязали тех из ланкастерцев, кто был не в состоянии сопротивляться, и отправляли в подвалы замка, располагавшиеся глубоко под землей.
– Куда мы понесем его? – спросил Томкин.
– К скале, – ответил сэр Гай, после минутного размышления. – К морю, мы должны немедленно похоронить его в песке, под утесом.
– Это будут не христианские похороны, – медленно произнес Томкин, испытывая угрызения совести. – Тело такого человека следует вернуть людям, дабы похоронили его с надлежащими почестями и славой.
– Нет, мы отнесем его к скале! Ты же слышал, что сказала леди Женевьева, она хочет, чтобы его убрали прочь и побыстрее.
Сэр Гай был рыцарем, а Томкин – простым солдатом, возведенным своим лордом в командиры замковой стражи. Он сжал губы и отбросил прочь все свои мысли по данному поводу.
Захватив с собой фонарь, они понесли тело мимо жилых строений, мимо жалких останков деревянных домов и укреплений, сгоревших дотла во время осады, и вышли к скале и большому утесу, создававшему естественное укрепление.
– Здесь, – сказал сэр Гай, когда они достигли вершины утеса, одной стороной выходившего к морю. Далеко внизу белела тонкая полоска песка.
– Здесь? – но здесь же нет земли.
– Мы засыплем его камнями, – ответил сэр Гай, – если вороны не выклюют его глаза, то он мертвый сможет видеть то, к чему так стремился живой!
Сэр Гай небрежно опустил тело графа де ла Тера на землю, и отряхнул руки, как будто они испачкались. И тут Томкин заметил, что нарядный плащ сэра Гая и его камзол, были совершенно неизмятыми и удивительно чистыми, без каких-либо следов, указывающих на то, что ему совсем недавно пришлось сражаться. «Где же он был во время сражения? – с внезапно возникшим подозрением подумал Томкин, – или этот рыцарь так хорошо управляется с мечом, что даже не вспотел сражаясь?»
– Я предоставляю заниматься этим тебе, – обронил сэр Гай и поспешил к замку.
Томкин взглянул на человека, который чуть не убил его и содрогнулся. Такой воин заслуживал более почетных похорон и более пристойной надгробной речи, чем издевательский комментарий сэра Гая.
В Эденби было слишком много работы – нужно было подготовить стены и оружие, на тот случай, если ланкастерцы вновь попытаются штурмовать замок. Необходимо было позаботиться о раненых и привести в порядок зал…
Томкин спешно завалил камнями тело. Нет, это неправильно, лорд остается лордом, даже если это враг. Он не был истово верующим, он слишком часто засыпал на проповедях и, едва ли хорошо знал хоть одну из молитв. Но, когда вокруг начали сгущаться сумерки, он зажег фонарь и, опустившись на колени, помолился, как умел о душе убитого лорда.
Сегодня они победили, сегодня им следовало торжествовать, но Томкин не чувствовал себя победителем, какое-то смутное предчувствие угнетало его.
Не они защитили свою леди, это их госпожа защитила их, но и она вовсе не считала себя героиней. Это была худшая из побед, и победители заслуживали не почестей, а презрения.
Томкин еще раз повторил молитву, и устало направился к замку.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В эту ночь Женевьева лежала в своей постели и смотрела в темноту, страшась закрыть глаза, ибо тут же перед ней вставал Тристан де ла Тер, гневный, возмущенный ее предательством.
Она снова и снова видела, как он падает на холодный камень коридора, снова и снова видела Большой зал, сразу же после сражения, людей, лежавших вперемежку с ланкастерцами. Мертвым было безразлично, кто с кем лежит по соседству.
Она снова слышала стоны, плач женщин и детей, потерявших мужей и отцов.
Женевьева не услышала ни слова упрека или укора от этих людей. Но какое им дело до того, кто воссядет на троне? За исключением нескольких лордов и рыцарей из окрестных поместий, это никого не интересовало, эти люди жили своей жизнью, в поте лица добывали себе и детям хлеб насущный, добросовестно обрабатывали землю. Что их по-настоящему интересовало – это земля. По издревле сложившимся порядкам и обычаям, они жили в тяжком ежедневном труде. Исправно платили налоги и – больше всех страдали от междоусобиц. Редко кто отваживался на путешествие в соседнюю деревню, и тем более в Лондон. «Им не нужна победа, – подумала Женевьева, – им нужен мир».
Но как она могла отдать имение своего отца, из-за которого он погиб, без борьбы? За эти дни осады было уже достаточно пролито крови, достаточно смертей. Она не бледнела и не падала в обморок, при виде самых страшных ран. Она похоронила своего отца и жениха, и оплакивала всех, принимая их смерть, как неизбежность.
Но сейчас все обстояло иначе! То, что случилось сегодня, тяжким бременем легло на сердце Женевьевы.
Ее преследовали видения, она боялась закрыть глаза. Несмотря на то, что в очаге ярко пылал огонь, ей было холодно, и хотя теплое шерстяное одеяло укрывало Женевьеву почти до самого подбородка, она вся дрожала. Господи, ну почему она никак не может забыть его глаза, горящие страшным гневом? Она убила его! О, Боже! Она не сможет этого забыть!
Внезапно Женевьева вздрогнула от легкого стука в дверь. «Куда же запропастился Томкин?» – испуганно подумала она. Он должен был спать снаружи, у ее двери. Теперь ночью, у ее спальни постоянно дежурил стражник с двумя огромными волкодавами.
– Женевьева! – раздался голос тети.
Радуясь, что кто-то разделит ее тягостное одиночество, Женевьева проворно соскочила с кровати, босыми ногами прошлепала к двери, и распахнула ее настежь. В коридоре стояла Эдвина в длинной ночной рубашке и накинутом на плечи, шерстяном клетчатом пледе. В ее огромных глазах отражались языки огня, пылавшего в очаге.
Женевьева заметила, что Томкин, скорчившись, мирно посапывал, лежа на полу, подле него, свернувшись калачиком, лежали псы.
– Входи же! – сказала она и втянула Эдвину в спальню.
– Я не могу уснуть…
– И я тоже…
– Мы победили, а я боюсь еще больше, чем раньше!
Женевьева всегда охотно успокаивала Эдвину. Это помогало ей справиться со своими собственными чувствами.
– Все в порядке, Эдвина, мы и в самом деле победили, наши враги уничтожены. – Молодая женщина прошла мимо кровати и подошла к камину.
– Да? – пробормотала она, глядя на огонь, и содрогнулась. – Он вернется.
По спине Женевьевы пробежали мурашки, она почувствовала, как ее коснулось ледяное дыхание могилы.
Теперь ей не нужно было закрывать глаза, чтобы увидеть Тристана, он заполнял ее сознание, и она видела перед собой его потемневшие от гнева глаза, слышала дрожащий от ярости голос.
Но Женевьева знала, что ее здравомыслящая тетя на самом деле не верила в то, что мертвые способны возвращаться из могил.
– Эдвина, – тихо проговорила она, подошла к ней и ласково положила на ее плечо руку, надеясь, что Эдвина не отстраниться. – Он не сможет вернуться. Он мертв. Я убила его, Томкин и сэр Гай унесли и похоронили. На свете не бывает привидений, и мертвые не восстают из могил, чтобы отомстить.
Эдвина посмотрела на Женевьеву с таким несчастным выражением лица, как будто та, только что сказала нечто, переполнившее чашу ее терпения, и она вот-вот расплачется.
– Но он вовсе не мертв!
– Тристан мертв! – почти крикнула Женевьева. – Я сама убила его и видела все собственными глазами. О, милосердный Боже – это правда.
Эдвина вдруг неожиданно улыбнулась.
– Я имела в виду другого, не лорда Тристана, а его помощника – Джона Плизэнса.
– О, – пробормотала Женевьева. Теплая волна вновь захлестнула ее, она обессилено упала в одно из кресел, но вспомнила, что именно здесь сидел он, и быстро вскочила. Улыбка Эдвины помогла ей прийти в себя. Они сражались с врагом и победили, так и должно было быть. И Тристан никогда не вернется, чтобы отомстить за свою смерть.
– Молодой человек с обаятельной улыбкой? – спросила она.
Тетя кивнула.
– Но его улыбка сразу же пропала, когда он обнаружил, что попал в западню.
– Он спасся?
Эдвина снова кивнула.
– Я… я рада за него, – сказала Женевьева. – Он показался мне слишком юным и хорошо воспитанным…
– Он сохранил свои отличные манеры до самого конца, – с горечью в голосе ответила Эдвина. Она в отчаянии прильнула к племяннице. – Женевьева! Неужели это никогда не кончится? Я так боюсь! Они вернутся! Они убьют нас и сравняют с землей замок за то, что мы сделали.
– Эдвина! – мягко, но настойчиво произнесла Женевьева, пытаясь успокоить ее. – Ты не должна беспокоиться. Наши каменщики в первую очередь займутся ремонтом стен. Кузнецы выкуют новое оружие и доспехи. Сэр Гай собирается выехать из замка с несколькими солдатами, чтобы найти короля с его войском, и попросит подкрепления. Ведь мы так много воинов послали к Ричарду. Сэр Гай раздобудет пушки и порох, и наши защитники станут непобедимыми.
– Я бы хотела этому верить, – печально сказала Эдвина.
– Верь этому, все будет именно так, – уверенно пообещала Женевьева.
– Ах, Женевьева, почему ты, которая намного моложе меня, настолько сильнее?
«Я совсем не сильнее, – подумала Женевьева. На самом деле я жуткая трусиха и ужасно рада видеть тебя, потому что, просто боюсь закрыть глаза. Я все еще вспоминаю его прикосновения… его взгляд, его ярость и… его смерть».
– Нам обязательно нужно поспать, – сказала Женевьева.
– Я не хочу оставаться одна, – тихо прошептала Эдвина, – печально, но мне нельзя даже прилечь рядом с Энни, потому что с ней уже спит Мэри.
Женевьева улыбнулась.
– Ну, тогда ложись вместе со мной. Когда кончится эта ночь, ужасы сегодняшнего дня покажутся нам не такими уж страшными, ты сама в этом убедишься.
Они забрались в постель и тесно прижались друг к другу. Женевьева вздрогнула, когда подумала о том, чтобы с нею было, если бы Тристан был жив.
И все-таки, она нашла в своей душе силы и убедила себя, что сегодня и впрямь они одержали настоящую победу. Враг хотел повергнуть ее, но вместо этого был повергнут сам.
Когда она уснула, близился рассвет.
* * *
Была тьма, стремительно несущаяся куда-то, бесконечная, необъятная тьма. Бездонный колодец, где не было ни боли, ни чувств, одна лишь тьма.
Он не мог видеть себя, но через некоторое время ощутил, что движется в этой тьме. Казалось, это движение длиться уже много часов и, вот тьма понемногу начала рассеиваться. На ее место пришел густой туман, серый, как вересковая пустошь, как сумрак над болотами, непроглядный, непроницаемый. Он медленно клубился и обволакивал его.
Но вот туман начал приобретать некоторые очертания. Он видел тела, лежавшие вокруг него, завалившие его. Он подождал немного, собираясь с силами, и попытался дотянуться до плеча того, кто был ближе, чтобы перевернуть тело, лежавшее ничком. Ему это удалось, и он увидел, что это один из его людей, молодой дворянин из Нортумбрии, юноша, которого совсем недавно возвели в рыцарское достоинство. Он был мертв. Когда Тристан внимательно присмотрелся к нему, он заметил, что у мертвеца не было глаз, что стервятники уже полакомились ими. Казалось, что из раскрытого рта вырывается безмолвный крик, пустые глазницы обвиняюще глядят на него, посылая импульсы боли прямо в мозг Тристана. Он опустил тело и схватился за виски. Тут же он споткнулся о другое тело. Из его собственного горла вырвался безумный крик, когда он увидел, что перед ним лежит Лизетта. Ее каштановые волосы рассыпались по плечам и па земле, ее горло было серо-голубым, а тело почернело. Кровь испачкала ее платье… И у нее тоже не было глаз. Черные пустые впадины смотрели на него пронзительным взглядом, проникавшим в самую душу Тристана. И вдруг она протянула руку, как бы пытаясь что-то дать ему – еще одно тело, маленькое тельце их неродившегося ребенка, настолько маленькое, что оно помещалось на раскрытой ладони…
И снова он ощутил острую, пронзительную боль в голове, все как будто вспыхнуло и взорвалось, разлетевшись на тысячи мельчайших осколков. Он снова обхватил голову руками и закричал…
В его рот набился песок. Несколько мгновений Тристан лежал неподвижно, совершенно ошеломленный, пытаясь сообразить, почему на зубах противно хрустят песчинки, а на глаза навалилась какая-то тяжесть и, не дает их открыть.
Голова болела неимоверно, просто разламывалась от боли… Тристан попытался пошевелиться. Казалось, что вокруг него сомкнулась земля, поглотив его, до ушей донесся неприятный скрежещущий звук, больно отдававшийся в голове. Он похолодел, осознав внезапно, что погребен живым. А звук этот был собственным его дыханием, смешанным со скрипом песка на зубах. Его грудь была завалена камнями, земля и песок сыпались ему на лицо при каждом вздохе, забивая рот и нос, мешая дышать.
Ярость захлестывала его волнами, он дрожал от злости и гнева, переполнявшими его. И тут же новый приступ боли, чуть не вверг его в беспамятство. Сознание начало мутнеть, и отчаянным усилием воли Тристан попытался заставить себя успокоиться. Ему не хватало воздуха. Он сглотнул, изо всех сил стараясь дышать, как можно медленнее. «Осторожно, – предупредил себя Тристан. – Я должен двигаться очень осторожно…»
Сначала ему показалось, что он не в состоянии сделать ни одного движения. Руки были безжизненны, мускулы казались мягкими, как масло. Тристан напрягся, собрав все силы, которые еще у него остались и, наконец, смог пошевелить пальцами, но это движение было едва заметным, хотя и стоило огромных усилий. Холодный пот застилал ему глаза.
Он ощутил панический страх, но быстро его подавил. Подумав немного, Тристан заключил, что его могила была неглубока – всего несколько рядов камней. Он снова и снова пытался шевелить пальцами, чувствуя, как они кровоточат. Земля и песок осыпались, несколько камней откатилось, и Тристан почувствовал свежий прохладный ветер, его левая рука была уже свободна. Не мешкая, он тут же принялся освобождать другую руку.
Это было самым трудным из всего того, что ему приходилось делать в жизни. Хотя силы и покидали его, он снова и снова, сжимая зубы, заставлял себя шевелиться.
Наконец, ему удалось освободить и вторую руку. О, Господи! Он был совсем близко от поверхности! Это открытие вселило в него надежду и, неимоверным усилием он сбросил еще несколько камней, затем смахнул остатки земли и песка с лица и, глубоко вздохнул.
Тристан попытался сесть, сконцентрировав всю свою волю, пытаясь заставить слушаться непокорное тело. Наконец, ему удалось немного приподнять торс над землей. Но боль в голове стала нестерпимой, и он снова провалился во мрак. Но, даже во мраке, он прекрасно сознавал, что все еще жив, и через несколько долгих минут мрак отступит. Тристан медленно открыл глаза и осмотревшись, понял, что находится на самой вершине утеса. Внезапно воздух заполнил его легкие, и он закашлялся. Задышал носом, стараясь, как можно медленнее и глубже и, почувствовал запах моря. Где-то далеко внизу, волны накатывались на скалу, разбиваясь у ее подножия, глухо рокотал прибой. Тристан снова прикрыл глаза и полной грудью вдохнул ночной воздух, терпкий и соленый. Боль в голове стала понемногу ослабевать, пока не превратилась в плотный шарик шерсти, стучавший о стенки черепа. Все его члены затрепетали от прилива жизненных сил, и Тристан попытался сесть. Он оперся руками о землю. В небе светила луна, неполная, тусклая, но Тристан понимал, что не смог бы открыть глаза при ярком свете. Нащупав поблизости огромный валун, он, опираясь на него, попытался встать, но как только он поднялся на ноги, все вокруг снова заволокло серым туманом, и он упал. Затем он снова сел и стал терпеливо ждать, когда рассеется туман, и он снова сможет видеть.
И пока силы возвращались к нему, Тристан пытался вспомнить, что же произошло. И постепенно все происшедшее предстало перед ним, с удивительной ясностью, граничившей с реальностью. Его предала эта лживая, коварная шлюха. Она напоила его каким-то зельем. Ему следовало знать, что она лжет. О, она как по нотам, прекрасно сыграла свою роль, он стал жертвой ее вероломства.
По мере того, как он вспоминал, внутри его поднималась волна безудержного гнева. Он, отчетливо, до мельчайших деталей вспомнил все, что случилось с ним в тот день.
Вот Женевьева Эденби стоит на коленях… умоляет его… обещает… обольщает… используя свою привлекательность, в ее голосе такая мольба и покорность, что он поддается соблазну ее трогательной красоты и поворачивается спиной к поджидавшему этого момента убийце. Но, когда она увидела, что Тристан одолевает ее сообщников, сама пытается убить его. Он почувствовал сильнейшее потрясение от того, что смерть прошла настолько близко от него.
– Я встану! – внезапно яростно крикнул он луне. – Я встану, и буду жить! – продолжил он свой монолог, ухватившись за валун и пытаясь выпрямиться во весь рост. – Хотя бы только для того, чтобы лишить эту дщерь дьявола всего того, что она имеет… ее замка, ее земель, ее чести… ее гордости…
Он громко выругался. Ему показалось, что громко, на самом деле, звук его голоса был слабее шепота, но как ни странно, это возымело свое действие. Вскрикнув от боли, Тристан, наконец, поднялся на ноги. Затем он осторожно убрал руки с валуна, на который опирался. Теперь он стоял самостоятельно.
И тут он увидел, внизу под самой скалой, где стоял Эденби. У него все закружилось перед глазами, Тристан закачался и, почувствовав, что снова теряет равновесие, схватился опять за валун и быстро осмотрелся вокруг. Он находился на чистой, будто выметенной площадке, не далее чем в полете камня от массивной скалы. Шатаясь, отчаянно моргая, чтобы разогнать туман перед глазами, Тристан направился к каменной стене. Он упал на колени и оставшуюся часть пути прополз на четвереньках, затем вытянулся и лег ничком, глубоко вздохнув, закрыв глаза и пытаясь справиться с подступавшей тошнотой и серым туманом, застилавшим глаза даже тогда, когда они были закрыты.
Пить! Если бы он только мог промочить пересохшее горло, хотя бы глотком воды! Но здесь не было воды, чтобы утолить мучительную жажду, смочить шершавый язык, тяжело ворочающийся во рту. Он мог только молиться, чтобы жажда, боль и мрак отступили от него, когда он немного отдохнет.
Тристан ощутил, как ночь обволакивает его своими черными крылами, и снова открыл глаза, чтобы посмотреть на ущербную луну, висевшую в бархатных небесах. Все что ему было нужно – подумать о ней, Женевьеве Эденби… окутанной прекрасными шелковистыми, золотыми волосами, стоящей на коленях… умоляющей. Ее блестящие фиолетовые глаза так заворожили его, что он поддался ее чарам и позволил себя обмануть. Тристан прикрыл глаза, чувствуя как спокойствие и умиротворение наполняют его измученное тело, как постепенно все его члены обретают привычную силу и гибкость, как увереннее и равномернее бьется сердце. Он понял, что уснет и проснется обновленным. Он проснется, ибо у него есть его гнев, теперь это для него также естественно, как прилив и отлив, как восход и закат солнца.
Проснулся Тристан на рассвете. Он осторожно открыл глаза и обнаружил, что превосходно видит. Тристан моргнул и улыбнулся от красоты представшего перед его взором зрелища: красный диск восходящего солнца словно плавал в дымке клубившегося серо-розового тумана, медленно таявшего в рассветных лучах.
Он сел, поднял руку, прикоснулся к ране у основания черепа и поморщился. Несмотря на то, что он ощущал страшную жажду и голод, чувствовал себя еще очень слабым, у него больше не было головокружения, которое вчера не давало ему подняться на ноги.
Тристан медленно встал и с облегчением улыбнулся.
«Слава Богу, он может уже стоять».
Оглядевшись, он увидел, что прямо перед ним располагался Эденби в той его части, где находились задние ворота. Он отметил про себя, что искусственная стена замка защищала его только с фронта, с тыла же роль стены выполняла сама скала. Но когда он обернулся и посмотрел назад, то не увидел ничего, кроме моря. Нигде не было естественного залива или бухты, берег со стороны замка был усеян скалами и острыми камнями, торчавшими из воды, о которые с шипением разбивались волны. Большой корабль не сможет подойти к берегу, только маленький плот мог бы преодолеть препятствие. Маленький плот… или пловец.
