Текст книги "Когда приходит Андж"

Автор книги: Сергей Саканский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

15

В эти тяжкие, с трудом преодолимые дни Мэл стремился чаще бывать на людях – одиночество и мучило его, и угрожало прямой опасностью. В течение недели Мэл пил с кем попало: в другое время он не позволил бы себе ни малейшего слабоумия с такими людьми… Так, во вторник, не найдя Стаканского ни в институте, ни дома, Мэл скентовался с комитетчиками, официальными стукачами. В ПНИ люди такого сорта не ходили, боясь засветиться, члены бюро облюбовали себе маленький пивняк на конечной остановке 27-го трамвая, называемый Коптевский пивной зал, сокращенно – КПЗ. Там во вторник и напились.

В среду, опять не дозвонившись Стаканскому, Мэл заехал к приятелю в овощной магазин, где он когда-то тайно подрабатывал грузчиком, и они славненько напились «Золотой осени» и мокрым вечером на Новослободской безуспешно приставали к женщинам – пьяно, глупо, выходя из кустов и падая в лужи… Они пели песни, ночью чуть было не попали в милицию…

В четверг Мэл случайно встретил во дворе института с каменным ликом проходящую Веру, поздоровался, небрежно пригласил в кафе, она с гордым видом согласилась. Взяли: бутылку «Лучистого», бутылку «Стрелецкой», два пива. Мэл повел бывшую подругу в приличную стекляшку на Самотечной, где был дым, свет люминесцентных сильфид, запах медленно хмелевших мужчин и женщин…

Они развеселились. Вера добродушно поносила Анжелу, дурацкие заскоки своей подруги, ее провинциальную нечистоплотность, но, не найдя поддержки этой теме, перевела разговор на другую: спокойно, будто бы о давно прошедшем, рассказала о своих ощущениях от самоубийства, о трюке с таблетками… Мэл видел, как она счастлива с ним, и чувствовал досаду… Вечером вдруг, когда они вышли на улицу, боль в паху сделалась невыносимой, и он, затащив девушку в парадное на Цветном бульваре, освободился.

Едва он вошел в свою комнату, как постучалась Анжела. На сегодня хватит, подумал Мэл и не открыл дверь.

(Она появлялась каждую ночь, делая вид, что не замечает его пьянства, она нравилась Мэлу все меньше, забрасывала его сентиментальными стихами, преданно смотрела в глаза… Мэл не любил таких отношений. Ему всегда хотелось чувствовать некую тайну в женщине, даже самой обыкновенной, извлекать тайну из банальной оболочки, словно вытаскивать одну из другой, как вытаскивают тело из платья. Так вот: Анжела была начисто лишена какой бы то ни было тайны, он видел девушку легкой, легче воздуха цветной формой, скачущей по комнатам – откроешь форточку и улетит. Она слишком скоро заговорила о своей любви, требуя ответных излияний, но Мэл прекрасно знал, что его отношения с женщинами, даже в самый ранний волнующий период, были далеки от так называемой любви. Больше всего на свете ему нравилось теплыми летними вечерами выходить из метро в центре и одиноко гулять по бульварам: много неясных в полутьме силуэтов, обрывки фраз, шелест… Он бесцельно ходил за какой-нибудь женщиной, не стараясь познакомиться и радуясь собственному бескорыстию (если она была далеко, боль в паху казалась даже приятной…) Он пил кофе в кулинарии у Англицкого клуба, смотрел сквозь витрину на улицу, перемешенную с интерьером, потом неспеша возвращался домой. стараясь прошмыгнуть никем не замеченным, ложился не раздеваясь на кровать, лежал в темноте и, томно засыпая, думал, что когда-нибудь он все-таки женится, как все люди, необязательно, хоть и желательно, на москвичке, но непременно – по любви. Такие вечера он считал праздниками…)

Все это время Мэл хитро озирался, отыскивая незаметных в толпе, но слежки, похоже, не было, и он был почти уверен, что все это ему показалось: мало ли на свете незаметных, этих курток с меховым капюшоном, плюс слабое зрение – ведь лица того человека он так и не разглядел…

Мэл встретил Стаканского только в пятницу, его друг сосредоточенно ел в институтской столовой, со всех сторон осматривая куски на вилке, прежде, чем отправить их в рот.

Через полчаса в «Ангаре» на Белорусской, в просторном люминесцентном зале, действительно похожем на какой-то ангар для летательных аппаратов, он столь же придирчиво изучал пивную кружку, отчего пена выделывала забавные мыльные фигуры, затем залпом осушил ее и вытер усы.

Последнее время Мэл видел: Стаканский медленно удаляется, и не мог понять, почему. Он явно провоцировал Мэла, припирал к стенке, заставляя признаться, что Мэл либо конформист, либо дурак. Когда-то Стаканский заявил: коммунисту он руки не подаст, и Мэл, в феврале став кандидатом, каждый раз, пожимая другу руку, вспоминал эти слова, что было вполне нормальным психологическим явлением, так, например, несколько лет назад, одна девочка научила его особым способом смешивать растворимый кофе, и всякий раз, смешивая кофе, Мэл вспоминал ее, и в этом была особая прелесть: смакуя кофе, исподлобья смотреть на другую, пристально вспоминая ее…

Всю эту неделю Стаканский побухивал на даче, один, приехал переночевать да задержался, так как обстоятельства были сильнее его: деревенский магазин доверху завалили шмурдяком, а у Стаканского в кармане была стипендия. Сидя на берегу реки, он размышлял о строении Вселенной. За время разлуки он накопил для Мэла много словесного вещества, и вряд ли его занимало то, что накопил для него Мэл.

Стаканский разлил по кружкам «прицеп», взятую по пути бутылку Солнцедара-0,7, и покуда он с мучительным «ы-ы» проталкивал вино в глотку, Мэл успел ввернуть свой рассказ, оформленный с деланной небрежностью.

– Да кому ты нужен, – усмехнулся Стаканский, вполне освоив прицеп. – Ну, скажем, в порядке бреда, если они теперь проверяют тебя как кандидата?

– Я подумал: может, из-за книг?

– Как он выглядел?

– Просто. Такая синяя куртка с капюшоном, вроде как вон тот, у автоматов… – Мэл вдруг осекся, близоруко сощурясь.

Человек в куртке, наполнив кружку, устроился через стол напротив и посмотрел на него: лица с такого расстояния Мэл не разглядел, но хорошо увидел взгляд, и увидел внезапный блик его перстня.

– Да, – серьезно пошутил Стаканский, – это он. Видишь, как тяжел его левый лацкан? Там – пушка: револьвер, революционный наган.

Надо было налить пива. Делая рейс к автоматам, Мэл прошел мимо человека: это был невысокого роста худощавый молодой человек, с длинным, очень смуглым лицом, он производил впечатление гостя столицы – своей старомодной прической, своим провинциальным перстнем-печаткой матового серебра – и совершенно не был похож на сексота. Мэл вернулся, насвистывая.

– Я довольно много, – сказал Стаканский, принимая кружку, – там, в глуши, размышлял о строении Вселенной. Сосны, река под ногами. И Вселенная – бесконечна.

– Если это так, – оживленно подхватил Мэл, продолжая насвистывать, – то во Вселенной есть всё, то есть, существуют все явления, возможность которых только можно предположить.

– И даже те, которые мы, по слабоумию, предположить не можем.

– И притом – в бесконечном количестве! Прицеп?

Как раз опустели кружки, и Стаканский разлил остатки Вермута-07.

– Следовательно, во Вселенной, – продолжал он, перочинным ножом мелко нарезая на столе репу, – могут существовать планеты, похожие на нашу, и даже планеты, совершенно идентичные нашей, и их также – бесконечное количество.

– Есть такие планеты, где существую я и не существуешь ты, – в тон ему подумал Мэл, а вслух сказал:

– Но это же абсурд! Этого не может быть. Следовательно…

– Следовательно – Вселенная не бесконечна. Свояк! – сказал Стаканский и мелко помахал шляпой под столом. Он извлек из дипломата завернутый в промасленную бумагу флакон розовой воды. Мэл поморщился: он знал, что от этого напитка портится цвет лица, но делать было нечего. Стаканский разлил флакон по кружкам и вытряхнул последние капли. Они выпили и несколько секунд с отвращением мотали головами.

– Наш мир, – сказал Стаканский, когда розовая вода прижилась, – устроен логично и целесообразно. Огурчик! Икается эта розовая вода… В этой связи, не вполне понятен смысл связей, которые возникают меж людьми – любовные, деловые и т. п. Почему одни люди держат власть над другими, влияют на ход исторических событий? Для чего нужны войны, революции, уничтожение миллионов людей? Моя очередь наполнять…

Пока Стаканский ходил, Мэл осмотрелся. Свет стал более ртутным, пьющие, делая над кружками губы трубочкой, временами превращались в рыб, человек, стоявший спиной к Мэлу, источал запах чеснока, в то время как сосед слева выпускал из подмышек две сизые потные струи…

– Вот ты тут все говоришь, аргументируешь, блеешь о Вселенной, – мысленно рассуждал Мэл, – ты умный, начитанный, ты рисуешь картины и будешь известным художником, а мир, Вселенная, все равно принадлежит мне, потому что меня любят женщины, а не тебя. Ведь во Вселенной хозяин кто? Тот, кого любят женщины… Или наоборот. А почему меня любят женщины, – пьяно продолжал Мэл, входя во вкус. – Да потому что я умею наслаждаться ими. А ты нет. Потому что я единственный из вас, кто способен испытать настоящий женский оргазм… Для чего ты существуешь, художник Стаканский? Сын Стаканского писателя? Для того, чтобы услаждать таких как я. Мы тебя любим. Мы готовы ласково потрепать тебя по щеке.

В нескольких шагах, на северо-востоке, наливалась пивом веселая и миролюбивая компания – пятеро солидных пожилых мужчин и молодая белокурая женщина, которая, естественно, была окружена ласковым вниманием: ее слушали, поощряли кивками, улыбками, перед ней на газету выкладывали икорные дольки выпотрошенных вобл, специально для нее жарили на спичках вобльи пузыри. Она наслаждалась едой и питьем, хохотала, показывая чудесные молодые зубки, но вот пришла и ей пора развязать коней и, пошептавшись с соседом, она в его сопровождении, под восхищенные взоры всего пивняка направилась в туалет.

Стоило им скрыться за дверью, как один из соседей, худой господин с седыми, на плечи спадавшими волосами, тихо свистнув, жестом вопросительного знака опустил указательный палец в кружку молодой особы. Он смущенно улыбался, будто бы только что пукнул вслух, или совершил еще какое непотребство. Другой, тучный, бородатый, лицом чем-то пародирующий Достоевского, длинно, прицельно плюнул в кружку несчастной, а третий, потный, лоснящийся, похожий на переодетого священника, высморкался, осенив кружку крестным знамением.

– Чему смеетесь? – вернувшись, звонко спросила эффектная леди, и сама разразилась громким безудержным хохотом.

Надо будет свозить Анжелу на квартиру к Стаканскому, если его пахан еще в командировке, подумал Мэл. И хорошенько вымыть. И чистая стереофоническая музыка…

– Я думаю, – продолжал Стаканский, подойдя с пивом, – что все мы представляем собой действующий клетки гигантского живого мозга, и наши связи подобны связям межклеточным. Согласно этой теории, мир действительно существует, а не является нам изысканной галлюцинацией. Все мы материальны, но наши истинные функции не подвластны нашему разуму.

– Можно представить, что будет, – сказал Мэл, – если этот гигантский мозг сойдет с ума. В нашем мире появятся какие-нибудь новые предметы, чудовища, будут происходить необъяснимые явления… Чужак! – заметил Мэл, вторично почувствовать острый запах сероводорода, и пробил Стаканскому щелбан.

– Летите, голуби, летите! – пожелал Стаканский и снова взмахнул шляпой. – Однако, не кажется ли тебе, что это уже произошло? Посмотри вокруг. Разве возможно все это? Будешь одеколон? Вглядись в эти лица… Здесь несколько сот человек спокойно поглощают яды и делают это вполне добровольно. А вон там, в углу! Кто это?

Мэл, протиснув взгляд меж голов и плеч, увидел на полу странное коричневое существо, оно было покрыто шершавой кожей, по фактуре напоминавшей драп, кое-где из него торчали какие-то перья, куски шерсти. Мэл вскрикнул, не веря свои глазам. Он достал очки и присмотрелся. К счастью, это не было ни галлюцинацией, ни новоявленным монстром. Это был всего лишь человек в старом истрепанном пальто, он стоял на четвереньках в луже собственной мочи и силился подняться на ноги. Никто не обращал на него внимания, лишь один невыразительный крепыш по пути в туалет походя пнул его ногой по ребрам.

– Этого не может быть, – сказал Стаканский. – Человек не может пасть так низко. Гигантский человеческий мозг уже давно сошел с ума… Моя пердила подтвердила.

– Хватит пердеть, интеллигент, – сказал кто-то сзади. Мэл давно заметил, что умный разговор не нравится соседям. Это была угрюмая компания из четырех человек, они молча, с достоинством пили пиво, изредка перебрасываясь короткими репликами и, разумеется, накопили злобу на двух философствующих студентов. Будь Мэл один, он бы невозмутимо допил свою кружку и ушел, но Стаканский терпеть не мог пролетариев.

– Отставить, командир! – сказал он на чужом языке, но именно этого и ждали.

– Свали по-тихому, пока я тебе бороду не съел, – послышался ответ. Стаканский поставил свою кружку и жестом предложил прогуляться – и вот уже все шестеро шли к выходу, сопровождаемые хитрыми взглядами питухов. Мэл отчаянно пожелал, чтобы на улице оказался постовой. Обернувшись, он увидел человека в белом халате, тот дружелюбно поглядывал на столы, за которыми посетители ели салат, Мэл догадался, что он, накладывая этот клейкий салат из морской капусты, внимательно плевал в каждую тарелку, подмигивая своей девушке, которая на раздаче бодро нарезала рыбу…

Бить их стали сразу за порогом, по двое на каждого. Мэл махал неумело, отбивая предплечья, Стаканскому удалось достать одного по носу, но тут же он был сшиблен с ног и затоптан, Мэл попытался бежать, но поскользнулся, упал и тут же получил сапогом в глаза, вдруг что-то произошло и удары прекратились.

Сфокусировав зрение, он увидел низко над землей летящего человека. Это был тот самый, в куртке с капюшоном, в течение минуты, издали сверкая перстнем, он виртуозно и жестоко положил противников и заботливо помог Мэлу встать на ноги, отряхнув снег с его спины. Тут кстати появилась милицейская машина, все трое нырнули во двор и, обежав армянскую церковь, вышли на светлую и многолюдную площадь, где спаситель властным жестом остановил частника, и вскоре они мчались по улице Горького, неизвестно куда.

– Меня зовут Андж,– обернулся таинственный незнакомец и пожал обоим руки.

16

Он привез их в «Желторанг» и там замечательно сорил деньгами, заказывая изысканные блюда и напитки, он оказался неутомимым весельчаком и анекдотчиком, Мэл был восхищен, постоянно пьянея и насыщаясь, были какие-то девушки-динамистки, которые к концу исчезли, поздно вечером все оказалось в общаге, с водкой таксистов, и как всегда в конце пьянки Мэлу до боли захотелось женщину, он выпросил у Стаканского ключ, захватил со стола полбутылки, поднял с постели уже уснувшую Анжелу и увез ее в ночь…

Девочка была счастлива. Мэл использовал по назначению и музыку, и ванну.

Разглядывая в мутном утреннем свете спящую любовницу, он подумал, что она, в общем, недурна, и можно было бы повозиться с ней месяц-другой, правда, окончательное решение пока еще не выстроилось в его сердце. Он осторожно приподнял одеяло и осмотрел ее груди, полные с крупными сосками. Мэл пошарил на столе и закурил в потолок, мысленно напевая, а когда сигарета подошла к концу, выдохнул дым в лицо спящей, чем и разбудил ее. Полупроснувшись, девушка скользнула под него, обнимая ногами, Мэл, воротясь от ее стрекозьего рта, где за ночь скопился запах, успел подумать, что она весьма отзывчивая ученица…

Они пили кофе, разгуливая с чашками по квартире, Анжела любопытствовала – открыла шкаф и, вытягивая двумя пальцами вещи, пристально их рассматривала.

– Кто у Стаканского отец? – спросила она.

– Пахан, – ответил Мэл.

– Он художник? – кивнула она на холсты, сваленные на пол.

– Нет. Это сам Стаканский художник. Старший хуже – он писатель. Кстати, очень хороший – известный и заслуженный.

– Не читала… Ух ты! Интересно… – Анжела присела на кровать (Мэл вспомнил, как полчаса назад он ее мучил, сидя на том же месте) дотянулась до стола, выдвинула ящик…

– Каменный гусь. Вариант, – прочла она, – Роман-галлюцинация. Какой-то старичок Будякин… У нас тоже был Будякин, но его застрелили… «Богдан импровизировал грубые, воинственные пейзажи, их агрессивные линии теснили друг друга, создавая движения даже самых монументальных фигур…» Тьфу его, дрянь какая-то… Во дает! Это про нашего Будякина и написано – тут Ялта! Прославился, значит, на весь мир, хер старый.

– Мир тесен, – философски заметил Мэл.

– Да – ужасно! Кажется, что в мире живет всего несколько человек… Эге, да тут альбиция! – Анжела бросила рукопись, поскакала к окну, склонилась над растением в большом горшке, и Мэл подумал, что если подойти сзади, задрать юбку и быстренько…

– Милая, – сказал он, подумав, как противно звучит это слово. Потом он незаметно взял тюбик краски и уже в подъезде, пропустив Анжелу вперед по лестнице, написал, выдавливая на стену зеленый липкий запах: это ты убивайя ее.

В свою комнату Мэл вошел вместе с Анжелой, чтобы дать ей старый конспект по ТББ, и с удивлением обнаружил, что комната пуста, а на столе в пепельнице дымится папироса. Они посидели немного на кровати, и Мэл опробовал новый поцелуй, технику которого всесторонне обдумал по дороге. Суть этого поцелуя заключалась в особом движении языка: язык, скользя по вкусовым рецепторам девочки, должен был вызывать различные пищевые ощущения, что способствовало обильному выделению слюны, которой и питался активно целующий партнер.

Заперев за Анжелой дверь, Мэл ощупал висящую на гвозде куртку, в ней было что-то тяжелое, он посмотрел: на него из бокового кармана двинулось черное дуло пистолета, тут же он понял, почему запах дыма так раздражает его – это был Беломор, тот же, что курил в кинотеатре его преследователь… Ужас мгновенно охватил Мэла, когда шевельнулась его постель, когда поднялась рука с перстнем, и Андж выполз из-под кровати, отряхнул и охлопал себя.

– Ничего удивительного, – сказал он, взяв свой окурок, который наполовину стал пепельным, – Я родной брат девушки, с которой ты вошел. Было бы глупо, если бы она увидела меня.

– Лейтенант КГБ?

– Он самый.

Андж широко раскинул руки, обнял Мэла и похлопал его по спине. Кошмарный сон обратился в сущую правду жизни.

– Я, между прочим, собираюсь тебя убить, – сказал Андж, усаживаясь. У Мэла подкосились ноги. Больше всего на свете он не хотел драки, потому что не умел этого делать и боялся, скорее, позора, чем боли и увечий.

– Ты, я надеюсь, уже сделал предложение руки и сердца моей сестренке? – мирно продолжал Андж, и Мэл глупо улыбнулся, поддерживая форму шутки.

– Ты женишься на ней, нет? – повторил Андж, тычком уничтожая в пепельнице окурок.

– Нет, – ответил Мэл и чуть было не добавил «конечно».

– И я тебе тоже не советую. Иначе Андж придет и убьет тебя.

Он нагнулся и длинной рукой через стол потрепал Мэла по щеке. Затем встал, накинул куртку и вышел…

Мэл весь день провалялся дома, выкурил полпачки сигарет, хотя обычно ему хватало штук пять-шесть в сутки.

Вечером явилась Анжела.

– Ты – огонь! – заявила она, тычась головой ему в грудь.

Мэл неловко высвободился и опустил ее руки, но она приняла этот нерешительный жест за приглашение сесть.

– Я стала совсем заводная: не могу дождаться вечера, а ты? Почему ты не был сегодня в школе?

Мэл промолчал: он жалел, что не запер дверь и впустил ее. Анжела со шпионским лицом посмотрела по сторонам, извлекла из-за лифчика сложенный вчетверо листок бумаги, Мэл увидел темную ложбинку между грудями и сглотнул слюну, в животе шевельнулось желание. Мэл мысленно сплюнул.

– Мой граф сентиментально-пасторальный и бледный тоном утренней луны, скажи мне, из какой чужой страны ты прибыл одиноко и печально? – и т. д. Закончив чтение, Анжела посерьезнела и испытующе глянула на Мэла:

– Хочешь, скажу, о чем ты сейчас думаешь? Смотри мне в глаза!

Мэл вздохнул. Ее манера «читать мысли», никогда не угадывая правильно, раздражала его какой-то брезгливой жалостью. Анжела уставилась на него, морща лоб от напряжения, и Мэл отчетливо произнес про себя, клацнув языком по небу: «Вонючка!»

– Счас-подожди, – Анжела потерла лоб и, набычившись, повторила эксперимент.

– Ты жалкая навязчивая маленькая дура мне скучно паршиво с тобой я не хочу иметь через тебя неприятности сложности провались ты на месте вместе со своим монстром братом или я тебя удушу утоплю отравлю поганками зарою в парке и травку посею как тот комсорг школы шлепнул любовницу чтобы не портить характеристику и американская трагедия наверно симпатичная девчонка девятиклассница а ты шлюха дала мне как дала бы любому поскольку пришло время что называется любить…

Анжела отняла руки от лица и строго посмотрела на любовника. Ее глаза, от избытка косметики ставшие золотыми, сузились в щелочки.

– Вы плохо обо мне думаете, милорд! Вы считаете, что пиша такие слабые стишата, я никогда не стану настоящей поэтессой. Но не забывайте, что я женщина, а женские стихи сильны именно своей слабостью. А ваще… – Анжела провела ладонями по его волосам и хищно ущипнула за мочку уха. – Ваще твои помыслы чисты, они отдают серебром. Если бы ты знал, сколько гадости приходится видеть, когда попадаешь в скопление людей! Кто бы мне посоветовал, как распорядиться этим даром… Последнее время трудно ездить в метро, сидеть на лекциях. Я вижу их мысли как мультипликации маленьких человечков, а в метро они все улетают в темноту и там мультиплицируют, зловеще! Каждый все время бьет, убивает, топчет, мужчины рвут одежды женщин, и женщины не лучше, самые на вид милые… И всегда превращаются какие-то шары, кубы, какие-то подвижные рыбьи пузыри, внутри них – лица. Самое страшное, когда одно лицо превращается в другое… И редко бывает свет. Как у тебя. И у доцента по истории. И еще у немногих.

– Что же ты видишь у меня? – насмешливо спросил Мэл.

– Круги, – Анжела зажмурилась. – Серебряные круги и треугольники. А теперь инь и ян – как два червячка подползают, сплетаются и становятся шаром, значком с двумя точками. Два человечка. Это мы. Идем по набережной. Хм! А-а! Привет, Лешка! (Анжела широко улыбнулась и кивнула кому-то, не разжимая век) Вот прошел один мой одноклассник, руки в карманы… А ты – сильный! – Анжела обхватила голову Мэла и поцеловала в макушку.

– Вот что, – неуверенно начал Мэл, – скажи своему брату… – он осекся. Что именно скажи? Чтобы не обижал меня? Мэлу стало противно от жалости к себе.

– Я напишу ему, – встрепенулась Анжела. – Тебе чего-нибудь нужно?

– Зачем писать, когда он здесь?

– Где?

– В пизде! Он утром был у меня.

Анжела ошарашенно отшатнулась.

– Зачем ты меня играешь?

– Странный вопрос, – Мэл и вправду, будь он не живым человеком, а героем романа, подумал бы, не галлюцинация ли этот Андж, с его пистолетом, изничтожением четверых, перстнем из-под кровати…

– Он что, так и сказал, что он мой брат?

– Да, конечно. И еще он сказал, что он лейтенант.

– Издеваешься?

– Издеваюсь, – Мэл утвердительно кивнул. – Мне надоели эти постоянные приколы.

– Ну скажи, – рассмеялась Анжела, – как он выглядел?

– Как обыкновенный лейтенант КГБ, – зло сказал Мэл.

– А как его зовут?

– Андж.

– Верно, Андж! Да я же тебе и рассказала. Мэлор… Только ты не смейся.

Мэл рассмеялся.

– Мэл, ты скажи, что не будешь смеяться с меня? Обещай, тогда я скажу тебе кое-что. (Мэл поднял глаза к небу) У меня нет брата. Я все это придумала. У меня был отец и он погиб на машине в горах. И в этот день я придумала брата. Андж иногда приходит ко мне во сне…

– Я уже сказал, мне надоели твои постоянные приходы, то есть, приколы. Сегодня Андж приходил ко мне, наяву. И еще, вероятно, придет.

– Хватит шутить со мной, ты! – визгливо закричала Анжела. – У меня никогда не было никакого брата.

Мэл схватил ее за лицо и стал трясти, как только слово ТЫ,вспыхнув, прозвучало неким собирательным ругательством. Последнюю фразу девчонка проговорила сквозь его пальцы, особенно запомнился ему (до конца жизни, теперь уж недолго) ее рот – смятый меж пальцами – темнокрасный клюв птицы… Внезапно Мэла отпустило и он почувствовал в своих глазах слезы.

– Прости меня, – плача, простонала Анжела.

– Да нет, – сказал Мэл. – Это ты – прости меня.

Он поцеловал ее. От языка к ладони пробежал тепленький импульс.

– Не надо сейчас, – проговорила Анжела.

– Почему же не сейчас, – шепнул Мэл, не отнимая губ.

Он чувствовал сопротивлявшуюся одежду и гладкую кожу под ней, все его существо превращалось в осязание, широкие полосы осязания двигались по телу Анжелы, она перестала бороться и, шепотом стеная, сама вырвалась из платья, поймала болтавшийся шнур лампы и выключила свет. Мэл услышал, как шлепнулись его тапочки на пол, и тут же подумал, что не успел запереть дверь, ужаснулся, и в этот момент, как порой радио сообщает время, стоит только вспомнить о часах, раздался стук, тройной четкий стук, похожий одновременно на код Стаканского и Мыши, сразу же, не дожидаясь ответа, кто-то приоткрыл дверь, линия света, как валиком, накатилась на ковер, Мэл замер, боясь повернуть голову, на ковре, в желтозеленой полосе почесались одна о другую длинные теневые ноги, выступил из темноты и покачался образ Анджа, Мэл продолжал медленно входить в девушку, прикрывая ей рот ладонью, некто постоял на пороге, притворил дверь и гулко, как каменный гость, пошел по коридору. Мэл освободился от боли, выдохнул воздух, шагнул и тихо запер дверь, тонко чувствуя каждый скользящий щелчок замка.

Анжела сидела на кровати, обхватив колени. В комнате дурно пахло. Мэл закурил и украдкой вытерся.

– Кто же тогда сегодня ночевал у меня? – продолжил он, с шумом выпустив дым сквозь сжатые губы.

– По-моему, мы с тобой сегодня ночевали вместе… Ах, ты опять об этом? – Анжела беспокойно посмотрела.

– Анжелла, – тихо сказал Мэл, подумав, что, наверно, в третий, или даже второй раз за эти десять дней называет ее по имени, поэтому неуверенно употребил двойное, если даже не тройное «л», – не приходи больше сюда… Точка.

– Точка? – растерянно спросила Анжела.

– Точка, – уже спокойно подтвердил Мэл.

Она демонстративно забычковала свою сигарету, стала медленно одеваться. Мэл подумал: неужели вот так правда уйдет, без истерик? – он с любопытством смотрел, как девушка застегнула свой черный лифчик, нетерпеливо с гримаской дернувшись, когда крючок сразу не попал в гнездо, как она с синтетическим потрескиванием, шорохом да искрами натянула через голову юбку и широко расправила ее, деловито убрала спереди назад и бросила (ладно, если сама прибежит – приму) тяжелые волосы, светлые – даже в этой темноте… Мэл, в общем-то больше любил темных женщин.

Двигаясь к двери, она проговорила с деланным безразличием: точка так точка.

Оставшись один, Мэл присел на полусогнутых ногах и потер ладонями, глядя, как в зеркале приседает и потирает ладонями голый бледный человек.