355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Жук » На восточном порубежье » Текст книги (страница 3)
На восточном порубежье
  • Текст добавлен: 16 апреля 2017, 20:30

Текст книги "На восточном порубежье"


Автор книги: Сергей Жук



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Нет ничего удивительного, что снаряжение, Анадырская экспедиция Шестакова, должна была получить в Тобольске. Здесь работали к этому времени казенные заводы, мануфактуры и салотопенные заводы. Был и свой оружейный завод. А уж в закромах, то есть в арсенале и множестве имперских кладовых добра было не счесть, чему мог позавидовать любой Губернский город России. Тут надо все же заметить, что Тобольск был не простой Губернский город, а столица огромной богатейшей территории удаленной от центра страны на тысячи верст, а губернатора Сибири, кем пребывает ныне здравствующий князь Долгоруков Михаил Владимирович, более верно именовать наместником. В его ведении все ресурсы, территории, все вплоть до армии.

Да и столица Тобольск выглядит весьма неплохо. Спорить с Москвой или Санкт-Петербургом конечно не берется, но вот кремль свой имеется, и в военном отношении много не уступит.

Стоит кремль на высокой горе в центре города, и виден со всех сторон. Гора рассечена оврагом, по которому проложена деревянная дорога наверх к Дмитриевским воротам кремля, за которыми превращалась в булыжную мостовую. Эта главная дорога в кремль называется Прямской или Софийский взвоз.

Афанасий Шестаков со товарищами прибыли в Тобольск по реке и теперь от городского плотбища, пешком, следовали через Софийский взвоз во дворец наместника, Стены оврага укреплены камнем, и получается что путь в Тобольский кремль пролегает в окружении стен высотою до десяти саженей.

Восемь деревянных острогов сменяли один другой, пока наконец Тобольск не обрел каменные крепостные стены, и девять башен кремля. Они, нависающие над обрывом, выглядели красиво и грозно, Знающие военное дело люди без сомнений укажут на искусную фортификацию и мощное вооружение. Эта крепость была способна противостоять многотысячной, современной армии. Вот только сразу возникал вопрос, откуда ей тут взяться и по какой надобности?

Много сил и средств положено на строительство города во времена первого Сибирского губернатора, князя Матвея Петровича Гагарина, что прослужил здесь более десяти лет. Срок не малый, и объясняется прежде всего, Северной войной, что полностью занимала императора Петра Алексеевича. За великими заботами, дела Сибирские были забыты и поручены на долгие годы князю Гагарину. Сея беспечность послужила хорошим уроком самому императору, да и всему роду Романовых..

На территории кремля возвышается Софийский собор. Правая сторона от Прямского взвоза так и называлась – Софийской частью, центр православия Сибири. С левой стороны от взвоза – Вознесенский город, где и находился дворец наместника.

Миновали Дмитриевские ворота, что наподобие лаза, расположились под зданием рентерии, по своему назначению, напоминающее американский форт Нокс. Здесь находится хранилище государственной пушной казны. Не берусь назвать количество тех несметных богатств, что хранятся в ее стенах, но то львиная доля всей казны Русского государства. И, не случайно, Тобольский драгунский полк, несет службу в здешнем граде.

В те годы мягкая рухлядь ценилась весьма высоко. В торговых делах и в государственных порой золото заменяло. Один лишь недостаток, что монет из него не начеканишь.

Заслуга строительства рентерии, тоже принадлежит князю Гагарину. Человеком он был смелым и решительным. Но строительство это малое! Ради удобства Сибирской столицы, Гагарин повелел изменить русло Тобола, прорыв канал и этим сдвинул его слияние с Иртышем на несколько верст. Такое в голову придет не каждому, а уж под силу осуществить план тем более.

За делами не малыми возвысился князь Матвей Петрович Гагарин не в меру. Возомнил себя величием, гордыня помутила его разум. Задумал изменить государственное обустройство, Сибирь от империи отделить! И закончились его дела Сибирские необычно. Повесил его император за воровские, изменные дела на Васильевском острове перед фасадной частью коллегии. Висел бедолага, на железной цепи многие месяцы, в назидание министрам да сенаторам. Но то дело уже прошлое, а рентерия по прежнему полна мягкой рухлядью, что ясачными сборами, да десятиной торговой со всех уголков Сибири ежегодно сюда доставляется, а затем в Санкт-Петербург в казначейство Российской империи. По мимо мягкой рухляди рентерия хранит и другие сокровища. Старые курганы, что во множестве разброшены по великой степи, в последние годы стали предметом вожделения воевод и ученых. Их раскопки стали обыденны, и виной тому золотые украшения скифских времен. Ежегодно по несколько пудов золотых поделок поступали в Тобольскую казну. Действительно можно голову потерять.

А между тем, Афанасий Шестаков, в окружении морских офицеров, вошел во дворец наместника, точнее губернатора Сибири.

Со времен князя Гагарина здесь мало изменилось, вот только нынешние наместники все более из опальных, и если творят, что либо воровское или себе в усладу, то с опаской и оглядкой.

5

Чуть приведя себя в порядок, казачий голова был принят губернатором Сибири князем Михаилом Владимировичем Долгоруким.

– Заждались тебя казак! Аль не торопишься службу государеву править!? – начал князь, решив сразу взять в разговоре верх.

То была аудиенция, и Шестаков в одиночестве, уставший с дороги предстал перед наместником. Князь Долгоруков против казачьего головы был в окружении своей свиты, состоящей из офицеров драгунского полка.

Как командующий вооруженными силами, наместник тоже был в мундире драгунского офицера, но изрядно украшенного золотыми пуговицами, и таким же шитьем по отворотам.

В убранстве приемного зала, чувствовалось провинциальное излишество и пафос богатства. Изобилие гобеленов, портьерных тканей, хоть и скрывали дефекты строительства, но по сравнению с зодчеством итальянских мастеров в столичном граде, много проигрывали.

Осматриваясь и собираясь с мыслями Афанасий Шестаков молчал, этим явно вызывая недовольство губернатора.

– Поспешаем ваша светлость! В аккурат к распутице до Тобольска добрались! Сейчас до морозов, будем хозяйственными делами заниматься. Согласно бумаг канцелярии, в Тобольске дюже много добра получить надо. А после по зимнику уйдем на реку Илим, и если бог даст, полой воды дождемся в Усть Кутском остроге, а там сплавимся на Якутск. Так что господине губернатор все вроде бы ладно.

– Как уверенно держится мужик! – думал про себя губернатор. – Не иначе мои вороги Толстой и Меньшиков Алексашка ему догляд поручили? Донесет сиволапый, что не так, а те сразу до императрицы потащат!

Столь неожиданно пришедшая мысль, до крайности расстроила князя Долгорукова. От страха неприятно взмокла спина, а по лбу предательски потекли капли пота.

– Не можется мне нынче, – неожиданно произнес губернатор. – Ты уж голова ступай, отдохни с дороги, а завтра прошу снова ко мне. Устроим мы не иначе ассамблею как в лучшие времена при Петре Алексеевиче, там и представишь своих мореходов, и между менуэтами о делах поговорим.

Все стали расходиться. А вот капитану Павлуцкому было не по себе. Не в меру решительный, сейчас он чувствовал растерянность и крайнюю досаду. Князь Долгоруков, этот высокопоставленный вельможа спасовал перед простым казаком, что даже звания воинского не имеет. Его звание казачьего головы, хоть и высока, но будучи старым званием служилого казачества даже не попало в «Табель о рангах», что утверждено Петром Великим в 1722 году. И это означало, что сие звание ниже любого служащего, что имеется в данном табеле.

Капитан молча ждал разъяснений от губернатора, но тот лишь произнес.

– И ты капитан ступай. Не время еще. Завтра, в присутствии всех офицеров объявлю свое решение.

6

Один хотел чтобы этот день не наступил вовсе, другой наоборот торопил его начало, а кому было и безразлично, но время не остановить, и ее лучшая подруга судьба ткет свой ковер людских судеб неумолимо и с не малой фантазией.

Хитер князь Михаил Владимирович, ничего не скажешь. Ассамблею не спроста устроил, даже музыкантов отыскал, что бы народ потешить. Но главное решил посмеяться над Афанасием Шестаковым.

– Уж где а на ассамблеях бывать голове не приходилось и тамошних порядков не знает, – рассудил он. – От стыда сгорит казак, узнает свое место мужичье!

После обеденной службы все вновь собрались во дворце наместника. На этот раз среди приглашенных были и дамы. Все больше жены и дочери офицеров. Особо волновались не замужние молодые дамы. Как же ведь ассамблея! Да еще говорят, будут молодые офицеры адмиралтейства!

Плох тот офицер у которого на такой случай не окажется нового парадного мундира. На счет драгунов, сомневаться не приходилось. Хоть и не Санкт-Петербург, но подобное мероприятие всегда в ожидании. Но вот, что бы у офицера отправленного с экспедицией на край света, тоже оказался праздничный новенький мундир, хоть и не естественно, но тоже вполне обыденно.

Прямо скажем, большой присутственный зал был переполнен блестящим обществом, как в прямом, так и в переносном смысле.

Офицеры Тобольского драгунского полка, что составляли большую часть мужской половины залы, были одеты в уставные мундиры. По тем временам это был большой шик. Форма определенная Петром была лучшим пропуском на ассамблеи.

Драгунский камзол был синего цвета с красными отворотами. Длинные черные ботфорты, черная треуголка с серебряным кантом и шпага. Внешний вид дополнял белый шарф, что являлся необходимым элементом мундира. Именно по нему, по его материалу и убранству определялась происхождение и состояние офицера. Шарфы были от бумажных тканей до шелковых, могли украшаться тончайшим шитьем, жемчугом и другими каменьями.

Молодые офицеры адмиралтейства, подштурман Иван Федоров и геодезист Михаил Гвоздев тоже были в зале. В них чувствовался еще запах Петербургских салонов, но вот на счет формы похвастаться не могли. Не успел Петр определить форму для офицеров флота Российского. Не было в том резону. Малым числом они кружились тогда между иноземными лейтенантами да капитанами, а те носили форму свою, определенную их императорами да королевами. Вот и рядились адмиралтейские офицеры как могли. Но молодым, на радость, существовала форма гардемарина, что негласно потихоньку превращалась в офицерскую. Ну а наши адмиралтейцы были как на подбор из гардемаринов. Так что выглядели они не хуже драгун. Черная треуголка, красные штаны, былые чулки, и черные штиблеты. А главным элементом мундира была удлиненная куртка – бострога, узкая, приталенная со стоячим воротником. Она появилась на русском флоте с первыми голландскими матросами, и надежно обосновалась на многие десятилетия.

Куртка обшивалась золотой бязью, украшалась большими дорогими пуговицами, непременная шпага, и в результате выходил неплохой мундир, позволяющий проявлять полную свободу индивидуальности, в чем весьма и преуспели наши офицеры.

Настроение у них было приподнятое. Столь серьезная ассамблея, да еще в их честь, была первой в их жизни. Молодые, здоровые, с обветренными лицами моряки с восхищением ловили хоть и мимолетные, но весьма обещающие взгляды Тобольских красавиц, не чая, что те делали подобные реверансы более для того, что бы позлить своих кавалеров. Ведь в провинции для дам жизнь блеклая, однообразная.

Старший по команде, штурман Якоб Генс тоже находился в зале. Голландец по происхождению, он уже долгие годы находился на русской службе. Одетый в чисто голландскую бострогу, с красным платком на шее, шрамом на лбу, полученном в пьяной драке, он походил более на старого пирата. Единственным украшением была длинная старая шпага, каких на флоте ныне не сыщешь, хотя в старину была любимым абордажным оружием морских пиратов. Возраст уже не малый, здоровье пошаливает. Жизнь прошла буйно, да и пороков хватает. Ром, девки, карты были основным дополнением к службе. Вот и в экспедицию подался более, бежал от карточных долгов. Можно считать его присутствие в зале весьма примечательным и экзотичным.

А вот Афанасию Федотовичу Шестакову пришлось тяжко. Если он и беспокоился в Санкт-Петербурге о собственной одежде, то более о теплом исподнем белье, и вязанной шерстяной рубахе, что дают телу тепло и приятность свободы в движении. Благо, хоть прихватил пожитки, в коих хаживал по столице. Вещи добротные слов нет, но во всем подчеркивают простолюдина безродного. Скрепя зубами от злости, он старался незаметно стоять в сторонке, надеясь исчезнуть при первой возможности.

Неожиданно оборвалась музыка, и в залу вошел Сибирский губернатор, князь Михаил Владимирович Долгоруков. Одетый в платье, что одевалось при дворе императора, он сверкал будто в золотой оправе, воплощая богатство и благородство своего рода.

Не сразу он отыскал среди гостей казачьего голову, а отыскав, поимел подлинное наслаждение.

– Что же ты голова в сторонке прячешься. В честь тебя ассамблея устроена. Веди ко мне своих офицеров представь их, порадуй старого подвижника Великого Петра.

Багровея от сознания собственной нелепости, Шестаков повел своих офицеров: Генса, Федотова и Гвоздева к губернатору.

– Вот они птенцы Петровы! Лететь им под парусами, по морям восточным к землям Японским! Добрых тебе Афанасий Федотович помощников дали. За флотские дела можно не беспокоиться, а над солдатами и служивыми у тебя доброго обер офицера нету! Вот я и повелеваю, во исполнение желания императрицы. Назначаю старшим командиром над всеми воинскими и служилыми людьми, чтобы во всех баталиях неизменную викторию одерживать, капитана нашего драгунского полка, потомственного дворянина Дмитрия Ивановича Павлуцкого! И тебе голова в оной партии велю поступать во всем с общего согласия!

Афанасий Шестаков, сгорая от стыда, мало вслушивался в речи губернатора, уяснив для себя лишь то, что к нему назначается офицер капитан Павлуцкий, и не более. Вот только поляков казачий голова не любил крепко, да взглянув на капитана, взор его не понравился. Смеялся тот над казаком, да и что тут поделать, если и вправду смешон! Вскоре Шестаков покинул ассамблею, еще не сознавая на сколько трагичны для него и всей экспедиции будут ее последствия.

В тот день, в отличие от казачьего головы, капитан Павлуцкий пребывал в эйфории. В заявлении губернатора он назначен старшим офицером! Для него это означало главенство над всей экспедицией, обеспечивающее майорское звание, награды и в дальнейшем службу в гвардии.

Волею обстоятельств, злого умысла, а может просто глупостью конкретных сановитых вельмож, два достойных человека стали врагами. Теперь все их прекрасные качества как твердость, смелость, целеустремленность, ум, знания направлены на подавление и даже уничтожение друг друга, и как бы они не старались уберечь экспедицию от своих распрей, эти отношения неминуемо будут вести ее к гибели.

7

Вечером в избу, где квартировал Шестаков, завалился пьяный Генс. Он и разъяснил казацкому голове суть распоряжения губернатора.

– Не пойму я вас русских! Что вы за народ! Голова одно велит, руки другое делают, а ноги вообще ундер деферент. Обошел вас сударь капитан Павлуцкий. Теперь он главный командир экспедиции, а вы при нем помощником состоите.

– Господи! Что же деется!? – растерялся Шестаков. Вот ты штурман слышал собственными ушами как адмирал Сиверс величал меня главным начальником всего Камчатского края! Так?

– Так! А может и не так! Разбирайтесь сами господа.

После этих слов, что определили его позицию, Генс пошатываясь удалился на покой. А вот голова глаз не сомкнул, придумывая страшные кары нежданно появившимся врагам.

Жестокие картины рисовались одна за другой. Но, на утро, немного поостыв, и рассудив более здраво решил.

– Что же господин губернатор? Будем играть! Сами затеяли! Продолжу я роль глупого мужика! Здесь в Тобольске ваша возьмет, не ровен час и на дыбу могу угодить. Подождем. Но вот до Усть Кутского или Чечюйского острога доберемся, там я тебя капитан Павлуцкий в бараний рог скручу, там губернатора с драгунами нет, и никогда не будет! Вы господа хорошие ведь тоже, понятия не имеете о Якутске, и тем паче о Анадыре, а у меня там вся жизнь прошла! Эта экспедиция мною задумана, и я буду главным, за это готов жизнь положить!

На утро Афанасий Щестаков приступил к делам, как ни в чем не бывало. Некому более заниматься экспедицией. Павлуцкий, кроме батальных дел, ни в чем не смыслит. Счета не знает, в грамоте лишь слегка разбирается. А тут дела по снабжению большой экспедиции! Все надо пересчитай, проверь качество, внести запись в книги. Для Афанасия это все знакомо, ведь по молодости служил приказчиком в Анадырском остроге.

Неожиданное смирение казачьего головы капитана Павлуцкого удивило до крайности. Не ожидал он столь легкой победы. Долго наблюдал за тем как проворно Шестаков занимается делами, не стал мешать и без всяких вопросов удалился.

– Способный по хозяйству казак, – подумал капитан. – Я в этих котлах, справе, харчах, что как хранить, перевозить ничего не смыслю. Попробую с ним сойтись по хорошему, лишний раз трогать не стану, пусть управляется пока самостоятельно, вплоть до прибытия в Якутск. Да и губернатор того же советовал!

Так, до поры до времени, сложилось замирение. В данный момент оно устраивало всех.

Князь Долгоруков успокоился, и стал дожидаться окончание срока губернаторства. Тем более, из столицы стали доходить вести, что после кончины императрицы Екатерины I, и провозглашения императором малолетнего Петра II, внука Петра Великого, влияние князей Долгоруких, при дворе, резко пошло вверх. Даже замахнулись на самого Алексашку Меньшикова.

А вот наших героев Шестакова и Павлуцкого судьба повязала крепко, и это замирение более походило на пружину, что затягивалась медленно, и по началу без особых усилий, и лишь для того, что бы в один момент когда усилий сдержать ее не хватит, придать событиям молниеносный рывок, что перевернет судьбы всех участников экспедиции, поставив героев перед жестоким выбором, раскрыв глубины человеческой души, и внеся новый драматизм в их судьбы.

8

В конце ноября 1727 года экспедиция Шестакова покинула город Тобольск, и по свежему зимнему насту устремилась на восток. Сейчас ее целью был Якутский острог, что будет последней базой перед рывком на Анадырь и Чукотку.

Вторая сотня лет завершается, как русские в Сибири. Немало городов и острогов поставлено. Но большее уважение и значение для самого краю вызывает та транспортная сеть, что обустроена по всей Сибири. Лишь на осеннее, да весеннее перепутье прерывается ее работа. Вся эта огромная территория, не имеющая аналогов в мире, была охвачена транспортной системой, что работала круглый год по расписанию.

О Великом Сибирском тракте разговор не идет. Тот еще формируется и лишь до Тюмени обеспечивает непрерывную транспортную ямщицкую службу, да с некоторой натяжкой можно говорить о Томске, но не более.

Главное изменение заключается в том, что на ряду с привычными водными маршрутами по большим сибирским рекам, их притокам, через волоки, повсеместно сформировался и зимний тракт, со своей ямщицкой службой и укрепленными зимовьями. Дорога по сухопутью явление конечно редкое, лишь если спрямляет серьезный крюк, а так по речному льду несутся ямщицкие тройки, нарты запряженные оленями, а то и собачьи упряжки. Это более чем в двое сократило время на дорожные затраты.

Ранее путь от Тобольска до Якутска, можно было разбить на три этапа. Первый, это сплав по рекам бассейна Оби. На ладьях, дощаниках, стругах, ушкуях, первопроходцы реками Иртыш, далее вверх по Оби, далее вверх по реке Кеть, добирались до Маковского острога. Тот представлял перевалочную базу, где имелись амбары, заезжие дома, бани и прочее необходимое для хранения грузов и краткого отдыха. Отсюда шел волок до Енисейского острога. Эта путешествие занимало три, четыре месяца, в тех местах сезон навигации. Далее путешественник оставался в Енисейском остроге зимовать на долгие восемь месяцев, что включают осеннюю и весеннюю распутицу. Лишь когда полая вода шла на спад, в конце мая, путешественники уходили далее. Их путь шел по рекам Енисейского бассейна. С начало вверх по Ангара, далее по реке Илим, и снова волок. Теперь впереди верховья реки Кут, что впадает уже в верхнее течение реки Лена. Далее сплав по реке Кут и достигаем Усть Кутский острог. Если он перезагружен, то можно успеть и в Чечуйский острог, что стоит в низ по Лене, у волока с одноименным названием.

Легендарный Чечуйский волок! То первый путь через который русские первопроходцы вышли на реку Лена. Природа создала здесь удобный волок соединяющий непосредственно верховья Нижней Тунгуски и реку Лена. Эта дорога в старину была главной для Мангазейских и Туруханских служилых казаков.

В Усть Кутском или Чечуйском острогах предстояло зимовать снова, то уже вторая зимовка. Ну а ранней весной прямо по полой воде путешественники сплавлялись до Якутского острога, а это уже третий год как в дороге.

С тех пор русский человек обустроился значительно. Зимовья, хутора, заимки уже не редкость по Сибирским рекам. Повсюду появился скот, пашня, а где пашня там и кони. Вот и пошла развиваться ямщицкая служба. Зимний извоз дело прибыльное, из козны кормовые и дорожные денежки выдают исправно. В это время у мужику хлебопашца особых дел нет. Вот и пошел ямщицкий извоз в гору. Как лед встанет, так сразу и звенят колокольчиками ямщицкие тройки. Надо заметить, что зимняя дорога значительно приятнее, и сытнее, да и скорость движения быстрее будет, особенно если сравнить со сплавом вверх по реке, да еще по малой воде на бечеве!

Если из Москвы Анадырская экспедиция отправилась числом не приметным, и снаряжение дадено лишь морское, то после Тобольска все изменилось. Присоединились четыре гренадеры, и шесть солдат солдаты, то верная гвардия капитана Павлуцкого, да по требованию Шестакова двадцать ссыльных для поселения в указанных местах. Людишек Тобольск дал не много, но вот на счет припасов не поскупился, тем нет числа. Тут тебе и пушки с мартирами, зелье к ним, ядра, судовые снасти, продовольствие, и прочий скарб, на все случаи хозяйствования, всяческих служб и воинских баталий. Прибарахлились так, что анадырский обоз растянулся на целую версту.

По пути следования он обрастал людьми на подобие снежного кома. Все сибирские города принимали, согласно разнарядки сената, участие в ее формировании.

Енисейск и Красноярск дали восемьдесят три человека, Иркутск, двадцать четыре, да на Илиме Шестаков завербовал два десятка крестьян для вспомогательных работ: изготовлять лыжи, нарты, лодки, заготавливать провиант путем охоты, рыбалки и сборов.

К весенней распутице добрались, как и желали до Усть Кута. Из-за многолюдства расселились по всем зимовьям включая Чечюйский острог. Здесь предстояло провести месяца два, до полой воды, а пока готовили лес и ладили лодки для сплава.

Соскучился Афанасий по родной реке Лене. Вскружила она своей вольницей казаку голову. Решил Афонасий, что пора показать Павлуцкому кто здесь хозяин, и случай себя ждать долго не заставил.

В составе экспедиции находился некий матрос Василий Петров. Он следовал с Шестаковым от самого Санкт-Петербурга, и по началу исполнял обязанности денщика, но в дальнейшем за расторопность и сообразительность стал правой рукой казачьего головы.

Как-то наблюдая работы на Чечюйском плотбище, казачий голова углядел, что готовые дощаники лежат на берегу в десяток саженей от кромки льда. Оно вроде расстояние приличное, но кто знает сколь ныне в половодье поднимется своенравная река Лена.

Порасспросив местных старожилов, Афанасий решил, что перетащить ладьи по далее, будет не лишним.

– Береженого, и бог бережет! – Подумал голова и кликнул матроса Петрова.

– Ступай Василий на плотбище, – велел Афанасий, – и передай мужикам, чтобы еще саженей пять готовые ладьи на пригорок перетащили. Обильно ныне снегу выпало, не ровен час заломает их льдом.

Расторопный матрос поспешил исполнить распоряжения начальника, но на беду столкнулся со штурманом Якобом Генсом. Тот, уже с утра изрядно приложился к хмельной браги, и решил наведаться на плотбище, где, радуя глаз, кипела работа.

В последнее время Генс все более стал дружен с капитаном Павлуцким. Неопределенность в руководстве уже давно поделило состав экспедиции на два лагеря. Старые служилые казаки держались за Шестаковым. Казачий голова был для них ближе, и, не смотря на звания и споры командиров, с охотой исполняли его распоряжения. Походные дела и заботы, столь для них привычные, и легли в основном на их плечи. Другая половина состоявшая из дворянского сословия и солдат держалась капитана Павлуцкого. Первые от того, что это сулило более комфортное существование, ну а солдатом выбора ни кто не предлагал. Обер офицер, согласно устава, для них и бог и царь, а Капитан Павлуцкий и штурман Генс имели старшие офицерские чины.

Завидев спешившего матроса, Генс решил продемонстрировать всем, что такое флотская дисциплина.

– Эй матрос! – окликнул его штурман. – Подойди сюда.

– Извиняйте господин штурман! Некогда мне! Афанасий Федотович велел готовые лодии на пригорок поднять. Говорит не сегодня, так завтра ледоход двинет, как бы не изломало.

У старого голландского штурмана потемнело от злобы в глазах, распаленный алкоголем мозг требовал крови. Он даже забыл русскую речь и набросился на бедного Петрова изрыгая отборную голландскую ругань, а тяжелые кулаки штурмана стали увечить беззащитного матроса.

Один из казаков поспешил за Шестаковым, другие пытались увещевать штурмана. Редко кто мог позволить себе на Лене столь бесцеремонное обхождение. Но Генс продолжал обхаживать Петрова уже потерявшего сознание до прихода Шестакова.

Казачий голова, без лишних церемоний, огрел разбуянившегося штурмана подвернувшейся под руку оглоблей, и велел казаком тащить его до своей избы, где и запер в пустом амбаре.

Все ожидали развития дальнейших событий. Утром к Шестакову в сопровождении десятка солдат, пожаловал капитан Павлуцкий.

– Будьте добры Афанасий Федотович, освободите из под стражи штурмана Генса.

– Генс избил моего денщика и будет отвечать за это!

– Что же по вашему? Если я изобью солдата, тоже пойду под арест, – усмехнулся капитан.

– Штурман за избиение матроса будет отправлен обратно в Тобольск! – заявил в ответ Шестаков.

– Здесь я буду распоряжаться! Хватит представления! – взорвался капитан Павлуцкий.

Стали подходить вооруженные казаки. Окружив своего голову, они враждебно смотрели на солдат.

– Освободите Генса! Либо я прикажу солдатам сделать это силой оружия.

Шестаков взглянул на солдат. Те были взволнованны, но готовые исполнить любой приказ капитана.

– Кровь пролитая православным людом, будет слишком большой ценой за этого голландского прохвоста, – вздохнул Шестаков, – А вы капитан еще успеете пожалеть о случившемся.

9

Путешествие экспедиции по сибирской тайге и рекам заняло семь месяцев. В июне 1728 года все благополучно прибыли в Якутский острог. В дороге произошел еще один примечательный случай. Шестаков и Павлуцкий имели честь свидится с командором Первой Камчатской экспедиции Витусом Берингом. Тот пребывал в полной меланхолии. Три года тяжких испытаний, и отсутствие каких либо серьезных результатов. За такие деяния экспедиции его, командора, в столице не пожалуют. Казалось, безразличный ко всему командор соизволил выслушать Шестаков, и молча передал ему распоряжение о передачи судов экспедиции, и копию итоговой карты с подписью: «Рисовал мичман Петр Чаплин».

Глава 3. Якутский острог

«Любой из живущих на севере

верит в свою звезду.

Звезды здесь близко,

светят как лампадки,

холодны и колючи».

Олег Димов

1

29 июня 1728 года. Не успел Якутский острог войти в привычную жизнь после переполоха устроенного первой экспедицией Витуса Беринга, как пришло известие о скором прибытии Анадырской экспедиции.

О том что пять лет назад Якутский казачий голова Афанасий Шестаков отбыл в Санкт Петербург, помнили уже не многие. Сменился за эти годы воевода, многие дружки сгинули в бескрайних просторах Сибири, или благополучно, по мирским обычаям отошли в мир иной. Особую шутку судьба сыграла с Афанасием на счет воеводы.

Якутским воеводой в эти годы прибывал стольник Иван Иванович Полуэктов. Примечательно то, что стольник был направлен в Якутск с должности Иркутского воеводы. Иркутск город разрядный, а Якутск в его ведомстве. Так что понижение в должности у Полуэктова была весьма значимо. Но не это главное. Главное, в переплетении человеческих судеб. На смену Полуэктову в Иркутск, прибыл лейб-гвардии капитан поручик Михаил Измайлов. Тот самый что будучи воеводой в Якутске, отправлял и рекомендовал Шестакова в Санкт Петербург. Поэтому нет ничего удивительного в том, что воевода Иван Иванович Полуэктов встретил Шестакова с большой неприязнью, причем скрытой под вуалью крайней любезности. Ведь капитан поручик Измайлов, оставаясь сторонником Афанасия, являлся сейчас непосредственным начальником Полуэктова.

Но были люди, что все эти годы только и уповали на возвращение казачьего головы во главе экспедиции. Крепкие корни пустил Афанасий в Якутской земле. Здесь его сын, племянники, все взрослые казаки, готовые не задумываясь исполнять его волю.

Был среди них и приятель головы, Иван Козыревский. Личность весьма известная в тех краях, особливо удивительными превратностями судьбы, умом, и не укротимым нравом. Над этим Иваном висел тяжелый рок, и не было от него никакого спасения.

В молодости, он был поверстан в казаки Нижне Камчатского острога. За обиды и тяжкие издевательства со стороны Атласова, у которого пребывал в услужении, связался он с бунтовщиками, с коими предал смерти трех Камчатских приказчиков, в том числе и Атласова. Можно сказать, что под корень вывели на Камчатке сее племя.

За атамана у них был казак Анцыфорав, а Ивана Козыревского поставили есаулом. Мыслили бунтовщики, взять цареву казну, да уйти на жительство в дальние неведомые острова. Атамана, за грехи тяжкие, в скорости бог прибрал, кончили его изменные камчадалы, а вот Ивану досталась другая доля.

Великими делами и опасными службами искупил он вину перед государем. Бывшие смутьяны, достигли и покорили острова Курильской гряды: Шумшу, Парамушир, Онекотан, собраны первые сведения о других островах гряды, и Японии, А вот у бога вымолить прощение оказалось гораздо сложнее. Принял он монашеский постриг, и звался теперь Игнатием. Но с богом у него все равно ни ладилось, и неукротимый монах Игнатий, находился в глубокой опале у Якутского архиепископа Феофана.

Решил тогда монах построить на свои деньги судно, чтобы уйти на нем северным морем земли американские открывать. Назвал то судно не именем святого, как в обычаи, а иноземным словом Аверс, на диво всем православным, и проклятие Феофана.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю