355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Шарль Теодор Анри Де Костер » Легенда об Уленшпигеле (с иллюстрациями) » Текст книги (страница 1)
Легенда об Уленшпигеле (с иллюстрациями)
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 01:02

Текст книги "Легенда об Уленшпигеле (с иллюстрациями)"


Автор книги: Шарль Теодор Анри Де Костер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

ШАРЛЬ ДЕ КОСТЕР
ЛЕГЕНДА
об УЛЕНШПИГЕЛЕ
и
ЛАММЕ ГУДЗАКЕ
ИХ ПРИКЛЮЧЕНИЯХ ОТВАЖНЫХ, ЗАБАВНЫХ и ДОСТОСЛАВНЫХ ВО ФЛАНДРИИ И ИНЫХ СТРАНАХ

Перевод с французского А. Г. Горнфельда

Легенда об Уленшпигеле

«Уленшпигель» – Uyl en spiegel, Сова и Зеркало, Мудрость и Комедия, Весёлая мудрость. Так традиционно раскрываются символические атрибуты Тиля Уленшпигеля, героя народных легенд. Но, точно боясь, что за насмешливым звоном шутовских бубенцов Уленшпигеля не расслышат грозных ритмов народной войны, Костер написал мрачное и злое «Предисловие Совы», где по-новому раскрывает символическое имя своего героя. Улен (сокращённое от улиден) шпигель – ваше зеркало, ваше, господа крестьяне и дворяне, управляемые и правящие: зеркало глупостей, нелепостей и преступлений целой эпохи.

Костер открыто и резко направил острие своей книги против чёрных Сов реакции, против Силы и Коварства, царствующих не только в эпоху Филиппа Второго. «Разве нет и среди ваших ночей таких, когда рекой лилась кровь под ударами убийства, подкравшегося на войлочных подошвах, чтобы не было слышно его приближения? И разве ваша собственная история не помнит бледных рассветов, тусклыми лучами озарявших мостовые, заваленные трупами мужчин, женщин и детей? Чем живёт ваша политика с тех пор, как вы царите над миром? Кровопролитиями и избиениями».

Книга де Костера, подобно Уленшпигелю, не стареет, она вечно молода, как её герой – народ. Рождённая потребностью национального самосознания, она переросла рамки Фландрии и стала своей книгой для каждого свободолюбивого народа Европы. Мало оценённая при жизни её автора, ставшая широко популярной лишь во время войны 1914 года, эта книга никогда ещё, быть может, не звучала с такой силой как в наши дни, когда народы Европы, борясь против насилий современного средневековья, отстояли своё существование и независимость.

Разве не современная фигура тот упомянутый в предисловии политик, который, «надев личину свободомыслия, неподкупности, любви к человечеству, в подходящий момент потихоньку возьмёт да и придушит целую нацию». Разве не современная фигура предатель-рыбник, окружённый ненавистью народа, требующего для него самой медленной и мучительной казни. Снова, как в дни Вильгельма Оранского, народ Фландрии отворял шлюзы, впуская воды океана, чтобы затопить свои земли и вместе с ними войска врага. Снова палачи измышляли в застенках изощрённые казни, а «наследство получал король». Снова собирались в лесах «лесные братья», гёзы, ковалось оружие, печатались подпольные листовки. И Уленшпигель стремительно носился по стране, собирая силы сопротивления, разжигая огонь восстания, соединяя всех, кто на пенье жаворонка отвечает криком петуха. Но более всего кажется современной самая атмосфера гениальной книги де Костера – пронизывающая её неугасимая, яростная ненависть народа к палачам.

* * *

Как могла возникнуть эта книга в середине XIX века, в Бельгии, стране, которую часто считают провинциальным захолустьем Европы? Что дало Шарлю де Костеру, до тех пор неизвестному журналисту, силу создать эту эпическую поэму, в которой нация нашла и осознала себя, и признала её своей «библией».

Историк Бельгии Пиренн назвал эту страну «микрокосмом Европы». В XIX веке, ко времени де Костера, Бельгия после столетий застоя снова начинает становиться перекрёстком Европы. В революции 1830 года народ на баррикадах отстоял независимость страны, её отделение от Нидерландов, к которым Бельгию насильственно присоединили во времена Реставрации. Но власть не досталась народным низам, завоевавшим независимость своей родины. В 60-х годах происходит бурное промышленное развитие страны. И хотя либеральные историки утверждают, что десятилетия с 1830 года и до основания бельгийской социалистической партии представляли собой «либеральный рай», однако в действительности происходило совсем иное. «Бельгия, – писал Маркс, – это единственная страна, в которой сабли и ружья регулярно из года в год заканчивают собой каждую стачку». (Письма, май 1869.) Годы выхода «Легенды об Уленшпигеле» совпали с кровавыми столкновениями в Бельгии, с жестокими подавлениями рабочих стачек. Пламенная ненависть книги де Костера питалась, конечно, не только воспоминаниями о гёзах; её гнев разогрет событиями XIX века, кровью современников. Бурные стачки во Франции также не могли не находить отклика в Бельгии. В 1868 году конгресс Интернационала был созван в Брюсселе. Гениальная книга де Костера могла родиться только из переплетения национальных и общеевропейских условий и влияний. Остро вставшие в Бельгии задачи пробуждения и оттачивания национального самосознания возникли в атмосфере обострённых социальных движений в Европе, когда пламя, зажжённое в всеевропейском масштабе, будило грозовое эхо в Бельгии.

Костер стоял в начале того возрождения национального самосознания, которое потом вылилось в движении «Молодой Бельгии» и отозвалось в поэзии Верхарна. Удача Костера была в том, что он в своей книге одновременно поднял две важнейшие проблемы – национальную и социальную.

Шарль де Костер (1827—1879) происходил из семьи, связанной с старинной культурной традицией. Он не без гордости дважды упоминает фамилию Костеров в своей книге. Окончив университет, он долго работал в брюссельских архивах. Там он изучил старинные хроники, тот архаический язык, которым написана его «Легенда», народную сатиру, народные песни. На основе этих материалов созданы им книги «Фламандские легенды» (1858) и «Брабантские рассказы» (1861). Работая в журнале «Уленшпигель», который издавал и иллюстрировал известный художник Ф. Ропс, Костер обратил внимание на образ героя народных легенд. Из народного образа Уленшпигеля, из истории нидерландской революции, воссозданной по хроникам и материалам брюссельских архивов, сплавленных воедино кровью и борьбой XIX века, вышел эпос бельгийской нации.

Обращение Костера к прошлому закономерно. Нация, пробуждающаяся после длительного сна, естественно стремится через своё прошлое познать себя, свой характер, свои судьбы. Нидерландская революция XVI века, народная война за независимость, борьба против испанского владычества, богатая героикой и напряжёнными страстями, дала благодарный материал для художника. В событиях XVI века сочетались национально-освободительная война, приведшая в итоге к образованию союза независимых северных провинций, и широкое народное движение, борьба низов, развязанная в ходе первой буржуазной революции в Европе. Это сочетание отвечало запросам эпохи Костера.

Нидерланды XVI века, по определению историка, были похожи на долину, куда стекались воды со всех окружающих высот. Они и тогда были перекрёстком на путях между Англией, Францией, Германией. Это была одна из самых передовых стран Европы, страна с высокоразвитой промышленностью. Обширная торговля связывала её со всем миром. В нидерландских портах стояли корабли всех флагов, города были переполнены иностранными купцами и моряками. Антверпен, торговая столица Нидерландов, был международным портом. Нидерланды были страной цветущих городов, к половине XVI века их насчитывали до 300 больших и до 6000 меньших. Нидерландские сукна славились на всю Европу. Промышленность, ранее сосредоточенная в городах, распространялась на крестьянские провинции, что было связано с усилением их роли, ремесленники составляли значительную силу не только в городах, но и в деревне.

Торговый перекрёсток Европы, Нидерланды были подвержены всем культурным и идейным влияниям той эпохи и в частности влияниям протестантизма. В этой стране городов, изрезанной каналами с многочисленными искусными шлюзами, уровень общей культуры был очень высок. Гвиччиардини, свидетель событий Нидерландской войны, уверяет, что почти каждый крестьянин умел читать и писать. С исключительным упорством и настойчивостью нидерландцы отвоёвывали у океана куски скудной земли, так называемые польдерсы. Вся совокупность исторических условий способствовала тому, что в плебейских массах Нидерландов формировался тот особый характер, который изображён де Костером и воплощён в фигуре его Уленшпигеля, – характер, в котором мужество, настойчивость, сила воли, предприимчивость и широта взглядов сочетаются с полнокровным чувством жизни, духом независимости и чувством собственного достоинства.

И эта передовая, богатая промышленная страна с независимым, самостоятельным населением была подчинена Испании – огромной, могущественной мировой монархии, стране, воплощавшей феодальную отсталость, дух абсолютизма, религиозную реакцию, стране, которая, подобно огромному пауку, высасывала богатства Нидерландов. Важнейший источник испанских богатств был в Нидерландах; оттуда шёл в Испанию непрерывный поток золота, позволивший Испании одерживать её блистательные победы в Европе. Испания выжимала золото из Нидерландов налогами и податями и сожжением еретиков. Введение инквизиции в Нидерландах имело целью не только уничтожение ереси, но и политический террор и главным образом систематическое разорение нидерландских провинций. Кровавый указ Карла V 1550 года гласил, что еретики наказываются – «мужчины мечом, а женщины зарытием заживо в землю, – если не будут упорствовать в своих заблуждениях, если упорствуют, то предаются огню, собственность же в обоих случаях конфискуется в пользу казны». Половину собственности казнённых получали доносчики. При Филиппе II, ставшем в веках символом жесточайшей кровавой реакции, политика террора ещё усилилась. Так возникла атмосфера, описанная в «Легенде» Костера, – подозрения и ереси, доносы, вымогательства, пытки и казни, разорение целых провинций, – которая привела к взрыву народного гнева.

«Легенда об Уленшпигеле» передаёт драматические события народной войны, занявшей вторую половину XVI века. В 1566 году в замке графа Калембурга нидерландское дворянство заключает союз, принимая своим именем и символом имя «нищих» – «гёзов». В том же году разразилось стихийное движение иконоборцев, которое перекидывалось из провинции в провинцию; народ в стихийной ярости против гнёта инквизиции разгромил антверпенский собор, громил и жёг церкви. Движение гёзов приняло всенародный характер. В следующем году герцог Альба ввёл в Нидерланды испанские войска. Блестящие представители нидерландской знати, графы Эгмонт и Горн, сначала примкнувшие к «гёзам», но испуганные движением низов (Эгмонт жестоко усмирял движение иконоборцев), оказались склонными к компромиссу с испанской монархией. По иронии судьбы они пали первыми жертвами испанского террора. Вильгельм Оранский, ставший подлинным вождём народного сопротивления, бежал. Началась полоса страшного террора, разгула инквизиции, насилий испанцев над населением; протестанты в панике бежали за границу, цветущие провинции пустели. Центром сопротивления всё больше становились северные промышленные и протестантские области, и туда стягивались все боеспособные силы народа. Десятилетия второй половины XVI века – это патетическая картина того, как эта маленькая страна успешно ведёт борьбу с мировой монархией, покровительницей Европы и властительницей морей. Города выдерживали жестокие осады испанских войск. Альба писал Филиппу II по поводу взятия Алькмаара: «Нож будет всажен в каждое горло». Широчайшее движение против испанского владычества охватило всю страну. В лесах «лесные гёзы» составляли отряды сопротивления. «Морские гёзы» хозяйничали на океане и на Шельде. Протестанты из других стран стекались в Нидерланды для борьбы. Вождём всенародного движения становится Вильгельм Оранский, образ которого правильно передаёт де Костер. Человек передовой для того времени мысли, он пытался сплотить всю страну в общенациональной войне, объединить северные и южные провинции, католиков и протестантов, крестьян и горожан в едином отпоре испанским захватчикам.

Первая в Европе буржуазная революция в силу исторической обстановки вылилась в национально-освободительную войну, в всенародную борьбу за независимость страны. За формами религиозной войны, жесточайших религиозных преследований и распрей отчётливо проступает социальное и политическое содержание событий. В ходе их назревают всё большие социальные противоречия внутри Нидерландов. В городах возникали революционные коммуны, которые историки сравнивают с комитетами эпохи французской революции. Дворянство в страхе перед бурным движением плебейских масс идёт на компромисс с врагом, южные крестьянские католические провинции не выдерживают длительной борьбы. Утрехтская уния 1779 года означает распад Нидерландов: южные валлонские провинции остаются под властью испанского короля, борьба в них затихает. Бельгия погружается в многовековой сон, символизированный в книге Костера сном Уленшпигеля, подобным смерти. Семь промышленных и протестантских провинций Севера, победоносно отстояв свою самостоятельность, превращаются в независимое буржуазное государство, будущую Голландию.

Надо подчеркнуть глубокую народность, с которой Костер подошёл к изображению этих событий. Она сказалась во всём. В отличие от многих писателей и буржуазных историков Костер не пытается сделать блестящих дворян, подобных Эгмонту, трагическими героями первого плана, но оценивает их с точки зрения народной войны. Это ярко выражено в том эпизоде, где Уленшпигель, сидя в печной трубе, подслушивает разговор дворянских вождей восстания, сопровождая их ироническими репликами. Это сказалось и в конце, где Уленшпигель поет свою «Песнь о предательстве»: Дворяне и попы – вот, кто нас предал: толкает на измену их корысть...

К эпохе Филиппа II не раз обращались позднейшие писатели Запада, искавшие в его облике символ жестокой, чёрной реакции. Но они противопоставляли ему фигуры одиноких гуманистов, воплощая в них трагическую судьбу Разума и Духа, сметаемых насилием. Они искали в той эпохе исторических аналогий своей собственной трагической судьбе – судьбе одиноких интеллигентов. Костер искал в этой эпохе иное – образ своего народа, национальный характер, каким он выразился в годы наивысшего напряжения народных страстей и народной борьбы. Поэтому даже Вильгельм Оранский, связавший свою судьбу с делом народа, не стал для Костера героем переднего плана, хотя Костер передал и значение Оранского для восстания и то обожание, которым народ окружал своего вождя.

Народ для Костера не фон, не статисты. Десятки людей предстают в его книге во всей живости и многообразии своих обликов – суровый протестант Симон Праат, печатающий листовки, ревностный кузнец, ночами кующий оружие, и храбрый силач Стерке Пир, и крестьяне, обманувшие войска герцога Альбы, и девчонки в кабачках, и их враги монахи и палачи. Главное достижение Костера в том, что народ у него не сумма лучше или хуже написанных фигур. Народ – единое целое, связанное общностью страданий, гнёта, жажды возмездия, общей борьбой. В этом смысле книга де Костера, может быть, единственная книга его эпохи, которая с такой силой раскрыла народную стихию как стихию активного действия.

Среди множества персонажей выделяются те, кто, по замыслу автора, оставаясь живыми людьми, подняты до воплощения основных сторон национального характера, который как бы проявляется в них различными своими сторонами. Клаас – честность, мужественность, любовь к труду, Сооткин – верность и твёрдость, Неле – поэтическое, женственное начало, Ламме Гудзак – «брюхо Фландрии», земная чувственная сторона, торжество плоти, которое противопоставлено религии, средневековому спиритуализму.

Все эти черты национального характера соединяет в себе Уленшпигель. Он искусный мастер и насмешник, готовый на любую проделку. Подобно Ламме, он знает цену жирному жаркому и хорошему вину. Подобно Сооткин, он может выдержать любые пытки и, подобно Клаасу, твёрдо идёт навстречу испытаниям. Готовый веселиться с каждой встречной девушкой, он знает мир нежных и глубоких чувств. Любопытный и любознательный, одержимый страстной любовью к жизни, он мастер на все руки. Но все эти черты подняты и озарены в нём его великой любовью к родине, к земле Фландрии и его великой ненавистью к врагу. Простой сын угольщика, он вырастает в образ великого гёза. Это – дух восстания. Более того, Уленшпигель – это неумирающий, вечно юный дух Фландрии, это эпический образ, вобравший в себя все существеннейшие стороны национального характера.

Откуда шёл Костер в создании своего героя?

Уленшпигель – герой народных легенд; по преданию, народный плут и забавник, умерший по одной версии в 1301, а по другой – в 1350 году. Известны две его могилы, на плитах которых высечены символические знаки Уленшпигеля – Сова и Зеркало, одна в Мелльне, возле Любека, другая в Дамме, около Брюгге. Жил ли он в действительности или нет, но народ сделал его героем многочисленных плутовских историй.

Первые версии похождений Уленшпигеля были составлены на фламандском языке. Наибольшее распространение они получили в Германии и в Бельгии, но многочисленные варианты и переводы приключений Уленшпигеля были изданы на фламандском, французском, итальянском и других языках. Любопытно, что книга об Уленшпигеле числилась в списке запрещённых книг, который был составлен в Нидерландах во времена террора Альбы.

Уленшпигель народных легенд – это народный шут, любящий стащить что-нибудь, поиздеваться над простофилями и дураками. Часто его жизнерадостный юмор имеет безобидный характер чистого шутовства, простой забавы. Порой в его проделках есть оттенок издевательства над власть имущими или над церковью. Однако в целом народ воплощал в его образе новые черты своего характера – пробудившийся насмешливый ум, критическое отношение к окружающему, стремление утвердить свою независимость, делать всё по-своему, хитростью и плутовством побеждать установленные для народа преграды.

Костер перенёс Уленшпигеля из XIV в XVI век и, отправляясь от легенд, создал образ совсем иного содержания – образ гёза, борца за независимость страны. Черты народного Уленшпигеля переосмыслены Костером. Правда, двадцать эпизодов первой части почти буквально взяты из народных книг, что сам Костер отмечает в предисловии. Фольклоризм в начале книги носит ещё подражательный характер; Костер как бы сам ещё не знает, каким вырастет его герой. Шутки и остроты первой части кажутся современному читателю несколько примитивными.

Но далее образ Уленшпигеля в книге Костера становится всё значительнее. По словам Роллана, фламандская лисица скрещена здесь с волком. Оставаясь плутом и насмешником, Уленшпигель всё же дышит иным – романтическим дыханием борьбы и народного гнева. После казни Клааса Уленшпигель становится воплощением ненависти народа к угнетателям и палачам, воплощением духа Возмездия и Восстания.

Костер вкладывает новый смысл в имя «Тиль». Тильберт означает «подвижный», «прыткий». Но самая подвижность Тиля уже иная. Это уже не насмешник и плут, шатающийся от нечего делать по странам в поисках поживы. Нервный, неуловимый, быстрый, он стремительно проносится по стране, как пламя, как вездесущий мститель и борец, соединяющий людей в один порыв.

Костер по-новому рассказывает о шутовском озорстве Уленшпигеля. Эпизод с отмщением убитого Михиелькина, проделка с привидением, являющимся предателю, или мнимая крестьянская свадьба, позволяющая гёзам прорваться через войска Альбы, – выросли как бы из проделок народного плута Уленшпигеля; но они получили другой смысл – это месть, борьба, война. За насмешливой личиной Уленшпигеля встаёт народная ярость.

Уленшпигель народных легенд – удачник. Он вывёртывается из самых трудных положений. Он всегда в выигрыше, ибо он хитёр, остроумен и жизнерадостен. Уленшпигель де Костера тоже удачлив. Его не берёт ни пуля, ни виселица. Но, подняв его до символа и духа Народа, Костер по-новому осмысливает и его удачливость. Он неуловимый, неумирающий, вечно юный, как сам народ. Беспечная жизнерадостность Уленшпигеля символизирует у Костера вечную молодость, вечное бессмертие народа. Отсюда и вырастают великолепные символы легенды Костера. Хотя, по хронологии, к концу книги ему должно быть около 60 лет, Уленшпигель, как и Неле, остаются всё такими же юными. Они, как и народ, не стареют. Уленшпигель бессмертен. Так народ возвышает своих эпических героев.

Глубже всего понял дух и значение «Легенды» Костера Ромен Роллан в своём замечательном очерке. Он предостерегает от чрезмерного сближения Костера с Рабле, от чрезмерного преувеличения фальстафовско-панурговских интонаций книги, которые не должны закрывать её мрачный, трагический и вместе с тем боевой дух. «Смех фламандского Уленшпигеля – личина смеющегося Силена, скрывающая неумолимое лицо, горькую жёлчь, огненные страсти. Сорвите личину! Он страшен, Уленшпигель. Суть его трагична».

Торжество земного, чувственного начала, пафос плоти, конечно, очень сильны в книге Костера. Они связаны с известным воздействием Рабле и гораздо более прямо с народными фарсами и с национальной традицией фламандского искусства, прежде всего с Рубенсом. В великолепном, жизнерадостном восхищении Костера мощью природы, мощью земли чувствуется попытка оживить дух Ренессанса, противопоставленный спиритуализму средневековья и скрыто – современной Костеру религиозной реакции.

Но это не должно застилать от нас того, что поэтика Костера совсем иная, что фальстафовский разгул чувственности для него не самое главное. Иные чувства создают колорит его легенды – ненависть, мрачный дух возмездия, неукротимые народные страсти, трагический пафос народной войны.

С конца первой книги непрерывно нарастает мрачное величие эпических интонаций «Легенды». Трагизм достигает высоты в сцене сожжения Клааса и клятвы матери и сына. Уленшпигель берёт пепел из сердца отца, и отныне всё, что происходит, связано с этим пеплом, стучащим в грудь Уленшпигеля. Костер придаёт этому эпизоду интонации высокого, трагического пафоса. «И там, где на месте сердца пламя выжгло большую дыру, сын взял немножко пепла. Потом, став на колени, они молились...» Дома Сооткин, надевая мешочек с пеплом на грудь Уленшпигеля, произносит заклятие мести: «...Пусть этот пепел... будет вечно на твоей груди, как пламя мести его палачам». – Да будет так, – сказал Уленшпигель. И вдова поцеловала сироту, и взошло солнце».

Многочисленные лейтмотивы всё время непрестанно развивают тему возмездия и гнева, заставляя её неумолчно звучать в книге, поддерживая её мрачную мелодию даже среди ярких и жизнерадостных эпизодов. Рассказы о казнях и преследованиях в Нидерландах Костер заканчивает иронической и злой фразой: «И наследство получил король». Повествуя о том, как повсюду в стране гёзы, протестанты, друзья Вильгельма Молчаливого собирают силы и деньги для борьбы, Костер заканчивает эпизод лаконичной и сильной концовкой. «И когда все они впоследствии были повешены на Новой Виселице за ересь, тела их были погребены за городом у Брюггских ворот на поле висельников». Когда Сооткин и Уленшпигель корчатся в пытках, они непрестанно повторяют слово «рыбник» как символ мести, дающей им нечеловеческую силу духа. Тема возмездия ещё раз достигает огромного напряжения в эпизоде, происходящем в кабаке Куртрэ, где Уленшпигель и семеро мясников, качаясь от вина и ярости, в нарастающем грозном ритме поют мрачный припев гёзов: «Время звенеть стаканами». Эта сцена особенно подчёркивает, как далеко отходит Костер от «фламандизма». от раблезианского веселья. Грозный, страшный, неистовый, всё повторяющийся припев «'T is van te beven de klinkaert» кажется отзвуком гула идущих на приступ народных толп. Потом на время тема возмездия как бы падает, вернее она становится более широкой, светлеет, соединяясь с широким победоносным ходом народной войны, сливаясь с величием боя. Ещё раз она поднимается к мрачному напряжению в сценах казни рыбника.

Говоря о трагическом колорите «Легенды» Костера, следует особенно подчеркнуть, что это не столько трагизм мученичества, страданий, но трагическое величие гнева и ненависти, что этот трагизм действенный и активный, что это книга борцов, а не жертв.

Многими сторонами книга Костера связана с поэтикой романтизма. Менее всего в ней можно видеть стилизацию литературы Ренессанса; она не прошла мимо того опыта, который приобрела литература XIX века.

С романтизмом её связывает стихия движения, её прерывистый, гибкий, подвижный, стремительный ритм, её музыкальные лейтмотивы.

О романтизме напоминает поэтика контраста, которая широко использована Костером: грубоватая чувственность любовных утех Уленшпигеля и целомудренная прозрачная чистота Неле; бурное веселье народного фарса и мрачный пафос мести. После костров и пыток – чудесные солнечные пейзажи, цветущая земля Фландрии. После кошмарных видений инквизиции – весенние прелестные строки о губах, которые слаще, чем земляника поутру.

Но эта поэтика контрастов не похожа на те назойливые, искусственно взвинченные контрасты мрачного и светлого, которые мы знаем хотя бы по прозе Гюго. «Легенда» Костера раскрывает огромный эпический мир народной жизни. В ней всё: чудесная земля родины, высокая любовь и грубое народное веселье, страдания и мученичество народа в эпохи испытаний, труд и война и неугасимая народная ненависть. Это космос народной жизни. Это то живое естественное многообразие, которое происходит от стремления Костера найти в прошлом большой мир народной жизни, широкую, всеобъемлющую душу нации. Эта попытка удалась Костеру. Отсюда неумирающее величие его книги.

«Легенда» Костера не лишена недостатков. Как уже говорилось, первая часть слишком механически воспроизводит эпизоды народных книг об Уленшпигеле, создавая разнобой в трактовке его образа. Не всегда удачна символика Костера. Наряду с блестящей символической концовкой – безвкусное видение праздника весенних соков, где мощь природы, изобилие плоти показаны в преувеличенной, тяжеловесной манере, близкой натурализму. Натянуты последние видения Неле и Уленшпигеля, символы Семи пороков, превращающихся в Семь добродетелей, искусственно связанные с красочными полнокровными картинами народной войны. Натянуты и поиски Уленшпигелем «Венца», то есть символа воссоединения Нидерландов и Бельгии, звучавшего архаически во времена Костера. Слабы, бескровны стихи по сравнению с сильной и поэтической прозой.

Однако эти недостатки – частности. Они не могут затемнить поэтической высоты, эпического величия книги де Костера. Его «Легенда» не имела успеха у современников в гораздо большей степени благодаря своим достоинствам, чем недостаткам. Она не могла удовлетворить ничьим вкусам. Католиков оскорбляла её антиклерикальная устремлённость. Передовую интеллигенцию не удовлетворял её «фламандизм», который в представлениях того времени связывался с реакционными и католическими кругами. Литературная эпоха, когда в моду начинал входить натурализм, не могла оценить произведение столь «странного», необычного жанра, а также реализма Костера, просвеченного фантастикой, сказкой, легендой, образами и отзвуками фольклора.

Жанр произведения Костера трудно определим. «Легенда» правильно воссоздаёт события и черты исторической эпохи и включает богатую документацию. Но это менее всего историческая повесть или роман. Композиция её хранит следы происхождения от народных книг, усвоив достижения романтической эпохи. Обогащённая многообразными влияниями фольклора и завоеваниями литературы XIX века, она совершенно самобытна. Поднявшаяся до высоты национальной «библии», она лишена примитивизма старинных народных легенд и малейшего оттенка мистики. Книга Костера вполне современна. Более того, намечая новые формы героического народного эпоса, она смотрит в будущее. Она и сейчас ещё не получила своей настоящей оценки. Многое в этой книге может быть сближено с чертами новой эстетики, вырастающей на наших глазах.

Особенно интересен фольклоризм Костера. Дело не в том, что художник использует элементы фольклора. Его использование – это не стилизация, всегда эпигонская и искусственная, не то воссоздание примитивных форм литературы, которое никогда в позднейшую эпоху не может породить большого произведения.

В книге Костера образы народного творчества озвучены передовыми идеями и чувствами его времени. Фольклор для Костера – не объект цитации, не украшение, но внутренне оплодотворяющее начало. Найденные в фольклоре черты национального характера перечеканены в характер, широко охвативший современные черты народа и выходящий далеко за пределы данной нации,

В эпоху, когда европейская литература страдала от невозможности создать «героя», Костер создал произведение, которое, подобно народному эпосу, выдвигает образ героя, соединившего в себе передовые черты нации и тем самым становящегося прообразом и идеалом.

Костер сделал своим героем народ и раскрыл его жизнь и страсти через всенародную борьбу. Этим «Легенда» предвосхищает черты той литературы, в которой романтическая и реалистическая стихии естественно сливаются, где описание внешнего мира, анализ характеров и создание идеала перестают быть разрозненными задачами искусства, но сливаются в эпическом действии.

* * *

Будущее позволит лучше оценить эстетические достижения «Легенды». Сейчас, читая её, мы думаем не о вопросах поэтики.

Маленькому Тилю Клаас дал два урока – урок Солнца, веру в мощь природы и земли, и урок Птички, гласящий, что живое существо нельзя лишать свободы. Легенда об Уленшпигеле покоится на этих двух началах народной жизни – на любви к родной земле и на исконном свободолюбии народа.

Эти два урока предполагают и третий, заключённый в книге Костера, – урок великой ненависти. Сегодня его «Легенда» живёт как поэма Возмездия.

Как и в книге Костера, над залитыми кровью полями Европы встаёт весна. После костров и пыток, после истязаний и казней «всходит солнце». Предателя рыбника ведут к плахе. После лет напряжённой, яростной борьбы «всходит солнце в золотистых туманах». Великий гёз встаёт из могилы, куда его хотели зарыть живьём. Вот он выпрямляется во весь рост, отряхивается и, обняв Неле, идёт по странам Европы – насмешливый и дерзкий, неуловимый, вечно юный, бессмертный Уленшпигель.

Е. ГАЛЬПЕРИНА


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю