Текст книги "Французская литературная сказка XVII – XVIII вв."

Автор книги: Шарль Перро

Соавторы: Франсуа Мари Аруэ Вольтер,Жан-Жак Руссо,Жан де Лафонтен,Франсуа де Ла Круа,Катрин Бернар,Антуан Гамильтон,Анн Клод Филипп де Келюс,Шарль Пино Дюкло,Франсуа Фенелон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

Первым последствием такой быстрой перемены было охлаждение сердца. Палисандр утратил любовь. Настоящая любовь невозможна без разума. Если прежде он испытывал к Зирфиле нежное целомудренное влечение, то теперь он едва вспоминал о ней. Он не чувствовал больше ни малейшего сострадания к несчастьям принцессы. То, что она потеряла голову, казалось ему теперь смешным, и только. Вот так ум, не подкрепленный разумом, судит о несчастьях других; истинно сказано: чужую беду руками разведу. Чванство вытеснило скромность. Палисандр потерял достоинство, зато теперь был исполнен всяческих амбиций.

– Видно, я совсем рехнулся, – воскликнул он, – гоняюсь здесь за какой-то там головой, когда запросто могу вскружить голову всем женщинам Пустяковин. Нечего мне бегать от своей судьбы, ведь она в том, чтобы быть всеми любимым, вызывать у всех восхищение, нимало не жертвуя своей свободой.

Сказав это, Палисандр тут же отправляется в обратный путь.

Нинетта, увидев из окна Палисандра, выбежала ему навстречу: ей не терпелось поскорей узнать о судьбе Зирфилы. Принц сказал, что от принцессы осталась всего лишь голова, да к тому же и ее невозможно коснуться, что все дальнейшие усилия бессмысленны и что он с этим смирился. Он заявил, что постоянство, если оно не приносит счастья, – добродетель дураков, и изрек еще немало подобных сентенций, короче, Нинетта очень быстро убедилась, что у принца решительно изменился характер, зато изрядно отточился ум. Сперва маленькая фея рассердилась, что Палисандр посмел вернуться без принцессы, но так как для всякой натуры с живым умом присутствующие всегда значат больше, нежели отсутствующие, радость встречи с Палисандром утешила ее в потере Зирфилы.

Все придворные окружили принца, правда, скорее из любопытства, чем из подлинного интереса к нему. Они ожидали увидеть его таким, каким он был прежде, то есть разумным и скромным, и уже готовы были посмеяться, как обычно, над избытком его добродетелей. Однако на этот раз он произвел на всех куда более благоприятное впечатление. Он поразил живостью и блеском разговора. Внимательный читатель, наверное, помнит, что очки Нинетты укорачивали зрение. Она их сняла, чтобы издали получше разглядеть принца. А так как она их вновь не надела, то пустилась рассуждать о предметах, весьма отдаленных, Палисандр же стал подавать ей шутливые реплики, он был неистощим как остроумный собеседник, он так и сыпал самыми экстравагантными афоризмами, чем привел в восхищение весь двор и тут же покорил всех женщин. Они слушали его с жадностью и все восклицали: «Ах, до чего же он умен!» Он получил столько комплиментов, что. несмотря на свое самомнение, все же в конце концов покраснел. Казалось, что ничто не приносит принцам такого счастья, как потеря разума. Каждый, кто с ним встречался теперь, весьма лестно отзывался об его уме, есть тому и письменные свидетельства.

Вот так, разлюбив, Палисандр стал идеальным любовником для всех женщин королевства. Жажда амурных похождений, как известно, недурно сочетается с безумием. Первой любовницей принца была довольно красивая дама весьма свободного поведения, начисто лишенная предрассудков. Окончательно погубив свою репутацию, она зато создавала репутацию всем молодым людям при дворе.

Чтобы презирать эту даму, вовсе не надо было ею обладать, но, обладая ею, нельзя было не почувствовать к ней отвращения, поэтому Палисандр бросил ее через два дня и завел себе новую любовницу. У нее было прелестное личико, нежное сердце и покладистый характер, и, не имей она так много любовников, несомненно заслуживала бы любви.

Палисандр решил на ней не останавливаться, и вскоре у нее появилось несколько соперниц. Их список [193]193
  Как и другие авторы, Дюкло включает в сказку краткий конспект романа-списка любовных побед героя.


[Закрыть]он стал расширять, а все придворные дамы так и норовили в него попасть. С тех пор как принц утратил свое чувство к Зирфиле, все они находили его просто обворожительным.

После множества любовных связей с самыми знаменитыми при дворе дамами, которые его прославили, он решил соблазнить нескольких завзятых скромниц и недотрог исключительно ради того, чтобы загубить их безупречную репутацию. Как только он узнавал, что какую-нибудь придворную даму нежно любит обожаемый ею супруг, он тут же, как говорится, «брал ее на мушку», и уж такова притягательная сила модного кавалера, что именно благодаря своей порочной репутации ему всегда удавалось восторжествовать там, где он должен был потерпеть фиаско. Успешные любовные похождения при дворе не мешали Палисандру спускаться и в буржуазный круг. Тамошние красотки с особым рвением отдавались ему еще и потому, что, повторяя безумства первых дам королевства, они полагали себя с ними на равной ноге. Даже мужчины вместо того, чтобы ненавидеть этого распутника, завидовали ему, искали его общества, на свой лад восхищались им, хотя и не испытывали к нему уважения.

Обычно ни на что не хватает времени именно у тех, кто тратит его попусту. И тем не менее, Палисандр часто не знал, куда себя деть, настолько мало его занимали все эти любовные приключения. К тому же выглядеть скучающим считалось тогда хорошим тоном. И принц стал искать развлечения в философствовании (тогда это было весьма модно). Дело в том, что из боязни погрязнуть в педантизме лучшие умы королевства изобрели способ становиться ученым, ничего толком не изучая. У каждой светской дамы был теперь свой геометр или философ, как прежде – левретка или там спаниель. Палисандр с головой окунулся в науку и литературу. Он разглагольствовал о физике и геометрии, писал метафизические трактаты, сочинял стихи, сказки, комедии, оперы и вызывал всеобщее восхищение. Все уверяли, что настоящие сочинители ему в подметки не годятся. Известно, что только люди определенного круга обладают тем, что называется «бонтоном»,а это ценится теперь больше, нежели талант, и к тому же они ни на что не претендуют.Судьба баловала Палисандра, как мало кого. Издали даже сборник его афоризмов под заглавием «Образцовый зубоскал», и все им зачитывались, ибо и в самом деле при дворе это была очень полезная книга, благодаря которой молодые люди становились блестящими и несносными.

В конце концов Палисандр устал от своих собственных успехов: любовь он променял на сладострастие, а сладострастие – на высокомерие. Отвращение, которое он испытывал ко всему, почти заменило разум и сделало его жизнь невыносимой. Любой порядочный человек, обреченный на такое существование, почувствовал бы себя несчастным. Палисандр не стал от этого более разумным, однако он стал печальным. Впрочем, ум, если ему не сопутствует разум, обычно сперва вызывает восхищение, а вскоре утомляет тех, кто только что им восхищался. Большинство любострастных дам, которые поначалу кичились тем, что пользуются особым расположением принца, потом отворачивались от него, потому что им становилось стыдно, что они лишь одни из многих. Палисандра обвиняли еще и в том, что он злыдень, ибо он сочиняет куплеты и эпиграммы на своих лучших друзей, выставляя их на посмешище, и у всех вокруг подмечает комические черты. А между тем никаких дурных намерений у него не было. Он только хотел сам позабавиться и позабавить других. Но ведь люди несправедливы.

А тем временем Нинетта, не понимая, как ее дорогой Палисандр мог выйти из моды, нацепила на нос очки, чтобы поближе разглядеть все обстоятельства этой истории. И после долгого изучения пришла к выводу, что, хотя у него и переизбыток ума, он, тем не менее, просто безумен. Она попросила принца рассказать ей во всех подробностях все, что с ним приключилось в королевстве Идей. Палисандр, не ведая, к чему она клонит, охотно пустился в пространный рассказ, потому что пуще всего любил говорить о себе. Когда же он дошел до грозди винограда, Нинетта воскликнула:

– О, теперь я больше не удивляюсь блеску вашего ума!

– Почему, позвольте полюбопытствовать? – спросил Палисандр.

– Потому, – ответила фея, – что вы начисто лишились здравого смысла. [194]194
  Противопоставление «аристократического» ума (остроумия) «буржуазному» здравому смыслу – общее место прозы рококо. «Чрез слово «разум», по большей части, понимают они одно качество, а именно остроту его, не требуя отнюдь, чтоб она управляема была здравым смыслом… Рассудка француз не имеет и иметь его почел бы несчастьем своей жизни…» (Д. И. Фонвизин, «Записки первого путешествия», 1778).


[Закрыть]

– Шутка сказать! – воскликнул принц.

– Конечно, – продолжала Нинетта, – вы слишком умны, чтобы вас легко было переубедить, особенно, если взывать к вашему разуму. Но знайте, это потому, что вы его потеряли. Фрукты, созревающие в стране Идей, содержат смертельный яд для разума. Какое счастье, что у меня есть противоядие на этот случай! Виноград, обвивающий беседку в известном мне саду, обладает свойством убивать ум, но никто, кроме меня, этого не знает. Я угощаю им иногда тех придворных, у кого чересчур живое воображение. Вот этот виноград вам и надо отведать.

– То-то я вижу при дворе столько людей, которые, видно, только и делают, что едят этот виноград, – сказал Палисандр. – Но клянусь, у меня нет никакого желания его отведывать. И вообще, как это у вас получается: чтобы стать разумным, надо потерять ум?

– Уверяю вас, – перебила его фея, – более надежного способа нет. И вы, поскольку у вас ума палата, можете без боязни пожертвовать его частичкой.

И Нинетта принялась говорить принцу самые лестные слова. Фея знала, что ум легче внимает голосу самолюбия, нежели разума. Однако, несмотря на все красноречие Нинетты, Палисандр был настолько безумен, что не хотел потерять ни крупицы своего ума. Только любовь могла его на это подвигнуть.

Наш юный принц никогда не вкушал истинных радостей, потому что все его желания предупреждались и все его увлечения держались исключительно на новизне предмета, а, как известно, новизна быстро приедается. Томление духа охватило принца. Время от времени какой-нибудь каприз вырывал его из этого состояния, но лишь затем, чтобы через краткое время снова в него ввергнуть. Как только рассеялся чувственный угар, а тщеславие перестало получать пищу, в нем снова пробудилась любовь, первые порывы которой он пережил когда-то с Зирфилой. Он ощутил в своем сердце удручающую пустоту, которую заполнить могла лишь любовь. Несчастье тех, кому дано было любить, заключается в том, что они не находят ничего, что может заменить это чувство.

Палисандр рассказал Нинетте о своем душевном состоянии и попросил устроить ему свидание с Зирфилой, уверяя, что если он ее не увидит, то просто-напросто сойдет с ума. Тогда фея взяла свою клюку и повела Палисандра в тот самый тайный сад с беседкой, о котором говорила. Фрукты, что там росли, были самыми прекрасными на свете, и каждый из них обладал своим особым свойством. Одни фрукты убивали дух азарта, столь пагубный для тех, кто им одержим, другие – дух противоречия, такой неудобный в общежитии, третьи – дух властности, такой невыносимый для тех, кто от него страдает, четвертые – дух деловитости, столь полезный для тех, кто им обладает, но вызывающий тоску у всех остальных. От кое-каких фруктов погибал дух сатиры – столь забавный и ненавидимый многими, а также и его противоположность, причем еще более опасная, – дух услужливости и лести. Однако эти прекрасные фрукты, увы, не подают на десерт. Как жаль, что этот замечательный сад не открыт для всех дурных умов. Вкусив от этих плодов, люди вернулись бы назад, ничуть не став глупее, зато куда более приятными в общении. В первую очередь я отправил бы в этот сад…

Здесь в рукописи не хватает тетради, куда более толстой, чем все это сочинение. Ежели читатель сожалеет об этом, тогда он может сам взяться за составление этого списка, поставив свое собственное имя впереди всех.

Подведя Палисандра к беседке, увитой тем самым виноградом, от сока которого погибал дурной ум, питаемый высокомерием, самодовольством и чванством, Нинетта велела ему сорвать гроздь, а потом, надев свои волшебные очки, протянула ему шарф Зирфилы.

– Принц, возьмите этот шарф, – сказала она. – Когда вы снова окажетесь в стране Идей, то дайте ему свободно развеваться по ветру, придерживая за один конец. Заколдованные руки, которые вы тщетно пытались поймать, сами подлетят к шарфу, чтобы его схватить. Вот тогда вы их и поймаете. А потом уж с помощью этих рук без труда добудете голову принцессы. Если же вы почувствуете голод или жажду, то съешьте две-три виноградины, вам будет вполне достаточно. И Зирфиле тоже дайте несколько виноградин, чтобы успокоить кровь, которая бросилась ей в голову. Без этой меры предосторожности вы найдете ее настолько непохожей на ту, которую вы знали, что стали бы ей изменять, повинуясь разуму, хотя до сих пор делали это исключительно от безумия. Как только вы завладеете головой Зирфилы, к ней тотчас присоединится и ее тело, повинуясь закону притяжения. Именно поэтому, как известно, голова всегда подчиняет себе тело. Но до того как вы отправитесь в путь, вам необходимо отведать винограда.

Палисандр не сразу решился на это, но желание вновь увидеть Зирфилу оказалось все же сильнее, а может быть, он считал, что его ум уже ничто не в силах разрушить, но так или иначе, он сунул в рот несколько виноградин. Их действие не замедлило сказаться. Ощущение было такое, словно плотное облако, которое обволакивало его, рассеялось или что кисея, висевшая перед его глазами, вдруг поднялась, и все окружающие его предметы он увидел по-новому. Краска стыда залила его лицо, и он, пробормотав слова благодарности фее, не смел больше раскрыть рот. Вернувшись во дворец, Палисандр увидел на столе томик своих сочинений. Он решил его перелистать, чтобы проверить, не изменился ли и образ его мыслей. Теперь он даже не мог вообразить, что имел глупость сочинить всю эту чушь. Он зевал от скуки, читая свои романы и комедии, а вечером, сидя в театре, освистал свою оперу.

Палисандр утомил придворных всякого рода чудачествами и выходками, да и придворная жизнь с тех пор, как к нему вернулся разум, ему порядком наскучила. Поэтому рано утром, еще до рассвета, он отправился в страну Идей. Теперь любовь гнала его вперед точно так же, как прежде – безумие. Со времени его первого посещения этого королевства там ничто не изменилось. Он в точности выполнил все указания, которые получил от Нинетты. С помощью шарфа Зирфилы он безо всякого труда поймал заколдованные руки, затем тут же пошел искать голову принцессы и с этой целью надрезал несметное количество груш, но тщетно. Тогда принц взялся за персики и дыни. Он перепортил уйму прекрасных фруктов, как вдруг раздался раскатистый хохот. Он поглядел в ту сторону и увидел голову принцессы, которая, вместо того чтобы приблизиться к нему, потешалась над его неудачными поисками и над его нетерпеньем.

Поскольку любовь слабеет от разлуки, ведь недаром говорят: «С глаз долой, из сердца вон», а безумие, как известно, заразительно, голова Зирфилы уже не пылала к нему прежней страстью и стала привыкать к той новой стране, где оказалась. Палисандр лишь горько вздохнул, но, вспомнив о чудодейственном свойстве взятой с собой грозди, кинул несколько виноградин прямо в хохочущий рот принцессы, она их невольно проглотила, и ее ослепление разом прошло. Голова Зирфилы устремилась навстречу заколдованным рукам, которыми принц ее и схватил. Невозможно выразить словами восторг, пережитый им в эти мгновения. Он отпустил на волю заколдованные руки и принялся покрывать поцелуями прекрасное лицо своей дорогой Зирфилы. Она не могла уклониться от его страстных поцелуев и стыдливо зарделась. Поскольку принцесса была еще всего лишь головой, последствий этих лобзаний можно было не опасаться. Впрочем, не всегда следует прислушиваться к гласу стыдливости. Если за ней стоит любовь, то стыдливость легко прощает всякие чрезмерности, кои она призвана запрещать.

Паписандр закутал голову принцессы в шарф и тронулся в обратный путь. Ночью разыгралась такая ужасная буря, что принц был вынужден искать убежища. Не ради себя, конечно. Ведь общеизвестно, что принцы и любовники ничего не боятся, но он хотел, чтобы Зирфила во что бы то ни стало получила крышу над головой. К тому же он боялся, что в кромешной тьме он разобьет о дерево либо свою голову, либо голову принцессы. И вдруг вдали мелькнул огонек. Продвигаясь чуть ли не ощупью и рискуя на каждом шагу расшибить самую дорогую ему голову – голову принцессы, он все же добрел в конце концов до домика, стоящего в саду, и постучал в дверь. Вышла старуха со свечой в руке и, ворча, спросила, кто он и что ему надобно. Палисандр понимал, что вид его настолько не соответствует его рангу, что лучше не называть своего имени. Мгновение поколебавшись, не зная, за кого бы себя выдать, он, видимо, потому, что мысли его постоянно вертелись вокруг всех пережитых бед, в том числе и тех горшков, которые он перебил в порыве горя, ответил, не очень-то отдавая себе отчет в своих словах, что он бедный подмастерье, склеивающий разбитую фаянсовую посуду, и просит приютить его на одну ночь. Услыхав его слова, старуха смягчилась.

– Добро пожаловать, – сказала она, – вы сможете оказать мне услугу. У меня как раз треснул ночной горшок, вот и займитесь им.

И, не откладывая дела в долгий ящик, старуха принесла этот ценный предмет и сунула его в руки Палисандру, чтобы он сразу же приступил к делу. Принц, стыдясь и ремесла, которое назвал, и всего больше – своего первого заказа, все же взял горшок, но тут он вспомнил о своей страшной клятве не щадить ни одного ночного горшка до тех пор, пока не расколдует принцессу. Некоторое время его раздирали сомнения, как ему поступить: с одной стороны, он боялся нарушить данную им клятву, с другой – ответить черной неблагодарностью за оказанное ему гостеприимство. И все же страх перед клятвопреступлением оказался сильнее. Палисандр так стукнул горшком об стену, что разбил его на тысячу кусков.

Не знаю, возмущен ли читатель невежливостью Палисандра, удивлен ли поворотом событий или, обладая особой мудростью, предвидел их. Как бы то ни было, те, что не так догадливы, будут, надеюсь, рады узнать, что этот ночной горшок не что иное, как та пресловутая ваза, на которой держалась вся власть Злого Духа и Злой Феи. Это они отдали его на хранение старой колдунье. Как только Палисандр его разбил, грянул удар грома и послышались ужасные вопли. Замок был разрушен, дворец стерт с лица земли. Злой Дух и Злая Фея в бессильном бешенстве убежали в пустыню, где и погибли от голода и жажды.

Палисандр не растерялся от случившегося, а твердым шагом направился к тому страшному месту, где находилось заколдованное тело принцессы. Сплошное пламя, охранявшее это тело, при его приближении разделилось на несколько огненных струй, а когда он поднес к огню голову Зирфилы, тело вдруг рванулось вперед и соединилось с головой.

В этот же миг появилась фея Нинетта в сопровождении своих придворных. Прежде всего она пожелала освободить всех несчастных. Порхающие руки были расколдованы и возвращены фее Нерадивой при условии, что она станет ряботящей. И Нерадивая всецело отдалась ручному труду и, представьте, изобрела искусство завязывания узлов.

Амину и Зобеиду освободили из темницы. С того времени Амина получила право делать все что ей вздумается, и никто ее больше за это не осуждал. Говорят, что она оказалась достаточно умной, чтобы этим воспользоваться. Что до Зобеиды, то она, наверное, жила так, как и прежде, но при этом больше не оговаривала других.

А Нинетта, позаботившись о тех, кто пострадал, отдалась целиком подготовке свадьбы наших двух влюбленных. И ее отпраздновали с таким великолепием, какое только можно себе вообразить. Палисандр и Зирфила прожили долгую счастливую жизнь, имели много детей, и все они блистали умом, потому что родились с особой склонностью к любви.

Анн Клод Филипп де Келюс [195]195
  Анн Клод Филипп де Тюбьер де Гримоар де Петель де Леви граф де Келюс (1692–1765) был воспитан матерью, известной светской красавицей, племянницей госпожи де Ментенон Возможно, он помогал ей писать ее язвительные мемуары, которые в 1770 году опубликовал Вольтер. Юношей Келюс ушел на войну, стал отважным блестящим офицером. Он много путешествовал, объездил Италию, Испанию, Англию, Голландию, страны Востока. Археолог и искусствовед, он оставил множество трудов по истории живописи, был членом Академии Изящных Искусств (1731) и Академии Надписей (1742). Он и сам пробовал свои силы как художник, брал уроки у Ватто, иллюстрировал книги друзей. Энциклопедисты не любили его, считая (напрасно) дилетантом: он отвечал им взаимностью.
  Светский человек, бонвиван, Келюс покровительствовал актрисе Кино и ее «Нескромной Академии», участвовал во всех коллективных сборниках рассказов, выпускавшихся развеселыми сотрапезниками. Он сочинил немало шутливых стихов, грубоватых комедий, легкомысленных новелл и волшебных сказок, издал книгу рассказов в простонародной манере «История кучера Гийома» (1737), перевел роман каталанского писателя Д. Мартореля (XV в.) «История храброго рыцаря Тиранта Белого». Показательно, что творчество «сказочников», использовавших сюжеты рыцарских романов (Л. Оней, Ла Форс, Л. де Майи), переводивших их, подготовило тот интерес к древнему жанру, который возник в предромантической и романтической культуре.
  Составляя свои сборники, Келюс контрастно объединял разножанровые произведения, использующие сквозную тему («Попурри», 1748), обыгрывающие все возможные значения вынесенного в заглавие слова («Плащи», 1746).
  В XVIII веке в России переводились «Истории Вильгельма, извозчика парижского» (1785), «Новые восточные сказки» (1789), «Верный Колоандр» (1789).


[Закрыть]

Паршивый волк [196]196
  Сказка впервые была опубликована в сборнике «Паршивый волк и юная Старуха, сочинение г-жи де В***» (1744) – неизвестный издатель, вероятно, решил использовать для привлечения публики популярность сказок госпожи де Вильнев, написавшей «Красавицу и Зверя» (1740). Келюс в ответ выпустил в том же году сборник «Пять сказок, три из которых изданы впервые, а две – в третий раз», где в предисловии защищал свои права на «бедного волка, которого решили у меня украсть».


[Закрыть]

Жили-были король с королевой; они очень любили друг друга и страстно хотели иметь детей, хотя мало что могли оставить им в наследство. Частенько обивали они пороги у фей: подавали прошения, хлопоча, чтобы те даровали им детей, но феи, если и соглашались принять просителей, отвечали всегда одно и то же: «Не ищите далеко того, что рядом с вами».Супруги, ничего не смыслившие в этих загадочных речах, уходили, целуясь и спрашивая друг друга: «Что же это такое с нами рядом? Рано или поздно мы его найдем». – «Нам надо успокоиться», – говорила королева. «Отлично сказано, давай, если сумеем», – отвечал король; впрочем, волновался он только на словах: небо наградило его величайшим спокойствием и терпением.

Однажды королева пряла, сидя под самой красивой в их владениях живой изгородью, а король охотился на жаворонков в ближайшем поле, и ему посчастливилось поймать одного; некоторые уверяют, что король был не слишком ловок и удачлив, – мысль, не лишенная оснований, ибо пятнадцать лет он охотился ежедневно и еще ни разу ничего не поймал. Как же дался ему этот жаворонок? Это очень важно знать. Птичка сама бросилась в руки королю, спасаясь от настигавшего ее ястреба. Ястреб несколько раз повторил с угрозой: «Отдай моего жаворонка, король, не то пожалеешь»,но государь, не намеренный, что вполне естественно, расставаться со своей дичью и пребывая, по счастью, в несвойственном ему горделивом расположении духа, отвечал: «Жаворонок находится в моих владениях, в моих полях, и попросил у меня прибежища; я не желаю отдавать жаворонка». С этими словами он взглянул на птичку: живые, быстрые глазки удвоили его храбрость, а сердечко, трепещущее под рукой, исполнило его душу сострадания. Движимый этими чувствами, он поглубже надвинул шляпу, бросил гордый взор на ястреба и произнес, указывая на жаворонка: «Гляди-гляди, не видать тебе его как своих ушей, как говорят в моем королевстве, клянусь честью, ты его ни за что не получишь; я не позволю невежам чинить несправедливость в моих владениях». С этими словами он повернулся к ястребу спиной и, не обращая больше на него внимания, понес свою добычу королеве – спросить, не грозит ли его гордый и благородный поступок какими неприятностями. Еще задолго до того как королева могла его услышать, он стал кричать о своих охотничьих успехах и показывать ей издалека маленького жаворонка. Добрая королева бросила веретено и поспешила к нему – посмотреть, что же такое он ей показывает. Король, радостный и довольный, словно доезжачий, указывающий господину след зверя, поднес ей жаворонка со словами: «Примите, сударыня, в знак глубокого почтения». Королева взяла птичку и сказала, покрывая ее поцелуями: «В следующий раз, когда поедете в город, купите для нее клетку, она станет нам петь, мы приручим ее, она будет играть с малышом, который у нас когда-нибудь родится». У нее тут же возникла целая сотня всяких планов, король все их одобрил, и она бы, наверное, придумала еще что-нибудь, но тут маленький жаворонок, который, пока они воздвигали свои воздушные замки, успел прийти в себя, спросил: «Который час?»Король и королева так обрадовались, что птичка говорящая, что поначалу даже не ответили; но на повторный вопрос, благо ответ не составлял для них труда, как и для большинства людей, оба отозвались: «Должно быть, половина пятого». – «Сейчас увидите», —продолжала птичка. Речи эти, разумные и складные, так поразили короля с королевой, что они, разинув рот, уставились на птичку, боясь пропустить обещанное зрелище. И действительно, через несколько минут жаворонок обернулся красивой и статной дамой средних лет; по расшитой шапочке, волшебной палочке и красивому кольцу с ключами они признали в ней фею. Государи задрожали, и король спросил, падая ниц: «Боже, не сдавил ли я вас случайно в руке, сударыня?» – «А я, – подхватила королева, простираясь рядом с мужем, – припомните, пожалуйста, я сразу сказала, какая вы красивая, и ласкала вас, а в клетку хотела посадить, только чтобы уберечь от кошки». – «Встаньте, – ласково сказала фея. – Я обязана вам жизнью: когда бы не смелость и твердость короля, меня бы погубила злая фея. Рано или поздно она за все мне заплатит. Но говорите, – продолжала она, – есть ли у вас какие-нибудь желания? Могущество феи Мими не безгранично, но ее признательность будет сопровождать вас всю жизнь». – «Мы просим, – сказали вместе после долгих благодарностей король с королевой, – мы просим подарить нам маленького мальчика, который стал бы для нас утешением в старости». – «Ребенка? – переспросила фея. – Ребенка завести нетрудно; правда, дети частенько причиняют горе, люди сами не знают, чего они просят; но вы хотите ребенка, и вы его получите – это самое меньшее, чем я могу вас отблагодарить. Но посмотрим сначала, отчего у вас его нет, когда вы оба такие здоровые; видно, тут что-то нечисто». – «Все тут чисто, сударыня, уверяю вас», – перебила королева, приседая в полуобиженном, полуучтивом реверансе. «И все-таки посмотрим», – отвечала добрая Мими, коснулась волшебной палочкой своей книги, которая тут же открылась на нужном месте, и прочла: «Фея Бурьянница не желает, чтобы у короля с королевой были дети». – «Значит, у нас их никогда и не будет, великая Мими, – сказали король с королевой, – ведь этого не хочет фея». – «Дело, оказывается, непростое, – заметила их покровительница. – Тут замешана женщина злобная, мрачная и упрямая. Вообразите себе, это она насылает головню на хлеб и оспу на баранов; это она повелевает гусеницами, которых у нее всегда полны карманы, и заставляет их пожирать все земные плоды». – «Что за женщина! – вскричали король с королевой. – Прямо дрожь пробирает». – «Это еще не все, – продолжала фея. – Именно она, рассердившись на меня, в порыве гнева превратилась в ястреба, именно она растерзала бы меня, простого жаворонка, если бы не вы. Я хочу и должна помочь вам, я все книги свои сожгу – или у вас будет ребенок. Я в долгу перед вами, а иначе отвечала бы вам так же, как все мои подруги: кому же понравится иметь дело с особами подобного нрава? В моей книге написано, что все феи, к которым вы приходили, говорили вам «не ищите далеко того, что рядом с вами». – «Верно, сударыня, они говорили именно так, как вы прочли». – «И были правы, – продолжала фея. – Видите заросли бурьяна там, за кучей камней, в сотне шагов отсюда?» – «Да, сударыня». – «Так вот, – произнесла Мими, – в этом-то бурьяне и живет та, что не дает вам иметь детей. Подождите меня здесь, я постараюсь заставить ее выйти: к ней без ее согласия я войти не могу, хотя сейчас она мне нисколько не страшна. Это лучшее доказательство моей вам признательности». Король с королевой повиновались и остались на месте. Пока Мими шла к куче камней и вершила с помощью палочки какие-то заклинания, они потирали руки и целовались от радости, говоря: «У нас будет наконец ребенок, уж если за дело взялась фея, тут и сомнений быть не может». – «Нет, я словно уже вижу его, – твердила королева. – Ах! Как я рада; я стану его кормить». – «Нет, вы не станете его кормить, – отвечал король, – мы возьмем кормилицу [197]197
  Отражение споров, разгоревшихся в светском обществе в середине XVII в. (см. сказку Ж.-Ж. Руссо «Королева Причудница»).


[Закрыть]». – «А я вам говорю, что буду его кормить». – «Нет, вы не будете его кормить, это я вам обещаю, вы что, уморить себя хотите, в могилу свести?» Королева расплакалась, король рассердился, – словом, ребенка еще и в помине не было, а в примерном семействе уже случилась из-за него первая, и весьма жаркая, ссора.

Король с королевой так бы и спорили о кормлении, если бы внимание их не привлекли громкие взрывы смеха и они не увидели стайку маленьких детей, игравших с той беззаботной беспечностью, какая ведома лишь счастливому этому возрасту. Для феи Бурьянницы с ее нравом слышать у себя под дверью смех было оскорблением, и она появилась из кучи камней с плеткой в руках, готовая обратить несносное веселье в слезы; Мими, выманив ее, сделала так, что дети исчезли, и подошла к ней. Король с королевой, увидев, что обе феи направляются к их дому, прошли, как подобает, полпути им навстречу, но сняв шляпы и держась учтиво и просительно: от них не ускользнуло, что разговор у Мими с феей Бурьянницей идет далеко не мирный. «Я согласна забыть нанесенную вами обиду и все ваши злобные намерения, – говорила Мими, – обещаю никому не жаловаться, если вы будете хоть немного снисходительнее к этим людям и позволите им иметь ребенка». – «Королевство у них хоть и маленькое, – отвечала фея Бурьянница, – но оно подойдет одному моему другу. Я терпеливо жду, пока они умрут, чего же вам еще? Да, я не хочу, чтобы их род продолжался; да и как я могу позволить иметь ребенка людям, которым нечем его кормить? [198]198
  Фея Бурьянница проповедует мальтузианство еще до рождения экономиста Т.-Р. Мальтуса (1766–1834).


[Закрыть]Я им услугу оказываю, не давая иметь детей, и если вы хоть немного заботитесь об их интересах, то должны быть мне только благодарны». Тут король с королевой потянули Мими за рукав и сказали: «Уверяем вас, люди и победней нашего каждый день кормят своих детей, и мы в состоянии иметь одного ребенка, а больше мы и не просим; судите сами, можно ли просить меньшего». Мими снова начала настаивать, и в конце концов разгневанная фея заявила: «Что ж, пускай, будет у них ребенок, но он им дорого обойдется». Король с королевой, не обращая внимания на угрозу и на то, какой ценой добыто обещание, запрыгали от счастья, повторяя: «У нас будет ребенок!» – «Надеюсь, по крайней мере, – проговорила госпожа де Бурьян, обращаясь к доброй Мими, – что вы оценили мою снисходительность», – и, не дожидаясь ответа, надменно повернулась к ней спиной, удалилась к своей куче камней и исчезла. Король же с королевой, глядевшие не дальше собственного носа, в радости и ликовании едва слушали Мими, которая хотела посочувствовать им в грядущих горестях; поняв, что не в ее силах заставить их внять голосу разума, она дала им свисток и сказала: «Всякий раз, как я кому-нибудь из вас понадоблюсь, свистните, и я появлюсь; но старайтесь им не злоупотреблять. Прощайте, будьте разумниками, я буду вам помогать», – и с этими словами поднялась в прилетевшую по ее знаку колесницу, запряженную двумя маленькими белыми барашками.

Спустя некоторое время королева заметила, что беременна; событие это доставило отцу и матери столько удовольствия, словно само по себе это было дело невероятное и словно феи не давали на него своего согласия. Королю, похоже, это льстило еще сильнее, чем королеве: у него был такой вид, будто он единственный на свете знает, как заиметь ребенка. Но при малейшей тошноте жены, самом ничтожном капризе или нездоровье, каковыми всегда сопровождается беременность, король сразу мчался за свистком, и добрая фея тут же появлялась. Она не раз ласково пеняла обоим, говоря, что звать ее следует, когда это действительно надо; но король с королевой разбирались в том, когда надо и когда не надо, ничуть не лучше, чем тысячи самых обыкновенных людей, и добрая Мими в конце концов почувствовала, что благодарность иногда превращается в большую обузу, но по доброте своей ни разу не дала этого понять.

Беременность королевы протекала прекрасно, но едва начались первые родовые боли, голова у короля пошла кругом и он дул в свисток больше четверти часа подряд; уже и фея появилась, а он все свистел. На сей раз Мими ни в чем его не упрекнула – ведь присутствие ее было необходимо, чтобы одарить всевозможными совершенствами дитя, которое через несколько минут после ее появления произвела на свет королева. То была очаровательная маленькая принцесса; Мими взяла ее на колени и, желая одарить ребенка без спешки, как в целом, так и во всех частностях, начала с рук и сказала: «У нее будут белые и красивые руки». Но тут в комнате показалась фея Бурьянница: «Никто этого не увидит без моего согласия. Одаривайте ее, Мими, одаривайте сколько угодно, меня вам не одолеть», – заявила она и в бешенстве уселась в свою колесницу, запряженную ужасными нетопырями. Подобная любезность повергла всех в полное смятение. Фея, как могла, успокоила остолбеневших от изумления супругов и пообещала не покидать их и утешать в несчастьях. Шепотом она одарила красивую девочку всеми достоинствами и решила унести свисток, из-за которого ей пришлось столько бегать впустую, уверив короля с королевой, что он им больше не нужен и что она сама станет неусыпно печься об их интересах. У маленькой принцессы благодаря дару Мими были такие белые и красивые руки, что ее прозвали принцессой Белоручкой: всякий, кто хоть раз их видел, не мог звать ее иначе. Возможно, родители и не давали ей другого имени: окружающие, во всяком случае, звали ее только так.