Текст книги "Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг."
Автор книги: Сергей Яров
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
Еще одним признаком размывания этики являлись грабежи квартир. Это облегчалось тем, что многие из них пустовали – их хозяева либо эвакуировались, либо все погибли. Грабежи, по свидетельству З. С. Лившиц, приняли «чудовищные размеры».
Грабили не только чужие квартиры. Случаи воровства отмечались и в общежитиях, институтах; один из рабочих, убиравших бомбоубежище, украл из находившегося там сейфа даже «неприкосновенный запас» детского сада – галеты [180]180
Горышина Т.Ради жизни // Нева. 1999. № 1. С. 192; Зеленская И. Д.Дневник. 18 ноября 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 33 об.; Якушев В. И.Из воспоминаний о жизни в блокадном Ленинграде // Краеведческие записки. Исследования и материалы. Вып. 7. СПб., 2000. С. 295.
[Закрыть]. О. Гречина вспоминала, как врач, выписывая рецепт для больной матери в соседней комнате, унес оттуда почти все леденцы [181]181
Гречина О.Спасаюсь спасая. С. 234.
[Закрыть]. Перечень похищенного имущества нередко определялся нищенским блокадным бытом. Воровали, конечно, и ценные вещи, и одежду, но чаще всего дрова [182]182
Хрусталева Н.Воспоминания о четырехлетней девочке // Нева. 1999. № 1. С. 205; Зеленская И. Д.Дневник. 23 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 56 об.; Кондакова Е. А.[Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 124; Лившиц З. С.Дневник. Цит. по: Будни подвига. С. 54 (Запись 22 марта 1942 г.). Одна из блокадниц рассказывала, как оберегала дрова, вынесенные из подвала: «Я побежала во двор, опасаясь, что на наши дрова найдутся желающие… Перетаскивать поленья по одному означало на какое-то время потерять остальные из виду. Оставалась одна возможность – передвигать всю кучу, перекатывая поленья» ( Максимова Т.Воспоминания о ленинградской блокаде. С. 43).
[Закрыть]. Расхищали и личные библиотеки, иногда прямо на развалинах разбомбленных домов [183]183
См. материалы архивных документов о приобретении ГПБ бесхозных библиотек (Публичная библиотека в годы войны. С. 289, 298, 300, 303, 307); письмо Н. К. Чуковского К. И. Чуковскому. 3 апреля 1942 г. (Чуковский Н.О том, что видел. М., 2005. С. 606).
[Закрыть]– и не только для растопки печей, но также из-за возможности выгодно сбыть книги: спрос на них не исчезал даже во время блокады. Во время пожара в Гостином дворе задержали несколько десятков человек, у них отобрали одеколон, мыло, зубной порошок [184]184
Стенограмма сообщения Короткова В. В.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 69. Л. 20.
[Закрыть]. Воровали и те, кого посылали разбирать завалы, в частности, «ремесленники». «После этих раскопок один мальчик притащил галоши», – сообщал замполит школы ФЗО В. П. Былинский [185]185
Стенограмма сообщения Былинского В. П.: Там же. Д. 22. Л. 5.
[Закрыть]. Это происходило у всех на виду – что же говорить о тех случаях, когда не удавалось проследить за каждым.
Расхитителями чужого имущества нередко считали управдомов (управхозов) и дворников [186]186
На это обращал внимание, пользуясь данными статистических сводок начальник Управления милиции г. Ленинграда Е. С. Грушко (Стенограмма сообщения Грушко Е. С.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 34. Л. 9).
[Закрыть]. Они опечатывали квартиры не только эвакуированных (и здесь было чем поживиться) [187]187
См. воспоминания В. Г. Левиной: «Наша тетка, потерявшая площадь в нашей квартире и поселившаяся временно у нашей дворничихи, увидела у нее наши вещи» (Левина В. Г. Япомню… Заметки ленинградки. СПб., 2007. С. 91).
[Закрыть], но и умерших – а вот в этих случаях можно было даже обогатиться.
В. М. Глинка с присущей ему пластичностью рассказал об одном из таких управдомов: «Это баба с ухватками и словарем кабака в это страшное время, в феврале 1942-го, нисколько не похудела, а приобрела еще более начальствующий голос и стала, не стесняясь… никого, ругаться матом. Как-то, когда мне случилось быть свидетелем того, что она выносит из соседней, вымершей начисто квартиры чемоданы и узел, она бросила мне, очевидно, на всякий случай: „В кладовую несу, чтобы в собес сдать“. Квартиру опечатали. Ни о каком собесе тогда и речи быть не могло» [188]188
Глинка В. М.Блокада // Звезда. 2005. № 1. С. 183. О краже дворниками вещей в опустевших квартирах см.: Лихачев Д. С.Воспоминания. С. 456.
[Закрыть].
Иногда, когда скрыть хищения в чужих квартирах было трудно, управдомы делились частью присвоенного имущества с другими жильцами, – тем больше была уверенность, что последние не скажут об этом властям [189]189
См.: Память о блокаде. С. 110.
[Закрыть]. Возможен был и другой вариант: соседи, обворовывавшие чужие квартиры, действовали при попустительстве, едва ли бескорыстном, управдомов [190]190
См. комментарий З. С. Лившица, узнавшего о том, что соседи взламывают и обворовывают квартиры: «Все это происходит на глазах у управдомов, у которых рыльце солидно в пушку» (Лившиц З. С.Дневник. С. 54).
[Закрыть].
Еще одним источником наживы стало утаивание управдомами и дворниками сведений смерти или эвакуации квартирантов. Это давало возможность получать по их «карточкам» продукты для себя. Пользовались и «карточками» тех жильцов, которые, опасаясь наказаний, возвращали их сразу, как только наступала смерть их родных. Иногда управдомы, сговорившись с дворниками, даже получали «карточки» на вымышленных лиц [191]191
Павлов Д. В.Ленинград в блокаде. С. 207; Аверкиев И. А.[Стенографическая запись воспоминаний] // Оборона Ленинграда. С. 489; Интервью с С. П. Сухоруковой. С. 178; Лихачев Д. С.Воспоминания. С. 482, 484.
[Закрыть].
Обычной стала и кража продовольственных «карточек». Их замена на новые была обставлена громоздкими бюрократическими ритуалами, участвовать в которых истощенные люди часто не могли. Она сопровождалась унизительной проверкой и осуществлялась крайне медленно; о равноценной компенсации за утраченные «карточки» не было и речи. До выдачи новых документов редко кто доживал, если не было возможности еще где-то подкормиться.
Часто «карточки» воровали, пользуясь скоплением горожан – обычно в булочных, магазинах, лавках [192]192
Н. П. Заветновская – Т. В. Заветновской. 31 декабря 1941 г.: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 32 об.; Воспоминания Травкиной Зои Сергеевны о блокадном Ленинграде: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 149. Л. 3; Воспоминания о блокаде Ленинграда Александры Ивановны Узиковой (Костиной) // Испытание. С. 31; Н. С. Блинова – В. Х. Вайнштейну: ОПИ НГМ. Р-20. Оп. 2. Д. 156. Л. 2.
[Закрыть]. У некоторых похищали «карточки» не один раз [193]193
Ригина Т. Д.Карельское студенческое братство // Откуда берется мужество. С. 38.
[Закрыть]– возможно, высматривали в толпе наиболее изможденных, еле передвигавшихся людей. У одного из блокадников даже украли карточки, когда он упал в булочной в обморок [194]194
Глазомицкая Е. М.Дневник секретаря парткома фабрики «Рабочий». Цит. по: Бочавер М. А.Это – было: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 7. Л. 92.
[Закрыть]. При этом иногда действовали очень дерзко – как вспоминал Е. С. Коц, «вытаскивали чуть ли не на глазах… все карточки, мои, мамины… все столовые талоны» [195]195
Коц Е. С.Эпизоды, встречи, человеческие судьбы // Публичная библиотека в годы войны. С. 191.
[Закрыть]. Воровали и продукты, особенно в трамваях, а также во время эвакуации, при посадке в вагон, когда в страшной давке нельзя было усмотреть за всей поклажей, вывозимой из дома [196]196
См.: Ильина И.От блокады до победы. С. 183; Терентьев-Катанский А.Неразорвавшийся снаряд // Нева. 2001. № 1. С. 216; Котов С.Детские дома блокадного Ленинграда. СПб., 2002. С. 170; Грязное Ф. А.Дневник. С. 119 (Запись 24 ноября 1941 г.); Грязное А. А.Дневник. С. 55, 68 (Записи 2, 17 декабря 1941 г.).
[Закрыть].
Признаком распада нравственных норм в «смертное время» стали нападения на обессиленных людей: у них отнимали и «карточки», и продукты [197]197
См. записи в дневнике Н. П. Горшкова 5 января 1942 г. («грабители, пользуясь тьмою, вырывали хлеб из рук выходящих из булочной и скрывались в темноте») и 12 января 1942 г. («Все чаще случаи бандитизма – отнимают из рук хлебные и продуктовые карточки… пакеты у выходящих из булочных и магазинов») (Блокадный дневник Н. П. Горшкова. С. 55, 62). «Тьмой», по свидетельству Д. С. Лихачева, пользовались и грабители в столовой: «Коптилку внезапно тушили и воры хватали со стола… талончики и карточки» ( Лихачев Д. С.Воспоминания. С. 470); см. также: Кросс Б. Б.Воспоминания о Вове. История моей жизни. СПб., 2008. С. 50; Воспоминания о блокаде Ленинграда Александры Ивановны Узиковой (Костиной) // Испытание. С. 33; Загорская А. П.Дневник. 23 марта 1942 г.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 47. Л. 33.
[Закрыть]. Чаще всего это происходило в булочных и магазинах [198]198
По свидетельству М. С. Коноплевой, «хулиганство дошло до того, что в булочные присылают вооруженную охрану» ( Коноплева М. С.В блокированном Ленинграде. Дневник. 16 января 1942 г.: ОР РНБ. Ф. 368. Д. 2. Л. 4). Такие случаи, видимо, были редки – о них молчат другие блокадники. Примечательно, что охрану в той булочной, где получала хлеб М. С. Коноплева, сняли на следующий день – «охранниками» была похищена буханка хлеба (Там же).
[Закрыть], когда видели, что покупатель замешкался, перекладывая продукты с прилавка в сумку или пакеты, а «карточки» в карманы и рукавицы. Нападали грабители на людей и рядом с магазинами. Нередко голодные горожане выходили оттуда с хлебом в руке, отщипывая от него маленькие кусочки, и были поглощены только этим, не обращая внимания на возможные угрозы. Часто отнимали «довесок» к хлебу – его удавалось быстрее съесть [199]199
См.: Давидсон А. Б.Первая блокадная зима. Воспоминания // Отечественная история и историческая мысль в России XIX–XX веков. СПб., 2006. С. 544; Воробьева Л. И.Лунные ночи войны // Откуда берется мужество. С. 77; Жилинский И. И. Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 5–6. С. 26 (Запись 16 января 1942 г.).
[Закрыть]. Жертвами нападений являлись и дети. У них легче было отнять продукты [200]200
«Сегодня говорили о многих случаях кражи продуктовых и хлебных карточек у женщин и, в особенности, у малолетних, посланных матерями в булочную или магазин» (Блокадный дневник Н. П. Горшкова. С. 72 (Запись 4 февраля 1942 г.); «Сегодня на Знаменской улице… молодая женщина вырвала хлеб из рук мальчика лет десяти, который только что получил его в… булочной. Женщину задержали. Она мотивировала свой поступок необходимостью накормить своих голодных детей» (Блокадный дневник А. И. Винокурова. С. 247 (Запись 8 февраля 1942 г.)). К. А. Каратаева вспоминала, как в магазин она ходила вместе с сестрой, поскольку «хлеб могли вырвать мальчишки» (Каратаева К. А.[Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 110); см. также: Лисовская В. М.[Запись воспоминаний] // Там же. С. 156.
[Закрыть].
Грабили иногда столь ловко и профессионально, похитители так внезапно появлялись и быстро исчезали, что можно усомниться, все ли из них являлись «дистрофиками». Отчасти это относится и к массовым грабежам. Какой-то элемент организации, пусть и примитивной, здесь, конечно, отрицать нельзя. Нужно было хотя бы на время сплотить разношерстную толпу, направить ее действия в определенное русло, придать им необходимую жесткость и смелость.
«На нашей машине в 6 часов утра вывозили хлеб с хлебозавода. При выезде из ворот в кузов машины прыгнуло пять человек… Григорьев [шофер. – С. Я.]остановил машину и, как он рассказывает, точно из-под земли выросла толпа человек в пятьдесят, которая набросилась на хлеб… Успели растащить около 100 кг хлеба», – записывала в дневнике 20 января 1942 г. И. Д. Зеленская. [201]201
Зеленская И. Д.Дневник. 20 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 56.
[Закрыть]По тому же, весьма простому сценарию, осуществлялись и другие массовые грабежи [202]202
«За последние дни наблюдаются факты, когда отдельные граждане, собравшиеся группами, расхищают во время доставки его с хлебозаводов по булочным на санках и тележках» (Справка начальника городского управления милиции П. С. Попкову. 30 января 1942 г. // Ленинград в осаде. С. 420); «Вчера на Разъезжей ул. вечером в темноте с подводы на ходу было расхищено несколько ящиков с буханками хлеба нападавшими подростками, женщинами и мужчинами» (Блокадный дневник Н. П. Горшкова. С. 60 (Запись 15 января 1942 г.). См. также Левина Э. Г.Дневник. С. 150 (Запись 27 января 1942 г.).
[Закрыть]. Вряд ли шофер мог скрупулезно пересчитать такое количество грабителей (да и не имел он для этого времени) и не исключено, что от него ждали соответствующих оправданий – но слаженность действий нападавших была налицо. Обычно же в коллективных ограблениях всегда проступают черты стихийных импровизаций. И не случайно почти все грабежи произошли в январе 1942 г., особенно в третьей его декаде. Тогда из-за аварий на трубопроводах (что, кстати, можно было предугадать) прекратилась подача воды на хлебозаводы и они остановились. Попрятавшиеся куда-то в эти дни (27–29 января 1942 г.) «ответственные работники» занимались спасением горожан лишь в той мере, чтобы не выглядело предельно наглым их бездействие во время беспримерной эпидемии массовых смертей.
«Часть хлеба потоптана ногами» – это случилось при разгроме «толпой народа» магазина № 8 Приморского райпищеторга (РПТ) [203]203
Докладная записка начальника управления продорганами Ленинграда П. С. Попкову. 15 января 1942 г. // Ленинград в осаде. С. 419.
[Закрыть]. Тогда похитили 50 кг хлеба; было арестовано 24 человека [204]204
Там же.
[Закрыть]. Где уж тут говорить об «организации» – этот «потоптанный» хлеб лучше прочих свидетельств воссоздает картину беспорядочного, эмоционального и импульсивного движения доведенных до отчаяния в бесконечных очередях голодных людей, возможно впервые за несколько месяцев державших в руках целую буханку хлеба. В разгромах магазинов № 97 Красногвардейского РПТ и № 12 Ленинского РПТ в январе 1942 г. стихийность заметна в самой последовательности действий разъяренной толпы – сломали прилавок, бросали кирпичи, ворвались в кладовую [205]205
Там же. См. воспоминания инженера В. И. Якушева о событиях конца января 1942 г.: «Незадолго до окончания рабочего дня привезли хлеб. Хватило не всем… Не получившие хлеба начали погром в булочной» (Якушев В. И.Из воспоминаний о жизни в блокадном Ленинграде. С. 295).
[Закрыть]. Это не те грабители, которые нападали на машины и в мгновение ока исчезали в темноте. Это те, кто, отстояв несколько часов в очереди на лютом морозе, возмущались, увидев пустой магазин, кто требовали выхода заведующих в зал и гневно встречали их объяснения, кто хотел проверить, не лгут ли они, и взламывал подсобные помещения, ища в них хлеб [206]206
Такие случаи были редкими, но отрицать их нельзя. В. Шулькин утверждал, что «не видел ни сам и ни разу не слышал о нападениях на продавцов» (Шулькин В.Воспоминания баловня судьбы. С. 152–153), но прочитать об этом можно было в «Ленинградской правде» за 13 января 1942 г. В сообщении «В военном трибунале» говорилось о расстрелах нескольких человек за нападение на продуктовые магазины (отклики блокадников на эту публикацию см.: Блокадный дневник Н. П. Горшкова. С. 59 (Запись 14 января 1942 г.); Ходорков Л. А.Материалы блокадных записей. 17 января 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-р. Д. 140. Л. 14). О погромах в булочных см. также: Стенограмма сообщения Туркова И. В.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 128. Л. 7 об.
[Закрыть].
Не составляло особого труда вглядеться и в лица многих из тех, кто нападал на покупателей в булочных и магазинах. Истощенные, они не могли далеко уйти. Обычно это были дети и подростки [207]207
См. информационную сводку оргинструкторского отдела ГК ВКП(б) А. А. Жданову 4 января 1942 г.: «Особенно тяжелое положение оставшихся без родителей 14-15-летних подростков. В детские дома их не принимают. Дети толпятся около магазинов и булочных, вырывают хлеб и продукты из рук покупателей» (Ленинград в осаде. С. 414).
[Закрыть]. Их родные или погибли, или не могли заботиться о них – а паек хлеба для детей и иждивенцев означал медленную смерть, если не было возможности что-то продать, обменять или выпросить. Они никому не были нужны. У них не имелось иного пути, как идти к булочным и магазинам. Кто-то просил милостыню, кто-то, отчаявшись ее получить и не имея сил больше терпеть, нападал на таких же истощенных прохожих.
Уйти, отняв хлеб, удавалось не всем. «Оба они бежали на ватных ногах» – такими увидел «парнишку лет пятнадцати» и ограбленную им пожилую женщину Л. Разумовский [208]208
Разумовский Л.Дети блокады. С. 40.
[Закрыть]. Свидетельницей другой сцены стала В. Б. Враская: «Я шла по Литейному и увидела, что… молодой парень выхватил у женщины кусок хлеба, который та несла в руке» [209]209
Враская В. Б.Воспоминания о быте гражданском в военное время: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 26.
[Закрыть]. В. Б. Враская заметила, как он торопился его съесть, поскольку «от побоев уйти он не был в состоянии» [210]210
Там же.
[Закрыть].
Отнятый хлеб обычно съедали сразу [211]211
Интервью с А. Г. Усановой // Нестор. 2003. № 6. С. 251; Акромов Д. П.[Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 8; А. И. Винокуров рассказывал о пятнадцатилетием мальчике, отнявшем хлеб и задержанном прохожими: «Ухитрился его съесть в то время, когда его вели к милиционеру» (Блокадный дневник. А. И. Винокурова. С. 243–244).
[Закрыть]. Б. Капранов писал в дневнике в декабре 1941 г.
о девушке, выхватившей хлеб в магазине:
«…Стала в углу жадно есть. Продавщица ее стала ругать и бить. Но она только и отвечала: „Я голодна, я хочу есть"» [212]212
Капранов Б.Дневник. С. 42 (Запись 15 декабря 1941 г.).
[Закрыть]. Другие очевидцы расправ никаких оправданий похитивших продукты не приводят. В жуткой сцене, когда кусок хлеба пытались вырвать из окровавленного рта, им было не до слов. Ни объяснений, ни извинений: крики ограбленных, плач избиваемых. «Мальчишки, особенно страдавшие от голода… бросались на хлеб и сразу начинали его есть. Они не пытались убежать: только бы съесть побольше, пока не отняли. Они заранее поднимали воротники, ожидая побоев, ложились на хлеб и ели, ели, ели», – вспоминал Д. С. Лихачев [213]213
Лихачев Д. С.Воспоминания. С. 471. Ср. с записками В. Петерсона: «Однажды я видел, как на улице около нашего дома били парня. Он выхватил из рук женщины, выходившей из булочной, пайку хлеба и упал на снег. Усталые, обессиленные люди пинали его ногами, а он лежал ничком в снегу и жевал, жевал, жевал» ( Петерсон В.«Скорей бы было тепло». Воспоминания о первой блокадной зиме // Нева. 2001. № 1. С. 172).
[Закрыть]. Таких свидетельств много, и не только о подростках, но и людях разного возраста [214]214
Приведем некоторые из них: «Булочная. Женщина получила 200 грамм хлеба. Отходит от прилавка. Истощенный мужчина лет 35 вырывает хлеб. Отвернулся в сторону. Согнулся, жадно поедает хлеб. Его бьют. Он молчит и продолжает жевать» ( Ходорков Л. А.Материалы блокадных записей. 12 января 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-р. Д. 140. Л. 13); «Один раз на раздаче хлеба мужчина прямо с весов схватил хлеб и начал его есть, его женщины били, а он закрылся руками и ел» (Лисовская В. М.[Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 156–157); «Продавщица подает полбуханки хлеба с довеском и вдруг из-за нашей спины протягивается рука и хватает наш хлеб! Мы рыдаем, вся очередь набрасывается на парнишку… Очередь его бьет, но он, не обращая на это внимания, продолжает жевать хлеб» (Гусарова М. А.Мы не падали духом // Откуда берется мужество. С. 96). «Я сам видел, как в магазине… у одной получившей от продавщицы хлеб… молодой приличный человек схватил довесок и тут же его… стал жевать; женщина его начала бить, он согнулся, продолжая молча жевать…» (Жилинский ИМ.Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 5–6. С. 26 (Запись 16 января 1942 г.). См. также: Стенограмма сообщения Скворцова М. И.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 110. Л. 12; Лившиц З. С.Дневник. С. 174; Интервью с Л. П. Власовой // Нестор. 2003. № 6. С. 81.
[Закрыть]. Вот обычная сцена. Кто-то замешкался, получая паек. Рядом стояла «щупленькая и изможденная» 12-летняя девочка. Она «буквально коршуном подлетела к прилавку, схватила хлеб… и моментально выскочила на улицу… Девочка, как клещами, вцепилась в хлеб, на ходу отрывая куски и, не жуя их, глотала. С нее сорвали платок, били ее с остервенением, чем попало» [215]215
Игнатович З. А.Очерки о блокаде Ленинграда: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 26. Л. 29.
[Закрыть].
Хлеб был съеден весь, неостановимо, с лихорадочной быстротой. Похоже, она даже не чувствовала побоев [216]216
«Девочка же не обращала никакого внимания на побои и собравшуюся толпу» (Там же. Л. 29–30).
[Закрыть]– лишь бы не отняли, лишь бы удалось отщипнуть одну, вторую крошку… Вероятно, боль, стыд от унижения, страх побоев пришли позднее, когда на миг ослабело это жуткое, давящее чувство голода: «Девочка каким-то маленьким комочком повалилась на мокрую мостовую и безутешно заплакала» [217]217
Там же. Л. 30. Ср. с рассказом блокадницы о мальчике, с которым она училась в школе: «Он и не убегал даже. Упал возле стены на корточки и ест, и ест… Вся очередь набросилась. Продавщица рассказывала – крючком он согнулся. Голову в плечи втянул, буханка между коленками зажата. Его бьют, а он и ударов не слышит – ест. Почти всю буханку сжевать успел» (Суслов В.50 рассказов о блокаде. СПб., 1994. С. 86).
[Закрыть]. Так, свернувшись «комочком», было легче сносить новые удары. Так, слезами, можно было вызвать жалость у избивавших ее.
«Толпа разошлась», – этот последний эпизод передан сухо, отрывисто, словно все совершалось молча. Может, кто-то здесь и ощутил раскаяние и стыд – нашлись ведь в толпе те, кто пытался пресечь «бесполезное и безобразное избиение» [218]218
Там же.
[Закрыть]. О случаях самосудов с летальным исходом сведений нет. Порядок восстанавливался быстро, и, когда это было возможно, похитителей передавали милиции [219]219
Капранов Б.Дневник. С. 42 (Запись 15 декабря 1941 г.); ЛившицЗ. С. Дневник. С. 174; Блокадный дневник А. И. Винокурова. С. 244 (Запись 25 января 1942 г.).
[Закрыть]. Избиение не являлось каким-то актом методично осуществляемой мести. Хотели только вернуть себе часть вырванного хлеба, не разбирая при этом средств и не держась цивилизованных приемов [220]220
См. рассказ А. Г. Усановой о том, как у ее матери вырвали хлеб «ремесленники»: «Мама по горбушке стучит: „Отдай хлеб“. Он говорит: „А я съел“» (Интервью с А. Г. Усановой. С. 251).
[Закрыть]. Ставкой была жизнь. Действуя иначе, рисковали остаться без крошки и такого хлеба – окровавленного сырого месива. Убегавшего с чужим хлебом подростка женщины из стоявшей рядом очереди за молоком избивали бидонами [221]221
Зеленская И. Д.Дневник. 15 декабря 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 43.
[Закрыть]– в хаосе драки брались за все, что подвернулось под руку.
Но и здесь мы видим тех, кто пытался защитить избитых. Они, услышав крик: «Бейте, чтобы он в следующий раз так не делал», просили: «Не бейте» [222]222
Интервью с Л. П. Власовой. С. 81.
[Закрыть]. Может быть их и не было много, но требовалась смелость, чтобы заступиться, да еще когда рядом плачет ограбленная женщина. Вот еще одно свидетельство, ценное тем, что принадлежало блокаднице, у которой мальчик вырвал ее паек. Она побежала за ним вместе с милиционером и заметила, где мальчик спрятался и как, плача, ел ее хлеб. Она пожалела его – толкнула за дверь. Он, ожидавший, возможно, худшего, даже укусил ее. Милиционер ушел, а мальчик, увидев, как женщина плачет, вернул ей хлеб [223]223
Красюкова З. В.Из дневника памяти // Ленинградская наука в годы Великой отечественной войны. СПб., 1995. С. 102–103.
[Закрыть].
На первый взгляд этот рассказ может показаться даже приукрашенным. Но приведенные в нем подробности события, не нужные для «выстраивания» идеализированных авторских самохарактеристик, побуждают отнестись к нему с должным доверием. Чувство сострадания в позднейших рассказах о блокаде, вероятно, проступало более рельефно – это заметно при сравнении с дневниками военных лет. Но, даже допуская и поправку на время, стоит предположить, что этот след милосердия остался в памяти людей не случайно. Обратим внимание на использование в мемуарах Д. С. Лихачева и В. Петерсона в одном предложении трех одинаковых слов при описании избиения: «ел, ел, ел», «жевал, жевал, жевал». Это признак особого переживания человеческой трагедии: для того чтобы передать эмоциональное напряжение, одного слова кажется мало. И не могли помочь, и не могли смотреть, и не могли оправдать случившееся: «Как бедную… девушку били за хлеб… Мне было… жалко, я не знала, как мне помочь ей. Бьют, отняла у кого-то хлебушек-то… Ее бьют! Ногами, я не могла смотреть! Она не выпустила… хлеб, пока не съела, как бы ее не били» [224]224
Интервью с М. В. Васильевой // Нестор. 2003. № 6. С. 62.
[Закрыть].
И все-таки в рассказах об избиении тех, кто отнимал хлеб, мало сочувствия. Они обычно сдержанны, хотя редко кто из очевидцев расправ не обращал внимания на истощенность доведенных до отчаяния людей. Последних можно понять, но каково было их жертвам. И у них оставались такие же изможденные, все время просившие есть дети, не имевшие сил встать с постелей их родные и близкие. Возьмите любой блокадный дневник и увидите, с каким нетерпением ждали возвращения из булочных с хлебом. Рассчитывали, на сколько маленьких частей его надо поделить, чтобы дожить до следующего дня, как добавить к нему «черной хряпки», студня из клея и из ремней и сделать их сытнее, как обменять кусок хлеба на витамины для опухших, беззубых от цинги людей, как с выгодой отдать его за крохотную порцию масла или стакан молока для угасающего ребенка.
М. Пелевин вспоминал о семье Клеваничевых. Никто в ней не получал больше 125 г, кроме старшей сестры Аллы, которая чем могла, поддерживала своих маленьких сестер. И те оживали, если видели, что она идет в булочную: «Когда Алла встает, то даже еле слышные ее шаги не оставляют никого в покое. Все просыпаются и молча провожают ее в путь. Вот дверь за ней закрывается и наступает напряженное ожидание» [225]225
Пелевин М. П.Повесть блокадных дней.: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 36. Л. 30–31.
[Закрыть].
Вырвут у нее хлеб – и куда ей идти, кого просить, что говорить тем, кто доверил ей «карточки», как утешить истощенных плачущих детей? «Дай, дай, дай!» – эти слова голодной больной девочки, ожидавшей, когда принесут ей детсадовский паек, запомнились одной из блокадниц на всю жизнь. «И такие страшные глаза у нее были» – выжить девочке не удалось [226]226
Интервью с Г. Н. Игнатовой // Человек в блокаде. С. 243.
[Закрыть].
Еще одна скорбная деталь блокадного быта – ограбление умерших. Мародерство даже на центральных городских улицах, а не только в глухих дворах, стало частью блокадной повседневности. «…Стаскивают с покойников шапки, сапоги, выворачивают карманы, воруют карточки продуктовые и все имеющиеся ценности» – этот фрагмент письма В. А.
Заветновского дочери содержит с исчерпывающей полнотой перечень обычных тогда мародерских действий [227]227
В. А. Заветновский – Т. В. Заветновской. 5 февраля 1942 г.: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 3 об. Ср. с воспоминаниями А. В. Смородиновой: «Если человек терял сознание, помощь ему не оказывали (как правило, это было… бесполезно), а хлеб забирали себе» (Смор одинов а А. В.[Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 221).
[Закрыть].
Ценнее всего были в это время продовольственные «карточки». Очевидцы тех дней не раз обращали внимание на неестественно разведенные и сведенные руки умерших. Возможно, рылись в одежде еще живых людей, тела которых позднее окоченели от мороза. Г. Кулагин увидел, что даже на сборном заводском пункте, куда приносили мертвых, у них были заломлены руки и выворочены карманы [228]228
Кулагин Г.Дневник и память. С. 161 (Запись 23 июня 1942 г.).
[Закрыть].
«Почти все разуты» – такой деталью заканчивает он свое описание [229]229
Там же.
[Закрыть]; ее отмечают и другие блокадники [230]230
«Утром, на Пролеткульта, 9 – неуб [ранный] труп с голыми ногами» (Люблинский B. C.Бытовые истории уточнения картин блокады // В память ушедших и во славу живущих. Письма читателей с фронта. Дневники и воспоминания сотрудников Публичной библиотеки. СПб., 1995. С. 160 (Дневниковая запись 14 февраля 1942 г.); «На углу Серпуховской молодая женщина с голыми ногами» (Никольская В. Н.В очередях: ОР РНБ. Ф. 1037. Д. 907. Л. 10); «У нашего дома, у забора, лежит мертвая старуха, ноги босые» (Там же. С. 12). См. также: Михайлов Б.На дне войны и блокады. С. 54.
[Закрыть]. Снимали обычно валенки, шапки и пальто – для тех, кто месяцами жил в промерзших домах, они имели большую ценность [231]231
А. И. Винокуров говорит об этом без всяких оговорок (см. Блокадный дневник А. И. Винокурова. С. 250 (Запись 28 февраля 1942 г.)). См. также запись в дневнике М. Тихомирова 8 января 1942 г.: «…Трупы, просто лежащие на улицах, не редкость. Они обычно без шапок и обуви» (Дневник Миши Тихомирова. С. 22).
[Закрыть]. Весной 1942 г., когда валенками стали реже пользоваться, брали и туфли [232]232
См. запись в дневнике Л. А. Ходоркова 28 мая 1942 г.: «Труп женщины, кто-то успел снять туфли…» (РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-р. Д. 140. Л. 24).
[Закрыть]. Снимали с мертвых и одежду, причем сообщавший об этом Б. Михайлов отметил, что воровали и те покрывала, в которых покойников выносили (вернее, выбрасывали) на улицу [233]233
Михайлов Б.На дне войны и блокады. С. 50, 56; см. также Краков М. М.Дневник. 29 января 1942 г.: ЦГАИПД Спб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 53. Л. 10.
[Закрыть].
И этим занимались не только тайком, ночью, под покровом темноты. Начальник штаба МПВО Куйбышевского района М. Г. Александров рассказывал, что возле морга лежало много тряпок, одеял, простыней – их заставляли снимать с трупов перед отправкой на кладбище. Он был потрясен тем, что «среди этих тряпок бродило несколько человек, которые выбирали себе более или менее пригодные тряпки» [234]234
Стенограмма сообщения Александрова М. Г.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д.2.Л. 38.
[Закрыть]. Такое зрелище становилось привычным и, возможно, способствовало притуплению чувства брезгливости; голод и холод довершили дело. Говоря о «разувании» трупов, О. Гречина подчеркивала, что «никто не воспринимал это как мародерство и даже как-то одобряли смелость тех, кто может не дать добру пропасть» [235]235
ГречинаО. Спасаюсь спасая. С. 250.
[Закрыть]. Ее слова трудно подтвердить другими свидетельствами, но, скажем прямо, едва ли мародерство приобрело бы такой размах, если бы все относились к нему с неприязнью. И заметим, умерших людей обворовывали не только на улицах или в эвакопункте [236]236
О таком случае рассказывал начальник эвакопункта Борисова Грива Л. С. Левин (Стенограмма сообщения Левина Л. С.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 77. Л. 8).
[Закрыть], но часто и на предприятиях, где, казалось, контроль за порядком был строже [237]237
На заводе им. А. А. Жданова морг, где складывали трупы умерших рабочих, охранялся, поскольку «туда забирались живые люди и снимали с мертвых сапоги, одежду, что можно было» (Сеничев П. И.Ленинградский судостроительный завод им. А. А. Жданова в 1941—1943 гг. С. 163).
[Закрыть].
Примечательнее всего быстрота, с которой нередко действовали мародеры. «Однажды я заняла очередь за хлебом, его долго не везли и я ходила домой греться. Возле тропинки лежала мертвая женщина, вначале она была полностью одета – теплый платок, пальто, валенки, но по мере моего хождения туда и обратно ее постепенно раздевали. Сначала сняли валенки, потом пальто и юбку», – вспоминала М. И. Воробьева [238]238
Воробьева Л. И.Лунные ночи войны // Откуда берется мужество. С. 77.
[Закрыть]. О таком же случае говорит иМ. Н. Котлярова [239]239
«По пути прямо на улице лежали умершие – они были одетые, на обратном пути —…без шуб, без валенок» (Котлярова М. Н.[Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 127).
[Закрыть]. В различных районах, на разных улицах – один и тот же сценарий действий. Это определенно указывает на их неслучайность, хотя мы и лишены возможности оценить их масштаб. «Под воротами мертвая женщина, босая – утром она лежала в валенках», – записывает в дневнике 23 февраля 1942 г. Э. Г. Левина [240]240
Левина Э. Г.Дневник. С. 158 (Запись 23 февраля 1942 г.).
[Закрыть]. А. Н. Миронова, идя в ГорОНО, увидела тела двух молодых женщин, погибших во время обстрела. Возвращаясь через два часа, она заметила, что с них «сняли сапоги и пальто» [241]241
Миронова А. Н.Дневник. 23 марта 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 69. Л. 14.
[Закрыть].
Об этом же свидетельствуют воспоминания секретаря парторганизации завода им.
Сталина А. В. Смоловика: «Идешь в партком, смотришь, труп лежит. Позвонишь старику…он был у нас на заводе главным по уборке трупов. Пока тот подойдет, смотришь, труп… раздет – снята обувь и верхнее платье» [242]242
Стенограмма сообщения Смоловика А. В.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 113. Л. 14.
[Закрыть].
Какая-то не знающая осечки готовность без промедления, не стесняясь ничем, начать грабежи, говорит о многом. Сомнительно, чтобы этим занимался один и тот же человек, кем-то спугнутый и затаившийся – при любых обстоятельствах он бы управился быстрее.
Кем были мародеры, выяснить сложно. Их редко удавалось поймать. Говорили иногда о группах «ремесленников» и этому отчасти можно верить, зная, как они жили и как шли, не стыдясь, на все, чтобы устоять [243]243
См. сообщение заместителя директора завода им. Молотова Г. Я. Соколова: «Мы получили сведения, что 11 человек ремесленников нашего завода превратились в беспризорников: они не ночуют… в общежитии, ходят по столовым, воруют карточки у больных, по улицам ищут покойников, обыскивают их, забирают деньги и карточки, снимают сапоги… Они были грязные, имели массу насекомых, рваные, распухшие. Когда мы их поймали, они были совсем голодны и стали просить хлеба» (НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 117. Л. 4 об.).
[Закрыть]. И. И. Жилинский обратил внимание на то, что дворники, сгоняя с крылец домов прохожих (их «отдых» часто кончался смертью и приходилось их хоронить), иначе относились к тем, кто был лучше одет: «Даже предлагают присесть на табурет» [244]244
Жилинский И. И.Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 8. С. 3 (Запись 30 января 1942 г.).
[Закрыть]. И это, по его мнению, не случайно. «Ведь потом он его и разденет». Свидетелем таких сцен он не был (прямо об этом не пишет) и, возможно, это лишь его предположение, поскольку он видел, как «из морга на кладбище увозят голышами» [245]245
Там же.
[Закрыть]. Но сам рассказ характерен, учитывая репутацию дворников. Они нередко обменивали и продавали явно чужие вещи. Мало кто знал, сняли ли их с мертвых или вынесли из квартир, откуда уехали эвакуированные и где погибли все жильцы – но все знали, что дворники обязаны были убирать трупы.
Не всегда ясно, обворовывали ли людей умерших или еще находившихся в состоянии агонии, и быть может даже кратковременного голодного обморока. Мародеры, опасаясь быть застигнутыми врасплох, едва ли имели время, чтобы понять, скончался ли упавший человек. Да и вряд ли это могло в ряде случаев кого-то остановить, все требовалось делать быстро. В. М. Глинка откровенно в своих записках рассказал о том, чему был свидетелем, идя по Арсенальной набережной в декабре 1941 г. Он увидел, что шедший впереди него мужчина упал. «А другой, встречный, остановился около упавшего, опустился на колени, стал расстегивать у лежавшего пуговицы на пальто и полез рукой за борт. Умиравший слабыми толчками отталкивал руки грабителя» [246]246
Глинка В. М.Блокада. С. 178.
[Закрыть].
В. М. Глинку опередил шедший позади него красноармеец, отбросив мародера. Грабитель и его жертва лежали на снегу, еле шевелясь. Когда через «двадцать шагов» В. М. Глинка обернулся, он увидел, как мародер, словно паук, «опять навалился на умиравшего и роется в его карманах» [247]247
Там же. С. 178–179; ср. с записками А. А. Аскназий: «…Встречались лихие люди, способные отнять у ослабевшего человека карточку или кусочек хлеба или теплую шапку» (Аскназий А. А.О детях в блокированном Ленинграде: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 13).
[Закрыть].
Незаметнее всего было грабить на кладбищах, но до них не всякий, решившийся на мародерство, мог дойти. «Кладбища превратились в многотысячную свалку трупов… Все они ограблены», – записала в дневнике 1 марта 1942 г. И. Д. Зеленская [248]248
Зеленская И. Д.Дневник. 1 марта 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 65 об.
[Закрыть]. Едва ли на каждый из этих тысяч трупов ей удалось взглянуть, но заметим, что граничившее с цинизмом неуважение к телам погибших вполне могло создать впечатление о процветавшем тут воровстве. Не исключено, что грабили и члены похоронных команд, ко всему быстро привыкавшие. По единичным свидетельствам трудно, правда, понять, считали ли они это мародерством или подготовкой трупов к захоронению. Обобрать трупы и им удавалось не всегда. На кладбищах работали сотни людей разных возрастов и профессий, их действия контролировали – о коллективном сговоре не могло быть и речи. Вероятнее всего, в большинстве случаев грабеж начинался еще до отправки покойных на кладбище. Условия для этого имелись: не охранялись даже места их массовых скоплений в черте города.
Изучая причины мародерства, всегда отмечаешь одно обстоятельство: грабеж мертвых не объяснить только борьбой за выживание. О продовольственных «карточках» и деньгах нет смысла спорить, – но так уж ли необходимы были пелены и одеяла с умерших? Что-то, конечно, несли на рынки для обмена – но много ли хлеба можно было по тогдашней блокадной шкале выменять на чулки? Возникает ощущение, что все это обусловлено не столько военным, сколько довоенным бытом. Есть свидетельства о том, как блокадники буквально со стоном решались нести одежду на продажу, как вспоминали при этом, сколько времени копили деньги на пальто или платье и как трудно это далось. Это чувство прошлой нищеты никуда не ушло. Не всякий (далеко не всякий!) мог снять платок с умершей – но соблазн был, он имел оправдание, и отрицать его бесполезно, особенно, если учесть, сколь слабой являлась охрана правопорядка в «смертное время». И аргументы находили быстрее и легче, и на других, столь же озабоченных выживанием и часто не разбиравших средств, можно было не всегда оглядываться.
В грабежах, воровстве, обмане и мародерстве, являвшихся обычными признаками распада человеческой этики, принимали участие далеко не все горожане. Сами эти действия не являлись чем-то новым и не вызваны одним только кошмарным блокадным бытом. Они отмечались (разве что за исключением мародерства и грабежа хлебных подвод) и в довоенном и в послевоенном Ленинграде. В мирное время корысть и жадность удавалось подавить угрозами и репрессиями, а что можно было противопоставить стремлению блокадников избежать смерти? Страх наказания той же смертью? Верили, что может быть все сойдет с рук, если оказаться сильнее и проворнее своей жертвы, но точно знали, что умрут, не найдя иных источников пропитания, кроме кладбищенских пайков.
Признаками распада являются не столько эти правонарушения как таковые, сколько то, что они стали возможны (и не прекратились) во время беспримерных человеческих страданий. Не просто отнимали хлеб, но понимали, что ограбленный человек вскоре умрет, и не могли не понимать этого: путь к любой булочной шел через трупы. Знали, до какой степени дошли люди, безостановочно отрывающие кусочки от крохотного пайка, выйдя из магазина, знали, что иначе они могут не дойти до дома. Знали, что почти у каждого из ограбленных и обворованных имелись голодные родственники. Знали, что этот шатающийся бледный ребенок, которого послали в магазин, потому что все его родители слегли, не может оказать сопротивления…
Не менее прискорбны последствия таких поступков. Чем больше одежды снимали с умершего, тем быстрее преодолевали и моральные запреты. Может, кому-то трудно было оказаться здесь первым, но не исключено, что ставшее предельно открытым зрелище неостановимого мародерства делало участие в нем приемлемым и менее отталкивающим. Не все участвовали в избиениях, но привыкали к ним, и видели, как ползают в крови, не имея сил встать, истощенные дети и подростки – а разве это не способно было вызвать черствость и безразличие.
Можно предположить, что стремление погреть руки на народной беде не было сначала главной целью и у некоторых продавцов: прежде всего хотели спасти себя и своих близких, конечно, за счет других. Но не могли удержаться, появлялся дух наживы, и акт собственного спасения превращался в акт «цивилизованного» грабежа несчастных, обессиленных, оказавшихся на блокадном дне – грабежа с целью обогащения. Если возможны страшные, немыслимые еще недавно преступления, то не следует ли менее бурно откликаться на мелкие нарушения этики? Следует ли себя считать виноватым, если речь идет не о воровстве, а о том, чтобы отвернуться от упавшего на снег, не ответить на просьбу о помощи? Все это впитывалось человеком, могло им усваиваться даже подсознательно, стало привычной реальностью, задевающей далеко не всех, не требующей эмоционального отклика. Все это не возникло внезапно, но исподволь начинало предопределять мотивы его поведения: с чем-то надо смириться, на что-то не надо тратить слов – не удивляться, не сердиться, не обещать, не спрашивать себя…
