355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Волков » Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг. » Текст книги (страница 5)
Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 02:36

Текст книги "Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг."


Автор книги: Сергей Волков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Господин поручик! Ваше приказание исполнено! – мягко и легко останавливаясь передо мною, бодро и весело доложил портупей–юнкер Гаккель.

– Сердечное спасибо, славный и чуткий друг! – растроганно поблагодарил я его.

– Рад стараться, господин поручик! Господин поручик, разрешите я эту машину туда же, – снова попросил портупей–юнкер.

– Где? Какую? – озадаченно спросил я.

– А вот вторая идет. Черти, флаг красного креста нацепили, а сами, наверное, оружие перевозят.

– А, черт с ним, с флагом. Арестуйте и эту машину, и туда же! – в восторге от набежавшей мысли, что начинает везти, отдал я приказ.

Так же чисто и быстро была поставлена рядом с первой, но перпендикулярно к ней и вторая машина.

Эта комбинация с машинами дала мне возможность произвести некоторую необходимую перегруппировку моих малочисленных сил.

А когда я кончал производить ее, ко мне явился юнкер связи из Зимнего дворца с сообщением от капитана Галиевскаго. Сообщение было радостное, и я им поделился с юнкерами.

– Капитан Галиевский выслал нам подкрепление, которое, по получении пулемета и пироксилина, уже скоро явится сюда. Теперь и взорвать станцию будет много легче, – показывая на машины, говорил я юнкерам.

– Затем во дворце получены сведения, что в город вошли казачьи части генерала Краснова. Первые эшелоны уже заняли, кроме Царскосельского вокзала, еще и Николаевский вокзал, – докладывал юнкер связи, мой любимец, юнкер 2–й роты И. Гольдман.

– А сейчас, когда я проходил через Невский на улицу Гоголя, – я слышал стрельбу по направлению Казанского собора, – очевидно, это с Николаевского вокзала ведут наступление казаки, – с довольным видом докладывал свои соображения юнкер в ответ на мою справку, что за стрельба доносится со стороны Невского.

«Ага, теперь понятно, почему так долго не показывается милейший прапорщик. Ну–ну, посмотрим, что будет!» – работала мысль.

– А что, не видали вы военного комиссара, поручика Станкевича?

– Никак нет, господин поручик!

– А как же вы прошли? Ведь он должен быть на углу Морской и Невского!

– По маршруту, данному капитаном Галиевским: Александровский сад, улице Гоголя и Кирпичному переулку, – отвечал юнкер связи, на мгновение озадачивая меня сообразительностью хитрого капитана.

«Так, так, капитан что‑то чует, что дает кружной путь. Эх ты Господи, что‑то будет дальше?»

– А что, начальника школы не видали? – снова поинтересовался я.

– Никак нет. Его страшно рвут. То зовут на заседание правительства, то в Главный штаб.

– Броневик идет со стороны Мариинской площади! – раздался доклад с места.

«Новое дело!» – ударила по мозгам мысль, и снова стало тепло под левым соском.

– Внимание! Приготовься! – крикнул я юнкерам.

На этот раз машина шла быстро. В глазки двойной башенки осмотрели дула пулеметов. Пройдя мимо нас, машина замедлила ход. Дула пулеметов задвигались.

«Ну, теперь каюк», – струсил было я, но машина, продолжая двигаться, молчала. Доползя до наших заграждений, машина остановилась.

Вслед за этим со стороны Невского подошла вторая машина. Из этой последней машины выскочило трое человек и, обойдя наши заграждения, подошли к первой. Переговорили. Двое направились в ворота станции. Дверь в воротах открылась, и эти двое вошли в нее.

«Что же теперь будет? Пока казаки генерала Краснова дойдут, от нас ничегошеньки не останется. А, черт, что будет, то будет!» – тупо работала уставшая мысль. Болела голова, ныли ноги. Хотелось сесть. Закрыть глаза и так сидеть. И, поддавшись чувству бесконечной усталости, я уперся плечом в стенку, лениво смотря на броневики и на ворота станции.

Снова вышли из ворот те же люди.

– Гей, юнкера, отпустите шоферов, да живо! – крикнул один из них.

Шоферы, никем не охраняемые, так как я и не думал их арестовывать, а только отобрать у них машины, болтались тут же. И теперь, когда услышали зов, со всех ног бросились к своим машинам.

Побитый шофер попытался было начать какие‑то разговорчики с одним из распоряжавшихся, но моментально отказался от пришедшего намерения. Причина, которая его побудила к этому, – был увесистый кулак, поднесенный к его подбородку.

– Живо поворачивайся, скотина. Тебя ждут там, а ты прохлаждаешься, сволочь! Ну–ну, живо! – И шофер бомбой отпрыгнул к своей машине.

Через минуту грузовики исчезали в направлении Невского. Броневики продолжали стоять. На нас не обращали внимания.

«Что такое? – недоумевал я. – Они ждут, очевидно, приказаний. Но почему не трогают нас? Да я бы за проделку с грузовиками давно уже расправился бы, да так, что никто ноги не унес бы, – злился я за пренебрежете к нам. – Нет, они нам что‑то готовят, но что? А не все равно тебе что? Они в данном случае господа положения. А ты свою роль окончил. Как глупо начал, так глупо кончил. Ну, затянул Лазаря! Подожди, авось что‑нибудь изменится». И в этот же момент первый броневик начал идти к Невскому.

А вслед за его уходом на тротуаре показалась штатская фигура военного комиссара.

«Что такое? Ты мило гуляешь? Или я с ума сошел! Ничего не понимаю! Что за чушь творится?!» – гудело в голове.

– Соберите юнкеров и постройте их, да быстрее. Я согласился прекратить осаду. За что получил свободный проход для юнкеров, – проговорил, подойдя ко мне, не смотря на меня, комиссар.

Я не ответил ни одного слова.

Через 2 – 3 минуты мой оставшийся взвод уже равнялся, строясь на Гороховой улице. С баррикад на мосту через Мойку на нас смотрели пулеметы.

– Смирно. Направо. На плечо! – ровно командовал я, как будто это обычное занятие на дворе школы. – А второй взвод тоже уже ушел? – задал я вопрос.

– Не знаю, но я думаю, они сами догадаются это сделать, увидя, что мы ушли, – ответил наш злой гений.

– Шагом марш! – скомандовал я. Взвод пришел в движение.

– Если бы юнкера не были бабами, все дело пошло бы иначе, – вдруг бросил злое, глубоко несправедливое, недостойное обвинение достойный Друг главноуговаривающего.

Чтобы не отяготить своей души, я, вместо ответа, стал подсчитывать ногу.

Пересекая улицу Гоголя, я чуть было не вздрогнул: поперек улицы стояла команда матросов с винтовками на изготовку.

– Раз, два!.. Ногу тверже!.. – с упорством крикнул я слова команды, маршируя дальше, чутко вслушиваясь в воздух в стремлении услышать щелканье затворов.

Но в воздухе стояло мерное отсчитывание шага моего взвода.

– Левое плечо вперед! – выходя к Александровскому скверу, подал я команду, с облегчением уводя взвод от тяжело–нудной атмосферы Гороховой, принесшей столько разочарования, стыда, и боли.

Поравнявшись с Невским, я, все же боясь, что 2–й взвод, может быть, продолжает стоять на Невском, отправил к прапорщику Одинцову юнкера связи с приказанием идти в Зимний дворец.

Еще несколько минут, и мы вышли на площадь. Разнообразные чувства волновали душу, когда мы направлялись к Зимнему дворцу, где мерещились упреки, насмешки, и чувство горечи к виновнику наших напрасных переживаний неудачи сразу выросло в дикую ненависть и презрение. Вот и памятник, уходящий в густоту нависших сумерек спустившегося на город вечера, а несколько дальше к Миллионной стоят каких‑то два броневика.

Увидев нас, броневики вздрогнули и мирно поплыли к нам. «Наши – не наши? Э, разницы нет. Обнюхаете нас и вернетесь на свои места. Сегодня игра в кошки с мышками – ведь здесь военный комиссар!» – проиронизировала мысль серьезно–сосредоточенный осмотр машинами нас. Однако юнкера, задетые за живое тактикой поведения машин, обратились с вопросами, что они делают, на чьей стороне. Ответ был самый неожиданный: «Мы держим нейтралитет. Но выехали в город с целью препятствия боевым стычкам между обеими сторонами. Войска драться между собою не должны. Пускай правительство и штаб Ленина идут на соглашательство или дерутся между собою. Таково наше, бронедивизиона, решение. И вы можете себе идти во дворец, но если будете нападать первыми, то мы будем против вас».

Но вот мы подошли и к дворцу.

Я остановил юнкеров и послал связь к капитану Галиевскому с докладом о нашем прибытии, поручив также узнать, явился ли уже прапорщик Одинцов–младший со своим взводом, – на площади его не было, а по времени он должен был бы тоже подойти. Вообще, на площади было тускло и пусто, как и в момент нашего прихода. Также Продолжали нелепо–разбросанно лежать дрова перед дворцом, наводя мысль на воспоминания о баррикадах. «Но почему не видно приготовлений к устройству наружной обороны? Вот из этих брусьев можно сделать отличные баррикады. Великолепно можно использовать слева решетку сада. Затем все окна первых этажей. Кроме дворца, безусловно занять и привести к оборонительному состоянию Главный штаб, Министерство финансов и иностранных дел, прорыв под аркой к Невскому глубокую канаву, и заложить мину, если не взводный окоп устроить. Затем надо использовать и здание Главного управления Генерального и Главного штабов. Где же офицерство этих всех учреждений? Или оно уже на выполнении какой‑либо задачи? А дадут ли нам еще какую‑нибудь задачу или теперь мы останемся за флагом? Конечно, военный комиссар будет делать доклад правительству, и совершенно ясно, что доклад будет неблагоприятен для юнкеров и вреден для освещения обстановки момента», – мучительно рвали голову печальные выводы о знакомстве с деятельностью и способностями представителя правительства при Верховном командовании.

– Господин поручик! – раздалось обращение, заставившее вернуться к ощущению мелкой действительности, окружавшей нас. – Господин поручик! Капитан Галиевский приказал ввести юнкеров во двор и присоединиться к батальону, а затем вам явиться к нему, а где он находится – я вас провожу. Прапорщика Одинцова с юнкерами во дворце нет. Их, по докладу убежавших юнкеров и некоторых офицеров штаба, очевидцев, окружили солдаты Павловского полка, рабочие и броневики, и взяли в плен. Причем страшно издевались и били юнкеров. Куда их увели – неизвестно… – возбужденный печальной новостью о судьбе товарищей, торопливо доложил вернувшийся юнкер связи.

Вздох горести и краткие восклицания, вырвавшиеся у юнкеров, разрядили было нависшую атмосферу молчания, в которой мы ожидали возвращения из дворца связи.

Гул голосов рокотом переливался под аркой, посреди которой стоял броневик.

– Это уже наш! – оживленно прокомментировали юнкера. «Да, здесь все уже наше, – тускло мелькнула мысль. А где‑то в глубине застонал червячок тоски: – Здесь и преступление наше, здесь и его искупление». Простонал и исчез. Дух бодрой решимости захватил меня при выходе из‑под арки во двор, где, между высокими рядами сложенных в кубы дров, стояли козлы винтовок, с разгуливающими перед ними часовыми, а слева и справа торчали холодные черные дула трехдюймовых скорострелок. Весь двор говорил. И в этот говор вносилось резким диссонансом ржание лошадей. Налево от входа во двор, перед длинным рядом дров, оказалось место, отведенное для нашего батальона, куда я и подошел с юнкерами.

Наши юнкера в большинстве находились тут же: кто сидел на дровах, а кто прямо на цементной мостовой двора. Из офицеров никого не было видно. Когда я, поблагодарив своих юнкеров за их прекрасную службу, разрешил им разойтись из строя, мне сейчас же было сообщено окружившими нас юнкерами, что они не надеялись уже видеть нас. Это было трогательно, и я не замедлил использовать этот момент для подлитая масла в огонь настроения борьбы, и борьбы активной

– Не имеем права мы заниматься разговорчиками с теми, кто бил, а сейчас, может быть, умерщвляет наших товарищей, только за то, что те, будучи такими же детьми русского народа, как и рабочие и крестьяне, отличаются от них существенно знаниями, расширяющими кругозор миросозерцания, а потому во имя светлой истины великой правды берутся за оружие, но берутся не как за цель, а как средство отрезвления загипнотизированных ложью слова диких слуг безумного фанатизма нелепого учения, ведущего в ярмо кошмарного рабства.

Вы извините, что я, заболтавшись с вами, оторвал вас от вашего отдыха! – поставил я точку над своею беседою с юнкерами, которые, к моему большому внутреннему удовлетворению, слушали меня с большим вниманием. – А где господа офицеры? – спохватился я, видя, что беседа может затянуться, а между тем надо идти с докладом к капитану Галиевскому, о чем мне напоминала стоящая тут же фигура юнкера связи.

– Господа офицеры с некоторыми из наших юнкеров в Белом зале на митинге.

– Митинг? На каком таком митинге? – как ужаленный подскочил я с бревна, на котором с наслаждением сидел после нескольких часов стояния на ногах.

– Так точно. Самый настоящий митинг. Во дворец явились, для защиты Временного правительства, школы прапорщиков из Ораниенбаума, Петергофа, взвод от Константиновского артиллерийского, наша школа, и ожидается прибытие казаков. Сперва все шло хорошо. Но бездеятельность и проникшие агитаторы, а в то же время растущие успехи восставших вызвали брожение среди ораниенбаумцев и петергофцев. Их комитеты устроили совещание и потребовали к себе представителя от Временного правительства из его состава для дачи разъяснений о цели их вызова и обстановки момента. А когда разъяснения были выданы Пальчинским, то они объявили, за недостаточностью таковых, общее собрание для всего гарнизона Зимнего дворца. И вот уже с час митингуют в Белом зале, куда вышли все члены Временного правительства во главе с Коноваловым. Там такая картина стыда, – горячо докладывал портупей–юнкер Мащевский, – что я, сперва заинтересовавшийся причиной собрания, убежал оттуда. Друг друга не слушают, кричат, свистят. Не юнкера, не завтрашние офицеры, а стадо глупого баранья. Вы вот увидите, господин поручик, что за физиономии этих юнкеров: тупые, крупные и грубые. Уже по виду на них вы догадаетесь, что все это от сохи, полуграмотное, невежественное зверье… Быдло!.. – с дрожью в голосе едва сдерживал набежавшее желание разрыдаться от гнета впечатлений дикости картины, еще продолжавшей мучить этого стройного, хрупкого, нежного юношу. – Говорит Коновалов – председатель Совета министров Временного правительства, какое бы то там ни было правительство, но оно правительство твоего народа. И что же? Он говорит, а его перебивают. Коновалов так и бросил. Затем Маслов [19]19
  Маслов Семен Леонтьевич, р. 1 февраля 1874 г. в с. Нижнее Долгое Ливенского уезда Орловской губ. Окончил Казанский университет (1903). С 1902 г. член партии эсеров, был членом нелегальной газеты «Земля и Воля». С 1914 г. работал в системе сельскохозяйственной кооперации в Москве. В третьем составе Временного правительства – министр земледелия. Остался в СССР, преподавал в вузах Москвы. В 1931 г. на 3 года сослан в Казахстан. В 1938 г. вновь арестован и расстрелян 20 июня того же года.


[Закрыть]
выступил, ведь старый революционер; Терещенко принимался – вот этот красиво, хорошо говорил, а результат тот же. Ни к кому никакого уважения. Тут же и курят, и хлеб жуют, и семечки щелкают.

Я слушал с закрытыми глазами; меня шатало, тошнило; мысли путались… Наконец, забрав себя в руки, я справился о Керенском.

– Господь его ведает! Сперва скрывали от юнкеров даже пребывание Временного правительства. Говорили, что оно заседает в Главном штабе. Потом объявили, что находится здесь. И что принято решение вести оборону Зимнего дворца, так как восставшие предполагают его занять, как уже заняли весь город. О последнем, конечно, не говорят, а наоборот, усиленно лгут, что идут войска, что авангард северной армии в лице казачьих частей корпуса генерала Краснова вошел в город. Сперва объявили, что занят Царскосельский вокзал и Николаевский, что дало возможность прибыть эшелонам из Бологого и станции Дно. Затем, это было в три часа дня, – что казаки двинулись по Невскому и что только задержались у Казанского собора. Пока вы, господин поручик, были у телефонной станции, мы еще верили в правдивость этих сообщений. Но когда пошедшая к вам на подкрепление полурота, увидев, что на углу Невского и Морской происходит какая‑то стычка, под охраной броневиков вернулась назад, нам стало ясно, что происходившая стрельба говорит о торжестве восставших и что здесь по инерции продолжают лганье. А вас мы было уже похоронили. И слава Богу, что вам удалось вернуться! – тихо, утомившись от возбуждения, закончил свое тяжелое описание портупей–юнкер.

Наступило молчание. Сгустившаяся темнота не позволяла видеть выражения лиц. И только звуки пощелкивания где‑то выстрелов, оседавших во дворе, напоминали о необходимости действия, но тяжесть впечатления о взаимоотношениях членов Временного правительства и юнкеров, их защитников, – обволакивала туманом серых вопросов душу, сердце и нервы.

– Ну а пока, друзья, я пойду к капитану Галиевскому. Поручик Скородинский, – позвал я поручика, вышедшего под освещенную арку, справа из дворца.

– Кто меня зовет? – оборачиваясь, задал вопрос к нам в темноту длинный, изящный поручик.

– Это я, Александр Синегуб!

– А, здравствуйте, поздравляю с благополучным возвращением, – приветствовал он меня, как только я вошел в полосу света.

– Чего уж благополучнее, когда взвод юнкеров потерял. Зря время потеряли и людей! – повторил я. – Черт знает, голова крутом идет; вот что, поручик, останьтесь, пожалуйста, около юнкеров – мне надо явиться к капитану Галиевскому. Черт знает, ведь мы не в школе. Никого из офицеров нет около них. Мало ли какая сволочь начнет им засорять мозги, – попросил я поручика.

– Да, да, Александр Петрович, мне это самому в голову пришло, я и ушел с митинга. – Что, он все еще продолжается?! Безобразие, неужели никто его не догадается разогнать? Ну и правительство! – говорил я. – Удивительно слабое, хотя это понятно.

– Но в конце концов все же договорились, и юнкера обещали остаться, если будет проявлена активность и если информация событий будет отвечать действительности. Правительство обещало, и юнкера теперь расходятся, – сообщал поручик.

– А где начальник школы?

– Его рвут. Сейчас он в Главном штабе. Его правительство назначило комендантом обороны Зимнего дворца, и ему подчинены все, находящиеся в Зимнем дворце силы.

– Да, что вы говорите?! Слава Богу! Теперь я опять начинаю верить, что мы не погубим зря наших юнкеров и что что‑нибудь да вытанцуется у нас. Ну, я бегу к Галиевскому. Где капитан?

– В комендантской комнате, первая лестница наверх, во втором этаже, сейчас же рядом с выходом, – ответил поручик, направляясь в темень двора.

«Броневик есть, а около него ни души», – почему‑то вспомнил я, когда стал подниматься по ступенькам в темный вход. Юнкер связи, нащупав ручку двери, открыл ее. Перед глазами оказался длинный, сравнительно узкий коридор первого этажа.

В коридоре пахло тем запахом, который так присущ стенам казарм.

– Здесь караул помещался до революции, – сообщил юнкер связи, очевидно заметив, что я повел носом.

– А теперь где? – улыбнувшись наблюдательности юнкера, справился я.

– В Портретной галерее. Но часть и здесь. Здесь, от наружных ворот. А здесь налево – патроны выдают, – указал он первую дверь левой стороны.

– Постойте. А нам уже выдали?

– Никак нет. Патронов не хватило! Но теперь новые доставлены и их будут выдавать.

Йо вот и капитан Галиевский. Я подошел с докладом.

– Александр Петрович! Очень рад, милый, вас видеть. Хорошо еще, что хоть так кончилось. С этими представителями власти у меня уже опухла голова. Но в добрый час теперь назначен комендантом обороны Зимнего. Вы уже знаете это? Да? Я очень успокоился душою, когда узнал, что назначили Ананьева. [20]20
  Имеется в виду полковник Александр Георгиевич Ананьев.


[Закрыть]
Лишь бы не оказалось поздним это единственно разумное до сих пор мероприятие со стороны правительства и Главного штаба Сколько и чего только, дружок, я вам не перескажу потом, вы диву дадитесь. Одним словом, я пришел к заключению, что Керенскому надо было передать власть Ленину. Но как это сделать? Подождите, вы сами в этом убедитесь! А ведь сам исчез, оставив несчастных дураков сотоварищей расхлебывать кашу, которой, пожалуй, подавятся, а никак не расхлебают. Правительство – это какие‑то особенные люди. В частности, многие на меня произвели сильное впечатление. Я убежден, что их здесь обрабатывают самым бессовестным образом. Около них все время вертятся какие‑то темные личности, да кое‑кто и в среде их далеко от этих не ушел. Но все же оно дитя перед улизнувшим главноуговаривающим. Еще вчера, мороча людей в Совете Республики, в этом сборище козлищ, клялся умереть на своем посту, а сегодня, переодевшись, как рассказывают наши, сестрою милосердия, удрал из города. Учуял, что его песня все равно к концу идет. Так хоть бы чести хватило слово сдержать, других не подвести, так нет, он и товарищей предал. А те и сейчас все еще верят в него, а может быть… знают, да считают за лучшее молчать. Ну да я решил их по совести защищать. Александр Георгиевич тоже того же мнения У нас решения не меняются, не правда ли?

А если дать восторжествовать Ленину без сопротивления, то народ никогда не разберется, где черное и где белое, кто его друг и кто ему готовит ярмо беспросветного рабства. И вот для этого мы должны погибнуть здесь. И теперь я уже вижу, что это неизбежно, что нашим прежним расчетам не осуществиться. Что же делать, не мы – так другие, но начать мы должны. Да, тяжелая расплата за наш невольный грех. Это тяжело говорить. Лучше идемте, посмотрим, не пришел ли Александр Георгиевич, – вставая с диванчика комендантской комнаты, закончил Галиевский.

– Да, да, дорогой капитан, именно все так, как вы говорите. Вот если останемся живы, я расскажу вам о своих наблюдениях и выводах. А если бы Бурцеву [21]21
  Бурцев Владимир Львович, р. 17 ноября 1862 г. в форте Перовском. Сын офицера. Окончил гимназию в Казани, обучался в Санкт–Петербургском и Казанском университетах. С 1883 г. участник народовольческих кружков, в 1888 – 1905 и 1907 – 1914 гг. жил за границей. Был широко известен как разоблачитель провокаторов в революционном движении. После февраля 1917 г. занимал последовательную антибольшевистскую позицию. После большевистского переворота был арестован одним из первых, после освобождения в феврале 1918 г. бежал в Финляндию. В эмиграции во Франции, издавал газету «Общее Дело», в которой призывал к сплочению всех антибольшевистских сил вокруг руководителей Белого движения. Умер 21 августа 1942 г. в Париже.


[Закрыть]
об этом рассказать. Старик стал бы волосы рвать за свое проклятое дело благословения революции. И хотя он начинает опоминаться последнее время, но это еще далеко от искренности: до нутра у него еще не дошло сознания. Ну да провались они все в болото. А вот мне патронов надо, господин капитан. У кого их можно потребовать?

– У вас полевая книжка есть, так вы напишите требование и получите в караулке, а я побегу посмотреть, что делается на площади у ворот. Место встречи – комендантская, – уже на ходу крикнул капитан.

– Слушаюсь, – ответил я вдогонку, принимаясь выписывать на листке из полевой книжки требование на патроны для юнкеров 2–й роты.

– Пришлите мне фельдфебеля 2–й роты Немировского, – отдал я приказание, поймав одного из проходивших юнкеров 1–й роты.

– Слушаюсь, – ответил тот и побежал исполнять полученное приказание, а я продолжил дальше возиться с полевой книжкой, но уже занося в ее вторую половину, в отдел моих впечатлений и наблюдений, схему происшедшим встречам.

«Юнкера говорили еще о Петербургской и Ораниенбаумской школах, – писал я, стараясь оттенить легкими штрихами наибольшие выпуклости общего рельефа. А если свершится чудо, и я уцелею, то расшифрую записанное. – Это даст козыри обществу Анны Петровны для конкурсной с Бурцевым и борьбы с батмаевцами».

Удовлетворенный записью, спрятал полевую книжку в боковой карман пальто. Между тем прибывали приемщики из школ, отчего на душе становилось весело.

«Заработали! Ну давай Бог! В добрый час!» И я выскочил в коридор, а из него на двор. Двор гудел. Возгласы команды, споры, смех. Все это напоминало бивуак, а направо через решетчатые верхи ворот светились кое–где огоньки в здании Главного штаба… Мимо прошла команда юнкеров 2–й Петергофской школы, направляясь к выходу из дворца. «На смену дозоров пошли», – догадался кто‑то. «Ну а что мы делать будем?» – не решаясь прямо спросить меня, начали задавать юнкера друг другу вопросы при моем появлении, в расчете вызвать меня на высказание каких‑либо соображений.

– Счастливчики идут. Право, чем скорее, тем лучше. Ну вот вы вечно панически настроены, а я так убежден, что придет утро, а мы вот будем сидеть в резерве. Вот увидите, что ничего не случится. Не забывайте, что Керенский, теперь это не секрет, отправился к армии и к утру войдет в Питер. И поверьте, эти господа все учитывают и, конечно, в ночь, раз за день ничего не успели сделать, рассеются так же быстро по своим норам, как неожиданно и выползли из них.

– Неожиданно! Когда еще за несколько дней до сегодня пресса называла час начала их действий. Вы эсеры просто… – кто‑то старался оспорить мнение говорившего.

– Бросьте разговорчики, господа, не мешайте, пока возможно подремать, – неслось с высоты полениц, где кое‑кто умудрился даже всхрапывать, не смущаясь твердостью дров.

– А я вас ищу, Александр Петрович, – вырос передо мною с восклицанием поручик Скородинский, очевидно узнав меня по любимому мною мурлыканию рылеевского «Часового», привязавшегося к моему языку чуть ли не с одиннадцатилетнего возраста.

– Вам есть задание, – продолжал он. – Капитан Галиевский приказывает отвести роты на предназначенные им места по разработанному начальником школы плану обороны дворца на случай нападения на него каких‑либо групп восставших, явно не предполагающих наткнуться на такое сопротивление, как юнкерские батальоны. Вам приказано занять первый этаж налево от выхода из ворот, распространившись от крайнего левого угла дворца так, чтобы на Миллионную получился продольный огонь углового окна, куда потом вам будет дан пулемет. Это окно должно явиться вашим левым флангом. Правый уже обозначится стыком с моим левым. Я начинаю от окна, выходящего на площадь рядом с главными этими воротами с левой стороны их, если смотреть отсюда по направлению к Морской. Таким образом, мы получаем фронтовое наблюдение за площадью и с огнем на нее. Главная оборона этого участка первого этажа дворца вверяется вам с подчинением вам и меня с моей ротой. При этом вам приказывается под строжайшей ответственностью не открывать первым огня, несмотря ни на что. Огонь разрешается лишь в случае атаки со стороны банд, и то если атака будет сопровождаться огнем с их стороны. Такова воля

Временного правительства. Кроме того, при размещении юнкеров в комнатах приказывается учитывать высоту подоконников в расчете на закидывание ручными гранатами комнат, а также принять во внимание возможную внезапность открытия огня из окон верхних этажей противолежащих дворцу зданий, которые, хотя и будут приведены в оборонительное состояние средствами офицерских отрядов, все Же могут случайно перейти в руки восставших. Это все меры предположительные и руководящего характера. В данное же время надлежит лишь занять позицию и начать вести самое строгое наблюдение, дав возможность свободным юнкерам лечь отдыхать, так как решительные действия ожидаются лишь к утру, вследствие происшедшей какой‑то заминки в приближении восставших к дворцу. Следовательно, опасаться можно лишь случайных банд. К утру же подойдут войска с фронта. Да я забыл добавить, что вы должны иметь резерв на случай наружного действия у ворот. Резерв надлежит иметь от 1–й роты, т. е. теперь моей. Действовать резервом лишь с доклада капитану Галиевскому. Ну, теперь я, кажется, все передал. Эти детали должны быть сообщены юнкерам, которым вменяется в обязанность самое осторожное обращении с вещами, находящимися в комнатах. И когда будет все исполнено, доложить капитану Галиевскому. Он желает лично явиться для проверки. К нему от 1–й роты, по его приказанию, я назначил связь, которая в его распоряжение уже и ушла, – закончил поручик действительно подробное приказание.

– Вот это спасибо, поручик, за приятную новость. А то неведение, что с собою делать, довольно тяжелое чувство. Пока я введу в помещение свою роту, вы разъясните вашим юнкерам полученную задачу, – сделал я предложение.

– Слушаюсь, господин поручик! Разрешите пойти? – входя в роль подчиненного мне по службе, официально строго ответил поручик Скородинский.

– Да!.. Фельдфебель 2–й роты ко мне! – крикнул я в темноту, и в свою очередь, начал распоряжения, радостно встреченные юнкерами.

Через несколько минут я вводил роту в комнаты 1–го этажа.

Я видел, как юнкера располагались у окон, всматриваясь в происходящее на площади, как приспосабливались лечь на полу, покрытом коврами. Я слышал их неуверенные формулировки ощущений, получаемых ими от обстановки комнат, в которых еще недавно, года нет, была атмосфера уюта личной жизни наших земных богов. Я понимал их стесненные тяжелые движения членами тела, словно налившегося пудами какой‑то невероятной тяжести. И видя, и слыша, и понимая их, я жалел и болел душою за них, и за себя, и за грех.

Мы ждем. И видно, это давало мне силы, не понимая себя, не контролируя своих распоряжений, отдавать их в таком виде, что, выполняя их, достигалось поставленное мною задание. «Не мудрствуй!» – твердил я себе.

Теперь не время! Но… тщетно пытался я взять себя в руки. И не я один мучился. Юнкера, которые были на дворе просты и естественны, здесь томились и были странны.

Я несколько раз обращался то к тому, то к другому из тех, мысль и чувства которых играли на лицах их. Я обращался к ним как брат к брату, а не начальник к подчиненному, так как это ощущение мною было утеряно с момента проникновения в эти комнаты. Я что‑то говорил, на что‑то жаловался, чего‑то хотел – но что, чего – не знаю…

Но время делать свое дело.

Постепенно мысль прояснилась, чувства обрели покой, и я снова получил способность отдачи себе отчета в поступках и обстановки момента. И мне стало легче. Вот явилось желание и юнкерам передать это облегчение. А для этого я попробовал вникнуть в возможные мероприятия.

Оказывается, голова работает. Мысль такие меры нашла. И энергия снова во мне закипала.

– Вы бы заснули, – убеждал я молчаливо сидевшую парочку друзей юнкеров с горящими глазами, окаймленными налившимися синевой под яблочными мешками.

– Пробуем, но не выходит. Обстановка давит, – конфузливо признаются юнкера.

– Да это верно. Я вас понимаю. Но необходимо сохранить силы. Бог знает, что нас еще ждет впереди. Право, перестаньте думать и отдохните, – пробовал я урезонить их.

– А хорошая мебель, – выскочил кто‑то из юнкеров с трезвой оценкой вещей, находившихся в комнатах.

– Да, тут как‑то все сохранилось на месте – не успели растащить иди же рассказы о грабежах чистый вымысел, – подхватил я затронутую тему, чтобы развить ее и отвлечься от других.

– Ну нет. Тут массу растащили, но надо отдать справедливость Керенскому. Он горячо и настойчиво требовал сохранения в целостности вещей, объявляя их достоянием государства. Но разве усмотришь за нашей публикой. Особенно дворцовыми служащими и той шантрапой, что набила дворец, – заметил один из разлегшихся на полу юнкеров.

– А вы видели молельню, господин поручик? Там есть такие образа, что им цены нет.

– Да, видел, но в нее не входил. Не смог себя заставить. Ведь там государыня Богу молилась И мне казалось, что если я войду туда, то это будет кощунство. Ведь мы здесь не гости по приглашению хозяев дворца, а игрушка в руках судьбы, занесенная ею сюда для тех достижений, которые еще сокрыты от нас. Поэтому я не смел войти в нее. И даже если вы мне сказали, что наша жизнь была бы охранена стенами ее, я и тогда не вошел бы в нее и никого добровольно туда не впустил.

– А Керенский немножко иначе мыслит, – начал опять кто‑то говорить о Керенском, но его перебили возгласы из соседней комнаты.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю