Текст книги "Игра в марблс"
Автор книги: Сесилия Ахерн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
11
Не толкаться
Открыв коробку с марблс, я словно ящик Пандоры распахнула.
Понимала ли я это, когда глядела на шарики, просматривала каталог, катала шарики на ладони? Если нет, то поняла все в тот момент, когда увидела, как переменился отец, едва глянув на кровяники. И еще более убедилась, обнаружив, как мои родичи ухитрились все запутать, даже решая вопрос о том, где будет храниться коллекция. Что делать дальше, я не знаю. Новолуние, черное полнолуние, слишком много мыслей, не могу отфильтровать. Дыши же, дыши!
Выйдя от Микки, я сразу же позвонила маме, меня распирало негодование.
– Как поживает мисс Марбл? – Она рассмеялась собственной шутке. – Ты побывала у Микки? – В голосе ее тревога, кажется, она боится, что ее ложь будет разоблачена.
– Кто из братьев отца был против, чтобы ты хранила у себя коробки? – спросила я.
Она вздохнула.
– Микки тебе все сказал. Ох, дорогая. Я надеялась, он промолчит.
– Ценю твою заботу, мам, но, чтобы найти недостающие шарики, мне нужно знать правду.
– Ты в самом деле собираешься искать эти шарики? Сабрина, дорогая, у тебя все в порядке? У вас с Эйданом? Вы еще ходите к семейному психологу?
– У нас все в порядке, – ответила я на автопилоте. Зря я проговорилась маме про психолога, теперь все, что бы я ни сказала и ни сделала, будет в ее глазах результатом этих визитов, а я и хожу-то лишь ради Эйдана. Всем довольна и прекрасно обошлась бы без этого. Впрочем, последнее время я часто так говорю, не думая. В самом ли деле у нас все в порядке? Лучше вернуться к главной теме: – Объясни мне, что произошло с коробками и причем тут братья отца?
Она вздохнула, видя, что выхода нет, придется отвечать, и на этот раз в ее голосе послышался гнев. Она сердилась не на меня, а на отца, на то, как все обернулось в прошлом году.
– Энгюс позвонил мне, но говорил он от имени всех братьев, в том-то и проблема. Они узнали, что мы разбираем его квартиру, и не хотели, чтобы я забирала его вещи. Ты – пожалуйста, но я сказала им, что тебе некуда. Что было дальше, ты знаешь.
Я пытаюсь припомнить Энгюса. С родней отца я никогда не была особенно близка, виделись мы редко, потому что отец мало с ними общался. В детстве меня порой брали на какие-то семейные встречи, но мы всегда уходили рано: папа был вечно напряжен, кто-нибудь скажет ему что-то неприятное, и мы тут же поднимаемся. Мама против этого не возражала, она тоже не любила эти сборища, они обязательно заканчивались дракой, какой-нибудь пьяный кузен переворачивал стол с бутылками, сцепившись с подружкой или невесткой, которая так и не научилась сдерживать свой острый язычок. Любое собрание Боггсов и Дойлов оборачивалось драмой, так что мы старались там и не показываться или же забегали на минутку, «показаться», как говаривал отец. Ему только этого и надо было: показаться. Может быть, и нам с мамой он тоже лишь «показывался», ведь теперь проступает совсем другой человек, не тот, которого я знала.
Энгюс – старший из братьев – мясник, значит, не тот, у которого мебельный фургон. Кажется, фургон у Дункана, впрочем, они могли проделать это вместе. Давненько уже я не виделась ни с кем из них. Меня перестали таскать на семейные мероприятия с восемнадцати, и я даже не пригласила дядьев и теток на свадьбу. Мы с Эйданом праздновали в Испании, очень скромно, всего двадцать гостей.
Стоит ли ехать к Энгюсу выяснять, что произошло год назад? Почему он не позволил моей маме хранить вещи бывшего мужа? Хотел ли он хранить их сам и присвоить папину коллекцию? Ничего себе вопросики! И могу ли я упрекать братьев отца за то, что они не хотели доверить его вещи бывшей жене? Они были совершенно правы, сейчас я это вижу вполне ясно. В любой момент мама могла их попросту сжечь – напившись, припомнив, как отец отравил ей жизнь, хотя теперь-то она счастлива во втором браке.
– Ты знала про его коллекцию? – жестко спросила я ее вновь. – Ты складывала ее, когда мы разбирали квартиру?
– Ничего не знала. Я же тебе вчера сказала.
Досада, боль в ее голосе вынуждают меня поверить.
– А если бы и наткнулась, пока мы разбирали квартиру, я бы их прямиком в помойку отправила, – переходит она в наступление. – Чтобы взрослый человек шариками баловался, право!
Я верю и тем более хотела бы знать, что она успела найти в квартире без меня и что сочла недостойным хранения. Может быть, не надо было звать ее в папину квартиру. И почему я только сейчас спохватилась? Я чувствую себя очень виноватой. Да, я была занята, в стрессе, в страхе, не так надо было все организовать. Наверное, надо было позвать и братьев, спросить, не хотят ли они забрать что-нибудь на память о нем, об их прошлом. Не потому ли они так сердятся на маму, что я вовсе не вспомнила о них? Взяла все в свои руки, думая, что я полностью во всем могу разобраться, что достаточно знаю отца.
– Мама, ты вспомнила, как вы поссорились с папой из-за шарика? – Нет, на этот раз она не ускользнет. Я знаю, она что-то скрывает от меня, а мне сейчас нужно как можно больше информации. Довольно секретов.
– О, теперь я не припомню. – Она смолкла, и я думала, на том разговор и оборвется, но она продолжила: – Это был наш медовый месяц, вот и все, что я могу сказать. Он куда-то ушел бродить, сам по себе, как он всегда потом делал, ничего не объясняя, а вернулся с каким-то идиотским куском стекла, на который потратил наши сбережения за несколько месяцев.
Я вытянула каталог из папки, поскольку я вела машину и нужно было следить за дорогой. Заглянула одним глазом.
– В форме сердца?
– Не помню в форме чего. – Она помолчала и спохватилась: – Вообще-то да. Кажется, сердце. Я чуть с ума не сошла, он потратил все наши деньги. Мы еще три дня провели в Венеции, а есть нам было нечего. Один раз выпили бутылку колы на двоих, больше ни на что не хватало. Вот же идиот неисправимый, – вздохнула она. – Но такой уж у тебя отец. Откуда ты знаешь, что это было сердце?
– Да я просто… догадалась.
Я провела пальцем по отцовской записи: «Сердце – повреждено. Состояние: пригодно для коллекции. Венеция 79».
Значит, не мама паковала шарики, не она и отщипывала что-то от коллекции. Можно считать установленным факт: она бы к ним и не притронулась.
Доступ. Нужно сообразить, кто имел доступ к коробкам. Не Микки, не его близкие. Конечно, я не могла это знать с безусловной точностью, но готова была ему поверить. Обращаться в компанию, перевозившую эти вещи год назад, казалось безнадежным: «Извините, вы в прошлом году не украли кое-что из багажа?» Возможно, Микки ошибался, и шарики все же были в коробке, пока та стояла у него дома. Возможно, их украли только вчера. Это уже не столь безнадежно: разобраться со вчерашним водителем.
– Чем-нибудь могу вам помочь, Сабрина? – мягко спрашивает Эми, когда я возвращаюсь в приемную адвоката.
Я стараюсь взять себя в руки. Это все из-за луны.
– Я вчера получила от Микки вещи, их доставили из его дома в больницу, моему отцу, и мне бы надо знать, кто перевозил. Вам это известно?
– Мне? Я выходные целиком в гараже провела, координируя перевозку. Сверхурочно и бесплатно. Не входит в мои обязанности, но с Микки не поспоришь.
Сердце подпрыгнуло, забрезжила надежда.
– Были коробки запечатаны, когда вы их отправляли? – спросила я без нажима, боясь ее обидеть.
– О боже! – простонала она. – Еще как были, и хранились они очень аккуратно. Неужели что-то разбилось и пропало? Быть того не может!
– Ну вообще-то да, кое-чего недостает.
– Ох этот Лупер!
– Прошу прощения?
– Это все Лупер. Тот, кто привез вещи. Послушайте, безусловно, абсолютно, коробки были запечатаны, когда я их осматривала, и мне было настрого запрещено их вскрывать. Микки не хотел, чтобы я шарила в его добре, и не вам одним, кстати говоря, нужно было отправить вещи. Много было всего. Старая мебель, одежда, кое-что пролежало там много лет, все в пыли. Словом, я попросила племянника Микки, Лупера, отвезти коробки. На него кто только не жалуется, но мне пришлось обратиться к нему, вариантов не было: Микки старается чем может выручать родных. Боюсь, вам придется самой с ним разбираться, я в это лезть не могу, только скажу, где он живет.
– Хорошо, спасибо, – ответила я, обрадовавшись, что не все потеряно. Уже куда-то продвигаюсь.
– Знаете дорогу? – спросила она, без особой охоты протягивая мне записку с адресом.
– Нет, но у меня есть навигатор.
Она прикусила губу.
– Навигатор даже не сообразит, куда вы едете, – сказала она. – Это далеко.
– Ничего, у меня есть время, – ответила я, направляясь к выходу. Впервые за очень долгое время я почувствовала возбуждение.
– Поаккуратнее с ним, он людей не любит, особенно в такие дни, как сегодня, – жестом она указала на небо. – Такие дни словно специально для таких людей, как он, – услышала я, закрывая за собой дверь.
Я поехала в какую-то глушь, Оленье поле, оленей по дороге не видела, а полей сколько угодно, и в них трейлеры. Поглядывая на солнце, я гадала, есть ли смысл в замечании Эми. Может быть, сегодня роковой для нас всех день? Или день, когда я, окончательно рехнувшись, отправилась на поиски шариков, не имея даже безусловного доказательства того, что они когда-то существовали. Только написанный от руки каталог, неизвестно как давно составленный. Еду к человеку по имени Лупер, живущему черт знает где, чтобы обвинить его в воровстве.
Погоняв по закоулкам (навигатор, как и предупреждала Эми, сдался, едва я выехала за черту города), я наконец отыскала то место. Лупер (даже имечко малосимпатичное) жил в маленьком бунгало семидесятых годов, за своим жильем не смотрел, и оно, судя по виду, собиралось вот-вот развалиться. Передний двор был завален деталями автомобилей, шинами, двигателями, капотами, еще какими-то разрозненными железками, земли под ними не видать. У двери стоял белый фургон, а из-под него торчала пара ног в грязных, линялых джинсах и рабочих ботинках. Из стоявшего поблизости радио на полной громкости неслись песни AC/DC. Я притормозила у ворот, дальше проехать не смогла: на воротах был здоровенный засов и надпись «Не входить – охраняется собаками» с изображением двух оскалившихся псов.
Я вылезла из машины и остановилась у ворот, снова себя спрашивая, не сошла ли я с ума.
– Извините, – окликнула я ноги. – Лупер?
Ноги задвигались и выскользнули из-под фургона. Молодой человек распрямился во весь рост. Длинные грязные волосы, несмотря на его молодость, уже далеко отступили ото лба. Белая жилетка заляпана машинным маслом, жиром, потом, мало ли чем еще. Я бы скорее назвала его коренастым, чем мускулистым, но он крупный, здоровенный как вол, прямо-таки персонаж Средиземья.
Он уставился на меня, вытирая инструмент о футболку и неторопливо, по кусочку, изучая меня всю. Посмотрел на машину, потом на меня и медленно двинулся ко мне с гаечным ключом в руках, так, словно времени у него сколько угодно и он с научной точки зрения изучает вопрос, стоит ли прибить меня этим ключом. До самых ворот он не дошел, остановился в нескольких шагах. Змеиный язык высунулся изо рта и облизал губы. Парень еще раз внимательно меня оглядел и причмокнул, точно сожрать решил.
– Вы Лупер? – спросила я.
– Может. А может, и нет. Зависит от того, кто спрашивает.
– Я спрашиваю, – улыбнулась я. Кривовато улыбнулась.
Луперу моя улыбка не понравилась, похоже, он решил, что над ним посмеиваются, это ему не понравилось, не был вполне уверен, что правильно понял, а когда он не уверен, он и вовсе перестает вести себя по-человечески. Набрал слюны и харкнул на землю, явно в мой адрес.
– Вы занимаетесь доставками?
– А кто же еще? Есть для меня работенка? А то у меня для вас есть. – Он сунул руку в пах и ухмыльнулся.
Отвратительно. Я попятилась от него, но все же спросила:
– Вы племянник Микки?
– А кто спрашивает?
– Да все я же, – ровным голосом ответила я. – Я клиент. Он послал меня сюда. Он знает, что я здесь. Меня будут искать. Не убивай меня! – Вы вчера развозили в Дублине вещи по просьбе дяди?
– Я много чего развожу в Дублине.
Вот уж вряд ли.
– В больницу отвозили?
– Вы там проживаете? – ухмыльнулся он, выставляя напоказ немногочисленные зеленоватого оттенка зубы. Снова окинул меня взглядом, словно кошка мышь. Ему охота позабавиться. Глаза у него странные, болотного цвета, ни в них, ни за ними никакой жизни незаметно. От одной мысли, что драгоценные папины марблс попали в эти руки, мне поплохело. Я бы этому парню и гвоздя не доверила. Я стала озираться в надежде на помощь, на свидетеля, который спасет меня, если все обернется совсем скверно, если Лупер попытается осуществить то, что, как мне кажется, у него на уме. Вон сколько пустынной земли вокруг его дома. Сгоревший автомобиль виднеется посреди невозделанного поля.
Лупер глянул туда же, куда и я, на простиравшиеся до горизонта поля.
– Заноза в заднице. Картоха только и растет, больше ничего. Папаша был фермер, застройщики ему мильон сулили, но он уперся, он фермер, чего ему еще делать в жизни? А потом взял и помер на хрен, и все это досталось мне. Теперь никто не купит. Без надобности земля.
– Почему вы ее не возделываете?
– Своих дел хватает. Гараж и доставки – мой бизнес.
Этот двор очень мало походил на «бизнес».
– Зайдете? Покажу вам, что тут как.
Я заглянула издали в распахнутую дверь дома – беспорядок, грязь, какие-то завалы – и покачала головой. Нет уж, за эти ворота я ни ногой.
– Вы доставили моему отцу пять коробок от Микки. Нескольких вещей недостает. Не могли бы вы мне… помочь?
– За вора меня держите?
– Нет, прошу помочь, – повторила я. – Вы где-нибудь останавливались? Кто-то мог залезть в фургон?
– Я загрузил их в фургон и отвез в Дублин. Вот и все.
– Не открывали коробки? Может быть, что-то выпало?
Усмешка.
– Знаете что, я вам отвечу, если вы меня поцелуете.
Я отшатнулась.
– Ладно, ладно, – рассмеялся он. – Отвечу, если пожмете мне руку.
Тоже скверно, однако я решилась ему подыграть. Пусть только на вопрос ответит.
Лупер шагнул вперед, протягивая мне руку. Гаечный ключ сунул в задний карман и помахал второй рукой, показывая, что безоружен.
– Ну же! Пожмете мне руку – отвечу на все вопросы. Я свое слово держу.
С подозрением косясь на его руку, я протянула свою, а он, завладев моей ладонью, резко дернул меня к себе, свободной рукой ухватил сзади за шею и подтянул мое лицо к своему, чтобы поцеловать. Его губы прижались к моим губам, а я не могла пошелохнуться, только стиснула зубы, чтобы ни частички этого мерзавца в меня не проникло. Попыталась вывернуться, но не получилось, он крепко удерживал мой затылок. Обеими руками я уперлась ему в грудь, но он был очень силен, и я почувствовала, как во мне нарастает паника. Наконец он отодвинулся от меня, облизнул губы и аж взвыл от смеха.
Я принялась яростно обтирать лицо. Больше всего мне хотелось убежать и закрыться в машине. Сердце колотилось. Поблизости никого, кто бы помог, но Лупер больше меня не трогал, стоял себе и хохотал.
– Вы так и не ответили на мой вопрос! – сердито попрекнула я его, все еще вытирая губы. Теперь я ни за что не уеду без ответа, а лучше бы и шарики вернуть. Тогда эта поездка будет не зря.
Лупер покосился на меня с некоторым удивлением, гаечный ключ снова появился у него в руке.
– Я забрал коробки в гараже Микки, остановился на обочине, посмотрел, чего там. Ничего интересного, так что я снова их заклеил и отвез в Дублин. – Он пожал плечами, ничуть не смущаясь. – Бумаги да детские игрушки, мне это ни к чему. Я себе ничего не взял. Поищите в другом месте.
И я ему поверила. Ему бы мозгов не хватило прочесть каталог. Это ведь целая книга, а он, наверное, в жизни не держал в руках книгу. И тем более он бы не сообразил, как увязать этот список и хранившиеся в коробках шарики. Человек, выбравший два самых дорогих предмета из коллекции, потратил немало времени, изучая список и шарики, это не сделаешь за пару минут торопливого обыска на обочине. Взяли самые дорогие – значит, пришлось прочесть весь каталог, ведь список выстроен не по цене, а по видам марблс.
– Дело того стоило? – подмигнул он. Я гневно развернулась и зашагала к машине. – Помог я вам? – крикнул он вслед.
Я включила зажигание и поехала домой. Да, помог.
Шарики присвоил не Лупер. Их не было в коробке, когда он забирал вещи из гаража Микки. Теперь я в этом абсолютно уверена. И их не было уже тогда, когда коробки прибыли к Микки. Значит, нужно копать глубже. Вернуться на год в прошлое. А то и дальше.
12
Луник
– Фергюс, нам пора! – весело говорит нянечка Ли, входя в мою палату с широченной улыбкой во все лицо.
Она всегда улыбается, на щеках у нее две глубокие ямочки, прямо-таки лунки для марблс – обычные шарики туда, пожалуй, не поместятся, но миниатюрные войдут идеально и даже не будут выпирать. Это молодая девушка, деревенская, из Керри. Все поет, а смех ее доносится от сестринского поста до моей палаты в глубине коридора. Я и так всегда в хорошем настроении, но она поднимает настроение еще выше, выше, того гляди, пробью потолок, как Чарли пробил стеклянный свод шоколадной фабрики. После нелегких физиопроцедур – а у меня их множество – она неизменно является с улыбкой на лице, с чашкой исходящего паром кофе и кексом. Она сама печет кексы и всех угощает. Если б она так обихаживала своих дружков, говорю я ей, от них бы отбою не было, а то она все одна и вечно рассказывает мне об очередном неудавшемся свидании.
Симпатичная девочка. Похожа на Сабрину до мальчиков – как пошли дети, она всегда на взводе, еще бы, трое проказников. Ни один разговор у нас с ней не доходит до конца, довольно часто даже фразы обрываются на полуслове. Стала еще более чокнутой, чем прежде, а ведь была умненькая, не хуже Ли. Всегда усталая, к тому же толстеет. Моя мать была крепкой, как старый башмак, самую чуточку размягчалась, выпив больше стаканчика бренди, а такое с ней случалось разве что пару раз в год. Тощая была как палка: гоняясь за нами, семью оглоедами, она после родов быстро избавлялась от живота. Может быть, если бы я знал маму до того, как она родила нас, я бы и в ней заметил перемену: может быть, она была беззаботной девчонкой, а жизненные заботы и тяготы материнства ее этого лишили. Ведь я и сам немало изменился. Теперь я в больнице. Но не могу представить себе маму беззаботной, даже на фотографиях она выглядит напряженной, жесткой. Родители стоят руки по швам, не соприкасаясь, мрачные лица строго анфас – видимо, это считалось наилучшим ракурсом. Но есть одна фотография, которую я всегда держу при себе: мама на пляже, в Шотландии, а сфотографировал ее папа. Она устроилась на полотенце, кругом песок, откинулась назад, опираясь на локти, лицо приподнято навстречу солнцу, веки сомкнуты. Она смеется. Не сосчитать, сколько раз я всматривался в эту фотографию, гадая, над чем она смеется. Поза сексуальная, провокационная, хотя мама, уверен, ничего такого не имела в виду. Хэмиш, совсем маленький, сидит у ее ног. Наверное, она смеется над какой-нибудь проделкой сына или папа что-то сказал, и потому она вышла такой на этом фото. Конечно, странно держать при себе фото, где родная мать выглядит сексуальной, психотерапевты нашли бы, что сказать по этому поводу, но мне она поднимает настроение.
А когда я представляю себе Сабрину, то вижу нахмуренное, вечно озабоченное лицо.
– Будем смотреть кино в 3D? – спрашиваю я Ли, намекая на ее смешные очки.
– У меня и для вас есть, – отвечает она, вытаскивает из кармана очки и протягивает мне. – Надевайте.
Я надеваю очки, высовываю язык, и она смеется.
– Сегодня солнечное затмение, Фергюс, вы не забыли?
– Не думаю, чтобы я это забыл, поскольку не помню, чтобы мне об этом говорили.
– Идеально чистое небо, ни облачка. Говорят, место для наблюдения у нас не самое лучшее, по радио все время сообщают, куда лучше поехать, чтобы все увидеть, но это же солнце, уж конечно, его видно, откуда ни смотри. Я напекла кексов на всех. Ванильных кексов. Хотела сделать шоколадные, но Фидельма, новая моя соседка, помните, я вам про нее рассказывала, нянечка из Донегола, свинья этакая, слопала все батончики «Кэдбери» из холодильника, – негодует Ли. – Четыре батончика, пребольших. Теперь я по всей квартире наклейки леплю: «Не трогать», «Не есть». Мне на нее смотреть и то противно. А помните про плазменный телевизор, который я забрала у соседа, он его выбросить хотел? Она понятия, на фиг, не имеет, как им пользоваться, все время хватает не тот пульт. Застукала ее, когда она в экран тыкала пультом от газовой плиты.
Мы оба расхохотались. Она любит поворчать, но не зло, а прикольно, с улыбкой, и голос сильный, напевный. Приятно слушать, словно птичка расчирикалась под окном в солнечный майский день. Она продолжает свой рассказ, помогая мне пересесть с кресла на коляску. По большей части за мной ухаживает Ли, а в ее свободные дни приходят другие, к ним гораздо труднее привыкнуть. Некоторые тихие, держатся уважительно или думают о чем-то своем, что там у них в жизни происходит, другие слишком властные, командуют мной так, как мама распоряжалась в детстве. Грубых нет, но нет у них и того умения, что у Ли. Она знает, как заболтать меня, и то, что мы делаем с ней вместе, вроде как и не происходит. Замечательно, когда так поступает женщина, которой приходится подтирать тебе задницу и мыть твои яйца. Другие молчат, и тогда я отчетливо все сознаю. Том, мой сосед, терпеть не может Ли. «Она хоть когда-нибудь умолкает?» – бурчит он, и так громко, что она конечно же слышит, но ей это не мешает. Но Том есть Том, у него главная радость в жизни – на что-нибудь пожаловаться.
Нянечка выкатывает меня на свежий воздух, на маленький лужок, где мы обычно проводим такие солнечные дни. Там уже все собрались и смотрят вверх, нацепив смешные пластиковые очки. Включено радио, первый канал, в прямом эфире нам рассказывают, что предстоит увидеть, целую неделю только об этом и говорят. Какие-то нумбры, пенумбры, а еще толкуют о суевериях, связанных с луной, но некоторые из них я бы не стал оспаривать: маленькая Сабрина нипочем не могла уснуть в полнолуние. Всегда приходила к нам, забиралась в постель, непременно между мной и Джиной, и лежала без сна, громко вздыхая, постукивая пальцами меня по плечу, по лицу, чтобы я поскорее проснулся и составил ей компанию. Однажды я отвел ее на первый этаж, сварил горячий шоколад, и мы сидели в темноте, глядя на луну как будто загипнотизированные, как будто молча с ней общались. В итоге я заснул на стуле, а Джина явилась к нам и принялась орать: три часа ночи, ребенку завтра в школу, о чем я только думаю! Вот так оно.
Теперь я думаю о ней, когда вижу ночью полную луну: не сидит ли она сейчас на кухне с чашкой горячего шоколада, длинные локоны разметались по спине – впрочем, волосы она давно обстригла.
Все суетятся, взбудоражены предстоящим зрелищем. Ли смазывает мне руки и лицо кремом от загара и рассказывает о том, как прошло накануне очередное свидание. Она ходила в кино с полицейским из Антрима. Я прищелкнул языком.
– В кино невозможно разговаривать, – напомнил я ей. – Нельзя проводить первое свидание в кино.
– Знаю, знаю, вы мне это сказали, когда он меня пригласил, и были правы, но после фильма мы пошли выпить, и можете мне поверить, я была рада, что в те два часа мы не разговаривали, такой оказался придурок. Только и слышно: «Моя бывшая девушка то, моя бывшая девушка се». Знаешь, приятель, забирай себе свою бывшую, а я пошла.
Я хмыкнул.
– Принесу вам кекс, какой предпочитаете? Есть с желе, есть с зефиром, были с драже, но Фидельма их тоже слопала, – улыбнулась она.
– Пусть будет сюрприз, – решил я. Она ушла, а я огляделся и понял, что у нас нынче много посетителей. Дети носились по траве, один даже с воздушным змеем, хотя, как бы стремительно он ни разбегался, змей не отрывался от земли – полный штиль. Ни облачка, небо дивного синего цвета, индиго с завитками белизны. Что-то мне этот образ напоминает. Я изо всех сил пытаюсь припомнить, но не получается. Со мной такое иногда бывает. Действует на нервы.
– Вот! – Нянечка вернулась, протягивает мне тарелку с двумя кексами и сладкий напиток.
Я смотрю на них в легком недоумении.
– Не хотите угоститься? – переспрашивает она.
– Нет-нет, не в том дело, – говорю я. – Моя жена скоро приедет?
Она немного напрягается, но придвигает стул и садится рядом.
– Вы Джину имеете в виду?
– Разумеется, Джину. Мою жену Джину. И Сабрина с мальчиками придет?
– Мальчики сегодня поехали за город с отцом, помните? Эйдан повез их в Уиклоу вместе с детьми своего брата.
– А! – Нет, этого я не помню, но они, конечно, будут рады. Алфи будет червяков копать, он это любит. В этом смысле он похож на Бобби, когда тот был маленький, только червей не ест, а дает им имена. Однажды он заставил меня целый день держать в кружке «Филомену».
– А Сабрина? Она где? – Я представил себе это напряженное, вечно сморщенное лицо, словно она пытается решить задачу или вспомнить ответ на забытый вопрос. Да, именно так. У нее все время такой вид, словно она что-то забыла. Если все парни отправились за город, она сегодня одна. Разве что поедет к Джине, но Джина всегда занята со своим новым мужем Робертом. Понятно, потому-то Ли и посмотрела на меня так странно – пора мне отучиться называть Джину своей женой. Но я порой про такое забываю.
– Сабрина приходила сегодня утром, помните? Кажется, у нее были срочные дела, но завтра она конечно же приедет, как обычно.
Я похлопал себя по карманам.
– Что-то ищете, Фергюс?
Ли, как всегда, готова помочь.
– Телефон – наверное, я его в комнате оставил.
– Похоже, затмение вот-вот начнется. Давайте я потом за ним схожу? Обидно будет, если вы пропустите затмение, пока будете звонить.
Я думал о Сабрине: ни в коем случае нельзя, чтобы она оставалась одна. Мне она снова кажется маленькой девочкой, бледное серьезное личико в лучах белого света.
– Лучше сейчас, если можно.
Я словно бы сморгнул, а Ли уже сбегала и вернулась. Какие-то мысли меня поглотили, только я уже не помню, о чем. Ли запыхалась, мне стало неловко: из-за меня она чуть не пропустила затмение. Конечно, ей хочется такое увидеть. Будь у нее отгул, она бы поехала куда-нибудь с очередным парнем посмотреть, как исчезает солнце, но я эгоистично рад, что она осталась тут. Другие бы дождались конца затмения, а потом уж принесли бы мне телефон.
Я набираю номер Сабрины.
– Папа! – отзывается она с первого же гудка. – А я как раз думала о тебе.
Я улыбаюсь.
– Почувствовал твои мысли. Все ли в порядке?
– Да, да, – рассеянно ответила она. – Подожди, дай я отойду в сторону и смогу с тобой поговорить.
– О! Так ты не одна?
– Нет.
– Отлично. Я как раз беспокоился. Слышал, Эйдан с мальчиками уехали за город. – Я до глупости горжусь собой, прикидываясь, будто помню эти подробности, хотя на самом деле только что спохватился. – Где же ты?
– Сижу на капоте автомобиля посреди поля в Каване.
– Что такое?
Она смеется, и смех ее действительно весел.
– Ты там с друзьями?
– Нет. Но вокруг полно людей собралось смотреть затмение. Это одно из официально рекомендованных мест.
Пауза. Что-то еще. О чем-то она умалчивает.
– Я решила немножко покататься, кое-что поискать.
– Ты что-то потеряла?
– Ну да. В каком-то смысле.
– Надеюсь, найдешь.
– Да, – снова как будто издали. – А ты как? Тебе хорошо видно затмение?
– Отлично. Сижу на полянке, все едят кексы, пьют шипучку и смотрят на небо. Вряд ли это рекомендованное место, как ты говоришь, но по крайней мере все при деле. Я подумал, пока ждал, мне что-то сегодня напомнило о том, что случилось, когда тебе было два года. – Напомнила мне улыбка Ли. Эти ямочки, куда вошли бы миниатюрные марблс. – Мы с тобой, кажется, никогда об этом не говорили.
– Если я что-нибудь натворила, мама бы не раз мне об этом напомнила.
– Нет-нет, она не знала, я ей ничего не сказал.
– О!
– Как-то раз ей понадобилось уйти, то ли к врачу или на похороны, точно не вспомню, а ты осталась со мной. Тебе было два года. И ты добралась до шариков в моем кабинете.
– В самом деле? – Голос у нее такой удивленный, заинтересованный, взволнованный даже, словно в этом-то и заключалась самая интересная часть рассказа. – И что это были за шарики?
– Маленькие. Миниатюрные марблс. У тебя там тоже потемнело, как здесь?
– Да, потемнело. Рассказывай дальше.
– Это собака, что ли, воет?
– Да, животные занервничали. Их это пугает. Рассказывай дальше, папочка, пожалуйста!
– Ну, ты засунула шарик себе в нос. То ли в правую ноздрю, то ли в левую, сейчас уж не соображу.
– Что-что? – смеется она. – Зачем я это сделала?
– Затем, что тебе было два годика. Почему бы не засунуть?
Она смеется.
– Я никак не мог его вытащить. Все перепробовал, но в итоге пришлось тащить тебя в больницу. Там попытались щипцами, уговаривали тебя высморкаться, но ты не смогла, дышала ртом. А потом доктор Пенджаби, индиец, – потом я с ним кое-какие дела имел – применил что-то вроде искусственного дыхания. Он зажал другую ноздрю и стал дышать тебе в рот – хлоп, и выскочил шарик.
Мы оба рассмеялись. Уже совсем стемнело, все вокруг уставились вверх, нацепив очки, вид глуповатый, да и я таков же. Ли глянула на меня и восторженно подняла оба больших пальца.
– В тот вечер, когда мама вернулась домой, ты ей сказала, что тебя поцеловал индус. Я прикинулся, будто понятия не имею, о чем речь, наверное, дескать, мультик или что-то в этом роде.
– Я помню! – выдохнула она. – Наша соседка Мэри Хейес говорила мне, что я ей рассказывала, как меня поцеловал индус. А я понятия не имела, откуда мне это в голову взбрело.
Мы смеемся – вместе.
– Расскажи еще про луники, – просит Сабрина.
Чем-то ее вопрос меня смущает. Чем, сам не пойму. Мне стало не по себе, отчего-то я расстроился. Непонятно и неприятно. Может быть, это как-то связано с тем, что происходит сейчас на небе. Может быть, сейчас все так себя чувствуют. Я собираюсь с мыслями.
– Луники, – произношу я, вызывая перед собой этот образ. – Подходящая история для такого дня, как нынешний, должно быть, потому и вспомнилась. Я искал луники, но стандартного размера не нашел, только миниатюрные. Двести пятьдесят штук, словно бисер, в замечательной стеклянной банке – похожа на банку из-под варенья, только больше. Не знаю, как ты до нее добралась. Наверное, я на минуту отошел или плохо смотрел за тобой.
– А как выглядят луники?
– К чему тебе знать, Сабрина, это же скучно…
– Нисколько не скучно, – настойчиво перебивает она. – Это важно. Мне интересно. Расскажи мне, я слушаю.
Я задумался, прикрыл на мгновение глаза, тело само нашло более удобную позу.
– Луники просвечивают насквозь, и что мне в них нравится: если поднести их к яркой лампе так, чтобы они оказались в тени, то в самом центре шарика загорится огонь. Этим они замечательны: внутренним сиянием.
