Текст книги "Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг."
Автор книги: Сергей Яров
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
Упрочению милосердия способствовали рассказы о благородных поступках по отношению к слабым, обездоленным, беззащитным, голодным – поступках своих и чужих. Ни одна щепотка хлеба, переданная голодным, не изглаживалась из памяти очевидцев блокады. И многие ленинградские истории, сразу же занесенные в дневники, отраженные в письмах или сохранившиеся в позднейших мемуарах, – это именно перечисление подарков, и только их. Видя, как кто-то пытается помочь другим людям, стремились и сами оказывать поддержку, стыдились, сравнивая себя с тем, кто способен отдать последнее, хотя и тоже нуждался. Помогая другому человеку, неизбежно должны были еще раз проверить свои нравственные качества: жаден ли, готов ли к длительному самопожертвованию, не стремится ли оправдать аморальные поступки.
К. Ползикова-Рубец так оценила действия одного из педагогов, которая узнала о голодном обмороке в булочной преподавателя физики и обещала принести ему продукты: «Откуда она возьмет кофе, сахар? Оторвет от себя. В этом и есть подлинная забота о товарище» [421]421
Ползикова-Рубец К.Они учились в Ленинграде. С. 73 (Дневниковая запись 1 января 1942 г.).
[Закрыть].
Дидактическое оформление с пафосными концовками вообще присуще рассказам К.
Ползиковой-Рубец, но те же приемы можно обнаружить и в других документах, когда отмечались случаи особо драматические или в чем-то необычные даже по блокадным меркам. В еще большей степени это стремление наделить тех, кто жертвовал собой, всеми привлекательными чертами заметно в интервью другого из блокадников. Когда началась война, ему было 9 лет. Не все он смог оценить и понять, детские впечатления, как это часто бывало, оказались встроенными в рассказы взрослых, более осмысленные и глубокие.
Вавила (его ровесник) ушел в булочную и не вернулся. Мальчика нашли весной, когда город очищали от сугробов. В его «авоське» обнаружили хлеб с «довеском» – это тогда поразило всех. Свидетельством пережитого потрясения, не исчезнувшего и спустя десятилетия, может служить эмоциональное напряжение рассказа, с характерными повторами и патетическими оценками.
Начинается то, что мы имеем право назвать моральным уроком для себя. Могут возразить, что это позднейшие записи, что эти доводы принадлежат не ребенку, но зрелому человеку, что тогда, в блокадные дни, он мог и не чувствовать столь ясно смысл происходившего у него на глазах. Вероятно, он не раз возвращался к этой истории, и она постепенно приобретала в его размышлениях законченность и отшлифованность, а ее герой отчетливее становился символом нравственной высоты. Но почему же она удержана столь крепко, почему так выделена среди сотен других блокадных эпизодов, почему он и сейчас не может рассказывать о ней спокойно – а это слишком у ощутимо по накалу рассказа: «Он знал, что вот он принесет хлеба и весь хлеб разделят на троих. И этот довесочек тоже разделят. И если бы он съел этот довесочек, он бы объел мать и сестру. И вот голодный, умирающий Вавила не мог себе этого позволить» [422]422
Там же.
[Закрыть].
В. Г. Даев был свидетелем того, как на рынке одна женщина отдала 250 г масла за килограмм дуранды. Он не знает, кто эта женщина, как она живет, почему она так поступила. Он знает другое – эти продукты несоизмеримы, масло ценится дороже. И начинается точно такое же, отмеченное нами ранее, «достраивание», когда за каждым действием видят проявления сугубой порядочности, самого светлого, что есть в человеке, хотя и не могут этого ничем подтвердить. Если женщина имеет масло, значит, как считает он, у нее есть дети: этот продукт выдавался только по детским «карточкам». И тогда смутные догадки быстро сменяются непоколебимой уверенностью: «…Женщине, очевидно, важно было насытить своих детей… она представила, сколько блюдечек горячей каши может она приготовить из этого куска дуранды» [423]423
Даев В. Г.Принципиальные ленинградцы: ОР РНБ. Ф. 1273.
[Закрыть].
«Ест только суп, второго не берет», – отметил Ф. А. Грязнов, наблюдая за одной из посетительниц столовой. Кисель здесь дают, не требуя «карточек», и она отливает его в бидончик. «Может быть, вы попросите у официанта себе еще по порции и отдадите мне. Мне же он больше не дает. Я взяла три стаканчика», – просит она [424]424
Грязнов Ф. А.Дневник. С. 103 (Запись 14 ноября 1941 г.).
[Закрыть]. Ф. А. Грязнов – артист, и такие сцены воспринимает, наверное, с особой чувствительностью. Он не сомневается, что это мать, ущемляя себя, старается не брать второе блюдо за талоны, чтобы сохранить их для сына. И стаканы киселя – ему же; ради этого ей и приходится унижаться. Еще одни посетители – мать с сыном. Он видит, как она отдает ребенку половину второго, и уверен: «Она тоже голодна». Да и нет тут сытых людей: «Сын отказывается, но не очень, берет, ест» [425]425
Там же.
[Закрыть].
И приведем еще одну историю. Она записана не полвека спустя – о ней рассказано в письме работницы ГПБ Т. И. Антонович, служившей в унитарной команде МПВО, ее подруге Клавдии 16 мая 1942 г. История обычная. В марте 1942 г. Т. И. Антонович заболела, у нее была сильнейшая дистрофия. Ей помогали («самоотверженно ухаживали», как подчеркнуто в письме) друзья по команде. Она пишет, что многое пересмотрела за это время. Она увидела, что люди способны поддержать ее в трудную минуту и признала, что именно это спасло ее от гибели. Ее не выпроводили в больницу, а ведь это было бы проще – такие вещи она очень хорошо чувствует и подмечает, как и любой, оказавшийся в беде, беспомощный человек. И ее оценки доброты друзей и коллег потому безоговорочны и недвусмысленны и выражены предельно простым языком. Она исключает любую мысль о том, что все могло кончиться и иначе: «Они только сокрушались обо мне и делали все возможное, чтобы поддерживать во мне слабеющий дух и надежду на спасение» [426]426
Чурсин В. Д.Указ. соч. С. 151.
[Закрыть].
И в других эпизодах взгляд блокадников всегда отмечает эти, порой мельчайшие, проявления заботы о других – иногда с пафосными оговорками, иногда весьма кратко и без всяких комментариев. В. Инбер написала об одном отличившемся пожарном, отказавшемся от награды: «Не надо мне другой премии, как только сто граммов рыбьего жира для моей жены» [427]427
Инбер В.Почти три года. С. 174 (Дневниковая запись 4 января 1942 г.).
[Закрыть]. А. В. Сиротова обратила внимание на ребенка, который тащил палку в четыре раза длиннее, чем он сам. «У нас мама больная, холодно, суп сварить не на чем», – рассказал мальчик [428]428
Сиротова А. В.Годы войны: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 60.
[Закрыть]. Врач Р. Белевская, приезжая с фронта, оставляла своей маленькой дочери плитку шоколада: «Не могу без слез вспоминать, как в такие приезды передо мной „отчитывались": сколько от кусочка дали девочке, а сколько еще осталось» [429]429
Белевская Р.Через поколения // Память. Письма о войне и блокаде. Вып. 2. Л., 1987. С. 220.
[Закрыть].
Милосердие способен был заметить тот, кто и сам его сохранял, кто понимал ценность бескорыстия, кто со слезами и с волнением мог рассказывать о нем, кто готов был неоднозначный и не всегда ясный поступок представить безупречным. Увиденные им картины милосердия заставляли оглянуться и на себя, поправить, насколько возможно, смещенные блокадой нравственные опоры. Нередко мы встречаем лишь косвенные свидетельства о проявлениях милосердия, порой очень смутные – но едва ли таковые можно счесть случайными, учитывая их многочисленность.
Не все готовы были проявлять милосердие – в силу различных причин. Но случалось и такое, что могло потрясти даже чужого человека и заставить отдать крошку от маленького кусочка, которым поначалу не собирались делиться. Конечно, у каждого был свой порог милосердия. М. Н. Абросимова рассказывала об одном из рабочих, которому она дала хлеб, а находившийся рядом директор – дурандовые лепешки. Почему? Его «привели с помойки, где он ел дохлую кошку» [430]430
Стенограмма сообщения Абросимовой М. Н.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 10. Д. 307. Л. 27–28.
[Закрыть]– и пережитый ужас заставил отдать то, что, вероятно, приготовили к обеду. Его привели «совершенно больного, слабого» – эта деталь подчеркнута М. Н. Абросимовой едва ли случайно, она сделала более настоятельной необходимость помочь ему. Его «привели» – и нетрудно представить испуганного и стыдящегося человека, не знающего, чего можно ожидать, вызывающего жалость у всех, кто его видел. И эта «помойка» – не была ли она самым ярким свидетельством падения человека, что побуждало незамедлительно протянуть ему руку.
«…Мы трое суток ничего не ели. Изголодавшийся народ страдал» – так описывал свою поездку в областной стационар В. А. Боголюбов [431]431
Стенограмм сообщения Боголюбова В. А.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 14. Л. Зоб.
[Закрыть]. Ему и его спутникам помог «товарищ», имевший 700 г крупы: «…Варил суп в котелке и нас, человек восемь, кормил…Три раза нас накормил» [432]432
Там же.
[Закрыть]. Отметим и другой случай. Умерла мать, брат и сестра отдали «карточку» за то, чтобы ее похоронить. Продукты кончились, они пошли к магазину просить милостыню. У его дверей мальчик заметил, как сестра «вдруг начала оседать, глаза у нее начали стекленеть» [433]433
Воспоминания цит. по: Котов С.Детские дома блокадного Ленинграда. С. 164.
[Закрыть]. Их спасла женщина, вышедшая из магазина: «Спросила, что случилось, отломила от своей нормированной порции кусочек хлеба с половину спичечного коробка и сунула сестре в рот. Та проглотила хлеб, открыла глаза и ожила» [434]434
Там же.
[Закрыть].
Г. И. Козлова, потеряв карточки, пыталась спастись, делая отвратительное варево из силоса. Это заметил парторг совхоза и дал ей жмыхов [435]435
Козлова Г. И.Мои студенческие годы (Страницы воспоминаний бывшей студентки приема 1940 г.) // «Мы знаем, что значит война…». C. 202.
[Закрыть]. Очень эмоциональным является рассказ B.П. Кондратьева. Он работал в совхозе и туда в надежде подкормиться приходили блокадники.«… Пришла старая женщина сгорбленная, худая, бледное лицо в глубоких морщинах. Дрожащим голосом просит принять ее на работу» [436]436
Кондратьев В. П.Весомый вклад // В осажденном Ленинграде. Воспоминания участника героической обороны о борьбе с голодом и создании в условиях блокады продовольственных ресурсов. Л., 1974. C. 40.
[Закрыть]. На такие места и в такое время лишние люди не требовались, не выделялись для них и продовольственные «карточки». И жалко ее было, и помочь было нечем. «Бабушка, у нас сейчас с работой очень тяжело. Приходите весной…», – ответил он [437]437
Там же.
[Закрыть]. Тогда и выяснилось, что «бабушке» 16 лет. У потрясенного конторщика «слезы на глазах выступили», а девушка, несмотря на начавшийся обстрел, никуда не уходила – и вновь просила ей помочь. Отец погиб на фронте, мать с сестрой умерли от голода, жизнь тети оборвалась под бомбами. И «карточки» пропали во время обстрела, и хотелось есть, и не к кому было идти – оставалось одно: просить. Лишних пайков не имелось, и рабочие руки требовались весной, а не зимой – но спасли ее: «Приняли мы эту девушку, накормили, чем смогли, выхлопотали ей рабочую карточку» [438]438
Там же. С. 41.
[Закрыть].
И понимая, что испытывали голодные люди, нередко старались с особой деликатностью предлагать свою помощь, не попрекать ею, не сопровождать ее грубостью, поскольку готовый к любым унижениям просящий человек не мог ответить на нее.
B. Адмони рассказывал, как в столовой Дома писателей один из ее посетителей, переводчик романов М. Пруста, «пытаясь пересыпать горстку сахара из тарелочки в бумажный сверток, опрокинул ее» [439]439
СильманТ., Адмони В.Мы вспоминаем. С. 294.
[Закрыть]. Он прошел через все круги ада и нетрудно себе представить его угловатые, замедленные движения, дрожь в руках… Наверное, и неловко и тяжело было шатающемуся пожилому человеку ползать по полу, но выбора не было: «Он ничего не сказал… И после минутной паузы стал медленно собирать крупинки сахарного песка». За столом с ним вместе с В. Адмони сидел и литературовед И. Я. Берковский. И, наверное, не только потому, что хотели облегчить его физические страдания, но и для того, чтобы он не испытывал ощущения стыда, они «помогали ему как могли, чтобы от него не ушла ни одна крупинка» [440]440
Там же.
[Закрыть].
Одним из проявлений милосердия являлся сбор подарков для солдат и шефство над госпиталями и детскими домами. Покупали бытовые предметы, теплую одежду, варежки, полотенца. Приносили посуду, шили обмундирование и телогрейки, стирали и чинили шинели, гимнастерки и белье [441]441
Стенограмма сообщения Абросимовой М. Н.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 10. Д. 307. Л. 37; Стенограмма сообщения Иванова А. П.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 53. Л. 7 об.; Стенограмма сообщения Виноградовой З. В.: Там же. Д. 24. Л. 7; Стенограмма сообщения Скворцова М. Н.: Там же. Д. 110. Л. 8 об.; Стенограмма актива домашних хозяек и домашних работников по М. – Охтинскому хозяйству: Там. же. Д. 146. Л. 13; Дневник пионерской дружины 105-й школы // Дети городагероя. С. 136; Воспоминания Травкиной Зои Сергеевны о блокадном Ленинграде: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 149. Л. 6; Витенбург Е. П.Павел Витенбург. С. 282.
[Закрыть]. На фабрике «Большевик» даже собрали деньги для покупки баянов и настольных игр [442]442
Стенограмма сообщения Абросимовой М. Н.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 10. Д. 307. Л. 19.
[Закрыть]. Многое зависело от профиля предприятия – так, среди подарков красноармейцам от фабрики «Светоч» были конверты, бумага, тетради [443]443
Стенограмма сообщения Алексеевой А. П.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. З. Л. 11.
[Закрыть]. Позднее, по понятным причинам, приобрел размах и сбор средств для детских домов: отдавали одежду, обувь, кроватки, игрушки. Шефствуя над детдомами, помогали доставлять воду, «обшивали» детей и даже занимались их воспитанием [444]444
Дзенискевич А. Р., Ковальчук В. М., Соболев ГЛ., Цамутали А. Н., Шишкин В. А.Непокоренный Ленинград. Краткий очерк истории города в период Великой Отечественной войны. Л., 1985. С. 118.
[Закрыть].
Сбор подарков начинался в соответствии с четко определенными ритуалами. Импровизации здесь были весьма редки. В одной из школ учащиеся младших классов чинили носки и чулки для госпиталя и детского дома [445]445
Буров А. В.Блокада день за днем. Л., 1979. С. 267.
[Закрыть]– понятно, что это происходило по инициативе и под руководством педагогов. «Прикрепление» предприятий и учреждений к госпиталям было делом обычным и, несомненно, оправданным. Такой порядок, конечно, не дает оснований приписывать благотворительности излишнюю «заорганизованность» и тем более принудительность. Не было у властей возможностей все проконтролировать и всех пристыдить. Дело было добровольным и в крайнем случае ограничивались только моральным порицанием. Число подарков, собранных для солдат на фронте и в госпиталях, было немалым [446]446
В Красногвардейском районе за 1,5 года было собрано для фронта 46 тыс. теплых вещей и 85 тыс. подарков (Барбашина И. П., Кузнецов А. И., Морозов В. П., Харитонов А. Д., Яковлев Б. И.Битва за Ленинград. 1941–1944. М., 1984. С. 198). 15 тысяч предметов посуды было передано в госпитали сандружинницами РОКК (Левитская Л. И.Стенограмма сообщения и доклад о работе Общества Красного Креста за время с 22 июня 1941 г. по 31 декабря 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 10. Д. 276. Л. 16).
[Закрыть]. Едва бы это стало возможным, если бы люди сами не шли навстречу сборщикам, понимая, что должны были чувствовать мерзнувшие в окопах военнослужащие (а среди них были и их родные), в каком положении находились сироты, и какие страдания должны были испытывать раненые [447]447
См. сообщение секретаря Дзержинского райкома ВКП(б) З. В. Виноградовой: «Население не только приносило… вещи, но наши женщины занимались шитьем, вязкой теплых вещей… Шили белье домохозяйки… Одна старуха взялась вязать варежки… У нее три сына на фронте. Дом ее разбомбило, жила она на Всеволожской и вот оттуда, зимой пешком, так как транспорта не было, принесла 15 пар варежек и носков. Ей 65 лет. Представляете, из Всеволожской идти пешком! Сколько километров!» (Стенограмма сообщения Виноградовой З. В.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 24. Л. 6).
[Закрыть]. Никакой «разнарядки» не было и довольствовались тем, что давали. Кто-то жертвовал крупные суммы денег и драгоценности, кто-то отдавал блюдце – сделать подарок обременительным зависело только от воли людей. Труднее было проводить подписки на военные займы – «добровольность» их являлась весьма условной, и не все соглашались на это охотно, хотя деньги и немного значили в «смертное время».
Воспоминаниям блокадников о сборе вещей присущи особая теплота и человечность.
«…Помню, как пришли врачи из 31-й поликлиники, принесли очень искусно сшитые рукавички. Среди пришедших была и Мария Сергеевна Сергеева… Помню, как она радовалась тогда, что их рукавички понравились», – сообщала в своих записках И. В. Мансветова [448]448
Как отмечала в своих записках Н. В. Мансветова (депутат Совета, руководившая сбором вещей), «люди несли все, что у них было. Отдавали хорошие, дорогие вещи: валенки, варежки, теплое белье, шапки, носки, фуфайки, несли и просто шерсть» (Мансветова Н. В.Воспоминания о моей работе в годы войны. С. 551). Прихожане и служащие Спасо-Преображенского собора собрали около ста полотенец, бинты, теплые вещи, сделали 25 печей для госпиталей (Шкаровский М. В. Церковь зовет к защите Родины. СПб., 2005. С. 56).
[Закрыть]. «За вечер связала неизвестному воину варежки, думаю, становится холодно, надо обогреть скорее бойцов и командиров», – записывала в дневнике 18 октября 1941 г. А. Боровикова [449]449
Боровикова А. Н.Дневник. 12 октября 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 15. Л. 65 об.
[Закрыть]. Особенно трогательны рассказы людей, устраивавших на предприятиях детские дома: о том, как готовились к встрече сирот, как шили им «распашонки» в свободное время, как их везли, замерзших, в машинах – прижав к себе.
Было бы, конечно, неверным утверждать, что этот благородный порыв являлся всеобщим и безоговорочным. Не все могли помочь – из-за нищеты, недостатка времени, которое уходило на поиски пропитания, из-за истощенности и болезней. «Вопреки газетному энтузиазму, так трудно привлечь людей на это дело. Все отпихиваются и укрываются за своими делами. Приходится рассовывать отдельные задания по рукам», – жаловалась И. Д. Зеленская [450]450
Зеленская И. Д.Дневник. 7 декабря 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 39.
[Закрыть]. Но обратим внимание, что это было написано 7 декабря 1941 г. – тогда и началось «смертное время».
Особо следует сказать о посещениях «шефами» войсковых подразделений [451]451
В сентябре 1941 г. в составе рабочих делегатов фронтовые соединения посетило свыше 900 человек (Справка отдела агитации и пропаганды горкома ВКП(б) секретарю горкома ВКП(б) А. И. Маханову // 900 героических дней. С. 109). В «смертное время», возможно, их число уменьшилось.
[Закрыть]. Конечно, здесь многое организовывалось «сверху» (и не могло быть иначе) и даже давались инструкции в райкоме партии, как вести себя в действующей армии [452]452
Боровикова А. Н.Дневник. 1 ноября 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 15. Л. 69.
[Закрыть]– но едва ли кто-то скрупулезно их придерживался. Человеческое, столь эмоционально проявлявшееся в таких встречах, ломало любые наставления с их «казенным» языком и заранее заготовленными сценариями. Милосердие блокадников, которые сами нуждались, но находили в себе силы собрать хоть какие-то средства на подарки и милосердие встречавших их бойцов и командиров, которые понимали, что их гости истощены и стремились их подкормить – вряд ли это можно счесть имитацией, предпринятой только по указке «ответственных работников», озабоченных демонстрацией патриотических настроений. «Один из бойцов постриг меня… Вечером мы устроили баню, мылись горячей водой», – отмечала в дневнике руководитель шефской делегации из артели «Красный футлярщик» А. П. Загорская [453]453
Загорская А. П.Дневник. 28 января 1942 г.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 47. Л. 21.
[Закрыть].
В описании А. Н. Боровиковой посещение фронта в начале ноября 1941 г. представляется и вовсе каким-то праздничным действом. Кажется даже, что она, давно отвыкшая от добрых слов, находится в состоянии некоей эйфории. Звучали на митингах и призывы к солдатам, и выступления шефов, но читая строки А. Н. Боровиковой, видишь, что все-таки главным для нее здесь было другое. Ее радостно встретили, оказывали всяческие знаки внимания, заботились о ней, приглашали от одного стола к другому, рассказывали разные истории и кормили, кормили необычайно сытно – с каким чувством позднее, в голодные, тоскливые дни, она вспоминала об этом [454]454
См. записи в дневнике А. Н. Боровиковой: «Посмотрела я на себя в зеркало… остались кости да сморщенная кожа. Хоть бы к Новому году послали опять на фронт к бойцам с подарками.» (Запись 14 декабря 1941 г.); «Совсем истощала. Так жрать хочу, что не знаю… Единственное утешение – как будто поеду на фронт. Тогда может быть маленько оживу» (Запись 23 февраля 1942 г.: Там же. Л. 89, 93). Едва ли эти записи являлись исключением. Так, в дневниках артистов Ф. А. Грязнова и А. А. Грязнова, дававших концерты в подшефных воинских частях, неизменно подчеркивалась надежда на то, что их здесь покормят (См.: Грязное Ф. А.Дневник. С. 118; Грязное А. А.Дневник. С. 75, 80).
[Закрыть].
Конечно, нельзя представлять отношения блокадников и военнослужащих подшефных частей как идиллию: бывало всякое. Где-то невнимательно отнеслись к «шефам», где-то их не покормили, постарались быстрее выпроводить – все это отмечалось с обидой, даже если имелись оправдания. Директор ГИПХ П. П. Трофимов вспоминал, как по указанию райкома партии в одну из воинских частей направили бригаду рабочих (в их числе были и девушки) для того, чтобы они «уговорили красноармейцев не бросать поле боя». Поездка оказалась неудачной: «…Рассказали, что кругом царила такая паника, что нельзя было найти человека, который мог бы организовать эту беседу, и пришлось говорить не с бойцами, а с отдельными командирами» [455]455
Стенограмма сообщения Трофимова П. П.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 126. Л. 16.
[Закрыть]. Такие случаи являлись редкими, обычно заботились, чтобы у «шефов» остались наилучшие впечатления – но все предусмотреть было невозможно.
Не столь легко удавалось и поддерживать переписку между блокадниками и бойцами на фронте [456]456
О переписке см.: Стенограмма сообщения Малярова Г. А.: НИА СПБИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 83. Л. 20; Стенограмма сообщения Виноградовой З. В.: Там же. Д. 24. Л. 9.
[Закрыть]. Начиналась она нередко по инициативе парткомов и общественных организаций – стихийным этот порыв назвать трудно. «…Нас вызовут, девчонок: „Пишите письмо на фронт вот такому бойцу, там бей врага, мы защитим город, мы вам поможем"», – рассказывала М. В. Васильева [457]457
Интервью с М. В. Васильевой. С. 63.
[Закрыть]. Она получила ответ – незнакомый ей боец просил прислать варежки, шерстяные носки и шарф. «А где я возьму, у меня нет ничего» – переписку пришлось прекратить… [458]458
Там же. С. 64.
[Закрыть]Ее подруге тоже прислал ответное письмо красноармеец. Он лечился в городской больнице и просил его навестить. Идти одна она побоялась, взяла с собой М. В. Васильеву. «Нам сказали: „Вы хоть возьмите чего-нибудь“. А чего мы возьмем? Давайте, мы снесем папирос или чего». В больнице теснота и давка, девушки в испуге пятятся назад, медсестра с упреками удерживает их. «Подходим. „Здравствуйте“. – „Здравствуйте“. – „Вот мы вам папиросы принесли“. Он: „Спасибо“».
У многих страшные раны. Боец с незашитым животом пытается познакомиться с гостьями: «„Ой, девочки, можно ваши адреса“». Зрелище непривычное и ужасное: «Какие там адреса! Господи!». Жалость, испуг, ощущение неловкости – эти чувства были естественными для тех, кто оказывался среди незнакомых людей, там, где быстро привыкали к боли и страданиям. В этом эпизоде видно, насколько отличалось подлинное милосердие, робкое и неброское, от позднейших глянцевых картинок. И стремление людей преодолеть одиночество, наверное, тоже сказалось здесь. С бойцом, пытавшимся познакомиться, М. В. Васильева встретилась еще раз: «…Пишет мне записочку: „Приди“. Я пришла, в палату я не пошла, а около окошка стала, за трубой. Он говорит: „Постирай мне платочки“. „Ну давай, постираю “. Постирала. Пришла, а потом меня… в другое место перегнали, так что… все» [459]459
Там же.
[Закрыть].
Переписка – дело сугубо личное, это не обмен «агитками». Как поделиться чем-то заветным с чужим человеком, как, выйдя за рамки предписанных инструкций, без патетических возгласов рассказать ему о своей горькой блокадной жизни? Это ведь не мать и не сестра и нет тут теплоты, присущей интимным письмам. Надо подбирать «правильные» слова, а так ли велик был их запас, чтобы переписка не прекратилась в одночасье. Да и у тех, кто слал письма «незнакомому бойцу», имелись любимые и друзья – разве это не побуждало к сдержанности? Один из красноармейцев писал артистке Н. Л. Вальтер: «Я и мои товарищи горячо благодарят вас, верную дочь Родины, за патриотические чувства» [460]460
Вальтер Н. Л.Работать, бороться и победить // Без антракта. С. 205.
[Закрыть]. Как ответить на это словами искренними, неистершимися? Переписка, становясь «коллективной», часто превращалась в обмен благодарностями с перечнем обязательств. Это не значит, конечно, что не завязывались «почтовые романы». Отчасти в этом проявлялась и жалость. «…Получила от незнакомого Беляева Сергея Ивановича письмо с благодарностью за перчатки. Сегодня же отвечаю ему, написала как знакомому большое, большое письмо, пусть питает желание, что мы будем встречаться», – отмечала в дневнике А. Н. Боровикова [461]461
Боровикова А. Н.Дневник. 18 ноября 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 15. Л. 76 об.
[Закрыть]. Возможно, так поступали и другие. Таял лед официальных обращений и письма становились исповедью, признанием в любви, излиянием самых сокровенных чувств – но как часто они обрывались, внезапно и резко, войной, эвакуацией, «смертным временем».
Говоря о неприязни к воровству в блокадные дни, отметим, что даже простое сравнение лиц сытых и голодных людей вызывало стойкое чувство раздражения у блокадников. «Большего неравенства, чем сейчас, нарочно не придумаешь, оно ярко написано на лицах… когда рядом видишь жуткую коричневую маску дистрофика-служащего, питающегося по убогой второй категории, и цветущее лицо какой-нибудь начальственной личности или „девушки из столовой"», – отмечала в дневнике И. Д. Зеленская [462]462
Зеленская И. Д.Дневник. 9 октября 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 15. Л. 102 об. – 103.
[Закрыть].
По этой записи видно, что лица не столько сравнивались, сколько нарочито, посредством особых, почти что художественных приемов, «отталкивались» друг от друга, приобретали заостренные полярные характеристики. Маска жуткая, категория убогая – нейтральной обрисовки портретов блокадников и обстоятельств их быта нет. Не сказано ведь просто – «девушка», но именно «девушка из столовой» – намек на то, за чей счет ей удалось так хорошо выглядеть в «смертное время».
Сытых, нарядных молодых женщин со «здоровыми лицами и движениями» увидел и B. C. Люблинский: «Где они были всю зиму и раннюю весну? Что это – только разжившиеся сотрудники учреждений народного питания или подруги воинов или супруги крупных директоров и спецов не эвакуированных предприятий, зимой «не вылезавшие» из своих квартир» [463]463
B. C. Люблинский – А. Д. Люблинской. 6 мая 1942 г. // Публичная библиотека в годы войны. С. 230.
[Закрыть]. Читая эти записи, видишь, что блокадники не могли пройти мимо здорового (по меркам того времени) человека, не обратив на него внимания, не возмущаясь, не строя догадки о том, на чем основано его благополучие [464]464
См. интервью с А. Г. Усановой: «…Идешь по улице – смотришь белый платок, шерстяной, накрашенные губы… ну торгашка, конечно, воровали они все же» (Нестор. 2003. № 6. С. 251).
[Закрыть]. Не возникает, например, мысли о том, что ценный специалист мог по справедливости высоко оплачиваться, что пост директора требует тяжелых нагрузок, что «здоровый вид» могли иметь приезжие, командированные в город. Подозрения вызывает сослуживец, угостивший тремя пряниками [465]465
Самарин П.М. Дневник. 8 января 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. On. 1. Д. 338. Л. 79.
[Закрыть]– откуда они у него и почему он так щедр, если получивший его подарок испытывает сильный голод? Другая блокадница, передавая спустя годы бытовавшие в 1941 г. слухи о причинах пожара на Бадаевских складах, считала, что «там крали все, что можно, а затем подожгли» [466]466
Безобразова А. М.[Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней.
[Закрыть].
Человек, не отмеченный печатью блокадных ужасов, мог подозреваться в совершении самых отвратительных поступков. В переданной Ольгой Берггольц во второй (незаконченной) части «Дневных звезд» сцене появления цветущей молодой девушки в бане среди изможденных блокадниц, это отмечено особенно ярко: «Неслось тихое шипение отвращения, презрения, негодования, чуть ли не каждая женщина, взглянув на нее, шептала:
– Б…, б…, б…
– Спала с каким-нибудь заведующим, а он воровал…
– Наверное, сама воровала, крала.
– Детей, нас обворовывала» [467]467
БерггольцО. Встреча. С. 239–240.
[Закрыть].
Здесь происходит не только нарастание накала обвинений. Мы видим и переход (почти мгновенный) от смутных подозрений «к категоричным утверждениям. Подчеркнут и самый постыдный, омерзительный способ наживы – за счет детей. Ниже человек не может пасть – и это оскорбление равносильно унижению, которое почувствовали утратившие даже проблески былой красоты истощенные блокадницы при виде здоровой девушки. Неясно, как вообще мог быстро пресечься этот поток обвинений. Кажется, что это даже какая-то форма эмоциональной разрядки: не остановиться людям, пока не выскажутся до конца, пока бранью не дадут почувствовать их невольному обидчику, что не имеет он права гордиться своей красотой и выставлять ее напоказ среди изуродованных войной женщин.
З. С. Лившиц, побывав в Филармонии, не нашла там «опухших и дистрофиков» [468]468
Лившиц З. С.Дневник. С. 56 (Запись 12 апреля 1942 г.).
[Закрыть]. Она не ограничивается только этим наблюдением. Истощенным людям «не до жиру» – это первый ее выпад против тех «любителей музыки», которые встретились ей на концерте. Последние устроили себе хорошую жизнь на общих трудностях – это второй ее выпад. Как «устроили» жизнь? На «усушке-утруске», на обвесе, просто на воровстве. Она не сомневается, что в зале присутствует в большинстве своем лишь «торговый, кооперативный и булочный народ» и уверена, что «капиталы» они получили именно таким преступным способом [469]469
Там же. С. 57.
[Закрыть].
Неприязнь к сытым, заочно обвиняемым в воровстве, обнаруживается и в дневниковых записях М. В. Машковой. У входа в Театр музыкальной комедии 23 марта 1942 г. она увидела, как спекулируют билетами – а о спекулянтах всегда говорили с отвращением, тем более в блокадные дни [470]470
Машкова М. В.Из блокадных записей. С. 33 (Запись 23 марта 1942 г.).
[Закрыть]. Из других источников известно, что билеты меняли на хлеб – и это в то время, когда ленинградцы продолжали умирать от недоедания [471]471
В отправленном 9 апреля 1942 г. письме начальника Управления по делам искусств Ленгорисполкома Б. И. Загурского председателю Комитета по делам искусств при СНК СССР с восторгом говорилось о посетителях театра, которые готовы были отдать за билет 400 гр. хлеба (Буров А. В.Блокада день за днем. С. 164). Красноречивым комментарием к этому может служить рассказ В. Опаховой, опубликованный в «Блокадной книге» А. Адамовича и Д. Гранина. Ее дочери и сама она тогда же, весной 1942 г., будучи крайне истощенными, пытались совершить прогулки по городу, надеясь, что это несколько ослабит чувство голода.
[Закрыть]. Одно лишь это способно было вызвать неприязнь к театральной публике: «Народ, посещающий театр, какой-то неприятный, подозрительный» [472]472
Машкова М. В.Из блокадных записей. С. 33 (Запись 23 марта 1942 г.).
[Закрыть]. Почему? «Бойкие розовые девчонки, щелкоперы, выкормленные военные» – вот те, кто раздражает ее [473]473
Там же.
[Закрыть]. Явно не хватает ей четких и обоснованных обвинений, но они и не нужны, если рядом замечаешь людей с землистыми, изможденными лицами [474]474
Там же.
[Закрыть]. «В куче отбросов у зад[ней] стены Алекс[андринского] театра… две женщ[ины] усердно роются» – эта картина запечатлена в дневниковой записи B. C. Люблинского несколько ранее, 27 декабря 1941 г., но ее нельзя не признать символичной [475]475
Люблинский B. C.Бытовые истории уточнения картин блокады. С. 166.
[Закрыть].
Не нужны аргументы и А. И. Винокурову. Встретив 9 марта 1942 г. женщин среди посетительниц Театра музыкальной комедии, он сразу же предположил, что это либо официантки из столовых, либо продавщицы продовольственных магазинов [476]476
Блокадный дневник А. И. Винокурова. С. 253.
[Закрыть]. Едва ли это было точно ему известно – но мы будем недалеки от истины, если сочтем, что шкалой оценки послужил здесь все тот же внешний вид «театралов». Вряд ли эта запись так нейтральна, как может показаться на первый взгляд. Перед нами нравственная оценка. И он подтверждает ее примерами, доказывать которые считает излишним. Эти люди, продолжает он, имеют не только кусок хлеба, но многое другое. И когда же это происходит? «В эти ужасные дни, – пишет он [477]477
Там же.
[Закрыть], – чувство неприязни еще более усиливается».
Не приводит аргументов и профессор Л. Р. Коган, сообщая об аресте девушек за подделку хлебных «карточек». Он не сомневается в том, что «такие факты невозможны без сговора с продавцами» [478]478
Коган Л. Р.Дневник. 10 февраля 1942 г.: ОР РНБ. Ф. 1035. Д. 1. Л. 7.
[Закрыть]. Увидев, что хлеб продают на рынке целыми буханками, он спрашивает: «Откуда это?» [479]479
Там же.
[Закрыть]– но для него подобный вопрос выглядит риторическим в силу тональности других его откликов на злоупотребления.
Подросток Ю. Бодунов узнал, что одна из его знакомых не ходит в школу и чаще бывает у матери, работавшей медсестрой в госпитале – и этого достаточно: «Ей там хорошо – она кушает там» [480]480
Ю. Бодунов – родным. 16 декабря 1941 г.: РДФ ГММОБЛ. On. 1 к. д. 5.
[Закрыть]. Д. С. Лихачев, заходя в кабинет заместителя директора института по хозяйственной части, каждый раз замечал, что тот ел хлеб, макая его в подсолнечное масло: «Очевидно, оставались карточки от тех, кто улетал или уезжал по дороге смерти» [481]481
Лихачев Д. С.Воспоминания. С. 482.
[Закрыть]. Блокадники, обнаружившие, что у продавщиц в булочных и у кухарок в столовых все руки унизаны браслетами и золотыми кольцами, сообщали в письмах, что «есть люди, которые голода не ощущают» [482]482
Спецсообщение начальника УНКВД ЛО 5 сентября 1942 г. // Ленинград в осаде. С. 436–437.
[Закрыть]. На Г. А. Князева неприятное впечатление произвел начальник пожарной охраны, известивший его, что устроился «гастрономом»: «Сколь же он наворует, покуда не попадется?» [483]483
Князев Г. А.Из дневников Г. А. Князева. С. 58 (Запись 5–6 марта 1942 г.).
[Закрыть]Почему он так решил? Довольно посмотреть на лицо новоиспеченного «гастронома»: «Рожа у него была противно-хитрая, ухмыляющаяся» [484]484
Там же.
[Закрыть].
И так было всегда. «Сыты только те, кто работает на хлебных местах» – в этой дневниковой записи 7 сентября 1942 г. блокадник А. Ф. Евдокимов выразил, пожалуй, общее мнение ленинградцев [485]485
Евдокимов А. Ф. Дневник. 7 сентябя 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. Д. 30. Л. 107. Не случайно, что об этом говорили даже дети. Так, М. А. Ткачева (1930 г. р.) отмечала, что ей очень нравился мальчик, который «отличался от всех, был цветущим на фоне всех нас». Однажды школьников попросили рассказать о своих родителях. «…Вова встал и сказал: „Моя мама работает в столовой“. С ним даже не разговаривали несколько дней» (Интервью с М. А. Ткачевой // Нестор. 2003. № 6. С. 235).
[Закрыть]. В письме Г. И. Казаниной Т. А. Коноплевой рассказывалось, как располнела их знакомая («прямо теперь и не узнаешь»), поступив на работу в ресторан – и связь между этими явлениями казалась столь понятной, что ее даже не обсуждали [486]486
Г. И. Казанина – Т. А. Коноплевой. 19 октября 1942 г.: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 4. Л. 2 об.
[Закрыть]. Может быть, и не знали о том, что из 713 работников кондитерской фабрики им. Н. К. Крупской, трудившихся здесь в начале 1942 г., никто не умер от голода [487]487
Бидлак Р.Рабочие ленинградских заводов в первый год войны // Ленинградская эпопея. Организация обороны и населения города. СПб., 1995. С. 183.
[Закрыть], но вид других предприятий, рядом с которыми лежали штабеля трупов, говорил о многом. Зимой 1941/42 г. в Государственном институте прикладной химии (ГИПХ) умирало в день 4 человека, на заводе «Севкабель» до 5 человек [488]488
Дзенискевич А. Р.Накануне и дни испытаний. Ленинградские рабочие в 1938–1945 гг. Л., 1990. С. 88; Стенограмма сообщения Трофимова П. П.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 126. Л. 20.
[Закрыть]. На заводе им. Молотова во время выдачи 31 декабря 1941 г. продовольственных «карточек» скончалось в очереди 8 человек [489]489
Стенограмма сообщения Соколова Г. Я.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 117. Л. 4.
[Закрыть]. Умерло около трети служащих Петроградской конторы связи, 20–25 % рабочих Ленэнерго, 14 % рабочих завода им. Фрунзе [490]490
Стенограмма сообщения Аршинцевой Л. Н.: Там же. Д. 4. Л. 2 об.; Стенограмма сообщения Усова С. В.: Там же. Д. 131. Л. 37 об.; письмо директора завода им. Фрунзе в Красногвардейский райисполком. 12 февраля 1942 г. // Нестор. 2005. № 8. С. 26;
[Закрыть]. На Балтийском узле железных дорог скончалось 70 % лиц кондукторского состава и 60 % – путейского состава [491]491
Стенограмма сообщения Скворцова М. И.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 110. Л. 10.
[Закрыть]. В котельной завода им. Кирова, где устроили морг, находилось около 180 трупов [492]492
Стенограмма сообщения Ефимова А. Е.: Там же. Д. 46. Л. 17.
[Закрыть], а на хлебозаводе № 4, по словам директора, «умерло за эту тяжелую зиму три человека, но… не от истощения, а от других болезней» [493]493
Стенограмма сообщения Егоровой А. Г.: Там же. Д. 42. Л. 6.
[Закрыть].
