Текст книги "Золотая империя"

Автор книги: Шеннон Чакраборти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

5
Али

С самого детства Ализейд аль-Кахтани обладал необычной способностью молниеносно пробуждаться.

Эта черта, как правило, выбивала окружающих из колеи: гаремные няньки ходили на цыпочках, как вдруг маленький принц, только что мирно посапывавший, бодро подавал голос, желая им доброго утра… А его сестра Зейнаб, когда Али резко распахивал глаза, со слезами бросалась к матери, голося, как дворцовый каркаданн. Зато чуткий сон Али несказанно радовал Ваджеда, который с гордостью заявлял, что его протеже, как и подобает воину, даже во время сна несет службу. И действительно, Али не раз убеждался на собственной шкуре в ценности этого дара, спасавшего ему жизнь, когда во время изгнания Али в Ам-Гезиру к нему по ночам пробирались ассасины.

Сейчас этот дар не приносил ему радости. Потому что, когда Али наконец открыл глаза, ему не было отпущено ни мгновения на то, чтобы не вспоминать о смерти брата.

Он лежал на спине, глядя на низкий незнакомый потолок. Видимо, в комнате было окно, потому что теплый воздух рассекали несколько солнечных лучей, в которых кружились и искрились, прежде чем скрыться из виду, пылинки. Свежий аромат пахучих трав, мерный ритмичный стук, цокот копыт и шелест отдаленных разговоров… все указывало на то, что Али находился далеко не на запустевшем берегу Нила. Он продрог, под тонким одеялом его трясло от липкого озноба, который напоминал лихорадку, и все тело ныло от слабости, которая должна была его обеспокоить.

Ему было все равно. Гораздо больше печалил тот факт, что Али вообще проснулся.

Все закончилось быстро, ахи? Или длилось так долго, как все говорят? Было больно? Нашел ли тебя Афшин, причинив еще больше боли? Али знал, что не должен задавать такие вопросы. Знал, что, согласно вере, которую он исповедовал всю свою жизнь, его брат уже обрел покой, попав в рай мучеником.

Но богоугодные слова, которые он сказал бы любому, оказавшемуся на его месте, ощущались пеплом на языке. Мунтадир не должен был попадать в рай. Он должен был улыбаться, жить и вытворять что-нибудь скандальное. А не задыхаться и падать Али на грудь, приняв на себя удар зульфикара, предназначенный младшему брату. Не касаться лица Али окровавленными пальцами и уговаривать того бежать, плохо скрывая собственные страх и боль.

Все хорошо, Зейди. Все хорошо. Столько месяцев они враждовали из-за ерунды, столько дней и недель, которых уже не вернуть обратно. Неужели нельзя было сесть и просто обсудить все свои политические взгляды, все обиды? Дал ли Али хоть раз своему брату знать, как любит его и восхищается им и как отчаянно хотел бы наладить их отношения?

Теперь он никогда не сможет этого сделать. Никогда больше он не заговорит ни с кем из своих братьев. Ни с Мунтадиром, которого в последние минуты перед смертью, скорее всего, пытал Афшин, если только яд зульфикара не прикончил его раньше. Ни с офицерами, с которыми вместе воспитывался в Королевской гвардии, чьи тела упокоились в озере Дэвабада. Ни с Любайдом, его первым ам-гезирским другом, спасшим ему жизнь, который покинул свой мирный дом только для того, чтобы пасть от руки ифрита. Отблагодарил ли его Али хоть раз должным образом? Усадил перед собой, пресекая его бесконечные шутки, чтобы сказать, как много для него значит их дружба?

Али сделал глубокий, рваный вдох, но глаза его оставались сухими. Он сомневался, что сможет заплакать. Он не хотел плакать.

Он хотел кричать.

Кричать и кричать, пока не спадет эта страшная давящая тяжесть в груди. Теперь он понимал, почему горе заставляет людей рвать на себе волосы, царапать кожу и рыть землю ногтями. Но больше, чем кричать, Али хотелось исчезнуть. Это было эгоистично, это противоречило его вере, но, если бы у него под рукой оказался клинок, вряд ли он смог бы удержаться от того, чтобы не вырезать боль из своего сердца.

Возьми себя в руки. Ты – Гезири, ты веруешь во Всевышнего.

Вставай.

Превозмогая лихорадочную дрожь, Али с трудом принял сидячее положение и еле сдержал болезненный стон, когда каждый мускул его тела протестующее заныл. Перед глазами поплыли черные точки, и он вцепился в колени, а затем ощупал все тело, потрясенный собственной немощностью. Порванная дишдаша пропала, сменившись мягкой хлопчатобумажной шалью вокруг его плеч, и набедренником, завязанным у него на поясе с какой-то торопливой небрежностью. Он потер глаза, восстанавливая зрение.

Первое, что он увидел, – Нари лежала рядом с ним на полу и она была без сознания.

Вне себя от волнения, Али метнулся к ней. Но слишком поторопился и, чуть не потеряв сознание, рухнул на локти рядом с ее головой. Теперь, с близкого расстояния, он четко видел, как вздымается и опускается в дыхании ее грудь. Нари что-то пробормотала во сне и свернулась калачиком, коленом задев его руку.

Спит. Она просто спит. Али заставил себя расслабиться и сделал глубокий вдох. В таком состоянии он никому из них не поможет. Он снова сел и прикрыл глаза, пока не почувствовал, что голова почти перестала кружиться.

Так-то лучше. Далее, где они оказались? Последнее, что помнил Али, – он в разрушенной мечети на берегу Нила и ему кажется, что он вот-вот умрет. Теперь же они находились в какой-то кладовке, где царил жуткий беспорядок, и полки были забиты сломанными корзинами и сушеными травами.

Должно быть, Нари привела нас сюда. Он снова взглянул на бану Нахиду, все еще крепко спавшую на выцветшей подушке. Она сменила королевские одежды на поношенное черное платье, которое было ей велико на несколько размеров, а шарф, повязанный на волосах, почти не удерживал локоны, черным ореолом рассыпанные вокруг ее головы. Лучи пыльного света прочертили полоски на ее теле, высвечивая изгиб бедра и нежную кожу на внутренней стороне запястья.

Его сердце забилось чаще, и Али был достаточно честен с собой, чтобы признать, что не одно только горе поднималось в его душе. Умная, упрямая Нари каким-то чудом не дала ему умереть и вместе с ним добралась от реки… туда, где они сейчас находились. В очередной раз она спасла ему жизнь, записав на его счет еще один должок, о котором, он знал, Нари никогда не забудет. Сейчас она выглядела особенно красивой: сон придавал ее чертам умиротворенное выражение, которого Али прежде не замечал за ней.

Вспомнились слова Мунтадира, сказанные тогда, на арене. Отец сделает тебя эмиром, он даст тебе Нари. Все то, чего ты притворяешься, что не хочешь.

Можно сказать, теперь Али получил это. И стоило оно ему лишь всего остального, что он когда-либо любил.

Али покачнулся. Не надо. Не сейчас. Дыши глубже. Один раз он уже сумел собрать себя по частям.

Но прежде чем опустить взгляд, он заметил кое-что еще. Кожу Нари покрывали царапины. Ничего серьезного, лишь небольшие порезы, вполне ожидаемые после того, как они очутились в реке и потом пробирались сквозь подлесок.

Вот только у Нари не должно оставаться царапин. Они должны были исцелиться.

Печать Сулеймана. Наша магия. Снова нахлынули воспоминания, и Али машинально потянулся к своей груди. Жгучая, колющая боль, которая подкосила его, когда они едва прибыли в Египет, ушла. Теперь Али не чувствовал… ничего.

Не может быть. Он попытался сосредоточиться, закрывая глаза и мысленно нащупывая в себе что-то новое. Но если и существовала какая-то ниточка, за которую он должен был потянуть, чтобы снять печать Сулеймана, то он не чувствовал в себе этой силы. Он щелкнул пальцами, надеясь вызвать пламя. Простейшее заклинание из известных Али, привычное ему с самого детства.

Ничего.

Али похолодел.

– Гори, – прошептал он по-гезирийски, снова щелкнув пальцами. – Гори, – повторил он по-нтарански, а затем и на джиннском, поднимая другую руку.

Не срабатывало. Не виделось ни малейшего намека на жар, ни даже слабой струйки дыма.

Мой зульфикар, мое оружие. Али обвел комнату шальным взглядом и увидел эфес своего меча, высовывавшийся из вороха грязной одежды. Он вскочил на ноги, на непослушных ногах пересек комнату и потянулся к зульфикару, как к давнему другу после долгой разлуки. Его пальцы сомкнулись на рукоятке, и он отчаянно ждал, чтобы пламя вырвалось из меча, на овладение которым он положил всю свою жизнь, – меча, так неразрывно связанного с самим его существом.

Оружие в его руке оставалось холодным, медная поверхность в слабом свете казалась тусклой. Пропала не только магия Нари.

Но и магия Али.

Не может быть. Али сам видел, как его отец продолжал колдовать даже тогда, когда с помощью печати лишал магии всех вокруг. В этом и заключалась часть силы кольца, делающей его обладателя самым могущественным джинном в комнате.

Его охватила паника. Всегда ли это сопровождало получение печати или они сделали что-то не так? Существует ли какое-то заклинание, ритуал, что-нибудь, что полагалось сделать Али?

Мунтадир знал бы ответ. Мунтадир знал бы, что делать с печатью, если бы не погиб по твоей милости от этого самого клинка.

Раздвоенный меч выпал из его рук обратно на кучу тряпья. Али отступил назад, зацепившись о свое отброшенное одеяло, и хрупкая скорлупа самообладания, за которую он старательно держался, треснула.

Ты должен был защищать его. Это ты должен был помешать Афшину, ты должен был погибнуть от его руки. Что он за брат, что за мужчина – прятаться в кладовой за полмира от города, где лишили жизни его отца и брата, где убивали его соплеменников и друзей? Где его сестра – сестра – заперта в осаждении и окружена врагами!

Нари снова что-то промычала во сне, и Али вздрогнул. Ты подвел ее. Ты их всех подвел. Нари могла бы сейчас быть в Дэвабаде, весь мир и трон могли лежать у ее ног.

Нужно выбираться отсюда. Внезапно возникло непреодолимое желание сбежать из этой замкнутой маленькой комнаты. Надышаться свежим воздухом, побыть подальше от Нари и этих страшных, кровавых воспоминаний. Он пересек комнату, потянулся к двери и вывалился за порог. Краем глаза Али успел заметить забитые полки, уловить запах масла сезама…

И врезался прямо в низкорослого пожилого мужчину. Старик удивленно ойкнул и подался назад, чуть не опрокинув жестяное блюдо с аккуратными горками порошков.

– Простите, – поспешно извинился Али на джиннском, ничего не успев сообразить. – Я не хотел… Боже, да вы же человек.

– Ох! – Старик отложил нож, которым нарезал яркие травы с грядки. – Прошу меня извинить… Боюсь, я тебя не вполне понимаю. Но как бы то ни было, ты очнулся. Нари будет так рада! – Его пушистые брови сошлись на переносице. – Все время забываю о твоем существовании. – Он покачал головой, на удивление невозмутимо для такого тревожного заявления. – Как и о приличиях, кстати говоря… Мир твоему дому.

Али быстро закрыл дверь, чтобы не будить Нари, и уставился на старика с нескрываемым изумлением. Али не мог объяснить, что так сразу выдавало в нем человека – в конце концов, он встречал немало шафитов с такими же, как у этого старика, круглыми ушами, тусклой кожей землистого цвета и теплыми карими глазами. Но было в нем что-то настолько реальное, настолько осязаемое, настолько основательное… Словно Али очутился во сне или переступил через завесу, которой никогда раньше не замечал.

– Я, м-м-м… мир вашему дому, – промямлил он в ответ.

Старик говорил по-арабски с еще более сильным египетским акцентом, чем Нари.

Взгляд старика забегал по лицу Али.

– Чем больше я смотрю на тебя, тем труднее мне тебя видеть. Как странно, – удивился он и нахмурился. – А это что, татуировка у тебя на щеке?

Рука Али дернулась вверх, прикрывая метку Сулеймана. Он понятия не имел, как себя вести: несмотря на свой интерес к миру людей, ему никогда не приходило в голову, что однажды он будет говорить с человеком. По всем законам, он вообще не должен был видеть Али.

Что, во имя всего святого, случилось с магией?

– Родимое пятно, – пискнул Али через силу. – От природы. Я… таким родился.

– Чаю не желаешь? Ты, должно быть, голоден. – Он ушел в глубь лавки и сделал Али знак следовать за ним. – Кстати, меня зовут Якуб.

Якуб. Он вспомнил рассказы Нари о жизни в мире людей. Значит, они действительно попали в Каир, к старику, который, со слов Нари, был ее единственным другом.

Али сглотнул, пытаясь собраться с мыслями.

– Вы друг Нари. Аптекарь, у которого она работала. – Он смотрел на невысокого старичка сверху вниз – голова Якуба едва доставала Али до локтя. – Она всегда очень тепло о вас отзывалась.

Якуб зарделся.

– Она очень добра. – Он прищурился, словно пытаясь удержать Али в поле зрения. – Должно быть, с возрастом у меня помутился рассудок. Не припомню, чтобы она называла твое имя.

Али помешкал, разрываясь между вежливостью и осторожностью – в последний раз, когда не-джинн спрашивал его имя, дело кончилось весьма плачевно.

– Али, – ответил он просто.

– Али? – повторил Якуб. – Значит, мусульманин?

Человеческое слово, священное слово, которое в его народе редко произносили вслух, еще больше взволновало Али.

– Да, – прохрипел он в ответ.

– Из какого королевства? – не отставал Якуб. – Твой арабский… Я никогда не слышал подобного акцента. Откуда родом твоя семья?

Али растерялся, в поисках ответа пытаясь собрать воедино все, что знал о мире людей, и сопоставить с географией джиннов.

– Сабейское царство? – Якуб озадачился еще больше, и Али попробовал по-другому: – Йемен? Так оно называется?

– Йемен. – Старик поджал губы. – Йемен и Афганистан, – проворчал он себе под нос. – Ну, конечно, соседи ближе некуда.

Но вопросы о семье снова омрачили Али, и отчаяние накатило и расползлось по нему плющом, от которого не было спасения. Он не мог оставаться здесь и поддерживать светскую беседу с этим любопытным стариком. Он боялся оплошать и разрушить легенду, которую уже сочинила Нари.

Али глубоко вдохнул, чувствуя, что душная комната начала кружиться. Стены аптеки словно обступили его – слишком близко. Ему был нужен воздух, небо. Остаться наедине с собой.

– Это выход на улицу? – спросил он, указывая дрожащим пальцем на дверь в другой части лавки.

– Да, но ты несколько дней был прикован к постели. Не думаю, что тебе стоит выходить из дома…

Али уже пересек комнату.

– Со мной все будет в порядке.

– Постой! – одернул Якуб. – Что мне сказать Нари, если она проснется до твоего возвращения?

Али помедлил, положив руку на дверь. Как бы ни обстояли дела с печатью Сулеймана и с магией, он не мог не думать о том, что самым милосердным поступком по отношению к Нари с его стороны будет никогда не возвращаться. И если она ему действительно дорога, если он любит ее, в чем обвинял его Мунтадир, Али выйдет за этот порог и позволит Нари вернуться в мир людей, по которому она постоянно тосковала, где ей не нужно трястись над бестолковым принцем, которого ей вечно приходилось спасать.

Али распахнул дверь.

– Скажите ей, что я сожалею.

Всю жизнь Али провел в мечтах о мире людей. Он поглощал описания их памятников и базарных площадей, воображая, как окажется в священном городе Мекке и будет гулять в портах, где стоят большие корабли, бороздящие океаны. Изучать базары, полные новых блюд и изобретений, которые еще не добрались до Дэвабада. А библиотеки… о, библиотеки…

Но ни в одной из своих фантазий он не представлял, что чуть не попадет под колеса телеги.

Али отскочил от плоскомордого осла с погонщиком, а затем пригнулся, чтобы не задеть его поклажу, громадную охапку сахарного тростника. В результате этого маневра он врезался в женщину в вуали, тащившую корзину ярко-фиолетовых баклажанов.

– Извините! – выпалил он, но женщина уже пронеслась мимо, будто Али был путающимся под ногами невидимкой. Мимо прошли двое увлеченных беседой мужчин в церковных одеждах и расступились, обтекая его, точно волной, даже не прервав разговора. А затем Али чуть не сбил с ног человека, удерживающего на голове большую корзину хлеба.

Али постарался убраться с дороги, еле волоча ноги. Все казалось слишком ярким, слишком суетным. Повсюду, куда бы ни упал его взгляд, раскинулось небо, яркое и солнечно-голубое, какого он никогда не видел в Дэвабаде. Низкие здания, не более нескольких этажей в высоту, занимали куда большую территорию, чем в его перенаселенном островном городе. За ними виднелись золотистая пустыня и каменистые горы.

И хотя Али жаждал открытого неба и свежего воздуха, для него, ошеломленного своим горем, вдруг оказался невыносим оживленный человеческий мир, такой чужой и в то же время знакомый. Тяжелый сухой зной казался печкой по сравнению с туманной прохладой его королевства, насыщенные ароматы жареного мяса и специй витали в воздухе, как и на базарах Дэвабада, но в то же время неуловимо от них отличались.

– Аллаху акбар! Аллаху акбар!

Али встрепенулся, услышав азан. Даже призыв к молитве звучал странно: ударения человеческой речи падали на другие такты. Он чувствовал себя, словно во сне, словно кошмарные обстоятельства его пробуждения все-таки не были реальностью.

Это все реально, все. Твой брат мертв. Твой отец мертв. Твои друзья, твоя семья, твой дом. Ты бросил их, когда они больше всего нуждались в тебе.

Али обхватил голову руками, но зашагал быстрее, идя на голос ближайшего муэдзина по извилистым улицам, как одержимый. Это было ему знакомо, и сейчас он хотел только одного: молиться, взывая к Богу и прося его все исправить.

Он влился в толпу людей, устремившихся к огромной мечети, одной из самых больших на памяти Али. Он не мог разуться на входе, так как уже был босиком, но в воротах все равно задержался, изумленно распахнув рот при виде огромного двора. Его внутренняя часть была подставлена небу, окруженная четырьмя крытыми галереями, которые поддерживались сотнями роскошно украшенных каменных арок. Мастерство и самоотдача, отразившиеся в замысловатых узорах и взмывающих в небо куполах – сооруженных с кропотливым усердием человеческими руками, а не мановением пальцев джинна, – ошеломили его, ненадолго заставив Али забыть о горе. Затем его внимание привлекли плеск и брызги воды – фонтан для омовения.

Вода.

Мимо грубо протиснулся какой-то прихожанин, но Али не обратил на него внимания. Он уставился на фонтан, как человек, умирающий от жажды. Но это было не желание напиться, а желание чего-то более глубинного. Силы, кипевшей в его крови на пляже Дэвабада, когда он управлял водами озера. Покоя, овладевшего им, когда он заговаривал ручьи в скалистых утесах Бир-Набата.

Магии, которую ему даровали овладевшие им мариды, одновременно разрушая и спасая ему жизнь.

Али подошел к фонтану, чувствуя, как сердце его бьется где-то в горле. Его со всех сторон окружали люди, это нарушало все законы Сулеймана, которым подчинялись в его народе, но Али нужно было знать. Он вытянул руку над водой и мысленно взывал к ней…

Влажная струя втекла ему в ладонь.

Слезы брызнули из глаз, но Али сбился, когда грудь сковало спазмом. Боль была не слишком сильной, но ее хватило, чтобы отвлечься. Вода ушла, стекая по его пальцам.

Но у него получилось. Его водная магия ослабла, но она никуда не делась, в отличие от его джиннской магии.

Али не знал, что бы это значило. В смятении, он закончил омовение. Затем отошел от фонтана, позволив толпе оттеснить его вглубь, и окунулся в привычный ритм молитвенных движений.

Это было похоже на погружение в забытье, в блаженство, где мышечная память и распевные бормотания священных откровений расслабляли его туго натянутые нервы и дарили кратковременный побег. Али даже представить себе не мог, как отреагировали бы старик в накрахмаленной галабее и бледный суетливый юноша, между которыми он оказался зажат, если бы узнали, что сидят рука об руку с джинном. Вероятно, это было еще одним нарушением закона Сулеймана, и все же Али это сейчас не волновало, ему хотелось лишь воззвать к своему Создателю, в которого он верил наравне с окружавшими его прихожанами.

Когда он закончил молитву, его глаза были полны слез. Али стоял на коленях в оцепенелом молчании, пока остальные потихоньку расходились. Он уставился на свои руки, на рваный шрам от крюка, изуродовавший одну ладонь.

Все в порядке, Зейди. Отравленные дорожки, разбегающиеся по животу брата, и боль, которую Мунтадир не смог скрыть своей последней улыбкой. Мы в порядке.

Али не смог долго сдерживать слез. Он упал навзничь, прикусив кулак в беспомощной попытке сдержать свой вопль.

Диру, прости меня! Прости! Али зашелся в рыданиях, сотрясавших тело. Он слышал, как его плач эхом отражается от высоких стен, но никто из людей словно не замечал его. Он был здесь совершенно один, в этом мире, где ему не просто запрещалось находиться, но и который, казалось, отрицал само его существование. И разве не это он заслужил за то, что подвел свой народ?

Во рту появился соленый привкус крови. Али опустил руку, борясь с непреодолимым желанием вытворить что-нибудь безрассудное и бесповоротное. Броситься обратно в Нил. Взобраться на эти высокие стены и сигануть с них. Что угодно, что позволит не чувствовать горя, разрывающего его на части.

Вместо этого он привалился к земле, закрыв лицо руками, и начал раскачиваться взад-вперед. Боже Милосердный, умоляю, помоги мне. Прошу Тебя, избавь меня от этого. Я не переживу. Это выше моих сил.

Миновали часы. Али не сходил с облюбованного места, сходя с ума от собственного горя все это время, казавшееся ему бесконечностью. Его голос затихал по мере того, как начинало саднить горло, слезы высохли, голова раскалывалась от обезвоживания. В своем отрешении он почти не замечал людей, снующих вокруг, но каждый раз, когда они приходили на молитву, он находил в себе силы подняться с земли. Только эта тонкая, хрупкая ниточка и удерживала его от полного безумия.

Когда наступила ночь, Али поднялся по лестнице, спиралью обвивающей минарет, чувствуя себя мятущимся зверем, какими, по рассказам, люди и представляли джиннов – незримым духом, что населяет руины и таится на кладбищах. Он выбрался на маленькую витиеватую крышу и наконец заснул, приютившись между древних камней под звездами.

Перед самым рассветом его разбудили шаги муэдзина, поднимающегося по ступенькам. Али застыл, не желая пугать мужчину, и тихо слушал, как призыв к фаджру волнами прокатывается по городу. С такой высоты Али мог наблюдать почти весь Каир: лабиринт светло-коричневых зданий, простиравшийся от гор на востоке до извилистого темного Нила на Западе. Он был больше, чем Дэвабад, и расползался вширь, так непохоже на его родной туманный остров, что, несмотря на эту ослепительную красоту, Али чувствовал себя очень маленьким и очень, очень тосковал по дому.

Так вот как чувствовала себя Нари? Али вспомнил ее в ночь перед тем, как все пошло катастрофически наперекосяк. Тоска в ее голосе контрастировала с праздничным шумом, когда они вдвоем сидели в больнице и говорили о Египте. В ночь, когда она коснулась его лица и умоляла найти свое счастье в жизни.

В ночь, когда Али с опозданием осознал, что его сердце и разум не могут прийти к компромиссу, когда дело касается его умной, красивой подруги. И хотя Али не был настолько эгоцентричен, чтобы считать, что его город понес наказание за зародившееся в нем запретное влечение, на поводу у которого он бы никогда не пошел, чувство вины не ослабевало.

Нельзя было бросать ее вот так у Якуба. Да, Али тогда сходил с ума от горя, но с его стороны вышло жестоко и эгоистично исчезнуть, не сказав ни слова. Нари и впрямь было бы лучше без него, но решение все равно оставалось за ней.

И он не станет отнимать у нее этот выбор.

Али потребовалось почти полдня, чтобы найти путь обратно. Несколько раз он сворачивал не на те улицы и успел испугаться, что заблудился окончательно. Но наконец он приметил извилистую дорожку, которую смутно припоминал, и пошел по ней до упора.

Нари сидела в лучах солнца на табурете у входа в аптеку. И хотя ее лицо было закрыто вуалью, Али узнал бы ее в любом случае. На коленях у нее стояла корзинка, и она перебирала охапку веток, отделяя зеленые листочки так, словно делала это годами. Она вернулась к ритмам своей прежней жизни и казалась умиротворенной.

А потом она подняла глаза. Во взгляде мелькнуло облегчение, и Нари вскочила на ноги, опрокинув корзину.

Али в таком же порыве пересек улицу.

– Прости, – выпалил он. – Когда я проснулся, я… мне просто необходимо было уйти. – Он опустился на колени, принимаясь собирать разбросанные листья. – Я не хотел пугать тебя…

Нари перехватила его руки.

– Ты не напугал… Я сидела и ждала здесь тебя, надеялась, что ты вернешься!

Али встретился с ней взглядом поверх опрокинутой корзины.

– Вот как?

Нари отпустила его, поспешно отводя взгляд, и принялась складывать ветки обратно в корзину.

– Я… когда я проснулась, а тебя уже не было… я хотела пойти за тобой, но сомневалась, что ты захочешь меня видеть. Я решила подождать хотя бы день, но потом испугалась, что, если меня не будет на улице, ты не сможешь найти аптеку… – Она смолкла, закончив свой нетипично сбивчивый рассказ.

Это совсем не походило на гнев, который ожидал встретить Али.

– Почему я не захочу тебя видеть?

Нари дрожала.

– Я надела это кольцо тебе на руку. Я оторвала тебя от твоей семьи, от твоего дома. – Он заметил, как у нее перехватило горло. – Когда ты… я думала, ты ушел потому, что ненавидишь меня.

– О Боже, Нари… – Али забрал корзинку у нее из рук, отставил в сторону и помог ей подняться. – Нет. Что ты. Я тоже был во дворце и видел все то же самое, что и ты. Я не виню тебя за то, что случилось той ночью. И я никогда не смог бы тебя ненавидеть, – заверил он, потрясенный тем, что она могла такое подумать. – Ни за что на свете. Клянусь Богом, я думал, ты обрадуешься, если я уйду…

Настала ее очередь смотреть на него с недоумением.

– Но почему?

– Ты наконец-то можешь быть свободна, – поспешно объяснил он. – Вдали от моей семьи, от волшебного мира. Я подумал… подумал, что хороший друг позволил бы тебе вернуться к своей настоящей жизни. Среди людей.

– Я целый чертов день волокла твое горящее тело по Нилу. Конечно, я не хотела, чтобы ты уходил!

Он почувствовал укол стыда.

– Не стоило этого делать. Ты не обязана все время меня спасать.

Нари подошла ближе и взяла его за руку. Али почувствовал, как все стены, которые он по кирпичику возводил вокруг своего разбитого сердца, вмиг рухнули.

– Али… я думала, ты уже уяснил, что я намерена всегда держать тебя у себя в долгу.

Из горла Али вырвался звук, который мог быть как всхлипом, так и смехом. Но к его глазам подступили слезы.

– Нари, боюсь, я не справлюсь.

Али даже не мог сказать, что он имеет в виду. Масштаб трагедии, жестоко сотрясшей его мир, опасность, которой подвергались его близкие, или невозможность хоть как-то все это исправить… Он не знал слов, чтобы выразить это.

– Знаю. – Влажный блеск ее глаз тоже ни с чем нельзя было спутать. Нари отпустила его руку. – Почему бы нам не прогуляться? Я хочу показать тебе одно место.