355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Зарин » Души военные порывы » Текст книги (страница 3)
Души военные порывы
  • Текст добавлен: 18 апреля 2021, 21:02

Текст книги "Души военные порывы"


Автор книги: Сергей Зарин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Страх полевой, обыкновенный

За страх вам рассказать? Могу поведать вам о страхе. Не о том страхе, который наваливается на тебя при первом же обстреле. Не о том страхе, когда перед тобой возвышается укрепленная высота, набитая противником, и тебе непременно к полудню нужно познакомиться с каждым из них. И даже не тот страх будет героем, который вливается в потрескавшуюся душу перед дулом автомата, уставившегося на тебя.

Нет.

От этих страхов по мере прохождения службы постепенно избавляешься. Точнее, они сами оставляют тебя. Точнее… я вообще не знаю, как сказать точнее. Просто, когда вывёртывается минутка для послебоевого анализа, в какой-то момент с изумлением констатируешь, что страха-то и не было. Вот всё было: и адреналина ведро, и слабость в ногах и поплывший взгляд. Но страха как такового не было. Не было того животного чувства «бежать и забиться». Не было слабости. Ведь страх – это и есть слабость, а солдату она никак не нужна. Сильному солдату. И как только осознаешь себя сильным солдатом, то сразу идешь в свой первый Осознанный бой. А после этого – еще бой, и еще, и еще. И страх уходит.

Нет, маленький ужас остается с тобой навсегда – без него не выжить – но вот большого страха уже нет.

Но есть другой страх – невидимый. Новичкам на фронте он даже неведом, ибо они о нём даже не догадываются. Потому что он наоборот, приходит с опытом. Приходит, когда ты знаешь, на что способна шальная пуля. Когда ты видишь (и часто видишь) как разламывает тело товарища брошенная граната. Когда ты помнишь всех тех, кто ушел в пустяковую вылазку и до сих пор в ней находится. Пятый десяток лет как уже. Вот этот страх убивает больше всего.

Потому что те, первые страхи, они всегда включаются при первом выстреле. И практически через пару минут – выключаются.

Но вот этот страх давит даже тогда, когда и выстрелов-то рядом нет. И от того становится ещё страшнее.

***

Как-то мы ползли к занятому немцами хутору. Полтора часа. Ползком. Нас было около сорока бойцов, мы ползли в лучах закатного солнца, и мы знали, что немец о нас не знал. И вот тут-то этот самый страх и имеет обыкновение появляться: а вдруг он всё-таки знает? А вдруг он уже наводит оружие и, посмеиваясь над глупым Иваном, сощуривает свой вражий глаз напротив прорези прицела? Причем, как вы думаете, на кого он наводит? Конечно, на тебя! И только на тебя! Вокруг шуршат гимнастерками еще пятнадцать задниц, но выцеливает враг именно твою! И друзья врага этого тоже хотят убить только одного бойца в нашей группе! И все они обязательно выстрелят. Вот-вот!

Первая очередь будет именно твоей. Именно тебя пропорет пятимиллиметровая болванка, причем обязательно наискосок, задев все кости, какие только есть в теле! Пара из пуль обязательно раздолбает позвоночник (там самый нерв!), ещё одна проломит лопатку, а самая коварная всенепременно вонзится в копчик! Мягкие ткани – бог с ними, на мягкие ткани никто не обращает внимания – они никогда не болят в бою, а только лишь в санчасти воют ноем.

Но солдат состоит из костей. Точнее, из скелета. Еще точнее – из хребта. Каков хребет – таков и воин. Солдат и воспринимает всё вокруг своим хребтом – там нервы надёжнее. Защищённее и оттого – чище. И именно удара по костям солдат боится больше всего. Оторвет ползадницы – сможешь бежать, как Пегас, подпрыгивая и дико ржа. Оторвет полноги – всё. Ползёшь и скулишь. Нет, в горячке ты сможешь бегать даже на переломанных ногах, но то на переломанных – даже разбитые надвое кости вовсю стараются помочь организму с могучим хребтом вынести себя за пределы беды.

Но если кость раздроблена в кашу – солдат умирает. Даже если он выживет потом – он всё равно – не солдат.

Поэтому воображение мощно и красочно рисует все эти картины на тему раневых каналов. Потому что меня уже ранили однажды, и я знаю, что поначалу, когда было ещё опасно паниковать, боль и тревога отступают на задний план. Я и не боялся тогда. А вот пото-ом, когда все более-менее отлегло, израненный организм начал слезливо жаловаться мозгу о том, как его обижали: как злая пуля раздвигала такое прекрасное молодое мясце. Как, не церемонясь, оцарапала белоснежный глянец сахарной косточки и как, издеваясь, попросту сломала её, как брызнул из косточки сок, как он потёк по тому ужасному следу, что оставила жестокая тупая пуля. Дура! Организм ничего не забыл из того момента, пока шёл процесс ранения. Он всё запомнил, все ощущения, все звуки, всю обиду. Всё записал. Каждый момент, каждую наносекунду. И при первой же возможности он всенепременно делился этими записями с разумом, приукрашая сочно-кровавые подробности.

И поэтому в мозгу мощно и красочно расцветает паранойя. В самом плохом смысле этого слова, потому что хорошая паранойя присутствует у хорошего солдата всегда, а у плохого её просто нет. Потому что без неё он, как правило… мертв.

А плохая паранойя – это младшая сестра паники. Она всегда готовит почву для всей своей родни: паники, ужасу, страху и прочее.

Вот ползёшь и, реально, враг мерещится за каждым кустом. Хотя более здравая часть мозга всё это активно отрицает, тем не менее, глаза начинают не менее активно врать. Врать про ту полуквадратную каску с хохолком из колосков, что уставилась на тебя сквозь куст; про тот ствол авиапушки (и неважно, как она здесь оказалась) которая водит жалом именно по той цепи, в которой ты ползешь; про вспышку выстрела из окна ближайшей избы, пославший тебе разрывной подарок смерти. И хотя уже потом глаз становится разоблачен в своей лжи (то были пень-каска, дрын-пушка да блик-вспышка последнего луча солнца в стекле) тот страх уже успел оставить свои следы в твоём организме. А иной раз, чего уж таить, и вне его.

Шёпот. В эти страшные минуты ты никак не можешь понять, почему твой сосед не может звучать потише, ведь нас же услышат! Он же почти орёт! Хотя другой половиной осознаешь, что у твоего друга едва раскрываются губы и воздуха он проталкивает сквозь связки совсем чуть-чуть. И те самые связки у него сводит, как при крике, и ты это точно знаешь. У самого потому что так.

Движение. Именно в этот момент ты и превращаешься в суперсущество, которое всё слышит, всё видит и всё знает наперед. Моё ухо в тот момент может уловить даже стрёкот кузнечика, прощающегося с угасающим солнцем на другом конце деревни. Да и вообще, моё ухо охотнее реагирует именно на стрекочущие звуки. И на лязгающие. И – громыхающие тоже. При этом, сам ты таких звуков производить ну очень не хочешь. Вообще не хочешь никаких звуков. Поэтому твои локти едва-едва приподнимаются над землей, плывут в плотном воздухе, с трудом преодолевая стальную силу пружинящей травы, и с невероятной тяжестью укладываются на опрелую землю. Хрустящую и чавкающую, разумеется. Потом та же песня с коленями.

Пули. Впереди нас возник забор. Мы подползли уже к самому дому, на который нацеливались изначально, когда откуда-то из деревни ударила очередь. Со временем ты всегда сможешь определить, откуда лупят, и по кому. Это вначале, когда ты ещё желторотый новобранец, тебе кажется, что лупят всегда рядом и всегда по тебе. Но с опытом начинаешь различать нюансы: если раздаются только хлопки, значит, стреляют точно не по тебе. Если наравне с хлопками ты слышишь щелчки пуль об землю, камни иль кусты, знай: очередь легла близко, но всё равно не ты их цель. Ну а если ты сперва услышал щелчок…

Мне иногда доводилось слышать хлёст плётки в своей «деревне». Потому что, хотя я и жил в небольшом городе, деревни рядом с ним, естественно, были. Как и пастухи в них.

У нас были пастухи, но те носили с собой кнуты. Тяжёлые и дальнобойные. Их щелчок был похож как раз на выстрел. Громкий и децибельный. Даже на большом расстоянии. Ну а плетка, как мне казалось, это несколько другое. Кнут, но только очень маленький. Несерьёзная штуковина, думал я тогда.

Только на войне я проникся к плётке со всем возможным уважением. Точнее, к её щелчкам. Это действительно страшное оружие. По-настоящему страшное. Даже когда оно не направлено прямо на тебя. Тем-то оно и страшно́.

«Щщщщах»! – при этом звуке рождается чувство, что твоё тело расслоили на сто три тончайших пелёнки, причем уже обильно смоченных – вот какие ощущения вызывает этот звук, раздающийся в одном локте от твоей головы.

На войне пули редко визжат, как в фильмах. Когда они визжат это, порой, звучит даже красиво. Может, поэтому они в фильмах-то и визжат. В реальной жизни дождь из свинца обычно хлещет…

Когда пули защёлкали по плетню, мы едва не стали есть землю – таково было желание закопаться поглубже. Всего одна очередь, не знаем, зачем выпущенная и по кому, но она прилетела к нам и заставила нас пережить просто первобытный ужас. Легко бояться, когда всё вокруг взрывается, летит в разные стороны, дымится и вгрызается в землю перед тобой, все орут и матерятся, но идут в бой. Это легко.

И совсем другое дело, когда тишь, спокойствие, чирикают сверчки, мяукают кошечки, где-то даже поют девушки и играет гармонь, и вдруг – очередь! Внезапный (ну да, именно «внезапный») ужас выхолаживает буквально всё внутри. Ты вдруг понимаешь, что ты – всего лишь текстура, как в компьютерной игре: сверху какие-то нелепые пятна, внутри – сплошная пустота. И ледяная. Ты не чувствуешь ни легких, ни сердца, ни одной жилы внутри.

И мы лежим. Вокруг такая же тишина, как и раньше, снова запели насекомыши, и даже где-то недалеко бабий голос окликнул какого-нибудь Степашку. Но мы всё равно не двигаемся. Потому что не можем. Ибо нам – страшно…

Ту деревню мы взяли тихо и практически без боя. Так как набоялись уже вдоволь и настолько, что от одного только хлопка каждый был готов экстренно похудеть на полкило-килограмм, то реагировали мы на угрожающие нам цели на полторы секунды быстрее этих самых целей… Как будто в великое наступление сходили…

А очередь ту выпустил фриц по кошаку, который его донимал весь день, а к вечеру пригрелся на горячем чугунке, что на плетне болтался.

Ох и взбесил же он нас…

ПёсСтрах

– Есть Госстрах, а у нас – пёсстрах был! – смеется рассказчик. Мы с ним только что в Карпатский полк прибыли, что номер носил 922 и дивизию имел, естественно, 92-ю. Но называли его именно «Карпатским». А прибыли мы с рассказчиком из полка, который тоже имел свое неофициальное имя: «Ростовский». После него такого имени не присуждали никому.

На войне собак съедают. Это я понял по первым трем или семи собакам, которых мы сожрали с дикой и довольно частой голодухи. Бродячих, либо только что лишившихся дома псов попросту подманивали, и те, доверяясь людям, призванных защищать свой дом (как и сами псы когда-то) подходили к нам слишком близко.

Но этого пса никто есть не собирался.

Отчего-то та полковая псина первое время не рассматривалась вечно голодными желудками в качестве достойного гуляша к какому-нибудь блюду из пырея. Да и во второе время не рассматривался тоже.

Он появился в расположении второй роты из ниоткуда. И это не красивый словесный оборот, а сухая констатация факта – ни дневальные, ни иные бойцы, находящиеся в тот момент в роте не видели, откуда появился этот собак. Но когда на бруствере окопа возник он, причем, прямо над головой Требченко, то этот момент никто из свидетелей не забыл.

Пес имел, прежде всего, болезненную худобу, обшарпанные до ребер бока, мутный левый глаз и поистине звериную даже для своего животного мира физиономию: поломанные клыки, разорванная пасть и изломанные уши, торчащие горизонтально к земле. Одним словом, если смотреть ему прямо в фас (то бишь, в нос) то пес напоминал своим видом скорее китайского боевого дракона, нежели кубанское сторожевое животное. Растрепанные вокруг морды патлы в виде окаменевших сосулек шерсти довершали этот образ.

– Господи, что за страх божий! – выдохнул Требченко, когда обернулся на звук «телепортировавшегося» дракона. – Ты откуда, чудище? Не жри меня!!!!

Требченко неистово перекрестился и отодвинулся подальше от стенки, над которой гордо возвышался урод-пес. Но пес на завозившегося бойца даже не обратил внимания. Он, не отрываясь, смотрел на другого рядового по фамилии Пахомов. Помимо этих двоих на окопном пятачке, временно превращенного в курилку, дислоцировалось еще четверо бойцов, которые, кстати, были солидарны с Требченко насчет внешнего вида гостя.

– Действительно страшный! Прям как ты, Кокс!

– Прям чёрт из преисподней! То есть ты, Киста!

– Ну и страх он страшный…

– Бижок, – раздался тихий голос восхищения.

– Чего? – переспросил кто-то.

– «Бижок». По-литовски – страх. Пёс этот – истинный бижок. «Бижок божий» довольно забавно звучало от моего деда… Вот и запомнил.

– Бижок, так Бижок. Почти как «Дружок». Ну, стало быть, так и наречем. Эй, ты… кучерявый, – крикнул Пахомов, обращаясь ко псу. – Отныне будешь зваться Бижком.

Пес внимательно прокрутил шею вокруг своей оси чуть ли не на пол-оборота, глаз не сводя с Пахомова.

Неофициальное шефство над собакой Пахомов на себя и взял, хотя не он-то эту долю и выбрал. Просто пес признал его за хозяина с первых минут знакомства и всячески это доказывал своим нестандартным для дворняги поведением. Несмотря на явные признаки сильного недоедания, еду из чужих рук брать наотрез отказывался, где попало не болтался и вообще, постоянно старался находиться в поле зрения Пахома. Само собой, с пахомовских рук Бижок и кормился. Как король какой.

Однако не это явилось присвоением Бижку титула «Ваше Величество».

Наш полк уже давно находился на довольно выгодной позиции, контролируя два направления потенциальной атаки противника на город Д-нск. Кроме того, он был неплохо защищен от неожиданных атак в лоб или с левого фланга самой природой – складки местности да кусты всякие не располагали к такому маневру без значительного преобладания в воздушных силах. Сил в таком количестве у врага не имелось, тем не менее, санаторно-курортным режим нашей службы никак не являлся. Противник ни на день не оставлял попыток отравить наше существование какими-нибудь вылазками диверсионных групп либо нередкими, мелкими, но неудобными артналетами. Причем, налеты всегда были внезапными, что делало их зачастую очень успешными. От авиации мы были прикрыты неприступным противовоздушным куполом радаров, зениток, да своей авиацией. А вот артиллерию врага наши ангелы-хранители часто «промаргивали», так как ПВО противника тоже особыми изъянами не страдала, отчего наша авиаразведка являлась слепой на один глаз.

Результатом такой вражьей деятельности являлось написание штабом пяти-семи похоронок в неделю. И отправка десятка-полутора раненных в тыл. Силы, конечно, тут же пополнялись, но это служило слабым утешением для тех, кто на этом стратегическом плацдарме жил, будь он не ладен. Все эти вылазки, атаки, налеты должна была пресекать/предупреждать полковая разведка (наземная, разумеется) и, к чести сказать, справлялась она с этим довольно неплохо. Иначе еженедельный счет шел бы на десятки погибших, если не на сотни.

Полк вот уже больше двух месяцев являлся чем-то вроде военной базы, с которой проводилось большое количество спецопераций различного характера. С наших позиций было даже организовано одно локальное наступление, успех в котором позволил нам дышать чуть свободнее, а самой «базе» нарастить темп и укрепить оборону в виде соседних полков. Неудивительно, что такое положение дел противника никак не устраивало, а в противниках у нас теперь сидел довольно злобный генерал Бринберг – жесткий и циничный по своей манере полководец. Отношение побед/поражений – 9/1. Довольно высокий показатель, ориентируясь на который нам следовало готовиться к скорой развязке.

И именно в этот момент на наших позициях появился пёсик Бижок.

На второй день после своего явления народу он, по обыкновению, находился на передовых позициях второй роты, что выдавались на сто двадцать два метра вперед от основных позиций. Пёс выдавался тоже. Рядом с Пахомовым, разумеется. Бижок неотрывно смотрел в сторону противника, чем вызывал любопытные взгляды не только своего шефа, но также других присутствовавших.

– Чё это он вылупился? – не выдержав, спросил Литвин.

– Фиг его знает. Сам видишь – пес с прибабахом… Видать, контузило его крепко. Снарядом там каким. Или бомбой.

– Ага. Водяной! До сих пор мыться не хочет – воды ж боится, аж визжит! Наверняка из-за этого. Не, ну и страшный же он чёрт!! – Литвин еще раз зыркнул на «чёрта» и смачно сплюнул. Пес, на самом деле, никогда не визжал. Но мыться действительно не хотел.

– Не, ну-у…

– Тихо!

Бижок внезапно подорвался на все четыре лапы, неотрывно следя за какой-то точкой по ту сторону горизонта.

– вВУуууу! вВУуууу!!! – неожиданно завыл он, по-смешному закидывая голову на спину при каждом вое. Бойцы неосознанно положили руки на оружие и с силой сдавили цевья и рукоятки, не отводя взора от активировавшегося пса.

Неудивительно, что всей солдатне, закаленной в боях и прошедшей три огня, восемь вод, правда, ни одной трубы, стало не по себе. Все выпучили глаза на вытянутую в небо собаку по двум причинам: во-первых, это был самый первый раз, когда пес по своей воле подал голос. А во-вторых, этот голос был действительно жутким.

– Воздууух!!! – внезапно заорал Пахомов, услышав знакомое фырчание высоко над головой. Несмотря на распространенное мнение о том, что данная команда, по идее, должна подаваться лишь в случае авианалета, в наших реалиях это являлось наивным заблуждением: команда означала только одно – смерть с небес. И было глубоко пофиг, каким именно способом та смерть доставлялась.

Все заученно раскатились по щелям, дико ворочая глазными яблоками по ясному небу. Понятно, что лучше бы те яблочки прикрыть, дабы их земелькой не засыпало, но в первые секунды опытному солдату важнее было определить, откуда летит, чтобы сподручнее решить, куда лечь. И желательно, чтобы не навсегда.

Два снаряда прочертили призрачные нити в воздухе, а затем раздались два запоздалых взрыва.

– вВУуууу! вВУуууу! вВУуууу! – ревела сирена биологического происхождения. По звуку, один только пес не покинул своего поста. Три снаряда пролетели уже неслышно, но по их разрывам определили, что они упали в глубоком расположении полка.

Пес провыл еще раз шесть, и столько же снарядов легло на нашей территории. А на седьмой снаряд Бижок злобно сматерился, резво сиганул в окоп и – дальше, под накат.

Седьмой, как и последующие пять снарядов, ухнули на передовых позициях второй роты…

В результате обстрела, который проморгала разведка, погибло неожиданно много – семь человек, но все жертвы были в «тылу». Вторая рота потерь не понесла, так как все заблаговременно сидели по окопам. Даже раненых не было. Остальные тоже «перезимовали» неплохо.

Второе совпадение случилось на следующий же день, точнее утро. Знакомое «вВУуууу»! зазвучало в предрассветной мгле и сразу же – тот самый рявк, после которого накануне Бижок спрятался в окоп. Все снаряды снова упали на наши передовые позиции. И снова – без потерь.

Быстрые на придумывание всяких предрассудков и сотворение мгновенных суеверий солдатские умы незамедлительно приписали Бижку дар ясновидения, хотя было много тех, кто имел головы посветлее. Те, не отрицая главную роль собаки в предупреждении артналетов, объясняли его феномен столь же феноменальным слухом. Хотя, стоит заметить, что между нашим полком и вражескими позициями пролегала гряда холмов, которая не давала звуковой волне от пушечных выстрелов достичь людских и не людских ушей. Да и звук первых залпов врага прилетал на наши позиции лишь тогда, когда на них уже ложились снаряды залпа третьего. Ни один суперпёс не смог бы услышать, как грохочут бабахи в двух десятках километрах от нас. Но просветленные упорно гнули свою линию. На фоне всех этих научных и околонаучных теорий уважение ко псу все больше росло.

Пёс же привычно поднимал заднюю лапу на всё это.

Разведка проморгала и тот памятный обстрел, после которого была выжжена треть территории полка, но потерь практически не случилось. К тому моменту уже все в полку знали про мегадворнягу, что разбавило темно-зеленую солдатскую жизнь яркими спорами и обсуждениями. Но и те, кто верил в способности, и те, кто не верил ему, каждую минуту держали острое ухо в сторону второй роты. И все уже на второй день знали, что если оттуда доносилось непрерывное «ууууууууу», то значит, очередь прятаться «тылам». Если «УууУуу» такое, волнистое, то снаряды упадут ближе к передовой. Ну а если ты стоишь на посту, и не услышал воя, но вокруг все забегали-заныряли, не сомневайся: летит к тебе.

Но в этот раз пес изменил порядок оповещения. В тот день в воздухе висела сплошная облачность, и пес привычно смотрел куда-то под нее, не сводя глаз с горизонта. Потом – привстал, а все вокруг присели.

Сперва он заходил по брустверу вперед-назад, опустив голову и утробно рыча. Потом – и от этого невольно вздрогнули абсолютно все, кто это видел – Бижок резко и высоко подпрыгнул, развернулся мордой в нашу сторону, упал на широко расставленные лапы и начал бодать воздух. То есть, буквально клал свою грязную бороду на землю, а потом резким движением вскидывал морду как можно выше. И при этом выл, но выл настолько жутко, тонко и противно, что лично у меня заныли даже те зубы, которых еще не было.

– Ракеты!!! – визгливо заорал кто-то в окопах, хотя ничего такого в воздухе слышно не было. И, тем не менее, кричавшему сразу поверили: Бижок выл совершенно иначе, чем при обычном обстреле обычной артиллерией. Кроме того, это жутко дергающееся вверх-вниз лицо зверя-дракона не оставляло никаких сомнений в догадке бойца – так взлетают ракеты! Даже вздымаемая бородой пыль указывала на дымный след снаряда при пуске.

Ух, как тут все забегали-и! Ты не представляешь! Доводилось хоть раз бывать под ракетами? Вот и мне – нет! Потому до сих пор и живой.

Шансов выжить – ноль! Боеприпасы те, если впрямую тебя не уничтожают, то попросту выхлапывают из тебя всю требуху. А если и это не помогает, то они же забирают у тебя воздух. Дополнительно разогревая его градусов так до шестисот. Одним словом, паника для всех была вполне оправдана.

Тылы спешно вылетали за пределы полка еще дальше, еще тылее. Нам же, ясно – каюк. Бежать-то некуда, ракеты явно уже летят. Если только…

Первой побежала первая же рота. Схватив все, что представляло для солдата хоть какую-то ценность (помимо обязательного оружия) и было по размерам не более коробки патронов, солдаты понеслись… в атаку. То есть, в сторону вероятного противника, навстречу летящим ракетам! Через полсекунды смысл сумасшествия сослуживцев дошел до остальных.

Впереди всех мчался сам «чёрт». Откуда у него появилась такая скорость, не мог понять никто – лапы-то у него переломаны. И, тем не менее, солдатня старалась от него не отставать, нутром понимая, что как только Бижок бежать прекратит – в том месте и надо ложиться. Но Бижок бежать не прекращал. И мы неслись, на едином вдохе, долгих сто секунд.

Сзади разочарованно спел хор реактивных снарядов, вонзаясь в уже опустевшую землю. Их бессильную злобу можно было понять: они проделали весь свой долгий путь в надежде собрать богатую жатву совершенно зазря. Огненный вал пошел от первой линии окопов дальше внутрь, подбирая нерасторопных или просто понадеявшихся на, до сих пор не подводившие, окопы и блиндажи. Ворвавшись в нашу «административную» часть, вал смог собрать добычу посочнее: грузовики, легкие БТРы, орудия и немногочисленные сооружения. Но этого тоже было очень мало для такой огневой мощи. Ракеты рыдали.

Нас догнал лишь горячий ветер да легких былинок рой, когда мы остановились. Воздух качнуло обратно, а мы заозирались. Остановился и Бижок. Однако обычно презрительно-флегматичный пес, сейчас неистово истерил в сторону врага. Что, еще что-то летит что ли??

– К бою-уу!!!

– Первая рота – к бою!

– Вторая рота – к бою!

– Третья рота – к бою! – очередью разнеслись команды до сих пор живых командиров подразделений.

Народ заученно плюхнулся пузом в стерню, однако по-прежнему растерянно крутил касками по сторонам. Куда к бою-то? В чистом поле? Это при такой диспозиции воевать? Да перебьют же, как мышат!

Хотя поле не совсем было чистое: в полусотне метров впереди виднелся земляной вал с полметра в высоту и метров в семьсот по протяженности, да несколько одиноких кустов. Однако это все равно – то еще укрытие. На пару гранатометов баррикадка-то…

Поэтому неудивительно, что раздались дополнительные команды врыться в землю у тех, кто был экипирован, согласно Уставу, и не забыл о нем в секунду паники. Да и то сказать – многие уже начали это делать и без команды.

Пес длинными очередями лая выгавкивал из-за бруствера врага, командиры суетились между подчиненными, расставляя дозорных и проверяя в наличии имеющееся оружие.

Едва первый дозорный с биноклем в руках подкрался к Бижку, тот замолк. Но единственный глаз еще больше сощурил, безошибочно указывая направление солдату, в котором тому требовалось смотреть. И тот высмотрел:

– Полтора десятка грузовиков пехоты! Несколько «хаммов11
  Хаммы – хаммеры. Американские тяжелые джипы Hummer.


[Закрыть]
»! На двести восемьдесят три! Приближаются быстро! «Коробок» не видать! До контакта – две минуты!

Грузовики – это хорошо! Грузовики – это слава богу! Идут по грунту относительно быстро, но тяжело, курсового вооружения не имеют и броня у них – тьфу! А главное, все пиндосы сидят по кузовам, компактно и беспомощно и скорой встречи с нами, живыми, ну никак не ожидают! А то, что нет «коробок», то есть, более толстокожих механизмов, так это и вовсе замечательно! Хотя и объяснимо.

Замысел американцев был ясен и вполне логичен: захватить плацдарм практически без сопротивления. Потому и была сделана такая высокая ставка. Использовать реактивную артиллерию было целесообразно именно в таких операциях, когда требовалось размолотить какую-нибудь крепость и затем молниеносно ее захватить. Как правило, после выстрела вся реактивная техника уничтожалась ответным ударом – редко, когда был иной исход. Поэтому ракетчиков всегда берегли что «наши», что «не наши», ибо это – козырь беспредельного могущества, но, к сожалению, одноразовый…

А молниеносность достигалась именно такими легкобронированными соединениями. Причем, тот факт, что ехали не колонной по дороге, за которой постоянно следили, а перли напрямую через степь, говорил о том, что Бринберг был настроен весьма и весьма серьезно в стремлении не просто выбить нас с позиций, а вообще уничтожить всех до одного.

Не вышло.

Две минуты до контакта – это очень много, каждый солдат это знает. За те сто двадцать секунд и помыться можно успеть и в чистое переодеться. Однако помирать мы сегодня совершенно не собирались. Как же: выпрыгнуть из самого ада (правда, во главе с его главным «чертом») и тупо загинуть под колесами какого-то «мак-трака»??? Ну уж не-еет!

Первыми же двумя залпами из восьми «труб»22
  «Трубы», как правило, это – одноразовые гранатометы либо огнеметы; здесь автор указал общий вид вооружения (гранатометы), в том числе и многоразовый РПГ-7.


[Закрыть]
были выбиты пять грузовиков. Еще две машины были полностью уничтожены. И всего один промах. Однако тоже не бесполезный. Снаряд улетел за последнюю линию машин и взорвался прямо в лицо сидевшим против хода движения бойцам. И те запаниковали. То есть, не то, чтобы запаниковали, просто они решили, что, так как наземных русских впереди быть не может, значит их атакуют с воздуха! Поэтому снующие солдаты даже не смотрели в сторону нашей линии обороны, а больше зыркали в тучи.

И поэтому, уже получается, во вторые секунды боя они понесли еще более ужасные потери от нашего стрелкового оружия, чем от гранатометов – наши стреляли ожидаемо метко, мстя американцам за вселённый недавно в сердца и души первобытный ужас, с которым некоторые из нас до сих пор не сладили. И уже противной стороне пришлось принимать бой в чистом поле. По крайней мере, через три минуты на том поле уже никто не шевелился, и из-за грузовиков, которые превратились в сомнительные баррикады, американцы больше не высовывались.

Но огрызались. Потому что понимали, что не огрызаться нельзя, несмотря на то, что наши баррикады были куда лучше их жестяных машинок. Но амеры не только огрызались, они ещё и грязно ругались, оскорбляя нас в частности и всю страну вообще. И это они делали явно не от ужаса, который, по идее, должен был бы их не отпускать так рано. Они делали это явно осознанно, на что-то надеясь и уповая. И, спустя дюжину минут, причину их надменной воинственности пояснил нам наш наблюдатель.

А наблюдатель сообщил, что к нам приближается бронетехника: позади вражеских цепей появились «лавки33
  Бронетранспортеры США семейства LAV. Отличаются высокой скоростью и маневренностью на пересеченной местности.


[Закрыть]
»… Бронетранспортеры с высокой скоростью, неприятной проходимостью и очень мерзким вооружением. В принципе, закономерно – не могло же нам так долго везти! Первая волна пехоты врага, что на грузовиках, должна была сковать боем силы тех, кто каким-то чудом выжил после ракетного удара. Вторая волна, состоящая из «лавок» со своими «теплаками44
  Теплак (жарг.) – тепловизор.


[Закрыть]
», должна была дочистить всех остальных. Ну а третья, наверняка во главе с «абрашками55
  Основной танк ВС США «Абрамс».


[Закрыть]
», должна была окончательно закрепиться на местности. Но нам и против второй-то волны не выстоять, несмотря на сэкономленные заряды для гранатометов. Просто расстреляют издали, и всё.

Но, несмотря на численное и техническое преимущество, стадо четырехосных машин неожиданно замешкалось: сказалась увиденная ими картина разгрома бригады грузовиков, которую они увидеть никак не ожидали. Но все равно, это нам было временным перемирием, мало что решавшим. Скоро они поймут, что впереди у них серьезного противника нет, и «лавки» пойдут в последнюю для нас атаку.

Пес флегматично молчал и был убийственно спокоен.

А потом наблюдатель сообщил, что к нам приближается бронетехника. Тяжелые и неповоротливые, однако смертельно быстрые танки…

Но сообщено это было уже более радостным голосом – техника была нашей. Та, которую удалось эвакуировать из-под такого обстрела. И она тоже ехала мстить.

Атаку мы в итоге отбили, ожидаемых «абрамсов» так и не появилось, и не последнюю роль здесь сыграли подоспевшие подкрепления соседей. Хотя и не сказать, чтобы мощные подкрепления. Однако блиц-крига у юэс-генерала уже не получилось, а значит, он проиграл. Танки на войну не явились, моральный дух американской армии в этом регионе упал на тридцать два пункта, Бринберг, наверное, кого-то избил в штабе.

Стоит ли упоминать, что после такой нежданной победы авторитет пса сравнялся с авторитетом комполка? На восстановленных позициях второй роты появилась еще одна сирена, но уже электрическая. Ее задачей было оповещать тылы об угрозе, так как не все могли слышать самого Бижка.

Еще довольно долгое время наш полк был под прикрытием сторожевого пса. Но всему приходит конец, а на войне этот конец, порой, прилетает просто мгновенно. Я тогда ушел со своим отделением на спецзадание по сопровождению груза глубоко в тыл, а вот вернуться мне уже не довелось, так как некуда было возвращаться. Немногочисленные сведения говорили о том, что полк был выжжен подчистую, причем враг бесновался почти весь световой день, нанося удар за ударом артиллерией и авиацией. Много тротила положил он, много «железных птиц» отдал в жертву, но своего таки добился. Полк был уничтожен полностью – спаслось лишь несколько бедолаг, которые каким-то чудом выжили в этом чистилище.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю