Текст книги "Ренегаты"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Остановившись у сапога Верховного Судьи, голова задвигала глазами и в последнем отчаянном усилии посмотрела на Карма.

– Великая Матерь, помилуй и спаси! – закричала в толпе какая-то женщина. – Взгляд покойника – плохая примета!

– Убрать! – процедил Карм, перешагнул через голову и покинул эшафот. Палач с корзиной в руках торопливо закатил голову и накрыл ее белой тряпицей. Жандармы суетились вокруг подрагивающего тела. Народ, тихо переговариваясь, начал расходиться.

Налетел ветер, и синие флаги Великого Сургана затрещали на мачтах, словно жестяные. Молот Первого Кузнеца и сноп пшеницы Великой Матери, изображенные на них, казались плывущими по воде.

Часть вторая
Гнездо орла

Глава первая

Олег нажал на панельку звонка, услышал мелодичное «Тили-бом!» и улыбнулся, представив, как сейчас увидит Верку, ее глаза, прядь волос, спадающую на лоб…

За дверью послышались шаги. Олег поспешно отвернулся, погасил улыбку – повода для радости не было никакого, а у Верки есть привычка обязательно рассматривать визитеров через глазок. Увидев улыбающегося Олега, она, чего доброго, вовсе не откроет. С Верки станется, она запросто выделывала и не такие штуки.

Один раз, когда они еще только начали жить вместе, а правоохранителей не переименовали в полицаев, по подъезду ходила милиция – во дворе угнали чью-то «Газель», груженную стеклопакетами, и стражи порядка проводили опрос жильцов – кто что видел. Так Верка устроила настоящий цирк – открывать отказалась, потребовала через дверь ордер, прокурора, милицейское начальство, обозвала всех «оборотнями в погонах», и дело едва не дошло до вызова ОМОНа.

Олег, вернувшись из мастерской, застал в подъезде расстроенного участкового, соседок-старушек на грани сердечного приступа и хохочущую Верку.

– Зачем ты это сделала? – спросил он тогда.

– Да скучно было одной дома сидеть, – ответила Верка.

А вот свидетелям Иеговы, двум солидным дамам в шляпках, она, наоборот, открыла.

– Возлюбите Бога! – сказали дамы, улыбаясь, и затараторили: – В Библии записаны слова Бога: «Я Иегова. Это мое имя». Так сказано в Книге пророка Исаии. Хотя у него есть много титулов, таких как «Всемогущий Бог», «Владыка Господь» и «Творец», он удостоил своих служителей чести обращаться к нему, используя его личное имя…

На это Верка гордо встала на пороге, уперла руки в бока и заявила:

– Бога нет!

Через несколько минут она довела бедных «свидетельниц» до истерики. На шум вышли соседки, все те же предынфарктные бабушки. Они увели рыдающих дам к себе отпаивать валерьянкой и чаем, а Верку обозвали сатаной в юбке.

Щелкнул замок, дверь открылась. Олег посмотрел на жену – да, все так и есть: и глаза, и прядь волос… В клетчатой домашней рубашке, расстегнутой на три пуговки, с высоко закатанными рукавами, в каких-то обтягивающих штанишках зеленого цвета Верка выглядела по-новому, и Олег понял, что больше всего на свете он хочет сейчас не объяснений, не разборок, не прощения, а просто обнять ее, прижать к себе и долго не отпускать.

– Зачем пришел? – спросила Верка, привалившись плечом к дверному косяку. – Я же тебе все написала.

– Да ну… так как-то не по… не по-человечески… – Олег вдруг начал мямлить, зачем-то сунул руки в карманы, вытащил, понял, что начинает злиться, и снова втиснул ладони в джинсы.

– Ты там не деньги, случайно, ищешь? – усмехнулась Верка. – Не ищи. Их там нет и никогда не было.

– Так ты из-за денег, что ли? – растерянно пробормотал Олег. – Но ты же знаешь – Мельман мне обещал…

– Ох, Сотников, ну не начинай ты снова эту бодягу! – Верка трагично закатила глаза, прикрыв их рукой. Жест вышел, как обычно, потрясающе – все же не зря она оканчивала театральное училище и уже второй год преподавала в университете культуры сцендвижение. – Мельман твой – жулик! «Ах, Олег, какой у вас потрясающий цикл иллюстраций к стихам Эдит Сёдергран! Ах, как они ложатся на стихи. Ах, ах…»

 
Душе моей чужие снятся страны,
И вижу я в далекой стороне
Два одиноких валуна, куда мне
Вернуться мысли тайные велят!
 

– Видишь, – улыбнулся Олег, – ты даже стихи запомнила.

– Да потому что ты мне ими всю плешь проел! – закричала Верка. – Ты полгода горбатился над этими картинками, а что в итоге? Издание сорвалось, денег не заплатили…

– Но Мельман же отправил мои работы в Финляндию! – перебил ее Олег.

– Да пошел он в жопу, твой Мельман! – взвизгнула Верка. – Он тебя надул, понимаешь? Обскакал, обштопал, объегорил. Об… – Верка запнулась, махнула рукой. – Короче, ты понял.

– Так ты что, из-за Мельмана, что ли? – удивился Олег и достал мобилку. – Верочка, да я его прямо сейчас могу послать! Вот наберу – и пошлю…

– Да при чем тут Мельман… – Верка вздохнула.

– А тогда что?

– Ну не получилась у нас семья, Сотников! – раздраженно сказала Верка. – Пойми ты наконец: неудачники не должны жить вместе!

– Верочка, да разве же мы неудачники?! – воскликнул Олег. – Ты – известная актриса, я…

– Известный художник, – подхватила Верка. – Я снялась в трех говенных сериалах и учу на платных курсах колченогих дебилов, как правильно ходить по сцене, а ты скачешь голым на Дне города…

– Это был перформанс! – вскинулся Олег. – И я был в плавках! Кстати, Мельман сказал, что об этом написали в «Шпигеле»!

– И на заборе, – кивнула Верка. – Только короче, одним словом.

– Ну не начинай… – поморщился Олег.

– Это ты начал, – отрезала Верка и поправила упавшую на глаза прядь волос. – Нам не о чем говорить.

Повисла пауза, отнюдь не драматическая. Олег судорожно перебирал в уме все те слова, которые хотел сказать жене с самого начала. Перебирал, с ужасом понимая, что теперь все они будут звучать фальшиво, что разговор пошел не так, как ему хотелось.

– Уходи, – сказала Верка. – Я все решила. Разбег, Сотников. Мне от тебя больше ничего не нужно.

– То есть ты жила со мной только для того, чтобы что-то получать, что-то иметь? – глядя на грязный коврик у двери, тупо спросил Олег.

– А, так ты про любовь? – Верка сощурилась. Это был плохой признак – она начала злиться. – Так вот что я тебе скажу, Сотников: ты меня никогда не любил. Ты всегда любил только себя и это свое так называемое искусство. Ваша тусовка, где здоровые бородатые мужики, которые моются раз в неделю по обещанию, бухают и мажут красками все вокруг, – вот твоя настоящая любовь! Богема, твою мать! Размазать по Черному квадрату куриное дерьмо и два часа обсуждать, как это концептуально, – вот что ты любишь на самом деле! Лошадь с тремя ногами, рогатый Гагарин – да, Сотников, да, не плющи рожу, именно это твоя любовь! И я тебе была нужна только для того, чтобы, встречаясь с очередным аферистом вроде этого козла Мельмана, ты мог сказать: «А вот это моя жена Вероника, она актриса. Она служит в театре». Это же так богемно, что просто обосраться: муж – художник, а жена – актриса!

– Вера…

– Что – Вера? Я почти тридцать лет Вера, и?..

Верка отшатнулась от косяка, шагнула в подъезд. Она была похожа сейчас на монумент, женщину без весла, но так же незыблемо уверенную в себе и своей правоте. В вырезе рубашки колыхнулся кулончик – золотой ключик на цепочке. Этот кулончик Олег подарил ей на первую годовщину свадьбы со словами: «Вот ключ от нашего счастья». Это было семь лет назад…

– Ну, ты пойми… – Сотников неловко прижал руки к груди, представил себя со стороны – кающаяся Мария Магдалина какая-то! – Скривился, выпалил: – Давай попробуем все начать сначала!

– Нет, – отрезала Верка. – Уходи.

– Хорошо, ты сейчас не готова… – кивнул Олег. – Давай встретимся завтра где-нибудь в центре, посидим, поговорим… Я тебя приглашаю!

– Вера-а-а… – донесся вдруг из глубин квартиры низкий мужской голос. – Ты где пропала? Кто там вообще?

Олег осекся на полуслове. До него вдруг дошло, что рубашка, в которую одета Верка, – мужская, большого размера.

– Это кто?.. – задушенным шепотом произнес Олег, глядя мимо Верки ей за спину. – Ты… ты с кем?..

– Не твое дело! – так же тихо прошипела Верка, сразу превратившись из монумента в рассерженную кошку. Она даже согнулась как-то по-кошачьи и выгнула спину, словно готовилась к прыжку.

– Та-ак! – угрожающе сказал Олег и двинулся на Верку. – Вот, значит, как…

Он оттолкнул жену и шагнул в прихожую, зацепил плечом вешалку – на пол упала кожаная куртка, звякнули вылетевшие из кармана ключи. Верка гибко проскользнула в коридор, снова зашипела:

– Уходи, дурак!

– Да кто там? – Тяжелый бас накатил на Олега, а следом за вопросом из дальней комнаты в коридор шагнул шкаф, заполнив собой все пространство от стены до стены. У шкафа была волосатая грудь и лицо раскаявшегося убийцы.

– Это… Познакомьтесь: это Сережа, это Олег, мой муж… бывший. Сережа, я тебе говорила, – белкой затрещала Верка, размахивая голыми руками.

– Ну, здравствуй, Оле-ег! – протянул шкаф; его маленькие глазки быстро обшарили гостя, и толстые губы шкафа растянула добродушная улыбка. – Выпить будешь? Верунчик, у нас там вискарик завалялся, наплескай мужчинам.

Олег перевел взгляд на Верку – она тоже улыбалась, победно, как Снежная королева, которой удалось отстоять перед Гердой свои права на Кая.

– И ты… – Олег задохнулся, поскреб ногтями горло, – ты меня… на вот этого…

– Э, ты не хами в чужом доме! – Шкаф набычился. – Что вы, мля, за люди – интеллигенция? Сразу в кипеж кидаетесь. Посидели бы, выпили…

– Я с быдлом не пью! – обмирая от приступа невероятной храбрости, гордо заявил Олег.

– Чего-о?! – взревел шкаф и ринулся на Олега.

– Сережа, Сережа, тебе же нельзя! У тебя сердце! – взвыла Верка, повиснув на могучей шее шкафа.

Олег попятился, запнулся о куртку. В голове пронеслось: «Она знает, что у него сердце. Значит, знакомы давно…» Шкаф все же дотянулся до Сотникова и в момент падения ткнул кувалдообразным кулаком в грудь. Олег вылетел из квартиры, приземлился на локоть и пятую точку, скривился от боли.

– Чтоб я больше тебя, мля, близко не видал тут никогда! – рявкнул шкаф и с грохотом захлопнул дверь.

Олег поднялся, плюнул на коричневый кожзам и пошел к лифту. В голове у него было пусто, как в воздушном шарике…

* * *

А ведь как хорошо начинался этот день! Утренний поезд привез Олега Сотникова в Москву из Перми, где он принимал участие в форуме «Новое искусство», организованном в «культурной столице Европы» арт-агентством Рината Мельмана. На форуме было все – выставки, вернисажи, аукционы, внимание прессы, гостиница с одноместным номером и банкет, после которого Олег в компании других художников до полуночи шарахался по набережной, хоровым исполнением «Черного ворона» пугая местных ментов.

Он был уверен – после Перми у него в жизни начнется новый этап. Его наконец-то заметят, его работы займут давно заслуженное место в столичных галереях, к нему начнут обращаться с заказами олигархи, на него обратят внимание меценаты, всевозможные фонды, раздающие гранты…

Новый этап действительно начался – с листа пористой акварельной бумаги, пришпиленного к кухонной двери их съемной двухкомнатной квартирки в Печатниках. На листе размашистым Веркиным почерком было написано: «Я ушла. Навсегда. Между нами все кончено. Ключи отдаст Юля. Прощай».

Юля – это была Веркина подруга, администратор в театре Российской Армии, где Верка проработала несколько лет. За годы совместной жизни супруги Сотниковы, конечно, несколько раз ссорились до скандала, Верка уходила от Олега – и искать ее нужно было в мрачноватой сталинской квартире на Таганке, у Юли, которая выступала в роли третейского судьи.

Потом наступало примирение, семейная жизнь возвращалась в привычное русло. Олег решил, что в этот раз будет то же самое, хотя его несколько насторожило, что исчезновению Верки не предшествовали никакие размолвки. Кроме того, Юля уже неделю нежилась на берегу Красного моря и должна была отдыхать там еще столько же.

Отсутствие «универсального примирителя», как называла себя сама Юля, не смутило Сотникова, и он, даже не переодевшись, отправился на Таганку, уверенный, что вечером они с Веркой лягут в супружескую постель уже у себя дома.

Легли…

Постояв у подъезда, Олег мысленно послал на голову неверной жены и ее шкафообразного ухажера все мыслимые и немыслимые проклятия, какие только знал. Злость, скопившаяся внутри, требовала выхода. Она просто распирала Олега, грозя, если он не найдет способ выпустить пар, разорвать его на части.

От души засадив ногой по приподъездной урне, Олег двинулся прочь, скрипя зубами и бросая на встречных прохожих такие взгляды, что люди отводили глаза. Он думал о двух вещах – о том, что он теперь рогоносец и о том, как отомстить. С местью все получалось банально: отвертку в печень шкафу, Верке с правой в пятак и доработать ногами. Олег мысленно представил окровавленное лицо жены, ее мольбы о пощаде – и ему стало нехорошо.

«К черту месть! – решил он, выходя из переулка к «Марксистской». – Благородные люди не мстят. Ну или мстят потом, потому что…» И тут в голове возникло: «Месть – это блюдо, которое нужно подавать холодным». Олег не помнил, откуда он это знает, но, получив такое весомое обоснование, с облегчением отложил месть в долгий ящик.

Оставались рога. Знать, что тебе изменил любимый человек, было невыносимо, гнусно, мерзко и отвратительно. Сотников, не дойдя до спуска в подземный переход десяти шагов, остановился, достал сигареты, повертел пачку в руках, огляделся.

Улица, остановка автобуса, буква «М» над облицованным гранитом входом в подземку. Дома, рекламные щиты, голые деревья. Грязный снег, окурки, три дворника в оранжевых жилетах, одновременно разговаривающие по телефонам. Застывшие в пробке машины, серое небо и высоко-высоко, на уровне крыш, замотавшийся ниткой за натянутый между домами провод красный воздушный шарик, единственное ярко пятно в сегодняшнем дне.

В этот момент Олегу очень захотелось уехать. Не куда-то, а – отсюда. Из этого города, где он уже десять лет бился как рыба об лед, пытаясь стать хоть кем-то, хоть что-то сделать, куда-то продвинуться, вмонтироваться в пестрый московский конгломерат из людей, денег, товаров, искусства, смерти и безразличия.

Он так стремился попасть сюда, он потратил несколько лет на то, чтобы закрепиться, чтобы стать своим в тусовке художников, чтобы его картины стали появляться на сборных выставках, он познакомился с нужными людьми, его начали приглашать на арт-проекты, у него вот-вот должен был появиться толковый меценат и заказы…

Верка разрушила все одним движением руки. Нет, не руки, судя по всему, там двигались другие части тела. Олег снова заскрипел зубами.

Уезжать, конечно, глупо. Здесь нужно другое. Сейчас, уже без Верки, Сотников сможет спокойно, ни на что не отвлекаясь, погрузиться в творчество. У него начнется совсем другая жизнь. Он будет работать – много, вдохновенно! Он добьется славы и успеха, его картины станут покупать самые богатые люди в этой стране и за рубежом. У него появится не только своя квартира на Смоленке, но и собственная мастерская в мансарде на Арбате! И тогда Верка…

– Да на хер Верку! – вслух произнес Олег.

– Что вы сказали, простите? – повернулся к нему проходивший мимо пожилой мужчина в старомодной дубленке и меховой шапке.

– Да пошел ты! – окрысился на него Сотников, сунул сигареты в карман куртки и пошел к остановке.

План на ближайшую жизнь был в общем и целом сверстан, осталось отшлифовать детали, а потом позвонить Мельману, Коле Приветину, Марианне Владимировне, еще кое-кому, позитивно поговорить, дать понять, что у него все хорошо и что он, живописец Олег Сотников, готов на все и даже более, поскольку ощущает небывалый творческий подъем и…

Олег понял, что в его замечательном плане одно слово звучит фальшиво, и слово это «позитивно». Какой, к бебиной маме, позитив, когда на душе скребутся даже не кошки, а шанхайские барсы?

«Надо выпить», – решил Сотников и поежился, все же морозец сегодня был весьма ощутимый, не как в Перми, конечно, там давило за тридцать, но градусов двенадцать, не меньше.

С выпивкой в жизни у Олега ситуация была неоднозначная: он ее любил, а она его – нет, и всякий раз отвечала Сотникову на любовь пьяными дебошами и тяжелыми похмельями.

«Я немного, – сказал себе Олег. – Для успокоения нервов и поднятия настроения. Сейчас позвоню Айвазовскому…»

«И вы будете бухать три дня, пропьете все оставшиеся у тебя деньги, а потом ты будешь неделю валяться в депрессии, маяться животом и чувством вины», – ехидно ответил Сотникову внутренний голос.

Олег вздохнул. Внутренний голос был прав – Вазика Григоряна по прозвищу Айвазовский, художника по керамике и близкого приятеля Сотникова, нельзя было выбирать в качестве компаньона, уж слишком легко он срывался в омут алкогольного безумия и тянул за собой, как гиря, привязанная к ноге.

«Да и никого не нужно звать, – решил Олег. – Сяду вот сейчас на автобус, доеду до ближайшего кабака, зайду, возьму две по сто, соляночку и салатик, а потом домой, отдыхать».

Сказано – сделано. Сотников повеселел, закурил и выпустил на мороз густое облако дыма. Сквозь него он увидел подъезжающий автобус с трехзначным номером. Куда он идет, Олег не знал, но в принципе ему было все равно.

Ехать пришлось неожиданно долго. Автобус шел замысловатым, хитрым маршрутом, то ковыляя по закоулочным дорогам, то пробираясь через промзоны, то надолго застревая в локальных пробках на безвестных перекрестках. Олег вертел головой, вглядывался сквозь то и дело запотевающее окно в окрестные дома и пытаясь обнаружить уже даже не ресторан, а какое-нибудь кафе или любую другую забегаловку, где ему нальют в стакан иллюзий и бросят льда.

Наконец судьба сжалилась над страждущим художником-рогоносцем, как мысленно называл себя Сотников, и подсунула ему стеклянный павильон на небольшой площади возле супермаркета. Вокруг торчали серые девятиэтажки, мрачные, как мусорные баки. Над павильоном посверкивали сквозь легкий снежок синие буквы «У Тамары».

«А, так даже лучше…» – мысленно махнул рукой Сотников. «У Тамары» так «У Тамары»». Внутренний голос радостно согласился: «И правильно! Тут дешевле…»

– Остановка «Октябрьское трамвайное депо», – прошуршал динамик над автобусной дверью. Зашипел воздух, створки разошлись. Олег спустился на заснеженный асфальт, поскользнулся и едва не упал.

«А ведь ты еще не выпил, а уже еле стоишь на ногах, – сообщил внутренний голос. – Может, не надо? Езжай домой, попей чайку с бергамотом, загрунтуй холсты, они уже месяц стоят…»

Олег вообще заметил, что внутренний голос постоянно останавливает его от совершения всякого рода безумных поступков и взывает к здравому смыслу. Впрочем, внятно подумать на эту тему он не сумел, потому что добрался до павильона и потянул на себя заиндевевшую стеклянную дверь с надписью: «Заходите, мы вам рады!»

Внутри было тепло – два старомодных калорифера трудились вовсю, наполняя воздух запахом перегретого металла. «У Тамары» живо напомнило Сотникову стоявшее неподалеку от его дома кафе, именуемое местными аборигенами «стекляшкой». Олег пару раз посещал ее совместно все с тем же Айвазовским.

– Здравствуйте, – сказал Сотников, расстегивая пуховик. – Гостей принимаете?

Ему никто не ответил. В небольшом, пропахшем пивом, прогорклым жиром и насмерть прокуренном павильончике сиротливо толпился в углу пяток одноногих столиков-поганок, а над ними мигала под потолком сдыхающая лампа дневного света. Помятые мужички за крайним столиком беззвучно чокались пластиковыми стаканчиками с дешевой водкой над одноразовой тарелочкой с сомнительным шашлыком. Олегу показалось, что этих же самых персонажей он видел и в своей «стекляшке». Шашлык изготовлял тут же, сбоку от прилавка-витрины, кавказского вида парень, меланхолично переворачивающий шампуры над электрогрилем.

«Вот тут я и напьюсь! И-и-эх, расступись, орда, Русь идет!!» – пронеслась в голове Олега бесшабашная мысль. Вспомнилась песня Высоцкого: «Рупь – не деньги, рупь – бумажка, экономить – тяжкий грех! Эх, душа моя – тельняшка, сорок полос, семь прорех!»

Шагнув к прилавку, Олег облокотился на него локтями. Кругломордая продавщица, по совместительству исполняющая обязанности барменши, равнодушно уставилась на него густо подведенными томными глазами.

– Э-э-э… Здрасте вам! – Олег улыбнулся, пробежался взглядом по полкам. – Мне, пожалуйста, для начала чекушку и шашлычка порцию.

– Шашлыки только поставили, ждать придется… – вяло отреагировала барменша. Говорила она с заметным малороссийским акцентом.

– Хорошо, подождем. А пока – что еще есть из закуски?

– Мужчина, все на витрине… Бутерброды есть, салаты… Хот-дохи и хамбурхеры…

Олег с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться в голос. Ему представился далекий немецкий город Хамбурх, в котором какой-нибудь херр Хюнтер, встретившись с херром Хуставом, желает ему «Хутен тах!» в ответ на его «Хутен морхен!».

– Давайте салатик, вот этот, оливье, и бутерброд с колбасой, – выбрал Олег. – Да, и пару стаканчиков.

Получив свой заказ, он пристроился за крайним у окна столиком, свернул крышечку у запотевшей чекушки, набулькал полстакана, выдохнул и в один глоток проглотил обжигающую жидкость.

«Ну, с почином, Олег Александрович!» – поздравил он себя, заедая водку салатом.

«Явная же сивуха. Отравишься!» – немедленно отреагировал внутренний голос.

«Сволочь! Чтоб ты сдох!» – Олег разозлился и налил себе вторую порцию.

В желудке потеплело, в теле образовалась ожидаемая легкость. И приятная гибкость. Голова, однако, оставалась ясной, и Олег стиснул зубы. Напиться в одиночку – это, как выяснилось, не так-то просто, одного желания тут мало…

Первая чекушка между тем закончилась, да и салат подошел к концу. За грязноватыми витринными стеклами стемнело, и в павильончик потянулись посетители.

Олег трижды подходил к барменше, которую, как оказалось, звали Надей, а аборигены именовали «хозяйка», чтобы узнать, как обстоят дела с его шашлыком. Надя равнодушно тянула в ответ: «Ну-у ждите-е…», и Олег в конце концов махнул на это рукой. Он взял еще чекушку, хот-дог, салат и вернулся к своему столику.

Вскоре у него образовались соседи, двое мужиков, работающих на строительстве канализационного коллектора рядом с развязкой Третьего кольца. Один представился Сашей, второй – Володей.

Пришлось немедленно выпить за знакомство. Сперва угощал Олег, потом – Володя, затем – Саша. Тут подоспел уже и нежданный шашлычок…

Потекли разговоры – «за жизнь вообще», «за футбол», «за политику». Остатки здравого смысла и не до конца еще утонувшая в водке совесть попытались было предостеречь Олега от окончательного падения в мутные алкогольные бездны. Понукаемый ими, он вскинул голову, огляделся – и внутренне содрогнулся. Вокруг него происходило какое-то кошмарное действо, больше всего напоминающее ожившие картины Босха или Питера Брейгеля-старшего.

В душном, наполненном чадом и табачным дымом, тесном помещении хохотали, матерились, кричали, спорили, пили и ели не менее двух десятков уродливых созданий обоего пола. Выпученные глаза, сизые носы, красные дряблые щеки, слюнявые рты, обросшие щетиной; аляповатый макияж женщин, грязные волосатые руки мужчин – на мгновение Илье показалось, что в «стекляшке» рядом с ним находится какое-то ужасное, многоглавое и многорукое существо, ожившая картина Пикассо «Герника».

– Олежка, вот ты скажи… – пихнул его в плечо обернувшийся Саша, видимо, нуждаясь в подтверждении своих слов. – Разве плохо мы живем? Ну, скажи…

– Нормально… – кивнул Олег несколько резче, чем надо.

– Во! – торжествующе заорал Саша, размахивая руками. – Нормально! Ну чё, мужики, за нормальный ход? По-ехали!..

И они поехали, а потом еще поехали, и еще… «Шалман несется полным ходом!» – эта фраза всплыла в памяти Олега уже давно, и он честно и мучительно пытался вспомнить, откуда она.

Внутренний голос, предостерегавший Олега, попросту утонул во всеобщем оре и гвалте, а может, выпитая водка подействовала и на него, все же это была часть Сотникова… Честно говоря, Олегу было уже наплевать.

Он медленно растворялся в страшненькой стихии русского загула, и холодные уличные фонари насмешливо подмигивали ему сквозь немытые стекла…

В пьяном угаре Олегу пригрезилось в какой-то момент, что возник перед ним давешний Веркин шкаф, суровый и решительный. Они о чем-то долго говорили с ним на улице, возле «стекляшки», стоя под проливным снегопадом, а Саша несколько раз выглядывал и спрашивал страшным голосом: «Все в порядке, братан? Если чё, свистни – всех положим…»

Случилось это на самом деле или и впрямь пригрезилось, Олег так и не понял. Он уже несколько раз выпадал из общего веселья, то ли засыпая за столом, то ли переходя в «автопилотный» режим. Что происходило с ним в эти моменты? Ответить на этот вопрос не мог даже внутренний голос.

Дальше – больше. Узнав, что Олег – художник, Володя и Саша начали уламывать его «че-нить нарисовать». Откуда-то появилась бумага, обычные канцелярские листы формата А4, гелевая ручка. Олег набросал кривоносый профиль Саши, Володю в виде футболиста, бегущего с мячом по полю, чем вызвал взрыв восторга. Как-то сам собой разговор перешел на татуировки. Чернявый парень с хитрыми глазами выдал железобетонный тезис:

– Художник сегодня на татухах за полгода на «бэху» заработать может.

– О, у меня наколка есть, в армии еще делал! – обрадовался Володя и потянул через голову свитер.

Наколка оказалась оскаленной мордой тигра, не особенно умело вытатуированной на плече.

– Херня! – критически покачал головой Саша. – И вообще мне кельтские узоры больше нравятся. Олежка, нарисуй мне кельтский крест, я себе на грудь набью!

– Да чего ты пристал к человеку? – вклинился чернявый. – Откуда он тебе крест нарисует? Он его не видал никогда.

– Я не видал? – вскинулся профессионально уязвленный Олег. – А ну, давай! Куда тебе рисовать? На руку?

– Ага. – Саша завернул рукав и сунул Олегу под нос волосатую руку, похожую на окорок.

Через пару минут крест был готов. Олег изобразил его по памяти, вспомнив фотографию с ирландских могильников, которые видел в каком-то журнале.

– Класс! – восхитился Володя. – Олежка, ты моща! Я тоже такой хочу.

– Не вопрос! – усмехнулся Олег.

Он рисовал кресты, пил, подпевал чернявому, затянувшему почему-то «Аргентина – Ямайка, 5:0», потом они все вместе куда-то ходили, то ли в туалет, то ли еще куда…

…Лику Олег увидел случайно. Просто, отвлекшись на мгновение от увлекательного застольного спора про будущее российского футбола, он неожиданно выхватил взглядом из общей мешанины лиц, рук и бутылок худенькое существо с ангельским личиком в обрамлении густо-черных волос.

Существо смотрело на Олега наивными грустными глазами, а пухлые накрашенные губки медленно растягивались в обворожительной улыбке…

Потом была волнительная сцена знакомства:

– Пр-растите, сударыня, как такое оч-рвательное создание занесло в этот вертеп?

– Скучно дома одной… Холодно…

– Мой долг как мужчины согревать вас, суд-дарыня! И скр-расить ваше одиночество!

Потом Лика сидела у Олега на коленях, потом был брудершафт, мокрый поцелуй и приятно упругая, зовущая грудь под пушистой кофточкой, словно бы сама собой улегшаяся в руку.

«Давай, давай, не упусти! Девочка – самый сок!» – сказал себе Олег, а может, это кричал в ухо Володя, жестикулируя пластмассовой вилкой с наколотым на нее куском шашлыка…

Дальше все завертелось в стремительном калейдоскопе:

…вот Олег размахивает тысячной купюрой и кричит волоокой Наде: «Угощаю всех! Всех…»

…вот он, полуповиснув на худеньком плече Лики, бредет с ней рядом по заснеженной пустой улице и шепчет в маленькое ушко какие-то горячие слова, а девушка похохатывает, взвизгивая…

…вот они вдвоем в незнакомой квартире, за круглым столом. Играет музыка, кружится в танце Лика, кружатся над ее головой кофточка, маечка, джинсы, трусики, и следом за ними кружится комната, бросая Олега то на некстати подвернувшийся стул, то на шкаф и в итоге – на разосланную кровать…

Последнее, что он запомнил, – разорванную упаковку презерватива «Телебашня», бледную Ликину грудь перед глазами, ощущение ее неожиданно прохладных ног у себя на плечах, шалые закатившиеся глаза и острые зубки, прикусившие его сосок…