Текст книги "Приключения Ариэля, Рыцаря Двух Миров (СИ)"
Автор книги: Сергей Катканов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
В этот момент он услышал за дверью тихие шаги и сразу всё понял. В щель между дверью и косяком медленно вошёл нож и отбросил крючок, на который была закрыта дверь. Ариэль присел на кровати. Дверь медленно отворилась, в проёме показалась физиономия хозяина постоялого двора. На ней отражалась удивительная смесь из подобострастия, плутовства и ненависти.
– А что же благородный рыцарь не спит? – с нарочитой озабоченностью поинтересовался хозяин.
– Не спиться, – с детским простодушием улыбнулся Ариэль.
– Ну это мы мигом поправим. Сейчас господа рыцари уснут вечным сном. Ребята, заходите.
В комнату ввалилась ватага разбойников. Хозяин бросился с ножом на Ариэля, который даже не удосужился встать с кровати. Уклонившись от удара, рыцарь ткнул нападавшему указательным пальцем куда-то в шею. Тот сразу обмяк и повалился на пол. Ариэль наконец встал и перекрыл разбойникам проход к кровати Жана, который всё ещё спал. На Ариэля сразу набросились трое. Одного он оглушил ударом кулака в висок, другого ударил ребром ладони по руке с ножом, после чего рука повисла плетью, третьего пнул в колено. Ариэль не хотел доставать кинжал, да в этом и необходимости не было, он даже руки старался не ломать, чтобы потом не возиться с накладыванием шин. Нападавших осталось на ногах ещё человек пять, они остервенело набросились на рыцаря, пока ещё не в состоянии поверить, что один кулак так ловко управляется против десятка ножей.
Громкие падения тел и крики травмированных наконец разбудили Жана. Вскочив с кровати, он сразу ринулся в драку, причём совершенно без затей и без ловких приёмов – он попросту сокрушал челюсти нападавших своими тяжёлыми кулаками с широкого разворота. Ариэль даже на минуту отошёл в сторону, чтобы его друг спросонья и ему не подправил челюсть. Когда он увидел в глазах Жана осмысленность и понял, что тот окончательно проснулся, он помог ему закончить драку несколькими элегантными движениями. Перед ними на полу валялась груда тел, иные из которых всё ещё были неподвижны, а другие корчились от боли, но никто не пытался сказать ни слова.
– Пойду верёвки поищу, – небрежно обронил Жан и, вскоре вернувшись с верёвками, начал связывать у грабителей руки за спиной. – Ариэль, я тут управлюсь, а ты бы поспал немного, а то уже скоро рассветет.
– Да, я, пожалуй, прилягу, надо отключиться хоть на пару часов.
Ариэль сразу погрузился в сон и проснулся ровно через два часа, чувствуя себя на удивление бодрым. Этот мир почему-то вызывал у него небывалый прилив сил. Жан сидел на кровати, увидев, что друг открыл глаза, он улыбнулся.
– Завтрак у нас сегодня, я так понимаю, бесплатный, – Жан развязал хозяина и спросил: – Чем покормите, ваше гостеприимство?
– Давайте кашу сварю, – виновато улыбнулся хозяин. Он ещё не был уверен, что ночное нападение сойдёт ему с рук и держал себя даже без гнилого подобострастия, а просто тихо и скромно.
Похлебав каши и выпив по стакану воды, Жан и Ариэль собрались в дорогу. Ариэль подошёл к хозяину и сказал: «Я заметил, тебе понравился мой камушек, держи ещё один, – он протянул ему средних размеров рубин. – Да будет тебе во благо».
На лице хозяина не отразилось ничего, кроме крайней растерянности. Не говоря больше ни слова, они расстались.
Глава II, в которой буйствует сын скупого барона
Покинув постоялый двор, они сразу почувствовали, что вокруг что-то не так. Оба привыкли к тому, что изменение обстановки таит в себе опасность, они сразу же остановились и начали внимательно осматриваться.
– Мы не там, где мы были, – сказал наконец Жан. – Смотри, на горизонте уже нет гор, и это не пустыня. Если бы рядом со мной не находился человек из сказки, я просто не поверил бы своим глазам, а с тобой, видимо, надо быть готовым ко всему.
– Но это ваш мир, не сказочный? – уточнил Ариэль.
– Да вроде бы наш, ничего особенного вокруг нет. Деревья, поля, дорога. Но местность незнакомая, и я теперь не знаю, как мы попадём в командорство.
– Если мы туда не попадём, значит нам надо не туда. Пошли, – весело сказал Ариэль.
– Пошли, – небрежно обронил Жан, решивший ничему не удивляться. – Надо бы нам коней купить, а то неизвестно, сколько ещё так путешествовать.
– При покупке коней нас опять попытаются прирезать? – улыбнулся Ариэль.
– Ты не думай, что в нашем мире живут сплошь одни негодяи, – немного поморщился Жан. – Есть гнилые места, я их нюхом чую, а так в основном народ нормальный.
Через несколько часов ходьбы они зашли в небольшой городок. Жан спросил у прохожего, где тут можно найти ювелира, ему показали, и вскоре они вошли в маленькую лавочку, где их встретил старый грустный еврей.
– Мой друг вернулся из далёких стран, – важно начал Жан, – он привёз из своих странствий один камень, который теперь хотел бы продать, если вы дадите за него нормальную цену, – он протянул еврею крупный сапфир.
Ювелир долго вертел камень в руках, подносил его к самому носу, отодвигал на расстояние вытянутой руки, цокал языком и качал головой. Потом начал медленно говорить:
– Я мог бы вам сказать, что этот камень – сущая безделица, которая стоит не больше, чем несколько серебряных монет, но я так не скажу, потому что старый Исаак за всю свою жизнь никого не обманул. Этот камень – чудо. Я никогда не видел сапфиров такой чистой воды и глубокого цвета. Из какой же страны привёз благородный рыцарь такое сокровище?
– Из Индии, – поторопился вставить Жан.
– Так ведь Индий – несколько, – еврей продолжал рассматривать камень. – Есть люди, которые считают, что царство пресвитера Иоанна тоже в Индии, – при этих словах Жан вздрогнул, а Ариэль посмотрел на ювелира с интересом, но тот смотрел не на них, а на сапфир. – Впрочем, если бы старый Исаак был слишком любопытен, то он не дожил бы до седых волос. Итак, благородные рыцари, я могу дать вам этот камень 50 золотых. Честно признаюсь, если вы хорошенько побегаете, то сможете выручить за него больше, но у меня просто нет больше денег.
– Мы согласны, – быстро сказал Жан, которого присутствие в ювелирной лавке сильно нервировало.
Когда они покинули ювелира, на поясе у Жана в добротном кошельке висело целое состояние.
– Я смотрю, евреи – хороший народ, – с удовольствием сказал Ариэль.
– Нормальный, – почему-то опять раздражённо буркнул Жан, и Ариэль решил пока не беспокоить его.
Они без труда купили двух хороших коней и покинули городок по той единственной дороге, которая из него вела. Когда вокруг вновь стало безлюдно, Жан, наконец, расслабился и заговорил первым:
– Ты знаешь, Ариэль, я в Ордене уже больше 10 лет, и за всё это время ни разу не держал денег в руках. Храмовникам запрещено иметь деньги, и это меня никогда не огорчало. Покупать, продавать, прицениваться, торговаться – для меня это сущая мука. Когда мы с братьями отправлялись в какой-нибудь дальний путь и нам выдавали на дорогу несколько монет, я всегда просил их избавить меня от необходимости прикасаться к деньгам. Надо мной даже смеялись: «Жан, наверное, думает, что все монеты раскалённые и никогда не остывают». А я просто не люблю всё, что связано с куплей-продажей. И вот рядом со мной рыцарь, ещё более далёкий от денег, чем я.
– А мне всё это показалось интересным, – сказал Ариэль чуть ли не мечтательно. – Я как-нибудь попробую сам расплатиться, а может быть, ещё и поторгуюсь, – Ариэль рассмеялся, а Жан глянул на него с опаской.
– Не по себе мне, дорогой Ариэль, я, видимо, должен показать тебе наш мир, но кто я такой, и что я сам-то знаю о нашем мире?
– Да ты не переживай, похоже, ваш мир сам себя показывает. Смотри – рыцарский замок.
– Здесь, должно быть, живёт какой-нибудь барон средней руки. Ну что ж, надеюсь, нам покажут наконец нормальное рыцарское гостеприимство.
На стук в ворота открылось небольшое окошечко, в нём показалась испуганная физиономия слуги, который быстро выпалил: «Господин не может вас принять», – и окошечко тут же закрылось. Обескураженный Жан постучал ещё раз, окошечко вновь сразу же отворилось, словно слуга ждал повторного вызова.
– Твой господин что, болен?
– Да, он болен, – торопливо согласился слуга.
– Но ведь он может приказать проводить нас в одну из комнат и покормить?
– Нет, он не может этого.
– Он что, вообще ничего не может? – Жан начал закипать.
– Он может всё, – протараторил слуга, – но он вас не примет, – окошечко опять захлопнулось.
– Болен этот барон, должно быть, на голову, – усмехнулся Жан. – Никогда с таким не встречался. Если я скажу братьям, что храмовников не приняли в рыцарском замке, они просто не поверят. Ну что ж, значит опять нам дорога на постоялый двор.
Искомое заведение сыскалось неподалёку, они поужинали в своей комнате, помолились и уже собирались ложиться спать, надеясь, что шум за стенкой вскоре смолкнет, но не тут-то было. Шум только усиливался, и вскоре к ним в комнату ввалился, сорвав дверь со слабого крючка, пьяный юноша. Он едва держался на ногах, лицо его было весёлым и бессмысленным, дорогая батистовая рубашка залита красным вином, и в руках он держал бутылку.
– Вы не представляете, господа, как я счастлив видеть в этой вонючей дыре благородных рыцарей. Устал от быдла, просто сил моих больше нет. Вы непременно должны выпить со мной. Это божественный напиток. Настоящее кипрское. Такое и король не каждый день пьёт.
Не дожидаясь приглашения, гость бухнулся за стол, и друзьям ничего не оставалось, как только последовать его примеру. Гость, половину расплескав, налил глиняные кружки. Ариэль пригубил вино и сказал:
– Действительно, прекрасный напиток.
– О, я не сомневался, что благородный рыцарь оценит по достоинству это вино. Скажу вам по секрету: оно стоит безумных денег, да мне не жалко. Мне никогда ничего не жалко! – он стукнул кулаком по столу. – А мне и жалеть-то нечего, – он вдруг зарыдал, но вскоре его пьяные слёзы просохли, и он, ехидно взглянув на рыцарей, спросил:
– Вы, должно быть, надеялись получить приют в замке моего папаши?
– Было дело. А он что, ни перед кем не открывает ворот? – спросил Жан.
– Ни-пе-ред-кем, – икнув, заключил повеса. – Знаете почему? Если вас впустить, значит придётся кормить, а еда стоит денег, а денег ему жалко. Он и сам-то порою питается плесневелым хлебом.
– Барон так беден?
– О, что вы, он сказочно богат. Сказочно! – вдруг закричал пьяный юноша и вновь зарыдал, но это опять длилось недолго. – В подземельях его замка стоят семь больших сундуков с золотом, – гость перешёл на таинственный шёпот. – Это не шутка, господа. Я сам видел эти сундуки. Впрочем, это было несколько лет назад. Сейчас там может быть уже и девять сундуков, а то и десять. Мой папаша умеет выжимать золото из грязи, одного только он не умеет – тратить. Сей недостойный рыцарь страдает страшной скупостью. А ведь это грех, господа, да-да, я вас уверяю: скупость – самый страшный грех! От него даже слуги все разбежались, ведь он их почти не кормил, не говоря о жалованье. Остался только один слуга, похожий на него. А ведь у папаши – большие поместья, которые приносят огромные доходы, и все они идут в сундуки. Он просто не в состоянии взять оттуда ни одной монеты. Он даже родному сыну отказал в содержании, я бедствую, господа, я страшно бедствую.
– Но вы пьёте очень дорогое вино, – усмехнулся Жан.
– Да… – повеса пренебрежительно махнул рукой. – Смог перехватить взаймы несколько монет. Сжалился один меняла, а вообще мне уже давно никто не даёт в долг, потому что я всем должен. И по многу. Так вот думаю, что мне эти несколько монет? Купил лучшего вина, всяких голодранцев налипло. Вот, кутим. Но всё это ерунда. А ведь у меня, господа, горе. Недавно на турнире мне безнадёжно испортили шлем. Мой старый мятый шлем теперь уже совсем ни на что не годен. Папаша, когда ещё был в состоянии тратить деньги, купил мне доспехи, самые дешёвые, конечно, но с тех пор он и этим меня не балует. И вот шлем окончательно накрылся. А скоро турнир. Что же мне делать, господа? Я в полном отчаянии.
– Мы могли бы купить вам шлем, – сочувственно сказал Ариэль.
Гуляка, мигом протрезвев, встал и, высокомерно глянув на Ариэля, сквозь зубы процедил:
– За кого вы меня принимаете? По-вашему, я нищий попрошайка? Вы осмелились предложить мне милостыню? Мне, потомку древнего рода?
– Мой друг сам не понимает, что говорит, ваше кипрское ударило ему в голову, – пришёл на помощь Жан.
– Простите, рыцарь, я приношу вам самые искренние извинения, – смутился Ариэль.
– Ладно, – сразу обмяк гуляка. – Вам трудно понять, как самолюбивы нищие. Я вот угощаю вас вином и только поэтому могу сидеть за одним столом с вами. А если бы вы меня угощали? Я бы ни за что не принял ваше предложение. А если бы я был богат, и вы бы меня угостили? Я принял бы ваше приглашение, не думая. Вы понимаете меня?
– Не очень, – развёл руками Ариэль.
– Значит, вы не нищий.
– Но почему ваш отец так жесток к вам?
– О нет, он не жесток, он даже и не может быть жестоким, потому что скупость вытеснила из его души все прочие страсти. Как-то он сказал мне: «Для тебя деньги – слуги, а для меня – друзья». Но это не так. Деньги не друзья для него, а господа. Он служит им, как верный раб. Однажды, ещё мальчишкой, я случайно увидел, как мой папаша, спустившись в подвал, открыл свои сундуки и стоял перед ними на коленях, словно молился. Он, действительно, только золоту и молится, только ему и служит, только его и любит, если это можно назвать любовью.
– Но ведь деньги только для того и нужны, чтобы на них что-то покупать? Разве не так? – выразил недоумение Ариэль.
– Полностью с вами согласен. Деньги могут подарить человеку все радости жизни, какие только существуют. Дорогая одежда, изысканная еда, красивые доспехи, арабские скакуны – в этом мире столько всего прекрасного, но на всё нужны деньги, а без них нет жизни.
Ариэль заметил, что Жан, до этого довольно благодушно воспринимавший появление незваного гостя, при этих словах заметно помрачнел. И гость помрачнел, словно неосторожно задел свою кровоточащую рану. Он встал, небрежно поклонился и сухо сказал:
– Позвольте мне откланяться, господа, – и тут же покинул комнату.
Друзья, смертельно уставшие, сразу легли спать, а поутру без промедлений отправились в дорогу. Жан долго мрачно молчал, а потом обронил как бы через силу:
– Вчера я подумал, что нам легко было попасть в замок скупого барона, достаточно было сказать, что мы пришли отдать ему старый долг и показать несколько монет. Но я не стал тебе это предлагать. Может быть, тебе и интересно было бы глянуть на один из ликов нашего безумия, да у меня на это не хватило бы сил. И так могу сказать тебе, что мы увидели бы там: грязь и паутина по углам, потому что убираться некому, на ужин – отбросы, какими и нищий побрезговал бы, сгорбленный хозяин в драном рубище, бросающий на нас из-под лобья недоверчивые взгляды. И говорить с ним можно было бы только о деньгах, причём – о его деньгах, ведь даже мысль о том, что деньги есть у кого-то ещё, больно ранит души таких людей. Много ли ты потерял, не увидев это своими глазами?
– Суть, конечно, и так ясна, хотя мне пока интересно всё, что можно увидеть в вашем мире.
– И тебя не тошнит?
– Для меня важно вас понять, это моя главная миссия. Если меня начнёт тошнить, значит я провалил свою миссию.
– А меня тошнит. Сумасшедший скупец, душа которого покалечена страстью к маленьким несчастным металлическим кружочкам, бесчестит человеческий разум. А ведь у нас большинство людей такие, лишь не до такой степени. Все только и думают о деньгах. Юный транжира ни сколько ни лучше. Никчёмное, абсолютно бессмысленное существо. Этот будет швырять золото горстями направо и налево, когда унаследует сокровища своего папаши. Он будет удовлетворять своё сластолюбие и тщеславие, пока точно так же не сойдёт с ума от бесконечных глупых удовольствий. Не то чтобы я осуждаю этих людей, но я чувствую себя таким чужим среди них, что от этого становится больно. Слава Богу, есть Орден Храма, иначе не знаю, как бы я жил. Храмовники знают цену деньгам, ведь каждая монета полита крестьянским потом, мы не пьём дорогих вин и не носим батистовых рубашек. Но наше золото не лежит в сундуках, оно служит великим целям. Орден поставил своё богатство на службу Христу. После того, что ты видел, тебе, наверное, трудно в это поверить.
– Мне гораздо легче поверить в то, что ты говоришь, чем в то, что я видел. Пока я понял лишь то, что ваш мир – чрезвычайно неровный. Души ваших людей живые и очень подвижные, они мечутся во все стороны, как загнанный кабан на охоте. На каждую душу охотится множество страстей. Вам очень трудно. У нас всё ровнее, спокойнее, соблазнов почти нет. Но… мне кажется, у вас есть некое преимущество перед нами, хотя пока я толком не могу понять, в чём оно. Кстати, хотел спросить, а что это за турниры, о которых говорил юноша?
– Ещё один лик безумия нашего мира. Рыцари устраивают состязания: кто кого вышибет из седла.
– Это тренировки?
– Нет, это ярмарка тщеславия. Они гордятся своими игрушечными победами, как будто им удалось одолеть страшного врага. Их поздравляют, на них одевают венки, ими восхищаются дамы, их слава гремит порою на всё королевство. А ведь они ведут себя, как малые дети, которым нравится играть в войну, при этом от настоящей войны эти «герои» бегут, как от чёрной оспы. У многих рыцарей вся жизнь проходит на охотах и турнирах.
– Всё это, действительно, очень странно. Но что же храмовники?
– Рыцари Храма не участвуют в турнирах, и охотиться нам разрешено только на львов.
Глава III, в которой герцог рассказывает о крестовом походе
Тем временем друзья достигли большого рыцарского замка, который доминировал над окрестной равниной.
– Ну что, попробуем ещё раз проникнуть в замок? – усмехнулся Жан. Он постучал в ворота и сказал открывшему слуге: – Два рыцаря Храма просят приюта у хозяина этого замка.
Слуга пустил их во двор и вежливо, с достоинством, попросил немного подождать. Через некоторое время он вернулся и сказал весьма торжественно:
– Господин герцог будет рад принять у себя рыцарей Храма. Извольте следовать за мной.
Они пересекли просторный чисто выметенный двор, где стояло множество добротных крепких построек, потом долго шли по коридорам замка. Всё вокруг выглядело основательным, крепким и очень аккуратным – стены из хорошо подогнанных камней, массивные дубовые двери, свисавшие с потолка простые медные светильники – всё обещало прослужить ещё века, и нигде не было видно ни пылинки. Ариэль обратил внимание на полное отсутствие декора и каких бы то ни было украшений – ни гобеленов, ни картин, ни серебряных подсвечников, ни люстр с хрустальными подвесками. Только серый камень, немного мрачноватый дуб, шлифованная медь светильников и бронзовые, безо всякого изящества дверные ручки, точнее – простые скобы. Ариэль привыкший к беломраморным дворцам, которые искрились золотом и самоцветами, был поражён этой мощной простотой. Ему казалось, что он уже видит душу хозяина замка – крепкую, чистую, простую.
Слуга привёл странников в просторную светлую комнату, где стояли две массивных дубовых кровати, застеленных бесхитростным полотняным бельём. Слуга, которому, видимо, доставляло огромное наслаждение представлять особу хозяина, не просто сказал, а провозгласил: «Сейчас для вас приготовят ванну, вы сможете надеть чистую одежду, а вашу тем временем постирают, потом вы немного отдохнёте, а вечером господин герцог ждёт вас к себе на ужин».
Вечером, посвежевшие и отдохнувшие, в шёлковых туниках, в которые им было предложено облачиться после ванны, друзья зашли в большой зал, где их уже встречал хозяин – крепкий мужчина лет сорока в полотняной тунике, с суровым, но добрым лицом. Едва заметно улыбнувшись, он сказал, сдержанно, но доброжелательно:
– Рад приветствовать в своём замке доблестных рыцарей Храма. Присаживайтесь, господа, – они уселись за дубовый стол, на котором уже стояли глиняные блюда с дымившимися кусками мяса, порезанными овощами и кувшины с вином. – Извините за бесхитростное угощение, повара не держу, а мой старый Жак изыскам не обучен. И вино, не обессудьте, простое, сами делаем. – Хозяин налил гостям по стаканчику, они выпили по несколько глотков. Вино было кислое, но Ариэлю понравилось, он почувствовал в его простом вкусе тепло человеческих рук. – Не люблю, когда вовремя ужина слуги бегают взад-вперёд, перемены блюд не будет, так что налегайте на то, что видите, – немного виновато улыбнулся герцог. Ариэль, никогда не страдавший отсутствием аппетита, всё же подумал о том, что редко ел с таким удовольствием. Мясо и овощи были такими свежими, их вкус, не замутнённый никакими приправами, кроме соли, был таким естественным и земным, а вино таким трогательно-бесхитростным, что, казалось, эта еда насыщает не только тело, но и душу.
– Как вам угощение? – спросил герцог, немного иронично улыбнувшись. Он, видимо, привык к тому, что благородных гостей слегка обескураживает простота его трапезы.
– Если за столом у короля кормят иначе, значит король не прав, – без затей сказал Ариэль.
Герцог внимательно посмотрел в глаза Ариэлю и жизнерадостно рассмеялся:
– Его величеству не удастся заполучить моего Жака за все сокровища мира. Впрочем, я думаю, что он не проявит слишком большой настойчивости, переманивая к себе слугу, который даже слова «соус» ни разу в жизни не слышал.
Обстановка за столом сразу стала раскованной, дружеской. Герцог спросил:
– Откуда путь держите, господа?
– Да вот проезжали тут через земли одного барона… – задумчиво обронил Жан.
– Он принял вас?
– Даже за ворота не пустил.
– Тогда вам повезло. За его воротами вы увидели бы мало приятного.
– Зато имели счастье познакомится на постоялом дворе с его сыном.
Герцог печально посмотрел куда-то в сторону, на несколько мгновений замолчал, а потом начал говорить, медленно и подчёркнуто спокойно:
– Это мои вассалы… Мне остаётся только молится за них, хоть я и сомневаюсь, что мои убогие молитвы будут им полезны. Старик когда-то был прекрасным рыцарем – храбрым, благородным, великодушным. Помню, когда я был ещё мальчишкой, он учил меня сражаться на мечах, этой наукой я полностью обязан ему. У него же я научился разумно вести хозяйство. Барон когда-то получил в свои руки совершенно разорённое имение, он приложил немыслимые усилия для того, чтобы поправить дела – недоедал, недосыпал, во всём себе отказывал, и вот ему наконец удалось сделать свои земли процветающими. Но он заплатил за это страшной болезнью души. Когда его сундуки уже ломились от золота, он по-прежнему не считал возможным тратить ни одного денье ни на что, кроме самого скудного выживания. Его сын рос в ужасной бедности, а когда они разбогатели, ничего не изменилось, бедность их быта осталась такой же ужасающей. Сын возненавидел отца за то, что он боится тратить деньги, отец возненавидел сына за то, что он хочет их тратить. Один говорит: «Скряга». Другой говорит: «Мот». И оба правы. Я много раз пытался их помирить, но потом понял, что это бесполезно. Они даже не представляют, насколько они похожи – оба думают только о деньгах. Старика уже не переделать, его душа безнадёжно искалечена, но я пытался помочь сыну. Давать ему деньги бесполезно, он всё прокутит, и я сказал ему: «Хочешь, подарю тебе хорошие доспехи, хорошего коня, и ты отправишься в крестовый поход?». Я надеялся, что участие в святом предприятии вылечит его душу, и он согласился, но, когда приходило время отправляться, каждый раз ему что-то мешало. То «заболел», хотя он здоров, как бык, то «неотложные дела», хотя какие у него дела, то надо «заботиться об отце», как будто он о нём заботится. Я понял, что таким юношам крестовый поход не нужен, потому что он принесёт им лишь страдания, а они мечтают только об удовольствиях. Ужасный век, ужасные сердца…
– А вы, ваша светлость, участвовали в крестовом походе? – спросил Ариэль.
– Да… В молодости я принял крест, совершенно не представляя, что меня ожидает. Меня тянуло в неведомые страны, навстречу приключениям, я был уверен, что совершу множество подвигов, добуду великую славу, завоюю могучий замок и женюсь на прекрасной принцессе. Но всё оказалось… чуть проще.
Крестовый поход требует не столько храбрости, сколько терпения, а у порывистого юноши, который хочет у всех на глазах совершить нечто невероятное, бесконечная дорога вызывает лишь сонливость и апатию. Впрочем, сначала было ещё довольно весело, мы шли по землям европейских народов, нас везде встречали криками восхищения, перед нами чуть ли не преклонялись, и я на красивом жеребце в блестящих доспехах гарцевал перед восхищёнными дамами, пожиная незаслуженные лавры.
Потом мы пришли на земли греков, и всё стало по-другому. Нас встречали настороженные взгляды, матери прятали детей при нашем появлении, с нами никто не хотел разговаривать. Пока наши князья и греческие вельможи засыпали друг друга изысканными комплиментами, население встречало нас враждебно. Цены на продовольствие взлетели многократно, порою за курицу приходилось платить столько, сколько стоила овца. Греки, видевшие в нас неизбежное зло, решили хотя бы нажиться на крестоносцах, раз уж приходится их терпеть. Впрочем, иногда мне казалось, что они не столько хотят заработать денег, сколько стараются при помощи запредельных цен выразить нам свою недоброжелательность, не имея к тому другого способа.
Я никак не мог понять, в чём дело, ведь мы же герои, которые отправились на защиту христиан, то есть и греков в том числе, а нас встречают, как врагов, во всяком случае, как угрозу. Потом я понял, что мы на самом деле были для них угрозой. Когда десятки тысяч вооружённых людей наводнили греческие земли, хозяевам этих земель очень трудно было увидеть в нас благодетелей, особенно если учесть, что у них не было войны, и нам не от кого было их спасать. Война полыхала где-то далеко и их не затрагивала, а вооружённые франки ходили по улицам их городов. К тому же наши порою вели себя по отношению к грекам очень высокомерно, смотрели на них как на плебеев, часто оскорбляли местных крестьян, а порою и грабили. Как можно было после всего этого убедить греков в том, что у крестоносцев – благородные цели? И как чувствовали себя в такой ситуации те крестоносцы, цели которых были на самом деле благородны?
Однажды мы с Жаком шли по улочке какой-то греческой деревеньки, чтобы купить еды, и вот непонятно откуда в меня бросили камень, угодивший мне прямо в голову. Камень был не очень большой, и рука, его бросившая, была слабой, возможно детской, так что череп мой остался цел, но, дотронувшись до раны, я увидел на руке кровь. Стало так обидно, как никогда в жизни. Если бы сильная мужская рука бросила камень покрупнее, я остался бы мёртвым лежать на пыльной улочке. Вот это была бы «смерть героя»… Я был совершенно не готов принять боль без славы. Быть побитым, словно бродячий пёс, казалось немыслимо и невыносимо. Чтобы не зарыдать на виду у всей деревни, я резко повернул назад – бежал со своего первого поля боя.
Вечером мы с Жаком легли спать не поужинав, а утром он принёс мне курицу. Я знал, что собственных денег у Жака не было, и он, не сильно запираясь, признался, что украл курицу. Я велел ему вернуть украденное. Он еле уговорил меня разрешить ему незаметно подкинуть курицу, а не возвращать её лично хозяевам с извинениями. И только тогда, вдоволь покуражившись над своим сержантом, я почувствовал себя уже не битым псом, а человеком. Появился повод хоть немного полюбоваться собой.
В душе у меня было что-то не то, я напряжённо пытался осмыслить ситуацию и наконец понял, что, читая Евангелие, никогда не примерял его на себя. «Благословляйте проклинающих вас». Это были для меня лишь красивые слова и то, как это может быть в жизни, я представлял себе тоже очень красиво. Одинокий герой перед злобной толпой проклинающих благословляет её элегантным жестом и удаляется с высоко поднятой головой. А если в спину ему летят ехидный смех, издевательские шуточки и тухлые яйца? Уже не так красиво? Уже не хочется благословлять? Хотя бы сохранить человеческое лицо и не возненавидеть этих людей всей душой, и то довольно сложно, а уж благословлять их… Тогда, в Греции, я начал кое-что понимать. Если отправился в путь ради Христа, не жди ничего от людей, растопчи своё самолюбие сам, а если не сможешь, поблагодари того, кто сделает это за тебя.
Греки, конечно, не нападали на нас открыто, мы были слишком грозной боевой силой. Но за их лукавыми улыбочками так явно чувствовалась ехидная издёвка, а случайно перехваченные взгляды дышали такой враждой, что я не раз спрашивал себя: «Ты хочешь за них умереть?». И понимал, что не хочу. Но ведь наш Господь именно так и сделал! Его ведь не просто предали на страдание, над ним нагло бесстыдно глумились. Я старался чувствовать так, как учил Господь и понимал, что у меня не получается, но похоже именно тогда что-то всё же начало во мне меняться.
Потом мы вступили на земли сарацин, чего я так ждал, надеясь отличиться в бою, но отличиться в тех боях было невозможно. Лёгкие отряды лучников налетели на нас, появляясь словно из-под земли, засыпая крестоносцев стрелами, и так же стремительно исчезая. Я видел, как вокруг меня падают убитые стрелами, слышал, как кричат раненные и понимал, что кричат они не столько от боли, сколько от бессильной ярости. Крестоносцы гибли, не имея возможности вступить в бой, над нами потешались, как над дурачками. Хотелось ринуться вперёд и безжалостно рубить врагов, но врагам этого почему-то не хотелось, они предпочитали расстреливать нас, как мишени в тире.
Нашим передовым отрядам наконец удалось навязать врагу бой, но я оказался где-то в середине войска, мы тоже рвались помахать мечами, но это наше рвение привело лишь к тому, что мы начали давить друг друга. В этой давке погибло немало рыцарей и сержантов. Можно ли представить себе смерть более глупую и унизительную для рыцаря? Тогда мне так и не удалось обнажить меч, я был крепко помят, совершенно обессилен, мне казалось, что моя душа растоптана. Но я начал понемногу понимать, что, посылая нам унижения, Господь нас смиряет. Господь делает из самовлюбленных бахвалов настоящих крестоносцев. Но этого ли я хотел? Ни подвигов, ни славы не только не было, но и не предвиделось. Но мне стало ясно: пока рыцарь думает о славе, он не думает о душе, а ведь мы, казалось бы, отправились в поход за отпущением грехов, то есть ради души. Да так ли? Отчего же тогда так ныла и металась душа? Оттого, что мы всё никак не могли удовлетворить своё тщеславие и гордыню. Не скажу за других крестоносцев, но про себя я понял, что отправился в крестовый поход не для того, чтобы очиститься от грехов, а для того, чтобы преумножить их. Уже тогда я сказал себе, что надо просто безропотно вынести все страдания и унижения, которые пошлёт нам Господь, и тогда крестовый поход достигнет своей цели, независимо от наших боевых успехов.
