Текст книги "Игра в марблс"

Автор книги: Сесилия Ахерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

9
Запрещается играть в мяч

Вооружившись полученной от мамы информацией, я запрыгнула в машину и помчалась в Вирджинию. Припарковалась на улице возле офиса Микки Флэнагана, который втиснут между закрывшимся прокатом дисков и еще не открывшимся китайским ресторанчиком с едой навынос. Со стороны улицы окна покрыты морозным узором, а имя хозяина выведено черными буквами на центральном стекле. Секретарша Микки с беджем «Эми» сидит за бронированным стеклом, в стекле через равные интервалы по кругу проделаны дырочки – то ли чтоб она не задохнулась, то ли чтобы мы все-таки друг друга услышали. Только начав говорить, я заметила, что опять удерживаю дыхание. Наверное, так толком и не дышала всю дорогу до Вирджинии: теперь грудь ноет.

– Привет, я Сабрина Боггс. – О встрече с Микки я договорилась, как только закончила разговор с мамой. Для меня милостиво согласились «найти время», хотя, оглядывая пустую приемную, я сомневаюсь, так ли уж трудно было это время «найти».

– Здравствуйте, – любезно улыбается секретарша. – Садитесь, пожалуйста, как только он освободится, сразу позовет.

Место для ожидания отведено под окном с морозным узором, где стоит кулер и растение в горшке, листья словно восковые. Включено радио, чтобы рассеять обычную для приемных неловкую тишину, опять говорят о полном солнечном затмении, о котором всю неделю только и было речи и в новостях, и в ток-шоу: что и где можно увидеть, как нельзя смотреть на солнце, куда поехать, чтобы посмотреть на солнце. Меня это затмение уже затмило напрочь. Эйдан взял отгул на полдня, заберет мальчиков из школы и поедет за город, в одно из мест, специально отведенных для наблюдения. Брат Эйдана тоже берет детей и едет с ними. У него бизнес: накупил очков, чтобы без вреда для глаз наблюдать за затмением, и несколько недель продавал их по спекулятивной цене. Мои мальчишки тоже всю неделю только об этом и говорили, очки носили не снимая, играли в солнечное затмение, изображали его с помощью пачки из-под хлопьев, пенопласта и клубков веревки, детскую украсили светящимися в темноте лунами. Хорошо, что затмение выпало на пятницу, да еще в мае, погода прекрасная, небо чистое, все смогут как следует разглядеть. Я бы и сама полюбовалась, но кемпинг не для меня, зато ночь я наконец-то проведу в одиночестве.

– Кемпинг – это не для меня, – сказала я Эйдану, когда он на прошлой неделе излагал мне свой план.

– То есть там ты себя не чувствуешь счастливой, – уточнил он, присматриваясь ко мне. Он все время присматривается, но я притворилась, будто этого не замечаю, и продолжала паковать мальчикам школьные завтраки. Фраза мужа меня задела, но я не хотела это обнаруживать. Посчитала мысленно до пяти – масло, ветчина, сыр, хлеб, бутерброд. Следующий. Он все еще следил за мной в тот момент, когда я запихивала в коробки последние изюминки.

– Это естественный феномен, – сказал по радио какой-то ученый. – В ряде древних и даже в некоторых современных культурах солнечное затмение приписывается сверхъестественным причинам или считается дурным предзнаменованием. Оно пугало людей, не знали, как объяснить с астрономической точки зрения, почему солнце вдруг исчезает среди дня и небо стремительно темнеет.

– Я в это верю, – внезапно донесся из-за бронированного стекла голос Эми. – У меня был дружок, который совсем ума лишался в полнолуние. – Она покрутила пальцем у виска. – Запирал меня в шкаф, туфли выбрасывал в туалет. Обвинял меня, будто я то сказала и это, когда я даже рта не раскрывала. Или что я куда-то спрятала вещи, про которые даже не знала, что у него такие есть. Типа: «Ми, куда ты дела мои шахматы?» А я: «Какие еще шахматы?» И я терпеть не могла, как он называл меня вместо «Эми» «Ми», а еще «Мы», как будто не хотел признавать меня отдельно от себя. Жуть, да? Останься я с ним, он бы убил меня, как ту крысу. – Она поглядела на меня и пояснила: – Он ее три дня в подвале пытал.

Я представила себе, как крысу пытают водой.

– Такие дни меня здорово пугают. С людьми общаться – жуть. Вы себе не представляете, кто только нам не звонит. Фрики. А слово «лунатики» – оно же от луны происходит, вы в курсе?

Я кивнула, но ее это не остановило:

– Луна. Лунатики. Все самое плохое в человеке просыпается – насилие, придурь, что хотите. У меня подруга на «скорой» работает, она говорит, в полнолуние у нее больше всего дел. Люди просто с катушек съезжают. Все дело в приливной волне, наши тела тоже состоят из воды, – пояснила она, призадумалась на миг и добавила: – Но все-таки, думаю, Джордж был не совсем нормальный. Он-то бесился и в другие дни, даже когда луны вовсе не было.

Мне припомнилось, как я раскокала кружку о стену. Сказать бы Эрику: «Это все из-за луны». Вроде бы нелепо, но со мной что-то такое и правда бывает: в полнолуние да и в новолуние мне трудно уснуть. И даже не мигрень мешает, а натиск мыслей, слишком много мыслей, все сразу, быстро сменяют друг друга, словно луна – сигнальная башня, на которую настроен мой мозг. Все наплывает одновременно, не задерживаясь и не фильтруясь. Вот я и заявилась в адвокатскую контору в поисках отцовских шариков – не безумие ли? «Это все из-за луны». Впрочем, наплевать, что именно меня побудило. Главное, я делаю это, и если для этого требуется стимул в виде луны, отлично, пусть стимулирует.

Потом я подумала, в каком восторге будут мальчики, если небо действительно померкнет. Если на идеально ясное небо не набегут тучи и не лишат всех шанса полюбоваться затмением. Любопытно, где я окажусь в тот момент, что буду делать во время затмения – вот бы в тот самый момент и найти папины марблс. Великий сыщик Скуби-Ду под покровом тьмы пробирается в дом Микки Флэнагана и крадет свою добычу из сейфа, спрятанного за картиной в отделанной ореховыми панелями стене.

– Сегодня новолуние, – гнет свое Эми. – Его еще называют черной луной, потому что виден только черный круг. Если люди с ума сходят в полнолуние, что же с ними творится в черное полнолуние? Я к тому, что нам бы лучше сегодня сидеть дома и запереться на все замки. Кто знает, что может произойти?

И она смолкла, предоставив мне поразмыслить.

Зазвонил телефон, мы обе подпрыгнули, потом рассмеялись.

– Он вас ждет.

Я вошла в кабинет Микки Флэнагана, так и не решив, как себя вести, а встретил меня короткий и лысый мужичок, вылитый Шалтай-Болтай, с приветливым лицом. Мы с ним виделись после того, как отец слег, обсуждали, как уладить его дела, но с тех пор общались разве что изредка по электронной почте. Всякий раз, когда от Микки приходит письмо, я паникую: наверное, деньги кончаются, больше не сможем платить за папину реабилитацию. И я уклонялась от личной встречи именно потому, что боялась такого разговора. Микки поднялся, с трудом оторвав брюхо от края стола, и двинулся мне навстречу. Тепло пожал мне руку и забрался обратно в свое кресло.

Я нервничала. Вытащила из сумки папку с папиным каталогом и приготовилась вести допрос. Если он присвоил шарики, он же так сразу не признается, может быть, вообще не признается никогда, но я надеялась, что с моим появлением в нем хотя бы зашевелится совесть. Я продумала самые разные сценарии разговора, воображала его ответы: «Мне пришлось продать эти шарики, он очень давно мне не платит, не работать же мне даром?» Или: «Разумеется, я их продал, у нас с ним была договоренность, вот контракт, в такой форме он оплачивает мои услуги». Я продумала все варианты, но на каждый из них я мысленно отвечала одно: «Верните их!»

– Рад вас видеть, Сабрина, как отец поживает? – озабоченно спросил он.

– Как он поживает? – переспросила я, чувствуя, как ноги дрожат, все тело дрожит, даже язык.

Губы задергались, меня это сердило, и оттого еще больше усилились гнев и досада. Мне требовалось как можно скорее и без помех выговорить то, зачем я пришла. Нужно было избавиться от эмоций, но они закипали внутри так стремительно, что элементарный вопрос «Как он поживает?» послужил спусковым механизмом, и чувства затмили разум. Мне припомнились кошмары, в которых я пытаюсь кому-то (всякий раз другому человеку) что-то объяснить, но во рту у меня ком жевательной резинки, и чем больше я усердствую, пытаясь ее вытащить, тем больше ее становится и слова уже совсем не слышны.

Я откашлялась.

– Иногда забывает даже вчерашний день. А потом вдруг расскажет историю из своего детства во всех подробностях, так ясно и живо, что будто переносишься с ним в то время. Например, сегодня с утра он рассказывал мне о том, как мальчиком побывал на финале чемпионата Ирландии, когда Дублин побил Голуэй. Он припомнил каждую мелочь, так подробно все рассказал, что я словно смотрела матч вместе с ним.

– Ну да, такие дни не забываются, – добродушно и вежливо согласился он.

– А что-то, что было когда-то для него очень важно, он не может припомнить. – Я снова откашлялась. Вперед, Сабрина! – Например, марблс. До сегодняшнего дня я понятия не имела, что он собирал марблс. А у него их сотни. Может быть, даже тысячи, я еще не сосчитала. Некоторые из них очень ценные, но дороги ему все, независимо от цены, иначе бы он не потратил столько времени на это. – Дрожащими руками я протянула ему каталог. Он медленно перелистал его, то и дело поднимая глаза от страницы на меня и снова возвращаясь к чтению.

– Микки! – сказала я. – Я не знаю, как это вежливо сформулировать. До вчерашнего дня марблс хранились у вас. Часть коллекции пропала. Можете ли вы сказать, что случилось с папиными шариками?

Он изумлен, так и застыл с каталогом в руках:

– Господи, нет!

– Микки, я должна это выяснить. Я не обвиняю вас в краже, то есть, разумеется, у вас, наверное, была договоренность или папа сам подписал, разрешил вам их забрать. Мне все равно, как это вышло. Но я хочу найти их, вернуть, чтобы коллекция оставалась полной.

– Нет-нет, я их не брал и никаких соглашений ни с кем у меня не было, и с вашим отцом не было контракта. – Он выпрямился и заговорил тверже: – Как вам известно, коробки были доставлены мне после его инсульта, и, как вы сами сказали, он даже не помнит о них, так что он никоим образом не мог дать мне указаний, как распорядиться ими, а я бы до них и пальцем не дотронулся. – Он говорит искренне, он явно расстроен тем, что я посмела его заподозрить, и он, безусловно, держится как профессионал. – Вы понимаете, Сабрина?

– Кто-нибудь имел к ним доступ у вас дома? Может быть, в дом залезли? – поспешила я смягчить обвинение в адрес его семьи. – Из всех марблс пропали самые дорогие, как будто кто-то сверился с каталогом и выбрал их.

Чтобы не обижать меня, он сделал вид, будто поразмыслил над такой возможностью.

– Могу вас заверить, что ни я, ни другие люди в моем доме не могут быть причастны к пропаже марблс. Я никогда не открывал эти коробки. Они были сразу запечатаны и так запечатанными и покинули мой дом. Весь прошлый год они хранились в гараже, не на виду, никто к ним доступа не имел.

Я поверила ему. Но где же мне теперь искать пропавшие шарики?

Микки вернул мне каталог, и я тупо уставилась на открытую страницу, на красивый, с петлями и завитушками почерк отца. Виделось мне совсем другое: «Сабрина завтра пропустит уроки в связи с посещением врача». Видела я написанные от руки поздравительные открытки. Записки, порой попадавшиеся дома.

Я облизнула губы, щеки все еще полыхали от пережитого волнения, от того, что я, пусть как угодно вежливо, дерзнула обвинить этого человека в краже.

– Тогда еще один вопрос. Чтобы найти их, хорошо бы выяснить, кто их вам передал. Мы с мамой запаковали все, что хранилось в квартире, и эти коробки не попадались нам на глаза.

Он нахмурился, озадаченный.

– Вы все делали вдвоем? Никто не помогал? Родственники, профессиональные перевозчики?

Я покачала головой.

– Только мы вдвоем.

Он снова призадумался.

– Возможно, вы не знаете, каким образом вещи вашего отца попали ко мне на хранение.

– Мама сказала, что вы любезно предложили… Мне их положить негде, а она – у нее конечно же своя жизнь.

– Дело в том, что я не предлагал любезно, – возразил он вежливо, но в голубых глазах, сиявших на круглом лунообразном лице, мелькнула искорка. – Ваша мама немножко с вами хитрит, но я буду говорить прямо, тем более что вы явились сюда с этими… вопросами, и вполне справедливо, ведь коробки целый год пролежали у меня.

Я заерзала на стуле, окончательно смущенная, куда подевалась прежняя решительность.

– Ваши дядья, братья Фергюса, были недовольны тем, что его вещи хранятся у Джины. Они считали, что Джине их доверять нельзя, учитывая ее отношения с бывшим мужем. Но и Джина возражала: с какой стати отдавать вещи им, они, по ее мнению, вовсе не были близки с Фергюсом. В итоге мы сошлись на том, что коробки будут храниться у меня. Это устраивало обе стороны: я человек нейтральный и ко мне они относились без подозрения. Обычно я не берусь хранить чужое имущество, но к Фергюсу я привязан и потому согласился. к сожалению, семейные обстоятельства изменились и я больше не могу держать их у себя.

Я торопливо кивала, стараясь побороть смущение, и соображала, как это мама ни о чем меня не предупредила. Думала, что и Микки промолчит? Я-то, пока устраивала отца в больницу, не замечала разворачивавшегося вокруг семейного конфликта. Меня одно интересовало в ту пору: чтобы папе стало лучше. Я моталась из больницы в его квартиру, оттуда на работу, еще ведь дети, я полностью выматывалась, превратилась в зомби. Сфотографировала отцовскую мебель и продала через интернет, развозила кушетки по всему городу, встречалась с покупателями на Джордж-стрит ровно в пять, чтобы передать кофейный столик. Сколько дней ушло на то, чтобы отделить предназначенное на продажу от того, что решили сохранить. Я все больше узнавала о жизни отца, о его глубоко частной жизни, такой простой и обычной, если не считать тревожного количества шоколадных батончиков и малоприятное собрание дисков – никому не хочется знать, что папочка смотрит такие фильмы. Но никаких тайн не раскрывалось. Ни следа присутствия кого-то еще в этой квартире, помимо отца.

Я прочесывала все комнаты, каждый шкаф, каждый ящик, я продала все шкафчики, кроме встроенных в стену и намертво прибитых к полу. Я упаковала множество коробок и ни разу не наткнулась на шарики. Кто-то другой упаковал их и отправил Микки, не я и не мама, так кто же?

– Не знаю, чем я еще сумею помочь, Сабрина.

И я не знала.

– Единственная гипотеза – их не было в коробках в тот момент, когда вы отправляли их мне. Но если никто не участвовал в сборах, кроме тебя и мамы, то я не знаю, что и думать.

Но что он думал, было до боли очевидно. Он умел выражаться любезно, но если шарики прикарманила не я, выходит, это сделала мама, которая успела уже солгать мне о том, как и почему коробки вообще оказались у Микки.

Столько секретов, столько всего я не знала. Что еще от меня скрывали?

10
Вышибала

Хэмиша я увидел вновь, когда мне было уже девятнадцать. Не думал я, что, когда впервые сяду на самолет и впервые покину Ирландию с тех пор, как меня пятилетним ребенком привезли сюда на корабле, то случится это по такой причине.

К маме явился полицейский, которому позвонили из нашего посольства в Англии и сказали, что Фергюс Боггс найден в Лондоне мертвым и пусть кто-нибудь из родных приедет опознать тело.

– В Лондоне? Но Фергюс здесь!

Мама так раскричалась, что все сбежались к ней, а кто не прибежал к ней, те побежали искать меня. Я сидел в баре, выпивал и играл в расшибалочку, хотя полагалось мне торчать в мясной лавке у Мэтти. Я там был новичком, и на меня спихивали самую противную работу, промывать кишки, и в первое время с бодуна я только успевал добежать до туалета, чтобы проблеваться. К тому времени я уже не чувствовал дурноты, только скуку и убедился, что две-три кружки посреди дня помогают продержаться до вечера. Меня больше интересовало, какие сорта мяса Мэтти закупает, в эти вопросы я рад был бы вникнуть, поискал бы мясо получше, все собирался поговорить об этом с отчимом, но понимал, что он и слушать не станет, пока я не отбуду хотя бы год в задней части магазина среди этой вонищи.

Энгюс отыскал меня в пабе, сгреб, велел молчать, слушать ничего не желал, потащил домой, и я думал, неужто мне влетит за то, что отлучился в перерыв пропустить кружку, а должен был жрать бутерброды прямо возле лавки на заднем дворе. На крыльце нас встретил Дункан, дверь была широко распахнута. Мама заседала в гостиной в окружении взволнованных соседок, чайник кипел, на столе горячие лепешки. Трехлетний Джо пристроился у нее на колене, скакал вверх-вниз и пялил глаза, напуганный маминой истерикой. Все расступились передо мной, словно я – чудесное дитя, появления которого она всю жизнь ждала. Она смотрела на меня так, словно к ней приближался ангел во плоти, никогда я не видал в ней столько любви и нежности. Я чуть не усрался, все думал, что за хренотень тут творится.

Мама спустила Джо на пол и поднялась мне навстречу. Малыш цеплялся за ее ноги. Мама обеими руками обхватила мое лицо, руки у нее были горячие от многих литров чая, кожа огрубела после стольких лет мытья и стирки. Но ее лицо было как никогда ласковым, глаза – пронзительно голубые. Думаю, такой взгляд я подмечал у нее изредка, когда сам еще был маленьким, когда она смотрела на своих младенцев – думая, что ее никто не видит, – когда подносила ребенка к груди и они соединялись неразрывно, словно вели между собой безмолвный разговор. Не помню, чтобы она так смотрела на меня.

– Сыночек, – заговорила она нежно, с облегчением. – Ты живой.

И я фыркнул в ответ, я же понятия не имел, с чего это она вдруг, только и знал, что меня вытащили из паба ради этого бессмысленного, на мой взгляд, спектакля. Миссис Линч неодобрительно причмокнула, и я чуть ее не стукнул, потому что она конечно же спровоцировала маму.

Счастье мигом исчезло с маминого лица, и она влепила мне пощечину. Видимо, раскаяние на моем лице проступило недостаточно убедительно – и она врезала мне еще раз.

– Хватит, ма, – сказал Энгюс, оттаскивая меня в сторону. – Он же не знал. Он не знал.

– Чего я не знал?

– Приходил полицейский…

Маму усаживали обратно на ее место: горюющая пчелиная матка.

– Он сказал, что Фергюс Боггс найден в Лондоне мертвым, – продолжал Энгюс. Он сильно стукнул меня по плечу, потом сжал его. – Но ты ж не мертвый, с тобой все в порядке, да?

Я не мог ни слова произнести в ответ, сердце громко застучало. Я сразу понял, я знал, и все тут: это Хэмиш. Никто другой не назвался бы моим именем, а он мог назваться только моим и ничьим больше. Всегда были мы. Он и я. Я и он. Даже если мы сами этого не понимали, я понял это в тот момент, когда догадался, что он мертв. Почувствовал утрату гораздо горшую, чем тогда, когда он внезапно взял и уехал.

– Повеселее, а? – сказал Дункан нашим гостьям, и женщины размякли, увидели наконец во всем случившемся смешную сторону, заулыбались.

Только мама не смеялась. И я не смеялся. Мы заглянули друг другу в глаза. Мы оба знали.

И так я впервые отправился на самолете в другую страну. Было ветрено, нас трясло, я и думать забыл о Хэмише, быть бы живу, и как странно, прикидывал я, вот будет судьба, если я разобьюсь насмерть, отправившись проверить, что за покойник вздумал называться моим именем.

Шеймус, сын миссис Смит, жил в Лондоне, и с ним договорились, что он пустит меня пожить несколько дней. Уж не знаю, что он рассказывал о себе своей мамочке, но вряд ли правду: жить в сыром викторианском особняке всемером в одной комнате – вряд ли это так уж круто. И я сразу же отправился на ночь погулять, не было охоты укладываться спать у них на полу. В ирландский бар, куда мне все советовали пойти, я не пошел, чтобы не вляпаться в историю, а вместо этого стал расспрашивать с английским акцентом, где тут играют в марблс, и отыскал «Бриклейер армз». До того я часами шатался по улицам, понимая, что каждая минута приближает меня к встрече с Хэмишем, – и то молился, чтобы время замедлилось, то начинал его торопить.

Я сыграл в шарики с местными, в самую простую игру – расшибалочку, я играл в нее в пабе во время обеда. Поверить не могу: день все длится, а я уже в другой стране, мне предстоит опознать тело того, кто называл себя мной, я сам словно успел стать другим человеком.

Игроков может быть от двух до четырех, мы играли втроем, пока третий не проблевался и не рухнул спать в углу, струйка мочи потекла по его ноге. Остались мы вдвоем с парнем по имени Джордж, который упорно именовал меня Падди, будто не знал, что это обидно. Но черт с ним, зато я обыграл его в пух и прах. Тут особого умения не требуется: шарики нужно бросать, а не пулять ими. Шарики среднего размера – вышибалы, первый игрок бросает свой шарик, второй пытается попасть по нему и так далее. Даже это Джорджу дается с трудом, слишком много он выпил. Если противник попадает по вышибале, игрок отдает ему шарик, но другой, не вышибалу. Вышибалу так получить нельзя, в том-то и загвоздка: единственный шарик Джорджа, который мне нужен, – вышибала. А вышибалам все сходит с рук, даже убийство, как говорится.

Его вышибала – чешская пулелейка[1]1
  При изготовлении этих шариков стекло заливалось в форму для отливки пуль, о чем свидетельствовали борозды на готовом изделии.


[Закрыть] с морозным узором, Джордж что-то такое пояснил про кислотную ванну. Я спросил, не продаст ли он мне вышибалу, и он сказал – нет, он мне так его даст. Я рассказал ему, зачем приехал и кого, как я думаю, мне предстоит опознать. Он посочувствовал, сказал, ему довелось однажды видеть порубленный на куски труп, а я призадумался, пришлось ли ему тоже кого-то опознавать или это как-то связанно с его образом жизни – да уж не сам ли он и порубил человека на куски. Этот рассказ меня, как ни странно, не отпугнул, а получив в подарок пулелейку, я несколько приободрился. Сунул шарик в карман и, проплутав почти два часа по лондонским улицам, наконец ввалился в четыре утра к конуру Шеймуса Смита, добрался до своего места, переступая через спящих. Один из парней, думая, что никто не слышит, так и дрочил все время.

Четыре часа спустя в морге: мертвое нагое тело Хэмиша распростерто передо мной на прозекторском столе. Коронер показал мне только его лицо, но я спустил простыню намного ниже: у Хэмиша возле пупка родинка в форме Австралии, вообще-то не так уж похоже на Австралию, но зачем портить славную шутку. «Двинемся к югу?» – говаривал Хэмиш девчонкам, и сейчас я слышал его слова так отчетливо, будто и губы его пошевелились. Я улыбнулся, вспоминая брата, все, что было связано с ним хорошего, а коронер зыркнул сердито: наверное, решил, что я рад его смерти.

– Мне припомнилась одна его шуточка, – пояснил я.

Тогда он напустил на себя выражение – вроде как ему все равно, он тут по службе, а чужие переживания его не касаются.

Я нащупал в кармане чешскую пулелейку.

– Его застрелили? – спросил я. Я и раньше думал, если Хэмишу суждено уйти раньше срока, он бы предпочел пулю, словно ковбой, – он вестерны любил.

– Нет. Или вы нашли пулевое отверстие? – спросил он таким тоном, словно оборонялся, словно я упрекал его в недосмотре.

– Нет.

– Значит, нет.

– Что же с ним случилось?

– Узнаете у полицейских. – Он снова накрыл ему лицо. Мы не виделись четыре года, но я не сумел бы сказать, сильно ли Хэмиш за это время изменился: лицо его раздулось и было все в синяках, я едва узнал его. То есть я понимал, что это и есть он, но не мог сказать, как выглядел при жизни этот ставший на четыре года старше Хэмиш. Говорили, он пробыл в воде два дня, а то и дольше, поскольку тело само всплыло и уже начало разлагаться. Полицейский офицер, который разговаривал со мной после опознания, сказал, что кожа со стопы сошла целиком, будто носок, но тут я отключил звук. Яснее всего я запомнил вот что: никто не сообщил об исчезновении, никто не искал его.

«Фергюс Боггс» был пьян. Выпил чересчур много субботним вечером и задирал вышибал при ночном клубе «Орбит». Они попытались его отогнать, и он, по их словам, сделался агрессивен. У меня нет причин не верить этому, все мы, и Боггсы, и наши сводные братья, таковы, даже крошка Джо, стоит ему что-то запретить, падает и колотит ногами об пол, где бы мы ни находились. Поскольку он самый младший, мама редко ему перечит. Один из двух вышибал, которому наскучило спорить с «Фергюсом», предложил открыть ему заднюю дверь, чтобы хозяин не видел, что он впустил пьяного, да еще и бесплатно. Завел его под этим предлогом в проулок и вздул. Со сломанным носом, сломанным ребром – что-то из этого могло быть последствием падения, а могло произойти и раньше, но власти сочли это последствием падения, – «Фергюс Боггс» побрел, шатаясь, прочь, споткнулся, упал в реку и утонул. Ему было двадцать пять лет.

Шеймус Смит ждал меня у двери морга. Он курил, дергался, прятал руки в маленькие карманы кожаной куртки.

– Это он?

– Да.

– Черт.

Он достал пачку сигарет, дал мне закурить. Потом, большое ему спасибо, отвел меня в паб, но я наглухо все забыл с того момента, как закурил эту сигарету. На следующий день мы с Хэмишем вновь плыли на пароходе – второй раз в жизни – я вез его домой.

Полиция не стала предъявлять обвинение вышибале, который «слегка ему наподдал», потому что «Фергюс» нарушал порядок, вышибала не имел намерения его убить, а утонул «Фергюс» потому, что был пьян. Вышибалам все сходит с рук, даже убийство.