Текст книги "Казанова. Правдивая история несчастного любовника"

Автор книги: Сергей Нечаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава девятая
Первый приезд в Париж

Нет в мире человека, который сумел бы все познать, но всякий человек должен стремиться к тому, чтобы познать все.

Джакомо Казанова

В июне 1750 года Казанова приехал в Турин и там познакомился с неким Антонио-Стефано Баллетти. Этот человек был на год старше Казановы и очень быстро стал его ближайшим и полезнейшим другом.

Антонио-Стефано Баллетти был сыном знаменитых актеров. Его мать, Дзанетта-Роза-Джованна Беноцци, по мужу Баллетти, блистала в Париже под сценическим псевдонимом Сильвия. А еще, что немаловажно, Антонио-Стефано прекрасно владел французским.

Вместе они выехали из Турина и на пятый день прибыли в Лион, где провели неделю. Там, уже на территории Франции, Казанова повстречал самую знаменитую из венецианских куртизанок, которую звали Анчилла. Она была необычайно красива, и всякий, глядя на нее, обязательно желал насладиться этой красотой, а она не умела никому отказать (при условии, конечно, что мужчина мог заплатить). Анчилла работала танцовщицей, и в Лионе Казанова застал ее вместе с мужем, с которым она возвращалась из Англии, где снискала успех в Хеймаркетском театре.

В Лионе же Казанова стал «вольным каменщиком». Он был введен в ложу господином, с которым познакомился у коменданта города генерал-лейтенанта Франсуа де Ларошфуко, маркиза де Рошбарона, брата кардинала Фредерика де Ларошфуко.

Потом, уже в Париже, он поднимется на вторую ступень, а затем и на третью, то есть получит звание «мастера». Однако он всегда будет относиться к этому с некоторой иронией, говоря, что все эти титулы – это всего лишь приятные выдумки, которые имеют символический смысл.

Кстати сказать, некоторые биографы утверждают, что именно масонство станет одной из причин его ареста в Венеции и что он будет после побега выступать в Париже в роли масонского мученика. Возможно, это и так. Вполне возможно и то, что Казанова станет секретным агентом Великой Ложи и будет заниматься международными связями лож. Во всяком случае, эта версия объясняет многие его неожиданные и ничем другим не объяснимые путешествия по Европе. Кстати, это объясняет и немалые суммы денег, которые вдруг стали появляться у Казановы, происхождение их он сам никак не объяснял. Впрочем, это лишь версия, так как все, связанное с масонством, покрыто такой тайной, что отличить правду от лжи порой вообще невозможно.

Из Лиона Казанова и Антонио-Стефано Баллетти отправились в Париж. Пять дней они ехали в почтовом дилижансе, и все пять дней Казанова не уставал восхищаться всем французским: улицами, манерами, официантами и кухней. Это и понятно, Франция всегда была родиной для любых иностранцев.

За пару километров до Парижа их встретила мать Антонио-Стефано, знаменитая в Париже актриса Сильвия.

– Надеюсь, сударь, – сказала она, – друг моего сына не откажется прийти к нам нынче вечером на ужин.

В то время итальянские комедианты были очень популярны в Париже, и многие из них располагались в Отель де Бургонь, ставшем знаменитым после того, как там пожил великий Мольер. Актер Лодовико-Андреа Риккобони, известный под именем Лелио, получил поручение составить труппу Итальянской комедии в Париже. Риккобони был женат на сестре Джузеппе-Антонио Баллетти, известного под именем Марио. Так вот Лелио и Марио стали играть любовников, а их жены, Фламиния и Сильвия, – соответственно любовниц. С 1750 года они играли все что угодно: итальянские и французские комедии, особенно Марио и Гольдони, трагедии, оперы, пародии, пантомимы и балеты. И во всем им сопутствовал громкий успех.

Что же касается личной жизни, то тут дела обстояли не так блестяще: после тринадцатилетнего брака с Марио Сильвия начала раздел имущества, так как вино – неизменный спутник успеха у актеров всех времен и народов – ввергло его в большие долги. Их дети – Луиджи-Джузеппе Баллетти, известный танцовщик, и Мария-Магдалина Баллетти, прозванная Манон (ей было всего десять лет), – как водится, разрывались между отцом и матерью.

Все Баллетти жили рядом с театром, а Казанова поселился в Отель де Бургонь, где располагались итальянские комедианты.

Следует сказать, что сорокадевятилетняя prima amorosa Сильвия не осталась одна. Она блистала в комедиях своего друга Пьера де Мариво, который именно из-за нее предпочитал Итальянскую комедию французскому театру. Она была настоящим идолом Парижа. Говорят, что между Мариво и Сильвией имелась многолетняя и не только «плодотворная творческая» связь.

Казанова, ставший добрым другом Сильвии, дает нам ее восторженный портрет. Он пишет:

«Весь ужин я самым пристальным образом изучал Сильвию: слава ее тогда была непревзойденной. Мне представилась она лучше, нежели все, что говорили о ней. Пятидесяти лет, с изящной фигурой, благородной осанкой и манерами, она держалась непринужденно, приветливо, весело, говорила умно, была обходительна со всеми и полна остроумия, но без малейшего признака жеманства. Лицо ее было загадкой: оно влекло, оно нравилось всем, и все же при внимательном рассмотрении его нельзя было назвать красивым; но никто и никогда не дерзнул объявить его также и некрасивым. Нельзя было сказать, хороша она или безобразна, ибо первым бросался в глаза и привлекал к ней ее нрав. Какова же была она? Красавица; но законы и пропорции ее красоты, неведомые для всех, открывались лишь тем, кто, влекомый магической силой любви, имел отвагу изучить ее…

Актрисе этой поклонялась вся Франция, дар ее служил опорой всех комедий, что писали для нее величайшие сочинители, и первый Мариво. Без нее комедии эти остались бы неизвестны потомкам. Ни разу не случилось еще найти актрисы, способной ее заменить, и никогда не найдется такой, чтобы соединила в себе все те составные части сложнейшего театрального искусства, какими наделена была Сильвия: умение двигаться, голос, выражение лица, ум, манеру держаться и знание человеческого сердца. Все в ней было естественно, как сама природа…

Все единодушно считали Сильвию женщиной, что стоит выше своего положения в обществе».

За два года до ее смерти (а она умерла в 1758 году в возрасте пятидесяти семи лет) Казанова видел Сильвию в роли Марианны из пьесы Мариво, и, несмотря на возраст и болезни, она создавала полную иллюзию юной девушки.

Говорят, что и Казанова не удержался и пал к ногам Сильвии. Во всяком случае, он явно ценил ее не только как актрису и мать прекрасной Манон. Доказательством этому служат рапорты парижского полицейского комиссара Мезнье. В одном из них, датированном 17 июля 1753 года, написано: «Девица Сильвия живет с Казановой, итальянцем, о котором говорят, что он сын актрисы. Она содержит его».

Как мы уже говорили, Сильвия и Марио разделили имущество (что касается официального развода, это дело было разрешено во Франции лишь после Великой французской революции). Впрочем, разделом это назвать трудно, ведь никакого имущества у Марио и не было. Он был приговорен вернуть жене приданое в 15 000 ливров, но и денег у него тоже не было. Более того, они продолжили жить под одной крышей в доме богатой вдовы Жанны Камю де Понкарре, маркизы д’Юрфе (эта женщина еще сыграет немаловажную роль в жизни Казановы, но о ней мы расскажем чуть позже).

Сильвия пригласила Казанову ежедневно обедать в ее доме, и Казанова не заставил себя долго уговаривать. Там-то он и познакомился с Лодовико-Андреа Риккобони (сценическое имя Лелио) и с Элен Риккобони, урожденной Баллетти (сценическое имя Фламиния).

Там же он впервые увидел и Карло Веронезе (сценическое имя Панталоне), богатейшего итальянского комедианта в Париже, который был автором тридцати семи пьес и отцом двух прекрасных дочерей-актрис: Анны-Марии (сценическое имя Коралина) и Джакомы-Антонии (сценическое имя Камилла).

Казанова был в восхищении от обеих дочерей Карло Веронезе. Он нашел Коралину красивее, но Камиллу – жизнерадостнее. У обеих любовниками тогда состояли люди весьма благородные. Казанова, «человек незначительный», как он сам себя называл, временами, когда Коралина мечтала в задумчивости, ухаживал за ней. Когда же появлялся любовник, маркиз де Силли, ее будущий муж, он уходил. Но иногда его просили остаться, чтобы прогнать скуку этой «сладкой парочки».

Когда двор выехал в Фонтенбло, Казанова поехал туда как гость Сильвии, так как театр последовал за двором. Впрочем, и все иностранные послы тоже. Благодаря этому, Казанове посчастливилось познакомиться со многими интересными людьми, в том числе и с представителем Венеции Франческо-Лоренцо Морозини.

И вот однажды Казанова получил право сопровождать своего соотечественника в оперу. Так уж получилось, что там он оказался прямо напротив ложи маркизы де Помпадур, но в тот момент он не знал, кто она такая.

В первом акте на сцену вышел небольшого роста тенор и начал с такой сильной трели, что Казанова невольно рассмеялся. Солидный мужчина с голубой орденской лентой, сидевший рядом с маркизой де Помпадур (а это был Луи-Франсуа-Арман де Винеро дю Плесси, герцог де Ришельё, маршал Франции и член Французской академии, чего Казанова, конечно, тоже не знал), сухо спросил, из какой страны он приехал.

Казанова непринужденно ответил:

– Из Венеции.

– Я был там, – сказал герцог, – и тоже очень смеялся над речитативом ваших опер.

– Я думаю, месье, – быстро среагировал Казанова, – и даже уверен, что там не нашлось людей, которые препятствовали бы вашему смеху.

Этот дерзкий ответ заставил маркизу де Помпадур, не любившую герцога де Ришельё, усмехнуться. А потом она спросила, в самом ли деле он приехал из Италии?

– Совершенно верно, мадам.

Герцог де Ришельё заявил, что бывал в Италии и видел там много красивых женщин.

– А какая из наших актрис нравится вам больше других? – спросила маркиза де Помпадур.

Казанова показал на одну из девушек.

– Но у нее же некрасивые ноги! – удивился герцог де Ришельё.

– Это ничего не значит, месье, – возразил ему Казанова. – Кроме того, когда я пытаюсь проверить красоту женщины, то ноги – это первое, что я отбрасываю в стороны.

Тут, давясь от смеха, маркиза де Помпадур спросила посланника Морозини, кто этот остроумный молодой человек в его свите, и тот представил ей Казанову.

Это была сама маркиза де Помпадур! Казанова много слышал о ней и сейчас с удивлением обнаружил, что это удивительно привлекательная женщина, и ничто в ее облике не могло навести на мысль о ее простом происхождении.

А ведь ее настоящее имя было Жанна-Антуанетта Пуассон, родилась она в Париже 29 декабря 1721 года, и была она дочерью Франсуа Пуассона – то ли мясника, то ли торговца скотом, связанного со снабжением армии. Мать ее тоже была личностью достаточно специфической. О ней говорили много всякого, но ведь соседи всегда такие: сначала злословят, а уж потом разбираются, был ли повод для злословия. Короче говоря, будущая маркиза де Помпадур при рождении не имела ни «голубой крови», ни внушительной, уходящей в века родословной – короче, ничего, что могло бы позволить предположить, что вскоре она станет одной из самых знаменитых женщин Франции.

Сейчас она выглядела именно так, как должна была выглядеть могущественная фаворитка короля, вращавшаяся в самом высшем свете. Все в ней подчеркивало ее власть и значительность, но при этом она была обаятельна, мягка и добра, что не так-то легко встретить в сильных мира сего.

Казалось, его притягивает к ней магнитом, и ему было совершенно очевидно, что в этой женщине есть нечто волшебное. Теперь он понимал, почему она превратилась в своего рода живую легенду. Более того, она была загадочна. Людей такого типа никогда не знаешь до конца, хотя и очень хочешь узнать.

Она очень ему понравилась, красивая и сказочная, но отмеченная какой-то едва заметной тенью одиночества. Казанова не мог понять, что именно заставляло его думать о маркизе де Помпадур именно так: то, что он слышал о ней, или то, что успел заметить в ее полных тайны бархатных глазах.

Молодой итальянец ей тоже очень понравился…

В пятилетнем возрасте Жанну-Антуанетту отдали в монастырь в Пуасси, и там она сильно заболела, но ее образование получило недостающую ему системность.

Оставила монастырь Жанна-Антуанетта через три года. К этому времени она стала совершенно прелестным ребенком. Прекрасное личико, идеальная фигурка, изумительный цвет кожи, умные и блестящие глаза – о чем еще мечтать будущей женщине? Уже в девять лет она очаровывала всех вокруг. Не хватало лишь одного – крепкого здоровья.

Когда девочка вернулась домой, мадам Пуассон, восхищенная ее красотой, всплеснула руками и воскликнула:

– Ну и лакомый же ты кусочек!

После того как дочери исполнилось девять, мать отвела ее к Жанне Лебон, одной из самых знаменитых в то время гадалок, и та, внимательно посмотрев на хрупкую девочку, вдруг сказала:

– Эта малютка в один прекрасный день станет царствовать в сердце короля.

Мысль о сказанном гадалкой не оставляла Жанну-Антуанетту, и она стала жить мечтами о любовном романе с монархом. Со временем мечты эти становились все конкретнее и конкретнее.

Вы скажете, какая маленькая девочка не мечтает о сказочном принце? Все мечтают, но у всех это так и остается на уровне девичьих перешептываний и записей в тайном дневнике. Довольствоваться же подавляющему большинству, в конечном итоге, приходится далеко не принцами. Жанна-Антуанетта была не такая. Она не просто мечтала о принце, она мечтала о сердце самого короля, ведь именно об этом говорила гадалка, и эту свою мечту она постепенно превратила в уверенность, сделав ее реализацию своей главной задачей. Главной жизненной целью. И это несмотря на то, что место любовницы короля было уже занято.

Когда Жанне-Антуанетте исполнилось девятнадцать, стало ясно, что пора выходить замуж. Таковы были неписаные правила, но никто не торопился взять в жены дочь проворовавшегося торговца и женщины сомнительной репутации. Ни красота Жанны-Антуанетты, ни ее веселый нрав не играли здесь никакой роли. Репутация ее была подмочена, причем самым бесповоротным образом, и рассчитывать на приличный брак ей было очень трудно.

И все же ей повезло, и 9 марта 1741 года она все же стала замужней женщиной. «Счастливчиком» оказался Шарль Ле Норман д’Этиоль, сын генерального казначея монетного двора. Так девица Пуассон рассталась со своей незавидной фамилией и стала именоваться мадам д’Этиоль.

Понятно, что это не была женитьба по любви, но Жанна-Антуанетта поначалу очень старалась сделать свой вынужденный брак счастливым. Двух недель «медового месяца» ей оказалось достаточно, чтобы забеременеть, и она родила мужу мальчика, но тот, к несчастью, не прожил и нескольких недель. После этого 10 августа 1744 года она родила девочку, которую нарекли Александриной.

И все же она ни на минуту не забывала о предсказании гадалки. Однако для того чтобы стать любовницей короля, нужно было для начала, чтобы король ее увидел, а чтобы он ее увидел, нужно было, как минимум, появиться в Версальском дворце. Понимая это, Жанна-Антуанетта начала пристально следить за Версалем – ведь там была ее судьба, там находился обещанный ей монарх. Кроме того, она стала регулярно ездить в Сенарский лес, где имел обыкновение охотиться король (в этом лесу на счастье и был расположен замок Этиоль).

Экстравагантно одетая, она неторопливо прогуливалась по аллеям, где обычно проезжал Людовик XV. Королевские егеря называли ее фаэтон «опереточным»: он был светло-бирюзового цвета, а платье Жанны-Антуанетты было розовым.

Казалось бы, что за безвкусный маскарад? Но Жанна-Антуанетта все рассчитала верно: ее «розово-бирюзовое явление» просто не могло не обратить на себя внимания посреди зеленой листвы и серо-коричневых стволов деревьев.

Жанна-Антуанетта рассуждала так: вдруг случится чудо, и проезжающий мимо король заметит ее. Но ее хорошо продуманные и точно просчитанные прогулки долгое время ни к чему не приводили. Хуже того, попасться на глаза ей довелось не королю, а амбициозной герцогине де Шатору, тогдашней любовнице короля, быстро раскусившей цель ее лесных прогулок.

Но и здесь будущей маркизе де Помпадур повезло: 8 декабря 1744 года герцогиня де Шатору умерла от пневмонии. Место в сердце Людовика XV стало вакантным, и мадам д’Этиоль восприняла это как сигнал к действию.

И вот вечером 25 февраля 1745 года в Версальском дворце имел место шикарный бал-маскарад, посвященный женитьбе дофина, сына Людовика XV.

И что же король? Его душевная рана уже не кровоточила, и в два часа ночи он обратился с комплиментами к некоей юной красавице в одеянии Дианы-охотницы. Его Величество был не прочь познакомиться. Прекрасная Диана в ответ на предложение снять маску вдруг начала дразнить короля, маня его за собой, но маски не снимая. Сильно заинтригованный, Людовик XV стал пробираться за ней следом. Продолжая кокетничать и громко смеяться, Диана все время терялась в толпе. Таинственная незнакомка, похоже, прекрасно знала слабое место короля: паническую боязнь скуки. Погоня за ускользающей Дианой – это было новое приключение, слишком хорошая приманка, чтобы Людовик XV пренебрег ею.

В руке у Дианы был платок. То, что произошло дальше, описывает собиратель пикантных историй о маркизе де Помпадур Жан-Луи Сулави:

«В руке у нее был платок, и то ли случайно, то ли специально она его обронила. Людовик XV торопливо поднял платок, но он не мог пробраться к его владелице и со всей учтивостью, на какую был способен, бросил ей этот изящный комочек».

В зале раздался смущенный, переходящий из уст в уста шепот:

– Платок брошен… Платок брошен… Платок брошен…

Диана ловко поймала платок. Она победила. Всем остальным соискательницам освободившегося места в сердце короля стало ясно: у монарха зарождается новый любовный роман и «ловить» им в прямом и переносном смысле этого слова больше нечего.

Молодая женщина, которую при всех выбрал король, – а это оказалась Жанна-Антуанетта д’Этиоль, – была необыкновенно хороша собой.

На следующий день ей не пришлось долго ждать. Людовик XV приказал своему камердинеру Бинэ доставить ее в Версаль. Жанна-Антуанетта не заставила себя уговаривать и переехала к королю 31 марта 1745 года. Через два месяца она оформила развод с Шарлем д’Этиолем, а уже 7 июля 1745 года влюбленный король купил для нее титул маркизы де Помпадур и земли в Оверне с двенадцатью тысячами ливров дохода.

Вот с такой удивительной женщиной посчастливилось познакомиться Казанове. А еще он был представлен лорд-маршалу Шотландии Джорджу Кейту, послу короля Пруссии. Но больше всего ему повезло, когда он случайно увидел самого Людовика XV и всю королевскую семью. Впрочем, увидел – это громко сказано. Короля он случайно заметил в галерее, когда тот о чем-то оживленно говорил с несколькими блестящими офицерами, опираясь рукой на плечо военного министра графа д’Аржансона. И он вдруг обернулся, посмотрев в сторону опешившего Казановы. А может быть, он просто обернулся, и не думая смотреть на какого-то случайно оказавшегося поблизости итальянца.

В любом случае, король Франции был очень хорош собой. По словам самого Казановы, «ни одному искусному художнику не удалось изобразить поворот головы этого монарха, когда он оборачивался к кому-нибудь. Всякий, кто видел его, в тот же миг чувствовал, что не в силах его не любить».

А вот королева Мария Лещинская, дочь польского короля Станислава, напротив, Казанове совсем не понравилась. На вид она была, как «набожная старушка». А чего стоил ее огромный, страшный-престрашный чепец…

А потом Казанова увлекся племянницей художника Сансона. Сам он написал: «Она понравилась мне беспредельно. Я был в добром расположении духа, непрестанно ее смешил и сумел расположить к себе».

Однажды Казанова пил у себя в комнате кофе и мечтал о ней, как вдруг к нему заявился с визитом один молодой человек. Казанова явно не знал его, но тот сказал, что имел честь ужинать с ним у художника Сансона.

– Да, да, месье, – сказал Казанова, сделав вид, что вспомнил, – простите, что не признал вас сразу.

– Это и немудрено, за столом вы глядели лишь на мадемуазель Сансон.

– Это точно, но, согласитесь, что она очаровательна.

– Охотно соглашусь, – со вздохом сказал молодой человек. – К несчастью своему, я слишком хорошо это знаю.

– То есть вы хотите сказать, что вы влюблены в нее?

– Увы, да. И у меня уже появилась было надежда, но тут явились вы и отняли ее.

– Кто? Я?

– Вы.

– Весьма сожалею, – сказал Казанова, – однако же я решительно не понимаю, чем могу вам помочь.

– Ну, вы могли бы, например, впредь никогда не появляться в ее доме.

– И вы действительно полагаете, что тогда она вас полюбит?

– О, месье! Это уже мое дело. Прошу вас, пока не ходите туда, а об остальном я позабочусь сам.

В ответ на это Казанова признался, что ему весьма странно слышать подобное и он удивлен, что молодой человек на это рассчитывал.

– Рассчитывал, месье. Я признал в вас человека умного, а потому был уверен, что для вас не составит труда вообразить себя на моем месте. Я был уверен, что, взвесив все, вы не пожелаете биться со мною не на жизнь, а на смерть из-за дамы, на которой, как я полагаю, не имеете намерения жениться.

– А если бы я тоже хотел просить ее руки?

– Тогда бы мы оба были достойны жалости, и я – в большей степени, чем вы, ибо покуда я жив, мадемуазель Сансон не станет женой другого.

Молодой человек был бледен, серьезен и холоден, как лед. От такого можно было ждать чего угодно, а посему его слова заставили Казанову задуматься. Он прикинул, какой из поступков сделает его достойнее собственного уважения, и понял, что лучше сделать так, чтобы представить себя в глазах соперника человеком более мудрым, нежели он сам.

– Что станете вы думать обо мне, месье, – спросил он с решительным видом, – если я впредь откажусь бывать у мадемуазель Сансон?

– Я буду думать, что вы сжалились над несчастным, который вечно будет вам признателен и готов пролить за вас свою кровь до последней капли.

– А кто вы?

– Меня зовут Гарнье. Я – единственный сын Гарнье, виноторговца с улицы Сены.

– Что же, господин Гарнье, я не стану бывать у мадемуазель Сансон. Останемся друзьями.

– По гроб жизни. Прощайте, месье, и спасибо вам…

В один из первых дней своего пребывания в Париже Казанова посетил знаменитый дворец Пале-Руаяль, резиденцию герцогов Орлеанских, рядом с которым самые разные люди, начиная от графов и графинь и кончая жрицами любви и карманными ворами, имели обыкновение прогуливаться, завтракать и читать газеты. Там Казанова познакомился с одним прелюбопытным человеком, который сам заговорил с ним, представился и оказался неплохим знатоком итальянской литературы. Казанова обратился к нему по-итальянски, и он ответил ему на языке времен Бокаччо. Через четверть часа они были друзьями.

Это был Клод-Пьер Патю, адвокат Парижского парламента, родившийся в Париже в октябре 1729 года. А еще он был поэтом, сочинял комедии и первым перевел на французский язык великого Шекспира.

Патю оказался весьма активным молодым человеком, и он быстро познакомил Казанову со всеми сколько-нибудь известными парижскими девицами. Он любил прекрасный пол не менее Казановы, но, к несчастью своему, не был наделен его отменным здоровьем (он умрет в возрасте всего тридцати лет).

Однажды Патю пригласил Казанову отобедать в обществе одной актрисы парижской Комической оперы. Ее звали Виктуар О’Морфи, и она была ирландкой по происхождению. Казанова не находил никакой прелести в этой женщине, но как же откажешь другу…

Поздно вечером Патю заявил, что проведет ночь в постели актрисы. У Казановы же не было желания возвращаться одному, и он объявил, что поспит в соседней комнате на канапе. Но канапе оказался маленьким и неудобным, и тогда сестра О’Морфи, девчонка тринадцати или четырнадцати лет, предложила ему за экю, то есть за шесть ливров, свою постель. Казанова с радостью согласился, и тогда девчонка (ее звали Луизон) привела его к мешку соломы, лежащему на четырех досках.

– И это ты называешь постелью? – удивился Казанова.

– У меня нет другой, месье.

– Но я такую не хочу, и не будет тебе обещанного экю.

– А вы что, хотели раздеться? – удивилась в свою очередь девчонка.

– Конечно, а как же иначе.

– Что за причуда! У нас даже нет простыней.

– А что, ты спишь одетая?

– Вовсе нет.

– Ладно. Ступай тогда ложись сама и получишь свой экю. Я хочу на тебя посмотреть.

– Хорошо. Только вы не станете ничего со мною делать?

– Ровным счетом…

После этого короткого диалога Луизон разделась и легла на мешок с соломой. Увидев ее голую, Казанова сразу понял, что перед ним безупречнейшая красавица.

За шесть ливров она по желанию Казановы принимала разные позы.

В ней не было ни одного изъяна, кроме грязи, и еще за шесть ливров Казанова собственными руками вымыл ее с ног до головы.

Малышка была уступчива во всем, кроме одного, отговариваясь тем, что ее старшая сестра говорила, что «это» стоит двадцать пять луидоров. Один луидор равнялся двадцати четырем ливрам, то есть сумма была названа огромная, и Казанова сказал, что они поговорят о цене ее «сокровища» в другой раз…

Утром Луизон отнесла выручку сестре. Та долго смеялась и заявила Казанове, что у нее он может получить гораздо большее и гораздо дешевле.

Казанова же настаивал на своем: за шесть ливров он будет приходить каждый вечер и рассматривать малышку в ее каморке, а об остальном он подумает.

Через некоторое время Казанова пришел не один, а со своим знакомым художником, который за шесть луидоров написал портрет Луизон, на котором она лежала на животе, опираясь рукой и грудью на подушку и показывая свой пухлый задик. Последняя часть тела была написана художником с таким искусством и правдоподобностью, что лучшего нельзя было и пожелать. Под портретом Казанова велел написать: O-Morphi. Слово это, конечно, не из Гомера, но оно показалось ему вполне греческим.

Клод-Пьер Патю заказал себе копию этой картины. А художник, которого вскоре вызвали в Версаль, выставил там кроме всего прочего и оригинал, а паж короля Сен-Кентен, известный сводник, показал его Людовику XV.

Любвеобильный король пришел в полный восторг и тут же пожелал увидеть модель. Привести Луизон приказали художнику, а он обратился к Казанове. Тот пошел к старшей сестре, а она, узнав, о чем идет речь, заголосила:

– О Боже! Король! Но он же на тридцать лет ее старше…

Когда же первое потрясение прошло, она призадумалась. Потом, хорошенько пошевелив мозгами, она стала благодарить Провидение, и было за что: Людовик XV, как объяснил ей Казанова, осчастливит и озолотит ее сестренку.

И он оказался прав: почти каждый вечер король осыпал малышку Луизон драгоценностями и подарками. Дождавшись, когда она налюбуется своим отражением во всех зеркалах, он ее раздевал, укладывал на огромную кровать и обучал восхитительным играм, правила и изысканность которых она постигала с удивительной прилежностью.

Информированная своей личной полицией, маркиза де Помпадур знала все об этих галантных вечерах, и ее все это вполне устраивало. Пока король развлекался, сама она могла свободно заниматься тем, что ей нравилось гораздо больше, чем плотские утехи.

Связь Людовика XV с Луизон О’Морфи длилась два года, но однажды, решив, что теперь она может все, глупышка неосторожно спросила Его Величество:

– В каких отношениях вы теперь со старой дамой?

Король посмотрел на девушку ледяным взором. Он терпеть не мог неуважительного отношения к маркизе де Помпадур.

– Кто надоумил вас задать подобный вопрос? – лишь спросил он.

А через три дня Луизон получила четыреста тысяч франков приданого и овернского офицера Жака де Бофранше в придачу, от которого в ноябре 1757 года родила сына.

Много лет спустя Казанова встретил в Фонтенбло красивого молодого человека, сына от этого брака – точную копию матери. Его звали Луи-Шарль-Антуан де Бофранше. Этот молодой человек, сражавшийся при Вальми, бросился в объятия Великой французской революции, а в 1793 году этот сын любовницы Людовика XV дал барабанщикам приказ заглушить голос короля Людовика XVI, который перед казнью хотел обратиться к народу. Позднее он стал депутатом от Пюи-де-Дом и генерал-инспектором наполеоновских конюшен. Он умер в Виши 2 июля 1812 года, а сама бывшая Луизон О’Морфи, успевшая трижды побывать замужем, умерла двумя годами позже.

Король Франции был удивительно любвеобилен, и маркизе де Помпадур, в конце концов, пришлось смириться с тем, что он ускользает из ее рук, ведь тягаться с чужой молодостью и красотой было решительно невозможно.

Королю было чуть за сорок, и его все время тянуло к молоденьким, сексуально активным девушкам. Да маркиза и сама понимала, что ее давняя болезнь легких неотвратимо делает свое разрушительное дело. Бессонные ночи и бесконечные интриги не могли пройти бесследно, ее былая красота начала понемногу блекнуть, и бороться с этим процессом становилось все труднее и труднее.

К счастью для себя, маркиза поняла одну важную вещь. Она была нужна королю, и пока у него и в мыслях не было расставаться с ней. Но при этом он любил женщин и не видел ничего дурного в том, что и они платили ему той же монетой. К фаворитке это не имело никакого отношения. Как говорится, «ничего личного». Просто такова была его физиология, потребность его могучего мужского организма. Короче говоря, Людовик XV совершенно безболезненно мог разделять духовную и физическую стороны своего бытия. В его душе безраздельно царствовала маркиза де Помпадур, и никто другой ему в этом плане и не был нужен. Зато в области физиологической одной маркизы ему уже давно было мало, но наличие других женщин совершенно не умаляло его любви к фаворитке.

Сейчас 1751 год признан всеми историками годом завершения физической близости маркизы де Помпадур с королем. В те времена охлаждение августейшей особы означало безвозвратный уход бывшей фаворитки в тень и, в лучшем случае, забвение, а в худшем – опалу и ссылку «куда подальше» по принципу «с глаз долой – из сердца вон».

Конечно, король продолжал по-своему любить маркизу. Но это уже была не та любовь, которая налетает, словно шквал, сметая все на своем пути. Эта любовь больше стала похожа на привязанность, порожденную долгим приятным общением и привычкой. Но привычка – привычкой, а от физической близости король отказываться не собирался, и если маркиза де Помпадур ему в этом не всегда могла быть полезной, то он не считал для себя зазорным получать недостающее «на стороне».

Тайные агенты маркизы и многочисленные «доброжелатели», конечно же, сообщили ей о постепенно набиравших обороты королевских шалостях. Оценив опасность, она решила удержать Людовика XV возле себя во что бы то ни стало.