Текст книги "Владелец лучшего клуба для геев"

Автор книги: Сергей Жадан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Сергей Жадан
Владелец лучшего клуба для геев

Быль

Тот, кто переживал настоящее отчаянье, поймет меня наверняка.

Однажды утром просыпаешься и вдруг понимаешь, что все плохо, все очень плохо. Еще совсем недавно, скажем вчера, у тебя была возможность что-то изменить, поправить, пустить вагоны по другой колее, но теперь все – ты остаешься в стороне и больше не влияешь на события, которые разворачиваются вокруг тебя, как простыни. Вот это чувство беспомощности, отстраненности и отлучения человек испытывает, видимо, перед смертью, если я правильно понимаю концепцию смерти, – ты вроде бы все делал правильно, ты все держал под контролем, почему же тебя стараются отключить от перекрученных красных проводов системы, убить, как файл, и вычистить, как подкожную инфекцию, почему жизнь, в которой ты только что принимал непосредственное участие, прокатывается, словно море, в восточном направлении, быстро отдаляясь и оставляя за собой солнце медленного умирания. Несправедливость смерти особенно остро чувствуется при жизни, никто не убедит тебя в целесообразности перехода на территорию мертвых, у них просто не хватит аргументов для этого. Но все плохо, ты вдруг сам начинаешь в это верить, осознаешь и затихаешь, и позволяешь каким-то шарлатанам, алхимикам и патологоанатомам вырвать твое сердце и показывать его на ярмарках и в кунсткамерах, позволяешь им проносить его под полой для проведения сомнительных экспериментов и отправления безрадостных ритуалов, позволяешь им говорить о тебе как об умершем и крутить в прокуренных пальцах твое сердце – черное от утраченной любви, легких наркотиков и неправильного питания.

За всем этим стоят слезы, нервы и любовь твоих сверстников. Именно слезы, нервы и любовь, потому что все беды и проблемы сверстников начинались вместе с половым созреванием и заканчивались вместе с дефолтом, и если что-то и может заставить эти раскаленные славянские языки замолчать, а эти сильные прокуренные легкие задержать в себе воздух – это любовь и экономика, бизнес и страсть, в своих самых невероятных проявлениях – я имею в виду и страсть, и, естественно, бизнес, все другое остается вне течения, вне темного бушующего потока, в который вы все прыгаете, едва достигнув совершеннолетия.

Все другое остается накипью, кругами на воде, необязательными дополнениями к биографии, растворяется в кислороде и, хотя так же кажется жизненно необходимым, на самом деле таковым не является.

Почему? Потому что на самом деле никто не умирает от недостатка кислорода, умирают именно от недостатка любви или недостатка бабок.

Когда однажды ты просыпаешься и понимаешь, что все очень плохо, она ушла, еще вчера ты мог остановить ее, мог все исправить, а сегодня уже поздно, и теперь ты остаешься один на один с самим собой, и ее не будет в ближайшие лет пятьдесят, а то и шестьдесят, это уж насколько хватит у тебя желания и умения без нее прожить. И от осознания этого тебя вдруг накрывает великое и безграничное отчаянье, и пот выступает, как клоуны на арене, на твоей несчастной коже, и память отказывается сотрудничать с тобой, хотя от этого тоже не умирают, от этого, наоборот, открываются все краны и срывает все люки, ты говоришь, все нормально, я в порядке, вытяну, все хорошо, и каждый раз больно бьешься, попадая в те пустоты, которые остались в пространстве после нее, во все эти воздушные туннели и коридоры, которые она заполняла своим голосом и в которых теперь заводятся монстры и рептилии ее отсутствия, все нормально, говоришь, я вытяну, я в порядке, от этого еще никто не умирал, еще одну ночь, еще несколько часов на территориях, усеянных черным перцем, битым стеклом, на горячем песке, перемешанном с гильзами и крошками табака, в одежде, которую вы носили с ней вместе, под небом, которое осталось теперь тебе одному, пользуясь ее зубной щеткой, забирая в постель ее полотенца, слушая ее радио, подпевая в особо важных местах – там, где она всегда молчала, пропевая эти места за нее, особенно если в песне речь идет о вещах важных, таких, как жизнь, или отношения с родителями, или религия, в конце концов. Что может быть печальней этого одинокого пения, которое прерывается время от времени последними новостями и ситуация складывается таким образом, что каждая следующая новость действительно может оказаться для тебя последней.

Печальнее может быть только ситуация с бабками. Все, что касается финансов, бизнес, который ты делаешь, твоя персональная финансовая стабильность загоняют тебя каждый раз во все более темные и глухие углы, и выход только один – в направлении черного малоизученного пространства, в котором находится область смерти. Когда однажды ты просыпаешься и понимаешь, что для продолжения жизни тебе необходима посторонняя поддержка и желательно, чтобы это была поддержка непосредственно господа бога или кого-нибудь из его ближайшего окружения. Но какая поддержка, забудь это слово, все в этой жизни замешано на тебе, так что и выгребать придется самому, поэтому смотри – бизнес и любовь, секс и экономика, да, да, экономика – этот простатит среднего класса, тахикардия пионеров валютных бирж; пара неудачных законопроектов – и ты потенциальный утопленник, в смысле – тебя обязательно утопят, скорее всего, в цементе, и смертельные цементные волны, цвета кофе с молоком, сомкнутся над тобой, отделяя тебя от жизни и даже от смерти, потому что в подобном случае ты не заслуживаешь нормальной спокойной смерти, выгребай не выгребай, уже ничем не поможешь, финансовая задолженность висит над тобой, как полная луна, и тебе остается только выть на нее, привлекая внимание налоговой инспекции. Сколько молодых душ поглотила в себя неспособность правильно заполнить бизнес-планы, сколько сердец разорвала приватизационная политика; морщины на их сухих лицах и желтый металлический отблеск в глазах остаются после долгой борьбы за выживание – это наша страна, это наша экономика, это наша с тобой дорога в бессмертие, присутствие которого чувствуешь, проснувшись однажды и неожиданно осознав, что в жизни нет ничего, кроме твоей души, твоей любви и твоего, б…, долга, который ты никогда не сможешь вернуть, во всяком случае, не в этой жизни.

Об этом и поговорим.

Историю про клуб мне рассказал непосредственно один из его основателей, я давно про них слышал, но вот пересекаться не приходилось, что, в принципе, и не странно, учитывая специфику заведения. Слухи о первом в городе официальном гей-клубе циркулировали уже несколько лет, при этом указывались разные названия и адреса, и поскольку никто точно не знал, где именно он находится, подозревались все. Чаще всего про клуб приходилось слышать на стадионе, правая молодежь города решительно осуждала появление заведений подобного профиля, обещая самим себе сжечь* *этот клуб вместе со всеми геями, которые собираются в нем на свои, назовем их так, вечеринки. Однажды, в сезоне 2003 – 2004 года, они даже подожгли кафе “Буратино”, которое находилось рядом со стадионом, тем не менее милиция справедливо не связывала этот инцидент с деятельностью клуба для геев, потому что сами подумайте – какой гей-клуб может быть в кафе “Буратино”, само название которого является ксенофобским. С другой стороны, про клуб часто упоминали масс-медиа, в разнообразных обзорах культурной хроники или сюжетах о бурной клубной жизни города. Как правило, клубная жизнь города напоминала письма с фронта – в телевизионных сюжетах на эту тему звучали сначала тосты, потом автоматные очереди, а иногда, если оператор не пренебрегал своими, скажем так, профессиональными обязанностями, то есть не на…чивался дармового коньяку за счет заведения, автоматные очереди звучали в унисон со свадебными приветствиями и прощальными проклятьями, и трассирующие пули дырявили теплое харьковское небо как салют верности, любви и другим малопопулярным на телевидении вещам. В этом контексте известия о гей-клубе интриговали отсутствием четкой картинки и сообщений о непосредственных связях власти и криминала, так только, мол, была вечеринка, проходила в гей-клубе, публика вела себя вежливо, жертв нет. Так или иначе, слухи о клубе распространялись все шире, но на самом деле волна интереса спала, что нетрудно было спрогнозировать с самого начала – в нашем городе есть куда более интересные заведения, скажем, Тракторный завод. И вообще – кого интересуют проблемы секс-меньшинств в стране с таким внешним долгом. А то, что клуб, по слухам, крышует губернатор, тоже особенного резонанса не вызвало – ничего другого от губернатора, в принципе, и не ждали. Каждый, в конце концов, делает свой бизнес, главное – это чистая совесть и своевременно заполненная декларация об уплате налогов.

С Сан Санычем мы познакомились во время выборов. На вид ему было под сорок, хотя на самом деле он был 74-го года рождения. Просто биография сильнее генов, и Саныч тому яркое подтверждение. Он ходил в куртке черной хрустящей кожи и носил с собой пушку, типичный среднестатистический бандит, если я понятно выражаюсь. Впрочем, для бандита он был слишком меланхоличный, мало разговаривал по телефону, время от времени звонил маме, а ему, насколько я помню, вообще никто не звонил. Он сам назвался Сан Санычем во время знакомства и подарил визитку, где золотыми буквами на мелованной бумаге было написано

“Сан Саныч, правозащитник”, внизу были указаны несколько телефонов с лондонским кодом, Саныч сказал, что это телефоны офиса, я спросил чьего,**но он не ответил. Мы с ним сразу подружились, как только познакомились, Саныч достал из кармана куртки пушку, сказал, что он за честные выборы, и сообщил, что может достать хоть сто таких пушек. У него было свое представление о честных выборах, почему бы и нет. Еще сказал, что у него есть знакомый на “Динамо”, который достает стартовые пистолеты и в домашней мастерской перетачивает их в боевые. Смотри, говорил он, если спилить эту…ню – он показывал мне место, где, очевидно, и находилась ранее спиленная…ня, – его можно заряжать нормальными патронами, а главный позитив в том, что никаких претензий со стороны милиции – это же стартовый пистолет.

Если хочешь – могу подогнать партию, сорок баксов штука плюс еще десять, чтобы спилить…ню. Если надо – могу подогнать членские билеты “Динамо”, для полного легалайза. Саныч любил оружие, еще больше любил о нем рассказывать. Постепенно я становился лучшим его приятелем.

Однажды он и рассказал мне про клуб, сам как-то случайно обмолвился, что, мол, до того как идти в правозащитники и выступать за честные выборы он занимался клубным бизнесом и, оказывается, имел непосредственное отношение к первому официальному гей-клубу, именно тому фантомному заведению, которое так долго и безрезультатно пыталась сжечь прогрессивная молодежь города. Тут я попросил его рассказать детальнее, и он согласился, мол, о’кей, без проблем, это все давно в прошлом, почему бы и не рассказать.

И рассказал приблизительно такую историю.

Оказывается, он был членом ассоциации “Боксеры за справедливость и социальную адаптацию”. Он кое-что рассказал про них, появились они при “Динамо” как общественное объединение бывших профессиональных спортсменов. Чем на самом деле занимались “Боксеры за справедливость”, точно известно не было, но смертность в рядах ассоциации была высокой, ежемесячно кого-то из них обязательно подстреливали, и тогда начинались шумные поминки с участием милицейских чинов и областного руководства. Время от времени, раз в несколько месяцев, “Боксеры за справедливость” устраивали товарищеские матчи со сборной Польши, во всяком случае, они это так называли, под офис подгоняли несколько автобусов, наполняли боксерами и огромным количеством отечественной электротехники, и караван двигал в Польшу. Отдельно ехало областное начальство и тренерский штаб. Приехав в Варшаву, боксеры шли на стадион и оптом сплавляли весь товар, после чего праздновали очередную победу отечественного параолимпийского движения. Интрига состояла в том, что боксером Саныч не был. Саныч был борцом. В смысле – не за справедливость и социальную адаптацию, а вольным борцом. В борцы его привел дедушка – в свое время, в послевоенные годы, дедушка его серьезно занимался вольной борьбой и даже принимал участие в спартакиаде народов СССР, где ему сломали руку, чем он, в свою очередь, не на шутку гордился, в смысле – не сломанной рукой, а фактом участия в спартакиаде. И вот дедушка привел его на “Динамо”.

Саныч начал делать успехи. Принимал участие в соревнованиях, подавал надежды, но через несколько лет ему тоже сломали руку. К тому моменту он уже закончил учебу**и пробовал делать свой бизнес, но ему это не очень удавалось, тем более – со сломанной рукой. Вот тогда он и пришел в “Боксеры за справедливость”. “Боксеры за справедливость” посмотрели на его руку, спросили, за справедливость ли он и за социальную ли адаптацию, и, получив утвердительный ответ, взяли к себе. Саныч сразу попал в бригаду, которая контролировала рынки в районе Тракторного. Оказалось, что сделать карьеру в этом бизнесе было довольно несложно – как только убивали твоего непосредственного босса, ты сразу же вставал на его место. Через год

Саныч уже командовал небольшим подразделением, опять подавал надежды, но бизнес ему не нравился, Саныч все-таки имел высшее образование, и погибнуть в неполные тридцать лет от спекулянтской гранаты ему не улыбалось. Тем более, что бизнес отнимал все свободное время и личной жизни у Саныча просто не было, если не считать проституток, которых он собственноручно вылавливал по базарам. Но проституток Саныч не считал, думаю, проститутки тоже не считали это личной жизнью, скорее общественно-экономической, так, наверно, будет правильно. И вот Саныч начал серьезно задумываться о своем будущем. Решающим моментом стал случай с бронежилетом.

Однажды, находясь в состоянии продолжительного алкогольного ступора

(очевидно, речь шла о каком-то празднике, скорее всего, о рождестве христовом, мне так кажется), подопечные Саныча решили подарить своему молодому боссу бронежилет. Бронежилет они выменяли у работников Киевского ровд на новый ксерокс, машину последнего поколения. Подарок тут же обмыли, после чего решили опробовать.

Саныч надел бронежилет, бойцы достали “калашникова”. Бронежилет оказался надежной штукой – Саныч выжил, получив всего три пулевых ранения средней тяжести. Но решил на этом остановиться – карьера вольного борца у него не вышла, карьера борца за справедливость и социальную адаптацию складывалась тоже не наилучшим образом, нужно было что-то менять.

Зализав раны, Саныч пришел к “Боксерам за справедливость” и попросил отпустить его из бизнеса. “Боксеры за справедливость” справедливо заметили, что в их бизнесе из бизнеса вот так просто не выходят, во всяком случае живыми, но в конце концов приняли во внимание боевые раны Саныча и согласились. На прощанье выразили надежду, что Саныч и дальше не утратит связей с ассоциацией и по жизни сбережет преданность идеалам борьбы за справедливость и социальную адаптацию, и, пожелав Санычу на прощанье скорейшего выздоровления, пошли грузить автобусы отечественной электроаппаратурой.

Так Саныч очутился на улице – без бизнеса и личной жизни, зато с боевым опытом и высшим образованием, последнее, впрочем, мало кого интересовало. И в этот кризисный для себя период он встречает Гогу,

Георгия Ломая. С Гогой они учились в одном классе, после чего Сан

Саныч пошел в борцы, а Гога – в медицинский. Последние несколько лет они не виделись – Саныч, как указывалось выше, активно занимался движением за социальную адаптацию боксеров, а Гога как молодой специалист выехал на Кавказ и принял участие в российско-чеченской войне. Причем на чьей стороне он его принял, определить было трудно, поскольку выступал Гога как подрядчик, закупал у российского минздрава медикаменты и перепродавал их администрациям грузинских санаториев, где лечились чеченцы. Погорел Гога на анестетиках, неосторожно заказав слишком большую партию, что дало минздраву все основания поднять накладные и поставить самому себе**справедливый вопрос: зачем региональной детской поликлинике, на которую были выписаны все накладные, такое количество наркотиков. Так Гога вынужден был вернуться домой, по пути отстреливаясь от обиженных кавказских перекупщиков. Вернувшись, он с ходу взял несколько партий гипсокартона. Бизнес шел неплохо, но Гога уже увлекся новой идеей, которая занимала все больше места в его фантазиях и проекциях, – он решил пойти в клубный бизнес. Именно в этот тревожный момент наши герои и встретились.

Послушай, сказал Гога другу детства, я в этом бизнесе человек новый, мне нужна твоя помощь. Хочу открыть клуб. Ну, ты знаешь, ответил ему старый приятель, я в этом вообще не очень разбираюсь, но если хочешь, могу расспросить людей. Ты не понял, сказал ему Гога, мне не надо расспрашивать людей, я сам все знаю, мне нужен компаньон, понимаешь? Я хочу, чтобы ты делал этот бизнес со мной, мне так выгодно, понимаешь – я знаю тебя с детства, я знаю твоих родителей, я знаю, где тебя в случае чего искать, если ты надумаешь меня кинуть. Ну и главное, ты же тут со всеми работал. Ты настоящий компаньон. И что, спросил Саныч, ты правда собираешься на этом заработать? Понимаешь, ответил ему на это Гога Ломая, заработать я могу на чем угодно. Ты думаешь, я это для бабок? Да у меня на

Балашовке пять вагонов гипсокартона стоит, я их хоть сейчас продам – и на Кипр. Но понимаешь, в чем мой пафос: я не хочу на Кипр. И знаешь, почему я не хочу на Кипр? Мне почти тридцать, впрочем, как и тебе, правильно? У меня был бизнес в четырех странах, меня разыскивает прокуратура нескольких автономных республик, я давно должен был умереть где-нибудь в тундре от цинги, я трижды попадал под артобстрел, у меня брал шприцы Басаев, меня чуть не расстрелял красноярский омон, однажды в машину, в которой я ехал, попала молния, пришлось потом менять аккумулятор. Я плачу алименты одной вдове в Северной Ингушетии, другим не плачу, у меня половина зубов вставные, однажды я чуть не согласился продать почку, когда надо было выкупить партию металлообрабатывающих станков. Но я вернулся домой, у меня хорошее настроение и здоровый сон, половину моих друзей уже перебили, но половина еще живы, вот ты тоже живой, хотя какие у тебя были шансы. Понимаешь, как-то так случилось, что я выжил, и раз уж я выжил, то я себе подумал: ну, о’кей, Гога, о’кей, теперь все нормально, теперь все будет хорошо, если тебя не расстрелял красноярский омон и не убило молнией, то какой еще Кипр тебе нужен? И я вдруг понял, чего мне на самом деле хотелось всю жизнь. Знаешь чего? Чего? – спросил его Сан Саныч. Всю жизнь мне хотелось иметь свой клуб, понимаешь, свой клуб, в котором я смогу сидеть каждый вечер и откуда меня никто не выкинет, даже если я начну блевать в меню. И что я сделал? Знаешь, что я сделал? – Гога засмеялся. – Я просто взял и купил себе этот долбаный клуб, понимаешь? Когда купил? – спросил его Саныч. Неделю назад. И что за клуб? Ну, это не совсем клуб, это бутербродная. Что? – не понял его

Саныч. Ну, кафе “Бутерброды”, знаешь? Работы там до…, но место хорошее, в районе Иванова, скину гипсокартон, сделаю ремонт, и все мои неврозы останутся в прошлом. Только мне нужен компаньон, сам понимаешь. Нравится идея? – спросил он Саныча. Название нравится.

Какое название? Название клуба: “Бутерброды”.

И вот они договорились на следующее утро встретиться в клубе. Гога обещал познакомить компаньона с будущим арт-директором. Сан Саныч подъехал вовремя, его напарник уже был на месте и ждал на улице под дверью “Бутербродов”. “Бутерброды” выглядели не лучшим образом, ремонт тут в послений раз делали лет тридцать назад, а принимая в рассчет, что их и построили лет тридцать назад, можно сказать, что ремонт тут не делали вообще. Гога открыл навесной замок и пропустил вперед Сан Саныча. Сан Саныч зашел в полутемное помещение, заставленное столами и пластиковыми креслами, ну вот, подумал он печально, надо было оставаться в “Боксерах за справедливость”. Но отступать было поздно – Гога зашел следом и закрыл за собой двери.

Сейчас придет арт-директор, сказал он и сел на один из столов, давай подождем.

Арт-директора звали Славик. Славик оказался старым торчком, на вид ему было за сорок, но это можно было списать на наркотики, он опоздал на полчаса, сказал, что были пробки, потом сказал, что ехал на метро, одним словом, темнил. Был в старой джинсовой куртке и носил большие мудацкие солнцезащитные очки, снимать которые в темном подвале принципиально отказался. Где ты его взял? – спросил тихо

Саныч, пока Славик ходил и рассматривал помещение. Мама порекомендовала, – так же тихо ответил Гога. – Он во дворце пионеров худруком был, потом его выгнали, кажется, за аморалку. Ну, понятно, что не за религиозные убеждения, – сказал Саныч. Ладно, – ответил ему Гога, все о’кей. – Ну что, – крикнул он Славику, – нравится? В принципе нравится, – озабоченно ответил Славик, подошел к ним и сел на пластиковый стул. Еще бы этому мудаку что-то тут не понравилось, подумал Саныч и даже телефон отключил, чтобы никто не мешал, тем более что звонков все равно не было. Ну и что, – Гога откровенно радовался ситуации, – что скажешь, какие идеи? Значит, так. – Славик тяжело выдохнул воздух и достал какую-то голимую папиросу, – значит, так. Он какую-то минуту помолчал. Георгий Давыдович, – обратился он наконец к Гоге, – я буду с вами откровенен. Вот мудак, подумал

Саныч. Гога удовлетворенно жмурился в сумерках бутербродной. Буду откровенен, – повторил Славик. – Я в шоу-бизнесе уже двадцать лет, я работал еще с укрконцертом, меня знают музыканты, у меня есть зацепки на гребенщикова, я организовывал харьковский концерт ю-ту…

В Харькове был концерт ю-ту? – перебил его Сан Саныч. Нет, они отказались, – ответил ему Славик, – и вот что я вам скажу, Георгий

Давыдович, – Саныча он откровенно игнорировал, – то, что вы купили этот клуб, это /клевая/ идея. Думаешь? – засомневался Гога. Да, это действительно /клевая /идея. Я вам говорю откровенно, я в шоу-бизнесе знаю все, я делал первый рок-сейшн в этом городе, – тут он, вероятно, что-то вспомнил, потерял мысль и надолго замолчал. И что? – не выдержал наконец Гога. Да, – кивнул ему головой Славик, – да. Блин, да он же обдолбанный, восхищенно подумал Саныч. Что да? – не понял Гога. Ес, – Славик снова закивал головой, – да… Сан Саныч обреченно потянулся за телефоном, в принципе, на своей прежней работе он таких убивал, но тут была другая ситуация, другой бизнес, в конце концов, пусть сами разбираются. Я вам, Георгий Давыдович, вот что скажу, – вдруг заговорил Славик и неожиданно для всех выдал такую телегу – клубный бизнес, – начал он издалека, – дело стремное, прежде всего потому, что рынок уже сформирован, понимаете, о чем я? Все сделали вид, что понимают. Это все из-за среднего бизнеса, он, б…, этот средний бизнес, развивается в первую очередь. Вот вы купили помещение, – обратился он скорее все-таки к Гоге, – хотите запустить нормальный клуб, с нормальной публикой, с культурной программой,

…– моё. Славик, давай без агитации, – перебил его Гога. Хорошо, – согласился Славик, – но главное что? Что главное в шоу-бизнесе? Гога постепенно перестал улыбаться. Главное – это формат! Да, да, – радостно закивал Славик и даже захлопал в ладоши, – ес, это оно… И что с форматом? – спросил Гога после тяжелой паузы. Да…ня полная с форматом, – ответил Славик. – В этом бизнесе уже все занято, все места. – Он засмеялся. Рынок сформирован, понимаете? Хотите сделать фастфуд – делайте фастфуд, но в городе уже есть сто фастфудов, хотите кабак – давайте кабак, я культурную программу организую, это без проблем, хотите диско – давайте диско, хотите паб – давайте паб.

Только ни… у вас не выйдет, Георгий Давыдович, вы уж простите, что я так откровенно, ни… Это же почему? – обиженно спросил Гога.

Потому что рынок уже сформирован и вас просто задавят. За вами же никого нет, правильно? Вас просто сожгут вместе с вашим клубом. И что ты предлагаешь? – Гога занервничал. – Идеи у тебя какие-то есть?

Ес, – удовлетворенно промолвил Славик, – ес, есть одна /клевая/ идея, по-настоящему /клевая/. Ну и что за идея? – чуя недоброе, спросил Гога. Надо занять свободную нишу, если я понятно выражаюсь.

И в этом бизнесе ниша есть только одна – надо открыть гей-клуб.

Какой клуб? – не поверил Гога. Гей, – ответил Славик, – то есть клуб для геев. Надо заполнить нишу. Ты что -..нулся? – спросил Гога после очередной паузы. Ты что – серьезно? Ну а почему нет? – настороженно спросил Славик. Не, ты что, – Гога разгорался, – серьезно хочешь, чтобы я, Георгий Ломая, открыл в своем помещении гей-клуб? Все – ты уволен, – сказал он и соскочил со стола.

Подождите-подождите, Георгий Давыдович, – теперь уже занервничал

Славик, – никто же не будет писать на нем большими буквами “Клуб для пидоров”, правильно? Ну а что ты будешь писать? – спросил его Гога, надевая пальто. Напишем “Клуб экзотического отдыха”, – ответил

Славик, – и название дадим какое-нибудь целевое. Например, “Павлин”.

“Инсулин”, – передразнил его Гога. – Кто в этот твой павлин ходить будет? В том-то и дело, что будет, – заверил его Славик. – Я же вам говорю – ниша свободна, в двухмиллионном городе ни одного клуба для геев! Это же золотая жила. Даже не надо работать на целевую аудиторию, они сами придут, только бери их тепленькими. На эти слова

Гога брезгливо сморщился, но опять сел на стол, хотя пальто и не снял. Славик воспринял это как добрый знак, достал еще одну папиросу и продолжил. Меня самого перемкнуло, когда я подумал об этом. Это же капитал, который лежит на улице, подходи и забирай. Я до сих пор удивляюсь, как никто до этого не додумался, это ж месяц-другой – и украдут идею, сто пудов украдут, я вам говорю! – Славик все больше нервничал, похоже, вправду боялся, что украдут. Фактически мы оказываемся вне конкуренции! Ну скажите, – обратил он наконец внимание на Сан Саныча, ища в нем поддержки. О’кей, – сказал наконец

Гога, – в принципе идея неплохая. Ты что, серьезно? – спросил его

Саныч. Ну а что, может быть. Понятно, что может! – восторженно ответил Славик. Да подожди, – перебил его Саныч и опять обратился к

Гоге: – Послушай, мы с тобой, понятно, друзья и все такое, но я против. Я почти два года в “Боксерах за справедливость” работал, они же меня проклянут, ты что? Мы ж договаривались нормальный бизнес делать, а не какой-то павлин. Ну, скажем, не павлин, – сказал Гога,

– павлином его никто называть не собирается. Придумаем нормальное название. Или оставим старое. Это какое же? – не понял Саныч.

“Бутерброды”! А что, – опять заулыбался Гога, – нормально звучит: клуб экзотического отдыха “Бутерброды”. А, Славуня? Славуня кивнул, потом кивнул еще раз. Чего-то большего от него ожидать было трудно.

Да ты не парься, – сказал Гога компаньону, – геев на себя возьмет вот он, – он показал на Славика, – нам с тобой главное до лета ремонт сделать, а там посмотрим. В конце концов, – подумал он вслух,

– почему бы и не гей-клуб? Во всяком случае блядей не будет.

И все принялись за работу. Гога скинул гипсокартон, Саныч свел его с нужными людьми, и они начали ремонт. Славик в свою очередь вызвался зарегистрировать гей-клуб как клуб молодежных инициатив, чтобы не башлять за коммерческую деятельность. Оказалось, Славика действительно знали все, из-за чего старались избегать с ним общения. С утра Славик шел в исполком, заходил в буфет, пил там чай, разговаривал с буфетчицами про погоду, после чего шел в управление культуры. В управление его не пускали, Славик обижался, прибегал в клуб, ругался с рабочими, которые делали ремонт, кричал, что он в шоу-бизнесе уже двадцать лет, и грозился пригласить на открытие гребенщикова. И вот, кстати, об открытии – прошла весна, ремонт был сделан, клуб можно было открывать. Гога опять собрал всех, на этот раз в своем только что отремонтированном, кабинете. Ну что, – спросил он, – у кого какие идеи по открытию? Значит, так, Георгий

Давыдович, – деловито начал Славик, – есть ряд идей. Во-первых, фейерверк… Давай следующую идею, – перебил его Гога. Хорошо, – не расстроился Славик, – предлагаю японскую кухню. Где ты ее возьмешь?

– спросил Саныч. У меня есть знакомые, – ответил ему Славик не без достоинства. Японцы? Нет, вьетнамцы. Но работают под японцев – у них контейнеры на Южном, в одном они шубы шьют, в других у них кухня.

Дальше, – опять перебил его Гога. Цирковой стриптиз, – победно выдал

Славик. Какой? – спросил Гога. Цирковой, – повторил Славик. – У меня есть зацепки, четыре телки в бикини, работают сутки через двое, чаще не могут – подрабатывают во дворце пионеров. Так, – остановил его

Гога, – отпадает, я же говорил – блядей у меня в клубе не будет.

Мало мне геев, – озабоченно добавил он и опять обратился к Славику:

– У тебя все? Славик достал папиросу, медленно прикурил ее, выпустил дым, тяжело вздохнул и начал: – Ну что же, хорошо, хорошо, – он сделал многозначительную паузу, – хорошо, Георгий Давыдович, я понимаю, к чему вы ведете, хорошо, что ж, я поговорю с борей, если вы настаиваете, только, думаю, он не захочет бесплатно, даже для меня… Короче, – отмахнулся Гога, – Саныч, будь другом, пробей каких-нибудь музыкантов, хорошо? А ты, – это уже он к Славику, – подумай, кого приглашать будем. Как кого? – оживился Славик. -

Пожарников надо, налоговую, из управления культуры кого-нибудь.

Помониторим, одним словом. Ну хорошо, – согласился Гога, – только ты уж постарайся, чтобы кроме этих пидоров и пара нормальных геев была.

Открытие состоялось в начале июня. Сан Саныч пробил вокально-инструментальный ансамбль, который играл в ресторане отеля

“Харьков”, программа у них была накатана, брали они недорого, на работе не пили. Славик составил список приглашенных, всего сто с чем-то человек, Гога долго изучал предложенный ему список, потом долго его редактировал, вычеркнул фамилии буфетчиц из исполкома и четырех работниц дворца пионеров, остаток списка был согласован,

Славик старался отстоять хотя бы буфетчиц, но после продолжительного спора отступил. Гога пригласил партнеров по бизнесу, оптовиков, с которыми он торговал гипсокартоном, друзей детства и братьев Лыхуев.

Сан Саныч пригласил маму, хотел пригласить знакомую, бывшую проститутку, но подумал про маму и отказался от этой идеи.

Открытие получилось пафосным. Славик напился за полчаса, Сан Саныч попросил охрану следить за ним, Гога сказал всем расслабиться – открытие все-таки. Мама Сан Саныча вскоре ушла, сказав, что музыка играет слишком громко, Саныч вызвал для нее такси и вернулся праздновать. Оптовики поснимали галстуки и пили за здоровье хозяев,