Текст книги "Живые и взрослые"

Автор книги: Сергей Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Сергей Кузнецов
Живые и взрослые

Моей дочери Ане

Часть первая
Детские секреты

1

– Ты с ума сошла, – шипит мама, – ты что, вот так собираешься идти в школу? Первого сентября? В таком виде?

Марина улыбается.

– В каком таком виде? – говорит она. – В нормальном виде, в праздничном, как и положено. Разве нет? Ты же сама говорила, что они – для праздника.

– Я говорила? – от возмущения мама чуть повышает голос и, спохватившись, повторяет уже тише: – Я говорила?

По утрам они стараются не шуметь: папа часто приходит перед рассветом. Что делать, такая работа: дипломатические приемы всегда начинаются после захода солнца.

– Ты говорила, ты, – отвечает Марина, – когда я летом на теплоходе хотела пойти в них на дискотеку.

– Прекрати демагогию, – снова шипит мама, – ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!

– Не понимаю.

Они стоят в коридоре большой двухкомнатной квартиры. Коридор слишком широкий, и мама только изображает, будто не дает Марине пройти. Конечно, ничего не стоит отодвинуть мамину руку и пройти в прихожую. Некоторое время Марина смотрит на маму, потом пожимает плечами, приносит с кухни табуретку и садится.

– Хорошо, – говорит она, – Первое сентября пройдет без меня. Рыба вызовет тебя в школу и спросит, почему твоя дочь прогуляла первый день занятий.

– Не Рыба, а Валентина Владимировна, – говорит мама, – так нельзя говорить о старших.

– Ну да, – кивает Марина, – вот ей и объяснишь, почему ты не пустила меня в школу. Кстати, знаешь, я всегда мечтала прогулять Первое сентября…

На самом деле Марина врет. Как раз Первое сентября она всегда любила. Наверное, потому, что шесть лет назад именно ее выбрали, чтобы дать в руки сверкающий на солнце серебряный звонок с голубым бантом, посадить на шею самого высокого старшеклассника и на его плечах обойти по кругу звезду в центре двора – под оглушительный и счастливый звон первого в жизни школьного звонка.

Конечно, иногда Марине хотелось прогулять урок-другой – особенно географию или химию. Но Первого сентября Марина всегда хотела в школу. Да что там всегда! Еще вчера она и представить не могла, что будет сидеть в коридоре, скрестив ноги в преступных белых джинсах. Мамин, между прочим, деньрожденный подарок.

Мама вздыхает:

– Почему ты не хочешь надеть нормальную школьную юбку?

– Я тебе уже объяснила, – скучающим голосом говорит Марина, – она мне мала. Ты сама говоришь, что я выросла за лето. Юбка мне теперь вот до сюда, – и она проводит ладонью где-то посередине между бедром и коленом.

– Не преувеличивай, – говорит мама.

– Я проверяла, – отвечает Марина, – что, ты думаешь, я на ровном месте решила в джинсах идти?

– Ты представляешь, как Рыба будет ругаться? – спрашивает мама. Ладно бы просто брюки. Так нет – джинсы, и не просто джинсы – а белые джинсы. Мертвыебелые джинсы.

– Все хорошие джинсы – мертвые, – пожимает плечами Марина, – это и Рыба знает. С этим даже ты спорить не будешь. И вообще, купила бы мне нормальную школьную юбку – я была бы уже в школе.

Марина украдкой смотрит на массивные часы, подарок отцу на сорокалетие. Серебряный круг, в нем – серебряная звезда. Марину страшно раздражают эти часы – точно такие же висят у них в школе, да и вообще во всех государственных учреждениях. Только папины часы из настоящего серебра, а школьные – дешевые, алюминиевые. Почему-то Марина уверена, что маме часы тоже не нравятся, хотя мама об этом никогда не говорила.

Часы показывают без десяти восемь.

Мама и Марина смотрят друг на друга. «В шахматах это называется пат, – с тоской думает девочка, – ни у кого нет хода», – и в этот момент за маминой спиной открывается дверь родительской комнаты, выходит черно-белая кошка Люси, следом за ней – папа, заспанный, в тяжелом халате, подаренном дядей Колей. Халат, разумеется, тоже мертвый,как все дяди-Колины подарки.

– Ну чего вы шумите, – сонно спрашивает он, – я домой в четыре вернулся, можно дать поспать человеку хотя бы немного?

Ну что же, раз папа уже не спит, мама может кричать с чистой совестью:

– Ты посмотри, как она собирается идти в школу! Первого сентября! В мертвых джинсах!

– Ну, юбка ведь ей мала, – зевая, говорит папа, – что же делать? У нас есть другие брюки? Наши, не мертвые?

– Все наши в грязном, – быстро говорит Марина, – стиралка поломалась, а мастер придет только на той неделе.

– В твоем возрасте я руками стирала, – говорит мама.

– А в твоем возрасте майор Алурин уже командовал диверсионным отрядом, – ни к месту говорит Марина.

Папа смеется.

– Ладно, диверсантка, беги в школу. Только в первый ряд не лезь.

– Ну да, – говорит мама, – ты такой добрый. Все ей разрешаешь – в школу к Рыбе не тебе идти…

Тут Марина не может удержаться:

– Не к Рыбе, а к Валентине Владимировне. Ты же сама объясняла: нельзя так говорить о старших.

– Это тебе она старшая, – вздыхает мама, – а мы почти ровесницы. Ладно, беги, может, она и не заметит…

Марина мчится, разбрасывая ногами алые кленовые листья. В детстве она так играла – будто это тинги,которые окружили ее на поле боя, а она пробивалась к своим. Тогда она видела тинговтолько через щелочку прикрытой двери – в фильмах, которые родители смотрели у себя в комнате. Поэтому ей и казалось, что тинги похожи на осенние листья – кроваво-красные, пятипалые. Это уже потом Павел Васильевич рассказал: настоящий тинг – это отрубленная человеческая кисть, наделенная единственным желанием: превращать живое в мертвое.

Кратчайшая дорога к Марининой школе идет мимо «пятнашки» – спортшколы за высоким деревянным забором. Забор подновляют каждый год, но в сентябре пятнашки первым делом отдирают пару-тройку досок, чтобы удобней было совершать набеги. Обычно Первого сентября Марина предпочитала обходить спортшколу стороной – в четвертом классе она прибежала на праздничную линейку перепачканная и растрепанная. Хотя она и вышла победительницей (двое девчонок-пятнашек позорно ретировались с поля боя, признав убийственную силу Марининого мешка со сменкой), Рыба вызвала в школу родителей и долго отчитывала маму за закрытыми дверьми своего кабинета. От этого Маринин авторитет в классе взлетел до недосягаемых высот, но ей пришлось пообещать маме избегать драк – и она старалась держать слово хотя бы Первого сентября.

До начала линейки остается всего несколько минут, и Марина, надеясь, что пятнашек уже заперли во дворе, – вихрем мчится мимо забора. Но когда «пятнашка» почти остается позади, раздается свист, и что-то небольно, но ощутимо толкает Марину в плечо. Не останавливаясь, она оборачивается: над досками мелькает коротко стриженный затылок.

«Наверное, Вадик, – со злостью думает Марина. – Первый заводила и мелкий пакостник. Ну ничего, увидимся еще!»

На бегу Марина грозит забору кулаком и мчится дальше.

До начала линейки остается две минуты.

Гоша, конечно, никаких Марининых джинсов не заметил, зато Лева сразу восторженно присвистнул:

– Клевые. Оттуда?

– Ага.

Лева кивает: он так и думал.

– Ой, как Петрова вырядилась, – говорит Оля Ступина, скривив хорошенькое личико первой ученицы, старосты и любимицы Рыбы, – наших вещей ей недостаточно, ей мертвые подавай.

– Да тебе просто завидно, – говорит Марина.

– Ну нет, – вздергивает носик Оля, – я мертвое никогда не надену, ни за что. Те, кто мертвое носит, – те в зомби превращаются.

Это, конечно, глупость. Даже пятиклашки знают, откуда берутся зомби. Точнее, пятиклашки считают, что они знают – потому что на самом деле, как объяснил Павел Васильевич, однозначного ответа на этот вопрос нет даже у ученых. Существует несколько теорий, какая верная – никому не известно. Впрочем, одежда, музыка и кино тут точно ни при чем – когда об этом зашла речь, Павел Васильевич только рассмеялся.

Линейка уже закончилась, и семиклассники потянулись в школу. Марина, в своих мертвых джинсах, старается затеряться в толпе. Главное, чтобы Оля не настучала. На всякий случай Марина показывает ей кулак и делает страшные глаза.

Оля, разумеется, одета как положено: юбка, фартук с голубоватыми кружевами, две косички с огромными бантами, на груди – серебряная звездочка в круге. Вроде такая же, как у всех остальных учеников, – но у Оли она словно специально начищена, словно нарочно выставлена напоказ. Марине даже противно смотреть: можно подумать, Оля в самом деле понимает, что стоит за этим значком. Конечно, на День Победы и майские праздники их староста пафосно читает со сцены правильные стихи о бойцах, погибших, защищая границы звезды, – но Марина ей ни на секунду не верит.

В прошлом году они проходили «Дочь полка» – во время урока Павел Васильевич увлекся, стал вспоминать войну. Марина всегда слушала не отрываясь – а Оля что-то рисовала на вырванной из тетрадки клетчатой страничке, потом сунула в учебник. На перемене Марина подкралась и вытащила: листочек был весь покрыт цветами и принцессами в роскошных нарядах.

Марину тогда передернуло: как можно рисовать такую пошлятину во время рассказа о Великой войне? А еще нос воротит от мертвых джинсов!

Марина сидит у окна, на третьей парте. Весь пятый класс и половину шестого она сидела вместе с Леной Ковалевой, но после Нового года родители Лены получили квартиру в новом микрорайоне, Лена перешла в другую школу, и Марина осталась одна. Если честно, ей это очень нравилось. На свободное место она клала сумку, а все тетрадки и учебники вываливала на стол: так оказалось намного удобней прятать книжки, которые Марина тайком читала во время уроков.

Впрочем, сегодня, кроме учебников, у нее нет других книг – все-таки Первое сентября. Марина достает из сумки дневник, новый учебник химии и чистую тетрадку. Из окна пятого этажа хорошо видны алые и желтые кроны деревьев. Среди них черным прямоугольником – крыша «пятнашки», чуть дальше, за проспектом, теснятся дома (один из них – Маринин), на горизонте средневековой башней – силуэт Министерства по делам Заграничья, одна из пяти городских высоток. Там работает дядя Коля и часто бывает Маринин папа.

– Здравствуйте, дети! – раздается громовой голос.

Это – коронный прием Рыбы: бесшумно войти в класс и тут же оглушить всех приветствием.

– Здравствуйте, Валентина Владимировна! – семиклассники поднимаются.

Другие учителя давно не требуют, чтобы школьники здоровались хором и вставали в начале урока, но Рыба ведет себя, словно они по-прежнему первоклашки.

– Садитесь, – говорит она.

Марина садится и тут же снова утыкается в окно.

– Гляди, кто это? – слышит за спиной Левин шепот.

– Новенькая, что ли? – предполагает Гоша.

В самом деле – у доски, рядом с Рыбой стоит худенькая девочка с двумя тощими, торчащими в стороны косичками. Школьная форма сидит на ней нескладно, в руке она держит портфель из магазина «Мир детей», в другой – матерчатый мешок со сменкой.

Она, наверное, еще не знает, что мешок надо оставлять в раздевалке.

– Это – Вероника Логинова, – говорит Рыба, – она будет учиться в вашем классе. Садись, Вероника.

Вероника растерянно обводит глазами класс и идет к пустующей последней парте.

– Нет, не туда, – новенькая вздрагивает и оборачивается, – на третью парту, к Петровой.

Новенькая подходит к Марининой парте и на мгновение замирает над соседним стулом: на нем по-прежнему лежит сумка.

– Извини, – тихим шепотом говорит она, и Марина ставит сумку на пол.

– Ты чем-то недовольна, Петрова? – спрашивает Рыба.

– Я счастлива, Валентина Владимировна, – не сдержавшись, отвечает Марина.

– Ну, тогда иди к доске, – говорит Рыба, – посмотрим, всё ли ты забыла за лето.

«Ну вот… – думает Марина. – Интересно, будет слышно в соседнем классе, как она разорется, когда увидит мои джинсы?»

2

Лева любит приходить в класс раньше всех: тогда есть время немножко почитать перед уроком. Но сегодня дома Шурка копалась дольше обычного, Лева даже накричал на нее – за что тут же получил от бабушки. Короче, пришлось идти кратчайшей дорогой – мимо «пятнашки». Шурка ныла и говорила, что боится, но Лева уверенно соврал, что пятнашки второклассников не обижают, есть, мол, такой договор – драться только с четвертого класса.

– Джентльменское соглашение, – сказал он, – типа дуэльного кодекса у мушкетеров.

Про мушкетеров Лева рассказывал Шурке весь прошлый год – чтобы она быстрее шла в школу. Где-то в районе Нового года он спохватился, что книжка скоро кончится, и стал сочинять новые приключения. Хотя мушкетеры жили задолго до Проведения Границ, Лева напихал в роман армию мертвых гвардейцев, тингов, ромерос и фульчи– в результате загнал сюжет в такой тупик, что с трудом вырулил к хеппи-энду, прислав на помощь мушкетерам мертвую Констанцию.

На самом деле Лева подозревает, что у него получилось даже лучше, чем у Дюмаса. Он даже боится, что Шурка будет разочарована, когда сама прочтет «Четырех мушкетеров». Впрочем, по Левиным расчетам, сестра доберется до растрепанной книжки на его любимой полке только через пару лет. А к тому времени либо сама все забудет, либо Лева убедит ее, что она что-то напутала.

С третьего по шестой класс Дюмас был любимым писателем Левы, но этим летом он прочитал «Стеклянный кортик» и «Мальтийскую птицу» и теперь бредил поиском сокровищ, запрятанных мертвыми во время Проведения Границ. В промежутках между рисованием вымышленных карт и размышлениями над картами настоящими Лева перечитывал две великие книги, пытаясь перенять у героев их манеру говорить коротко и веско.

Отведя Шурку на второй этаж, Лева спешит в свой класс. Обычно он берет ключ в учительской, но сегодня его опередили. Лева глядит на часы в коридоре – своих у него нет, – вроде еще совсем рано. Интересно, кто сегодня первый? Если вдруг Гоша – не удастся спокойно почитать, а если Оля Ступина – ну и черт с ней, пошлю ее к черту, вот и все дела.

Нет, не Гоша и не Оля, а – вот уж не ожидал! – новенькая девочка, Вероника. Сидит на третьей парте, сложила руки, смотрит перед собой.

– Привет, – говорит Лева.

– Привет, – отвечает Вероника. Голос у нее тусклый, бесцветный, никакой. В проходе стоит портфель – у Левы два года назад был такой же, пока тетя из Грачевска не прислала в подарок сумку. Кажется, у ее Миши случайно оказалась лишняя.

– Меня зовут Лева, – говорит он, доставая «Мальтийскую птицу».

– Меня – Ника, – говорит девочка, – но лучше зови меня Вера.

– Хорошо, – кивает Лева, открывая книжку. Он еще успевает удивиться: почему Вера – лучше, ведь Ника – красивое имя, редкое, но тут же забывает обо всем – как всегда, когда перед ним лежит книга. В особенности – «Мальтийская птица».

Сейчас он читает ту самую главу, где герои догадываются, что секрет птицы вовсе не в том, что она сделана из серебра. На самом деле под слоем краски – обычная бронза. Но почему же целая банда мертвых и их приспешников охотится за этой статуэткой?

Конечно, перечитывая книгу в пятый раз, Лева хорошо помнит разгадку: в птице был тайник, который открывался, если надавить ей на глаза. В тайнике – план, указывающий место, куда мертвые спрятали свои сокровища, пока Граница еще не сомкнулась на севере.

Как ни странно, в романе не рассказывалось подробно, что это были за сокровища, но в этом и не было нужды. Все знали: мертвые владели огромными богатствами, да и сейчас намного богаче живых. Мертвые вещи можно было сразу распознать: они были ярче, изящней и прочней, чем те, что изготовляли живые. Белые джинсы Марины. Ручка Гоши. Даже туфли Зиночки – математички Зинаиды Сергеевны, – в которых она пришла в прошлом году на майский праздник. В тот раз Рыба кричала даже громче, чем Первого сентября, и хотя дело происходило в учительской, вся школа узнала, что Зиночка посмела явиться на праздник – и не на какой-нибудь, а на майский! – в мертвых туфлях.

Туфли в самом деле были очень красивые. Лева, наверное, заметил их первым в классе.

У самого Левы никогда не было мертвых вещей. Когда-то он спросил маму – почему, и мама сказала, что мертвые вещи бывают либо у тех, кто работает с мертвыми – у экзорсистов, ученых шаманов, могильщиков, орфеев и прочих сотрудников Министерства по делам Заграничья, – либо у тех, кто нашел клад или унаследовал мертвые вещи еще с дограничных времен. Сейчас Лева, конечно, знает: мертвые вещи можно просто купить – в магазинах, правда, их почти нельзя поймать, да и стоят они так дорого, что с небольшой учительской зарплаты Левины родители могли бы купить разве что пластинку жевательной смолы, типа той, что однажды дал пожевать Гоша.

Пластинка была ярко-зеленая (как многие мертвые вещи) и пахла летом. Гоша разломил ее надвое, и они долго и сосредоточенно жевали. Потом Гоша сказал: «Бывают такие специальные пластинки, пожуешь – и станешь зомби», – и Лева стал шевелить руками, как зомби в фильмах про войну, и они ржали не останавливаясь целых полчаса, а потом все обсуждали: может, это была специальная ржачная смола?

Если бы мама и папа узнали об этом, они были бы недовольны. Ну, наказывать не стали бы, а отругали бы точно. Мама всегда говорила, что терпеть не может, когда в школу носят мертвые вещи. Ладно взрослые: им мертвые вещи иногда нужны по работе, а детям они точно ни к чему.

Лева когда-то все хотел спросить – откуда берутся детские мертвые вещи, например, игрушки или та же смола? Но сейчас он думает: мама не любит вещи вообще – неважно, живые или мертвые. Недаром одним из самых страшных ругательств для нее было вещист – человек, который ставит вещи выше книг, музыки и прочего искусства.

Лева согласен с мамой – книги, конечно, лучше любых вещей. Но ему все-таки хочется добыть себе что-нибудь мертвое, красивое. Как Маринины белые джинсы.

Может быть, поэтому ему так нравится читать «Стеклянный кортик» и «Мальтийскую птицу» – книги, где такие же дети, как он сам, находят дограничные сокровища.

Класс постепенно наполняется. Цокая каблучками подходит староста Оля:

– Привет, Рыжий, – говорит она, – все читаешь?

– Угу, – отвечает Лева.

Он не любит Олю. Если честно, ее вообще мало кто любит, кроме двух-трех подружек-вредин и самой Рыбы, которая еще в четвертом классе предложила сделать Олю старостой. Кажется, даже Павел Васильевич, их классный, был от этого не в восторге, но каждый год повторялось одно и то же: Рыба приходила, предлагала Олю, весь класс дружно голосовал. Только в прошлом сентябре Гоша вдруг спросил: а мы можем выдвинуть другую кандидатуру? Лева прямо замер от неожиданности – даже он не ожидал такого от своего друга. Рыба, однако, не растерялась, усмехнулась и спросила: «Ты, что ли, Столповский, хочешь? Тройку по химии исправь сначала», – и Оля снова стала старостой.

Может, в этом году предложить Марину, неожиданно думает Лева. Она, конечно, не отличница, но троек у нее нет. Уж точно будет лучше, чем Оля.

Отличная идея! Лева отрывается от «Мальтийской птицы» и, подняв голову, видит Олю, стоящую рядом с новенькой девочкой, сидящей все так же неподвижно, скрестив перед собой руки.

– А я знаю, ты раньше в «пятнашке» была, – говорит Оля.

– Да, правда, – тихо говорит новенькая, – меня тетя туда отдала.

– Говорят, ты там хуже всех училась? – громко говорит Оля.

«Ну, это вряд ли, – думает Лева. – Хуже всех в „пятнашке“ учиться – это надо уметь. Пятнашки – они тупые, всем известно».

– Нет, у меня пятерки почти по всем предметам были, – говорит новенькая.

– А правда, тебя там звали Ника-Кика? – все так же громко говорит Оля.

– Да, – отвечает девочка, и Леве кажется, будто у нее чуть дрожит голос.

«Что же Оля все-таки за сволочь, – думает Лева, – чего к новенькой привязалась? Мало ли как кого дразнили! Лева-корова, Лева-рева, подумаешь!» И тут он понимает, почему девочка просила звать ее Верой.

Если-бы Оля была мальчишкой, можно было бы встать и двинуть ей как следует! Лева, правда, не мастак драться, но по такому случаю он бы попробовал. Но бить девочек как-то нехорошо, это и папа говорил, и во всех книжках написано. Значит, бить нельзя – надо что-то сказать, что-то такое резкое, краткое, весомое, как умеют герои «Мальтийской птицы».

Но, как назло, ничего краткого и весомого Леве на ум не приходит. Поэтому Оля идет к своей парте, Ника остается сидеть неподвижно, а Лева возвращается к поиску сокровищ.

По дороге домой Лева снова вспоминает утреннюю сцену. Надо было сказать Оле: «Отстань от нее!» – вот было бы коротко и весомо. Или: «Чего привязалась?» – тоже хорошо. Черт, всегда самые лучшие слова приходят в голову, когда уже поздно. Ну ничего, еще раз Оля к новенькой полезет – он ей задаст!

Лева открывает дверь ключом, который висит у него на резинке – чтобы не потерял. Родители придут только вечером, а Шурка уже час как должна быть дома. Интересно, она разогрела себе обед или, как обычно, ждет старшего брата?

– Шурка! – зовет он сестру.

Из маленькой комнаты доносится тихий всхлип.

– Это еще что такое? – солидно и веско говорит Лева.

Шурка сидит на полу, перед ней лежит сонная Мина, спрятав под панцирь лапы и голову. Шурка шмыгает курносым носом.

– Что случилось? – спрашивает Лева, и тут Шурка начинает рыдать, всхлипывать, бормотать бессвязно, слезы текут по круглым щекам, припухшие губы жалобно дрожат.

Лева приносит с кухни воды и, когда Шурка успокаивается, снова спрашивает «что случилось?», и все начинается сначала, и только с третьей попытки Лева понимает, что Шурка пошла домой мимо «пятнашки», ведь «ты сам сказал: второклассники не дерутся», а к ней пристали взрослые ребята, выкинули сменку из мешка, напихали в мешок листьев, попытались надеть на голову, и все время смеялись, и дразнились, и говорили, что в Шуркиной школе только слабаки учатся, а когда Шурка сказала, что у нее есть старший брат и он их побьет, они стали смеяться еще больше и сказали, что знают ее старшего брата, рыжий очкарик, слабак и трус, он даже побоится к ним близко подойти и правильно сделает, потому что если сюда придет, они ему о-го-го как накостыляют, – и всё это Шурка говорит, не прекращая всхлипывать и шмыгать носом, а Лева почему-то вспоминает Нику, как она неподвижно сидит, сложив руки, глядя перед собой, вспоминает, как задрожал голос, когда она ответила Оле «да», и Лева думает, что, наверное, пятнашки правы, он в самом деле трус и слабак, потому что никогда ни во что не вмешивается, только книжки читает, и ни мушкетеры, ни герои «Мальтийской птицы» не подали бы ему руки.

И тогда Лева обнимает сестру и говорит:

– Дураки они все, Шурка, ну их на фиг.

А она всхлипывает и спрашивает:

– Ты их побьешь, правда?

И Лева отвечает:

– Побью, конечно, – и вдруг понимает, что это правда, что на этот раз так и будет – он пойдет к спортшколе, вызовет на бой их главаря и набьет ему морду: за плачущую Шурку, за испоганенный мешок со сменкой, за всех детей, которые боятся ходить мимо «пятнашки».

И еще – за новенькую Нику, за дурацкое прозвище, дрожащий голос, неподвижный взгляд. За то, что он промолчал сегодня утром.