Текст книги "Золотая империя"

Автор книги: Шеннон Чакраборти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Шеннон А. Чакраборти
Золотая империя

S. A. Chakraborty

The empire of Gold

Copyright © 2020 by Shannon Chakraborty

Jacket photograph © Lightspring/Shhutterstock (foliage)

© Е. Шульга, перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Действующие лица

Королевская семья

Дэвабадом правит династия Кахтани, потомков Зейди аль-Кахтани, гезирского воина, который много веков назад возглавил восстание, в ходе которого Совет Нахид был свергнут, а шафиты – восстановлены в правах.

ГАСАН АЛЬ-КАХТАНИ, правитель волшебного царства, защитник веры.

МУНТАДИР, старший сын Гасана от первой жены-гезирки, будущий преемник короля.

ХАЦЕТ, королева-аяанле и вторая жена Гасана, происходящая из влиятельного семейства в Та-Нтри.

ЗЕЙНАБ, дочь Гасана и Хацет, принцесса Дэвабада.

АлиЗЕЙД, младший сын короля, высланный в Ам-Гезиру за измену.

Свита и Королевская стража

ВАДЖЕД, каид и главнокомандующий армии джиннов.

АБУ НУВАС, гезирский офицер.

АКИСА и ЛЮБАЙД, воины-охотники из ам-гезирской деревни Бир-Набат.

Благословенные Верховные Нахиды

Нахиды, исконные правители Дэвабада и потомки Анахид, были потомственными целителями из племени Дэв с выдающимися магическими способностями.

АНАХИД, избранница Сулеймана, первоосновательница Дэвабада.

РУСТАМ, один из последних Нахид, талантливый травник, павший от руки ифритов.

МАНИЖА, сестра Рустама и одна из сильнейших за много веков целительниц.

ДЖАМШИД, ее сын от Каве и приближенный эмира Мунтадира.

Нари, целительница, чьи родители неизвестны, в младенчестве оставлена на человеческой земле, в Египте.

Их сторонники

Дара ЯВАХАУШ, последний из рода Афшинов, кастовой военной династии дэвов, служившей одесную Совету Нахид, получивший прозвище Бич Кви-Цзы за жестокие действия, учиненные им в ходе войны и последующий бунт против Зейди аль-Кахтани.

КАВЕ Э-ПРАМУХ, старший визирь, дэв.

КАРТИР, верховный жрец дэвов.

НИЗРИН, некогда помощница Рустама и Манижи, а теперь – наставница Нари.

ИРТЕМИДА, НОШРАД, ГУШТАП, МАРДОНИЙ и БАХРАМ, солдаты.

Шафиты

Население смешанной, произошедшей от людей и джиннов расы, вынужденное проживать в Дэвабаде, значительно ограниченное в правах.

ШЕЙХ АНАС, прежний лидер «Танзима» и ментор Али, казненный королем за измену.

СЕСТРА ФАТУМА, лидер «Танзима» и надзирательница за сиротским приютом и благотворительной деятельностью ячейки.

СУБХАШИНИ и ПАРИМАЛ СЕН, врачи-шафиты.

Ифриты

Дэвы, несколько тысячелетий назад отказавшиеся покориться воле Сулеймана, за что и были им прокляты; смертельные враги Нахид.

АЭШМА, главный ифрит.

ВИЗАРЕШ, ифрит, напавший на Нари в Каире.

КАНДИША, ифритка, поработившая и убившая Дару.

ШАКР, брат Визареша, убитый Нари.

Освобожденные рабы Ифритов

После бесчинств, учиненных Дарой, и его смерти от руки принца Ализейда те джинны, которых целители Нахиды много лет назад освободили из рабства и воскресили, оказались подвергнуты порицанию и преследованиям – только трое из них остались в Дэвабаде по сей день.

РАЗУ, авантюристка из Тохаристана.

ЭЛАШИЯ, художница из Карт-Сахара.

ИССА, ученый и историк из Та-Нтри.

Моим родителям, которые сделали все, чтобы подарить своим детям возможность мечтать, и всегда оставались рядом, как бы далеко и надолго меня ни заносила дорога.

Пролог
Манижа

Бану Манижа э-Нахид взирала на родной город, стоя у зубчатых стен испокон веков принадлежавшего ей дворца.

Залитый звездным светом, Дэвабад был прекрасен: ломаные линии башен и минаретов, куполов и пирамид, как россыпь драгоценных игрушек, с высоты поражали своим великолепием. Озеро за белой полосой пляжа мерцало рябью, дрожа в черных объятиях гор.

Она положила ладони на каменный парапет, широко расставив пальцы. Манижа была лишена этой красоты, когда находилась в повиновении у Кахтани. С юных лет она вселяла в них беспокойство своей непокорностью. Недюжинные способности Манижи и несомненная благосклонность дворцовой магии к даровитой юной Нахиде подписали девочке приговор еще до того, как она поняла, что стражники, сопровождавшие ее и днем, и ночью, были приставлены к ней отнюдь не для защиты. Один-единственный раз она поднималась сюда, по приглашению Гасана, вскоре после того, как тот стал королем. Манижа ясно помнила, как они любовались городом, за который гибли и убивали друг друга их семьи, а потом Гасан взял ее за руку и мечтательно заговорил о том, как их народы объединятся и они смогут начать все с чистого листа. О том, что он любил ее с самого детства и как же больно было ему от собственного бессилия всякий раз, когда его отец мучил и истязал Манижу и ее брата. Она ведь понимает, не может не понимать, что у Гасана не было иного выбора, кроме как хранить молчание.

Перед ее мысленным взором до сих пор стояло полное надежды лицо Гасана, залитое ярким светом луны. Они были молоды; он был хорош собой. Обаятелен. «Какая пара», – сказали бы люди. Кто же откажется стать королевой и возлюбленной могущественного короля джиннов? И действительно, она переплела свои пальцы с его и улыбнулась – в те дни она еще не разучилась этого делать. Ее взгляд задержался на свежей печати Сулеймана на лице Гасана.

А затем она перекрыла ему дыхание.

Но хватило ее ненадолго. Гасан оказался проворнее, чем ожидала Манижа, и по мере того, как иссякали ее силы, ослабевало и давление на его горло. Гасан был в ярости, его лицо побагровело от такого вероломства, как и от нехватки воздуха, и Манижа подумала, что он ударит ее. Или сделает что-то еще более страшное. И даже если она закричит, это не будет иметь значения, потому что он стал королем и никто не посмеет ему перечить.

Но этого не случилось. Гасан поступил иначе. Манижа ранила его в самое сердце, и Гасан ответил ей тем же, не размениваясь на пустяки: заставил ее смотреть, как он избивал до полусмерти ее брата. Он ломал Рустаму кости, давал им срастись, а затем повторял все вновь и вновь, истязая его, пока на том не осталось живого места и Манижа не упала на колени, моля Гасана о пощаде.

Когда он наконец смилостивился, ее слезы разозлили короля даже больше, чем ее первоначальный отказ.

– Я хотел, чтобы между нами все было иначе, – произнес он с укоризной. – Не стоило меня оскорблять.

Воспоминание накрыло ее с головой, так что ей пришлось сделать глубокий вдох. «Он мертв», – повторяла она про себя. Манижа долго не сводила взгляда с окровавленного трупа Гасана, запечатлевая в памяти эту картину, убеждая себя, что ее мучителя действительно больше нет. Но она не торопилась отправлять его на костер – рано. Она намеревалась тщательно обследовать его тело, надеясь найти в нем ключ к разгадке обладания печатью Сулеймана. От Манижи не укрылось, что у него отсутствовало сердце – оно было вырезано из груди с такой хирургической точностью, что в том, чьих это рук дело, не оставалось сомнений. Отчасти она была благодарна за это. Несмотря на все, что она говорила Нари, Манижа плохо представляла, как кольцо с печатью переходит от одного владельца к другому.

Теперь же, благодаря Нари, Манижа знала, что первым делом нужно лишить принца джиннов сердца – но сначала их, конечно, предстояло найти.

Манижа снова перевела взгляд на город. Стояла пронзительная тишина, навевая странный флер на всю картину. Словно в Дэвабаде царил покой, и безмолвный ночной город мирно спал, как и прежде – под защитой своих законных правителей.

Фантазия разбилась об очередной вопль, послышавшийся вдали. Повсеместно крики уже начинали затихать, и ярость ночи уступила место исступленному страху. Когда люди напуганы, когда они загнаны в тупик, они не кричат. Они прячутся сами, прячут своих близких, ищут любого укрытия, молясь, чтобы опасность прошла их стороной. Все в Дэвабаде знали, что следует за взятием городов. Они росли на рассказах о кровавых расправах беспощадного неприятеля: в зависимости от того, откуда они были родом, они слушали леденящие кровь истории о варварском захвате Дэвабада или Зейди аль-Кахтани, или Дараявахаушем э-Афшином по прозвищу Бич Кви-Цзы, или о бесчисленных разорениях человеческих городов. Нет, криков не будет. Жители Дэвабада спрячутся по углам и будут беззвучно плакать, крепко прижимая к себе детей, и внезапная утрата магии покажется им лишь одной из многих трагедией этой ночи.

Они решат, что к власти пришел новый Сулейман. Любой разумный джинн пришел бы к такому выводу. Не с того ли начался великий суд Сулеймана, что он лишил всех джиннов магии предков? Сейчас все наверняка боялись того, что их жизнь окажется разбита на осколки: что их разлучат с семьями, и, в бессилии, они будут вынуждены служить очередному человеческому господину.

Бессилие. Манижа сильнее прижалась ладонями к холодному камню, остро желая почувствовать магию дворца. Зажечь танцующий огонек или выпустить пелену дыма. Казалось невероятным, что ее способности просто исчезли, и она могла только вообразить себе количество раненых в лазарете, раненых, которых она теперь не могла исцелить. Для женщины, у которой отобрали все, что она когда-либо любила – застенчивого провинциального дворянина, который мог бы стать ее мужем; новорожденную темноглазую дочь, которую она так жаждала снова подержать на руках; брата, которого она предала; саму свою честь, год за годом преклоняя колени перед Кахтани, – потеря способностей оказалась худшим испытанием. Ее магия была ее жизнью, ее душой – фундаментом силы, которая позволила ей пережить все остальное.

«Что ж, возможно, это справедливая цена за использование целительной магии для убийства», – нашептал голос в ее голове. Манижа отмахнулась от него. Сомнения сейчас не помогут ни ей, ни ее подданным. Нет, лучше полагаться на гнев и ярость, закипавшие в ней при мысли о том, как одна юркая шафитка на корню загубила все планы, которые она вынашивала долгие годы.

Нари. Вызов в темных глазах. Слабый, с оттенком сожаления, взмах плеча, когда она надела самое драгоценное сокровище их рода на палец недостойного пескоплава.

Я бы отдала тебе все, дитя мое. Все, чего ты только могла пожелать. Все, чего всегда была лишена я.

– Празднуешь победу?

От насмешливого голоса Аэшмы сводило скулы, но Манижа не подала виду. Она давно имела дело с ифритом и знала, как с ним обращаться – с ним и со всеми другими. Нужно просто никогда и ни перед кем не давать слабину. Никаких сомнений. Никаких союзников и близких. Манижа продолжала смотреть вперед, и он присоединился к ней у стены.

– Как долго я ждал, чтобы лицезреть город Анахид. – В его голосе звенели нотки жестокого торжества. – Но это совсем не те райские кущи, о которых слагали песни. Где шеду, которые-де надзирают за всем с небес, где сады с деревьями-самоцветами и реки вина? Где раболепные мариды, украшающие радугами водопады, где библиотеки, хранящие секреты мироздания?

У Манижи все сжалось внутри. Исчезли, навеки. Когда она штудировала историю своих великих предков, то рисовала перед собой совершенно иной Дэвабад, совсем непохожий на то, что она видела перед собой.

– Мы вернем их.

Она бросила на него быстрый взгляд и отметила хладнокровно-довольное выражение, исказившее его огненное лицо.

– Она любила это место, – продолжал он. – Оазис для тех, кого она собрала под своим крылом, тщательно взращенный рай, в котором не было места грешникам.

– Ты как будто завидуешь.

– Завидую? Три тысячи лет мы вместе с Анахид скитались по двуречью, наблюдая за тем, как отступает вода и наступают люди. Вместе мы воевали с маридами и вместе летали на ветрах пустынь. И все это было вмиг позабыто из-за ультиматума одного человека.

– Вы предпочли по-разному выстраивать отношения с Сулейманом.

– Она предпочла предать свой народ и самых близких ей друзей.

Она спасла свой народ. И я намереваюсь поступить так же.

– А я-то думала, мы наконец забудем об этом и заключим мир между нами.

Аэшма фыркнул.

– И как ты себе это представляешь, бану Нахида? Неужели ты думаешь, я не знаю, как пропали твои силы? Боюсь, в настоящий момент ты даже искру высечь не можешь, не говоря уже о том, чтобы выполнить свои условия соглашения. – Он раскрыл ладонь, и между его пальцами зарезвился язычок пламени. – Жаль, что у твоего народа не было в запасе трех тысячелетий, чтобы освоить магию иного толка.

Манижа изо всех сил старалась не смотреть на огонь, но голод разъедал ее душу.

– Какая удача, что ты можешь научить меня.

Ифрит рассмеялся.

– С какой вдруг стати? Я помогаю тебе уже много лет, но что это мне дало?

– Ты увидел город Анахид.

Аэшма ухмыльнулся.

– Тут не поспоришь. – Он широко улыбнулся, сверкнув острыми как бритва зубами. – И прямо сейчас я могу добиться еще большего. Я могу сбросить тебя с этой стены и избавиться от ее самого одаренного потомка.

Манижа даже не дрогнула, она слишком привыкла к угрозам мужчин.

– Тебе никогда не сбежать от Дараявахауша. Он выследит каждого уцелевшего ифрита, будет истязать и убивать их на твоих глазах, а потом потратит целое столетие на то, чтобы убить тебя самым мучительным образом, который только можно представить. Тебя убьет магия, которую ты так страстно желаешь.

Это задело его за живое: глумливая ухмылка мигом сошла с лица Аэшмы. Все как всегда: Манижа знала слабости ифрита не хуже, чем он знал ее секреты.

– Твой Афшин не заслуживает таких способностей, – не сдержался он. – Первый дэв за тысячи лет, освобожденный от проклятия Сулеймана – вспыльчивый, до зубов вооруженный глупец. С тем же успехом ты могла бы наградить такими способностями бешеную дворнягу.

Подобное сравнение не пришлось Маниже по душе – неповиновение и без того слишком явно начинало прорываться из-под слепой преданности, которая всегда так устраивала ее в Даре.

Но она продолжала стоять на своем:

– Если и ты хочешь получить способности Дары, то прекращай сотрясать воздух бессмысленными угрозами и помоги мне вернуть печать Сулеймана. Иначе мне не освободить тебя от проклятия.

– Как это кстати.

– Не поняла?

Он опустил глаза, чтобы вперить в нее взглядом.

– Я сказал, что все это очень кстати, – повторил он с обвинением в голосе. – Я поддерживаю тебя вот уже несколько десятилетий и рассчитываю на твою помощь, но у тебя все время находятся оправдания. Все это очень печально, бану Нахида. Заставляет задуматься, в самом ли деле ты способна избавить нас от проклятия Сулеймана.

Манижа старательно сохраняла невозмутимое выражение лица.

– Это ты обратился ко мне за помощью, – напомнила она. – Я никогда не скрывала, что мне понадобится кольцо. И мне казалось, ты видел достаточно, чтобы понимать, на что я способна.

– Да, это так. Поэтому мысль о том, что ты можешь освоить еще и мою магию, не внушает мне восторга. Особенно если речь по-прежнему идет о призрачных обещаниях некой будущей свободы. Если ты хочешь, чтобы я научил тебя магии крови, взамен мне понадобится нечто куда более осязаемое.

Осязаемое. Манижа вся подобралась. Она потеряла уже так много, и то немногое, что еще оставалось, было ей слишком дорого.

– Чего ты хочешь?

Губы ифрита вновь скривились в ледяной ухмылке, когда он обвел взглядом Дэвабад, и азарт в этом взгляде заставил ее не на шутку встревожиться.

– Я ведь каждый день вспоминаю то утро. Как бушевала магия, обжигая воздух, и ревела в моей голове. Я не испытывал ничего подобного с тех пор, как Анахид выдернула этот остров из озера. – Он ласково провел пальцами по парапету. – Ничто не сравнится с магией Нахид, не так ли? Руки Нахид возвели этот город, а сколько жизней они спасли, и не счесть. Одной капли их крови достаточно, чтобы убить ифрита. А жизнь Нахиды… Только представь, что можно с ней сделать. – Аэшма не просто вонзил в нее нож, но и прокрутил его. – И что с ней уже сделано.

Тут Манижа, не удержавшись, вздрогнула от внезапно нахлынувших воспоминаний. Запах обгоревшей плоти и липкая кровь на ее коже. Огни города словно исчезли, сменившись выжженной равниной и затянутым дымом небом – тусклый цвет отражался в пустых, невидящих глазах ее брата. Рустам умер с выражением легкого изумления на лице, и это зрелище разбило последнее, что оставалось от сердца Манижи, напомнив ей о мальчишке, которым он был когда-то. Брат и сестра, слишком рано потерявшие невинность, вместе прошли через все испытания, только чтобы в конце пути их все равно разлучили друг с другом.

– Говори прямо.

– Мне нужна твоя дочь, – чеканно произнес Аэшма, отбросив всякое лукавство. – А тебе, после ее предательства, нужно от нее избавиться.

Предательство. Интересное заявление из уст ифрита. Но он не видел дрожащей молодой женщины в изодранном, окровавленном платье. Не смотрел в перепуганные, до боли знакомые глаза.

Она предала тебя. Нет, Нари поступила даже хуже, обманув ее ловкостью рук, более уместной для низкородной шафитской воровки, нежели для Нахиды и целительницы. Но Манижа могла бы ей это простить, да и простила бы, забери Нари кольцо себе. Видит Создатель: не ей судить другую женщину за ее амбиции.

Но нет… Нари поступила иначе: она отдала кольцо – и не кому-нибудь, а Кахтани. Сыну короля, тиранившего Манижу, короля, отнявшего у нее какие-либо шансы на счастье и вбившего последний клин между ней и ее братом.

Этого Манижа простить не могла.

Аэшма заговорил снова, возможно, почуяв сомнение в затянувшейся паузе.

– Тебе нужно сделать выбор, Манижа, – предупредил он угрожающе низким голосом. – Твой Бич одержим девчонкой. Если ей хватило ума, чтобы перехитрить тебя, устоит ли, по-твоему, этот влюбленный кретин, если она решит сыграть на его чувствах?

Едва ли. Манижа не ответила, по-прежнему устремляя взгляд за горизонт.

– Но я и Визареш могли бы научить тебя такому… – Аэшма наклонился ближе. – Тебе больше никогда не придется беспокоиться о верности Дараявахауша. О чьей угодно верности. Но – за определенную цену.

Прежде чем она успела ответить, взгляд Манижи зацепился за какое-то свечение: огненный осколок солнца показался из-за восточных гор, и его лучи застали ее врасплох. Обычно восход в Дэвабаде был не таким ярким, защитная магия отгораживала от него настоящее небо. Но встревожил Манижу не только яркий солнечный свет, а встречающая его тишина.

В Великом храме не били барабаны, джинны не зазывали на азан, и эта безмолвная встреча восходящего солнца вселила в нее больше ужаса, чем кровь, накапавшая с ее незаживающего пальца. Но барабанный бой и призывы к молитве не смолкали никогда: они были вплетены в саму ткань времени Дэвабада.

Пока нашествие Манижи не разорвало эту ткань в клочья. Дэвабад был ее родиной, ее ответственностью, и она вырвала у него сердце. И значит, теперь она была обязана вылечить его.

Любой ценой.

Она закрыла глаза. Манижа не молилась с тех пор, как увидела двух джиннов-разведчиков, истекающих кровью на обледеневшей земле Северного Дэвастана, умирая от разработанного ею яда. Она отстаивала свой план перед Дарой, она пошла в наступление и погрузила Дэвабад в хаос. Но ни разу за все это время она не молилась. Ей казалось, этот мост она уже сожгла.

Манижа знала, что и сейчас Создатель ей не поможет. Но она не видела другого выхода: она проложила эту тропу и не могла с нее сойти, даже если к концу пути от нее самой ничего не останется.

Она старалась говорить так, чтобы голос не дрожал – Манижа не хотела показывать ифриту свою боль.

– Я могу дать тебе ее имя. Ее истинное имя. Имя, которым нарек ее отец.

Часть первая

1
Нари

Однажды в детстве, в последнем сиротском приюте, согласившемся принять Нари, она повстречала сказочника.

Это было в айт – жаркий, суматошный, но один из редких радостных дней для таких детей, как она, потому что каирские богачи охотнее заботились о сиротах в эти праздничные дни, когда так диктовала им их вера. Когда она, в новом красивом платье, расшитом голубыми лилиями, уже набила живот сладостями и сдобным печеньем с начинками, в дымке сахара и послеполуденного зноя возник сказочник, и вскоре мерные звуки его голоса убаюкали собравшихся вокруг него детей, и их сморило снами о далеких странах и захватывающих приключениях.

Но только не Нари – она была заворожена, ибо рассказы о волшебных королевствах и потерявшихся наследниках королевской крови дарили девочке без роду и племени те самые робкие надежды, которые она лелеяла в самом сокровенном уголке своего сердца. Но его присказки казались ей такими странными. «Кан ва ма кан», – повторял он, описывая фантастические города, загадочных джиннов и смышленых героинь. Было и не было. Сказки словно бы существовали между этим и другим миром, между правдой и вымыслом, и это сводило Нари с ума. Ей нужно было знать, что все это было на самом деле. Знать, что для нее может существовать лучшее место – мир, в котором то, что тихо творят ее руки, считалось бы нормальным.

И Нари наседала на него. «Так это все взаправду? – допытывалась она. – Все так и было на самом деле?»

Сказочник пожал плечами (она до сих пор помнила и этот жест, и веселый блеск в его глазах, наверняка вызванный ее детским упорством). «Может, и было, а может, и не было».

Нари не унималась и попыталась ухватиться за самый близкий пример. «Тогда это похоже на то, что у тебя в груди? Похожее на краба, вцепившегося тебе в легкие, из-за которого ты кашляешь кровью?»

У него отвисла челюсть. «Милостивый Боже, – прошептал он в ужасе, и все, кто слушал их разговор, ахнули. Глаза его наполнились слезами. – Ты не можешь этого знать».

Она не успела ответить. Вмешались взрослые и так грубо схватили ее за руки, что порвали рукав ее нового платья. Для маленькой девочки, которая говорила такие жуткие вещи, а во сне лепетала на языке, которого никто не узнавал; на чьей коже не оставалось синяков и ссадин после того, как ее били другие дети, это стало последней каплей. Нари молила объяснить, в чем же она провинилась, пока ее тащили за порог разваливающегося здания, где и бросили на пыльную землю, прямо в праздничном платье, и она осталась одна на улице, пока другие люди отмечали праздник вместе со своими семьями в своих теплых домах, которых она никогда не знала.

Когда дверь за ними захлопнулась, Нари перестала верить в магию. И не верила до тех пор, пока много лет спустя один воинственный джинн не возник у ее ног посреди могильного лабиринта. Но когда Нари в полном недоумении смотрела на знакомое каирское небо, в памяти всплыли арабские слова.

Кан ва ма кан.

Было и не было.

Сказочный мир Дэвабада исчез, и на его месте возникли каирские мечети, крепости и старинные здания из кирпича, мерцая вдалеке, в дрожащем знойном воздухе пустыни и затопленных полей. Она моргнула и потерла глаза. Каир так никуда и не делся, как не делись и пирамиды, гордо возвышающиеся над широким бурым Нилом на фоне бледного неба.

Египет. Я в Египте. Нари стиснула виски костяшками пальцев с такой силой, что стало больно. Она что, спит?

Или, может быть, это Дэвабад ей приснился? В кошмарном сне. Конечно, легче было поверить в то, что она обычный человек, нищая воровка из Каира, мошенница, запутавшаяся в собственных махинациях, а не та, кто провела последние пять лет, готовясь стать королевой потаенного королевства джиннов.

И это вполне могло бы все объяснить… если бы не хрипящий, весь взмокший и до сих пор излучающий слабое свечение принц, который встал перед Нари, закрывая ей вид на город. Значит, все-таки не сон – если только она не забрала его частичку с собой.

– Нари, – выдохнул Али. Его глаза были налиты кровью и полны отчаяния, по лицу стекали капли воды. – Нари, прошу тебя, скажи, что мне это мерещится. Пожалуйста, скажи, что это не то, чем кажется.

Нари, словно в трансе, заглянула ему через плечо. Она не могла оторвать взгляд от раскинувшейся перед ней египетской окраины, особенно после того, как так долго тосковала по этим местам. Теплый ветерок играл в ее волосах, пахнущих илом, щебетала парочка птиц-нектарниц, выпорхнувших из зарослей густого кустарника, проглотившего осыпающееся глинобитное здание. Шел сезон паводков – об этом любому египтянину мгновенно давали понять затопленные берега и вода, плещущаяся у самых корней пальм.

– Похоже, я дома, – с трудом выдавила Нари. Ее целебную магию все еще блокировала печать Сулеймана, пылающая у Али на щеке. – В Египте.

– Мы не можем быть в Египте! – Али отпрянул назад и тяжело привалился к полуразрушенной стене минарета. Лицо его пылало горячечным румянцем, от кожи поднимался горячий пар, а глаза безумно сверкали. – Мы… мы только что были в Дэвабаде. Ты скинула меня со стены… неужели ты хотела…

– Нет! Я хотела лишь скрыться от Манижи. Ты сам сказал, что проклятие с озера было снято. Я думала, мы выплывем обратно к берегу, а не объявимся на другом конце света!

– На другом конце света, – глухо повторил Али. – О боже, боже! Нам нужно вернуться назад. Нужно…

Его слова оборвались болезненным шипением, и одной рукой он схватился за грудь. Нари вмиг забыла и думать о Египте.

– Али?

Нари схватила его за плечо. Теперь, подойдя ближе, она поняла, что Али был не просто расстроен, а очень болен: его знобило и прошибало потом сильнее, чем чахоточника в предсмертной агонии.

Дальше она действовала с привычным профессионализмом.

– Сядь, – велела она и помогла ему опуститься на землю.

Али крепко зажмурился, прижавшись затылком к стене, – казалось, он изо всех сил старался не закричать в голос.

– Кажется, это кольцо, – выпалил он, прижимая кулак к груди – или, точнее, к сердцу, где и в самом деле сейчас должно было покоиться кольцо Сулеймана, благодаря ловкой работе Нари в Дэвабаде. – Жжется.

– Дай я посмотрю.

Нари взялась за его руку – та оказалась обжигающе горячей, словно Нари схватилась за кипящий чайник, – и отцепила ее от груди Али. Кожа под ней выглядела абсолютно здоровой. А без магии заглянуть глубже Нари не могла – восьмиконечная печать Сулеймана все еще горела на щеке Али, блокируя ее силы. Но Нари решила не поддаваться страху.

– Все будет хорошо, – заверила она. – Сними печать. Я уберу боль и смогу лучше осмотреть тебя.

Али открыл глаза, но недоумение смешалось с болью на его лице.

– Снять печать?

– Да, печать, Али, – повторила Нари, сражаясь с приступом паники. – Печать Сулеймана. Я не могу колдовать, пока она горит у тебя на лице!

Али на глазах становилось хуже и хуже, и он глубоко вздохнул.

– Я… хорошо. – Он посмотрел на нее, словно ему было тяжело сосредоточиться на ее лице. – И как же мне это сделать?

Нари только уставилась на него.

– В каком смысле – как? Печать хранилась в твоей семье на протяжении столетий. Разве ты сам не знаешь?

– Нет. Только эмиру позволено… – На его лице отразилась свежая вспышка горя. – Диру…

– Али, успокойся…

Но напоминание о смерти брата оказалось слишком сильным ударом, и Али в ступоре привалился к стене, что-то причитая по-гезирийски. Слезы градом катились по его щекам, прочерчивая дорожки в пыли и засохшей на коже крови.

Послышалась птичья трель, легкий ветерок пробежал по щетинистым пальмам, нависающим над разрушенной мечетью. У самой Нари сердце разрывалось на части: сладостное чувство от возвращения домой не перечеркивало всех ужасов, которые привели к тому, что их двоих забросило сюда.

Она присела на пятки. Думай, Нари, думай. Ей нужен какой-нибудь план.

Но мысли не шли. Она до сих пор ощущала запах отравы в крови Мунтадира, до сих пор слышала невозмутимые угрозы Манижи.

Она до сих пор видела перед собой взгляд зеленых глаз Дары, устремленный через разрушенный дворцовый коридор, умоляющий и смертоносный.

Нари сделала глубокий вдох. Магия. Нужно только вернуть магию, и все будет хорошо. Нари чувствовала себя ужасно уязвимой без своих способностей, такой слабой, какой никогда себя не ощущала. Все тело ломило, в носу стоял металлический запах крови.

– Али. – Она обхватила его лицо ладонями, стараясь не волноваться из-за настораживающего, нехарактерного даже для джинна жара на его липкой коже. Нари смахнула слезы с его щек, заставляя его взглянуть на нее налитыми кровью глазами. – Дыши глубже. Мы еще поскорбим о нем, мы поскорбим о них обо всех, обещаю тебе. Но сейчас нам нужно сосредоточиться. – Поднялся ветер, задувая волосы ей в лицо. – Мунтадир говорил, потребуется несколько дней, чтобы прийти в себя после получения кольца, – внезапно вспомнила она. – Может, то, что с тобой происходит, – нормально.

Али так сильно колотило, что казалось, будто его вот-вот хватит удар. Его кожа приобрела сероватый оттенок, губы потрескались.

– Не думаю, что это нормально. – От его тела влажным облаком поднимался пар. – Оно хочет тебя, – прошептал он. – Я это чувствую.

– Я… Я не могу, – растерялась она. – Я не выдержу. Ты же слышал, что говорила Манижа. Я – шафитка. Если кольцо убьет меня, она убьет тебя, а потом заберет его себе. Я не могу так рисковать!

Словно в ответ, печать на его щеке яростно полыхнула. Если метка Гасана напоминала татуировку, черную, как ночь, на его коже, то метка Али выглядела так, словно была нарисована ртутью, и ее серебристый цвет отражал яркий солнечный свет.

Метка вспыхнула ярче, и он вскрикнул.

– Боже, – выдохнул он, нащупывая клинки за пазухой – каким-то чудом ханджар и зульфикар Али остались при нем, пристегнутые ремнями к поясу. – Мне нужно вытащить это.

Нари вырвала у него оружие.

– С ума сошел? Ты не можешь вырезать свое сердце!

Али не ответил. Казалось, что он физически не способен что-то говорить. Его отсутствующий, растерянный взгляд затянуло поволокой, и она испугалась. Нари был знаком этот взгляд, она часто встречала его в лазарете, у пациентов, доставленных к ней слишком поздно.

– Али! – Нари было невыносимо от того, что она не могла просто наложить на него руки и забрать его боль. – Пожалуйста, – взмолилась она, – хотя бы попытайся снять печать. Иначе я ничем не могу тебе помочь!

Он на мгновение задержал на ней взгляд, и сердце Нари ухнуло: зрачки Али так расширились, что почти закрывали собой серую радужку. Он моргнул, но в его лице не было даже намека на то, что он понял ее мольбу. Ну почему она не расспросила Мунтадира о печати подробнее? Он сказал только то, что печать нужно вырезать из сердца Гасана и сжечь, что восстановление может занять пару дней и что…

Печать не должна покидать Дэвабад.

Ледяной ужас сковал ее изнутри, хотя кожу обдувал горячий ветер. Нет, только не это. Это не может быть всему причиной. Не может. Ведь Нари даже не спрашивала согласия Али… проклятье, он вырывался, но она все равно надела кольцо ему на палец. Его желания ее не волновали – слишком отчаянно она хотела спасти его. Спасти их обоих.

И теперь ты можешь его погубить.

Обжигающий ветер отбросил ее волосы назад, в лицо полетел песок. Одно из деревьев, качавшихся напротив разрушенной мечети, внезапно рухнуло на землю, и Нари встрепенулась, только в этот момент осознав, что воздух становился горячее, а ветер усиливался и, завывая, кружил вокруг нее.