Текст книги "Бич Божий"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Что случилось? – резко обернулся Иовий к вошедшему нотарию Авиту.

– Тебе письмо, префект, от ректора Илирика Велизария.

– И что он пишет?

– Он сообщает, что Галла Плацидия пересекла границу Илирика и Фракии в сопровождении комитов Аэция, Бонифация и пятисот клибонариев. Велизарий снабдил их всем необходимым и пожелал счастливого пути.

Если бы сейчас у ног сиятельного Иовия ударила молния, он вряд ли был бы так потрясен, как в это мгновение, после чтения незатейливого письма глупца Велизария. Иовий застыл столбом, и только горевшие бешенством глаза оповещали мир, что этот человек еще не умер, хотя не исключено, что его разбил паралич.

– Какая Плацидия? – просипел прыгающими губами Олимпий.

– Сестра императора, – с охотою пояснил магистру двора нотарий Авит.

– Туррибия ко мне! – прорезался наконец голос у Иовия.

К сожалению, комит агентов так и не смог внятно объяснить, каким образом Галла Плацидия выскользнула из расставленных сетей. Он только потрясение разводил руками и пучил на сиятельных начальников бесцветные глаза.

– Колдуньи они, – запричитал Олимпий. – Исчадья ада. Я же говорил! Им не страшен огонь не только земной, но и небесный.

Божественный Гонорий спокойно выслушал доклад префекта Италии, и по его губам промелькнула едва заметная улыбка:

– Я всегда подозревал, что ты дурак, Иовий, но не до такой же степени. Спасибо за радостное известие. Ты снял камень с моей души. Боже, на кого я оставляю несчастный Рим!

Глава 6 Константинополь

Божественный Феодосий, сын Аркадия, внук Феодосия Великого, гостей не ждал. Молодой император недавно женился, у него родилась дочь, и впечатлений от этих двух знаменательных событий для тихого мечтательного Феодосия хватило бы на десять лет вперед. К сожалению, жизнь распорядилась по-иному. Приезд тетки Плацидии вывел молодого императора из равновесия, и он сорвался, быть может, впервые в жизни. Дошло до того, что он повысил голос на свою старшую сестру Пелагею, в которой не чаял души и которой доверял больше, чем кому бы то ни было в этом мире. И, надо признать, сиятельная Пелагея, особа, отличающаяся редкостным благочестием, была достойна этого доверия. Собственно, именно Пелагея, унаследовавшая ум и характер великого деда, с пятнадцати лет управляла империей, опираясь на плечи мудрых византийских мужей, среди коих далеко не последнее место занимал дядя Феодосия и Пелагеи по матери, магистр пехоты, сиятельный Аспар. Именно он своим мудрым вмешательством предотвратил ссору между братом и сестрой.

– Мы не можем прогнать из Константинополя родную дочь Феодосия Великого, – мягко сказал Аспар, укоризненно глядя на Пелагею.

Пелагея красотой не отличалась даже в юные годы. Сейчас, когда ей исполнилось двадцать пять лет, она выглядела почти сорокалетней. Сказывались, видимо, посты, которыми она изнуряла свой организм, и девственность, совершенно неуместная, по мнению Аспара, для живущей в миру женщины. В последнее время дворец императора превратился едва ли не в женский монастырь, поскольку из него были изгнаны все мужчины, дабы не вводить в соблазн сестер Феодосия. Всевластие Пелагеи не нравилось юной супруге императора, которая вовсе не собиралась проводить свои дни в постах и молитвах. Однако сиятельная Евдокия вряд ли решилась бы на открытый бунт, если бы не приезд в Константинополь Галлы Плацидии. Аспару стоило только бросить взгляд на сорокалетнюю матрону, как он сразу же понял, что бури не миновать. И от души посочувствовал своему племяннику Феодосию. Жизнелюбивая Плацидия с помпой поселилась в апартаментах, выделенных ей племянником. Нельзя сказать, что Галла Плацидия повела разгульный образ жизни, оправдывая тем самым свою дурную репутацию, но и подчинятся монастырским правилам, установленным благочестивой Пелагеей, она тоже не собиралось. О чем и заявила со свойственной ей от рождения прямотой. Разумеется, и сестры императора, и его юная жена тут же порхнули под крылышко опытной тетки, которая не отказала себе в удовольствии поучить уму-разуму племянниц.

Что, естественно, вызвало гнев властной Пелагеи и возмущение ее первого подручного, магистра двора евнуха Евтапия. Сейчас эти двое лезли вон из кожи, чтобы вынудить несчастного Феодосия выслать тетку из Константинополя, ну хотя бы в Фессалоники, дабы спасти от дурного влияния невинные души.

– Всем известно, что она путалась с демонами, а одна из матрон ее свиты – колдунья!

Сиятельная Пелагея сразу невзлюбила римскую матрону Пульхерию, происходившую из знатной патрицианской семьи. Аспара это не удивило, уж слишком по-разному смотрели на жизнь эти женщины. Сам магистр, успевший пообщаться с гостьей, ничего бесовского в ней не нашел. Зато с готовностью признал, что матрона Пульхерия умеет настоять на своем. Недаром же молодые комиты Аэций и Бонифаций, сопровождавшие императрицу и даже, по слухам, спасшие ей жизнь, подчинялись, как успел отметить наблюдательный Аспар, скорее Пульхерии, чем Плацидии.

– Плацидия спит с высокородным Бонифацием, и этому есть свидетели! – привела свой последний и, как ей видимо казалось, убийственный аргумент Пелагея.

– Комит Бонифаций – не демон, – мягко возразил племяннице Аспар. – Он христианин, пусть и не всегда соблюдающий правила, предписанные религией. Но, в конце концов, все мы грешники. И чрезмерная святость порой оборачивается гордыней, одним из самых осуждаемых Церковью грехов.

Сиятельная Пелагея приняла выпад Аспара на свой счет и в своей подозрительности была права. Магистр пехоты, сын франка Бастого, сумевшего выдать за божественного Аркадия свою красавицу дочь, всегда настороженно относился к властной племяннице. А что касается евнуха Евтапия, то он его терпеть не мог и с удовольствием вздернул бы этого проходимца на ближайшем суку.

– Из Медиолана пришла скорбная весть, – сказал Аспар, с приличествующим случаю выражением лица, – скончался божественный Гонорий, император Великого Рима, мир его праху.

Божественный Феодосий никогда своего родного дядю не видел, зато очень хорошо знал, что тот потратил немало средств и усилий, дабы отпихнуть племянника от власти. Тем не менее правитель Византии перекрестился и даже прочитал молитву, смешно шевеля тонкими бледными губами.

– Императором Рима объявлен некий Иоанн, – продолжал Аспар удивлять племянника новостями.

– А кто он такой, этот Иоанн? – спросил божественный Феодосий.

– По моим сведениям, полное ничтожество, – развел руками Аспар. – В последние годы он разделял ложе с Гонорием, и тот якобы называл его своим сыном.

– А разве мужчины спят с мужчинами? – поразился Феодосий.

– Так ведь и женщины спят с женщинами, – попробовал отшутиться Аспар, смущенный наивностью племянника, и вызвал тем самым искренний гнев Пелагеи:

– Стыдись, сиятельный магистр!

Положим, Аспару, имевшему пятерых сыновей, стыдиться было абсолютно нечего. К мужчинам он относился равнодушно, предпочитая им слабый пол. А вот про евнуха Евтапия он мог бы многое рассказать Феодосию и Пелагеи, но счел это неуместным в данной ситуации.

– Я упомянул об этом прискорбном обстоятельстве только потому, что наглость самозванца, претендующего на родство с божественными Флавиями, переходит все границы. Но, быть может, ты, сиятельная Пелагея, готова признать срамника своим двоюродным братом?

На безбородом лице евнуха Евтапия досада была написана столь яркими красками, что Аспар невольно усмехнулся. По его сведениям, магистр двора уже успел снестись с префектом Иовием, не без пользы для своей мошны. Евтропий перетянул на свою сторону Пелагею и теперь собирался заручиться поддержкой не склонного к воинственным жестам императора.

– Война Константинополя с Римом погубит империю, – строго глянула на краснеющего брата Пелагея. – Возможно, Иоанн грешный человек, но кого мы можем предложить Вечному Городу взамен? Наш двоюродный брат Валентиниан, сын Константина и Плацидии, слишком мал, чтобы вершить дела империи, а его мать не способна справится даже со своими страстями. Тебе, мой божественный брат, придется иметь дело не с ничтожным Иоанном, а с лучшими полководцами Запада, Иовием и Литорием, а также с Римским Сенатом, уже одобрившим этот выбор.

Аспар был вынужден признать, что Пелагея рассуждает вполне здраво. Ссора с Римом могла дорого обойтись и самому Феодосию, и Византии. Гунны кагана Ругилы не замедлят воспользоваться этой, по сути, междоусобной борьбой, а у Константинополя слишком мало сил, чтобы сражаться с двумя врагами сразу.

– Я бы выждал, – подсказал племяннику Аспар выход из сложной ситуации. – Не стал бы говорить ни «да» ни «нет». С признанием Иоанна мы всегда успеем. А под это признание, если оно, конечно, последует, неплохо было бы выцарапать у Рима Илирик, которым Запад владеет не по праву.

Феодосию совет сиятельного Аспара понравился, ну хотя бы тем, что избавлял его от необходимости принятия немедленного решения. Император Востока обладал очень многими ценными качествами – он прекрасно рисовал, его почерку завидовали все каллиграфы империи, но решительность не была определяющей чертой его характера. И в данном конкретном случае, по мнению Аспара, это пошло скорее на пользу делу, чем во вред.

Сиятельная Плацидия была недовольна приемом, оказанным ей в Константинополе. Племянник Феодосий был, по ее мнению, полным ничтожеством, племянница Пелагея – набитой дурой. К сожалению, эта дура претендовала на то, чтобы вершить дела не только на востоке империи, но и на западе. И вершить их отнюдь не в пользу своей даровитой тетки. Галла Плацидия, чудом выскользнувшая из смертельной ловушки, устроенной ей изменниками-магистрами, приехала в Константинополь практически без средств, с двумя молодыми комитами и матроной Пульхерией вместо пышной свиты. Иначе как приживалой при племяннике ее и назвать-то было нельзя. Именно так ее и восприняли константинопольские патрикии, а потому и не спешили выказывать дочери Феодосия Великого свое почтение. За два месяца, проведенных Плацидией под сводами роскошного дворца, построенного некогда Константином Великим, ее навестили только магистр Аспар с сыном Родоарием. Магистр Аспар был настолько любезен, что ссудил бедствующей императрице приличную сумму денег, но этим пока и ограничился. Скучающей Плацидии ничего другого не оставалось, как дразнить племянницу Пелагею вызывающим поведениям и ублажать свою плоть с помощью сразу двух комитов – Аэция и Бонифация. Такая игра могла дорого обойтись Плацидии, учитывая то влияние на брата, которая имела умная и благочестивая Пелагея. Божественный Феодосий вполне мог отправить свою беспокойную тетку в изгнание.

– Я не хочу в один далеко не прекрасный момент проснуться где-нибудь в Иерусалиме, – в раздражении сказала Плацидия единственной поверенной всех своих тайн.

Сестру божественного Гонория и вдову патрикия Аттала связывала не столько дружба, сколько общность судьбы. Обе мнили себя спасительницами Рима и имели, к слову, на это полное право, обе чудом избежали смерти, обе рвались наверх, и у обеих не было под рукой опоры, чтобы с достоинством держаться на плаву. В сущности, они могли рассчитывать только друг на друга и, уж конечно, отлично это понимали.

– Божественный Феодосий пока что не признал Иоанна императором, хотя на этом настаивали Пелагея и магистр двора Евтапий. Магистру пехоты Аспару удалось уговорить Феодосия отложить решение этого вопроса на неопределенный срок. В Константинополе боятся гуннов кагана Ругилы, а потому и не хотят ссориться с Римом.

– Откуда у тебя эти сведения? – удивилась осведомленности подруги Плацидия.

– Я соблазнила Родоария, сына сиятельного Аспара, – спокойно отозвалась Пульхерия. – Теперь юноша будет есть из моих рук.

– Не понимаю, как тебе это удается.

– У меня большой опыт, сиятельная Плацидия, – усмехнулась матрона.

– Хотела бы я знать, где ты его приобрела.

– Под походной телегой, – жестко сказала Пульхерия. – Меня насиловали каждую ночь в течение полугода.

Плацидия приподнялась на локте, отставила в сторону опустевший кубок и пристально глянула в глаза подруге:

– Ты не лжешь.

– Я хочу, чтобы ты, Плацидия, знала, из какой грязи может подняться римская матрона, и не теряла присутствия духа там, где для этого нет никаких оснований.

Плацидия протянула руку и крепко сжала плечо лежащей рядом Пульхерии:

– Спасибо за откровенность. Я этого никогда не забуду.

– Твой сын Валентиниан должен стать императором Рима, – торжественно произнесла Пульхерия. – Такова воля неба, а мы с тобой призваны, чтобы выполнить его волю.

Возможно, благочестивому евнуху Евтапию, привыкшему входить в баню без стука, показалось странным, что две обнаженные женщины возлежат на одном ложе, тем не менее заподозрил он их не в плотском грехе, а в заговоре и был абсолютно прав в своих подозрениях.

– Чего тебе, магистр? – небрежно спросила Плацидия, не поворачивая головы.

– Служанок обеспокоило ваше долгое отсутствие, матроны, они вообразили, что вы задохнулись в клубах горячего пара.

– Почему же ни одна из них не вошла сюда, чтобы убедиться в обратном?

– На это есть строгий запрет сиятельной Пелагеи: она всегда моется одна, дабы не смущать презренной плотью чужие души.

– Странная девушка, – засмеялась Плацидия. – Видимо, ей есть что скрывать.

– Благочестие не повод для насмешек, – обиделся Евтапий.

– Я смеюсь не над благочестием, а над глупостью, магистр, – отрезала Плацидия. – В Риме женщины до сих пор посещают бани вместе с мужчинами, и мир от этого не рухнул. Скажи девушкам, чтобы принесли нам одежду.

Скромность сестры божественного Феодосия позабавила Галлу Плацидию, а ее подругу-матрону навела на интересную мысль.

– А ведь она действительно страдает.

– Кто она? – не поняла Плацидия.

– Пелагея. Она страдает от нашего соседства. И надо сделать все, чтобы это соседство стало для нее нестерпимым.

– Зачем?

– В этом случае она сделает все, чтобы спровадить нас из Константинополя.

– В изгнание? – ужаснулась Плацидия.

– Божественный Феодосий никогда не решится столь жестоко обидеть свою несчастную тетку, – улыбнулась Пульхерия.

– Ты уверена в этом? – с сомнением покачала головой Плацидия.

– Если его будет просить об этом прекрасная Евдокия, то – да. Феодосий слишком любит свою жену, чтобы отказать ей в столь невинной просьбе.

– А с какой стати эта вертлявая пустышка будет за нас просить?

– Мы дадим ей то, чего она лишена сейчас, – мужскую страсть.

– Ты собираешься шантажировать Евдокию! – догадалась Плацидия.

– В нашем положении сгодится любое средство, лишь бы только оно вело к цели. Нам следует отправить Аэция и Бонифация к Ругиле. Если каган гуннов согласится тебе помочь, то у константинопольцев будут развязаны руки.

– А зачем Ругиле нам помогать?

– Гуннам выгоднее иметь дело со слабой женщиной и ребенком, чем с опытными мужчинами.

– Так ты считаешь меня слабой, Пульхерия?

– Нет. Но сила женщин недоступна пониманию мужчин.

– Оставь мне хотя бы Бонифация, – возмутилась Плацидия.

– Тебе придется соблазнить Аспара, императрица, уж коли у нас нет средств, чтобы ему заплатить. Аспар один из самых опытных и даровитых полководцев империи, пожалуй, только он один сможет справиться с префектом Иовием.

– Решено, – тряхнула влажными волосами Плацидия. – Пусть будет так, как ты сказала.

Сиятельный Аспар был настолько любезен, что выделил высокородным комитам Аэцию и Бонифацию в проводники своего секретаря Маркиана. Маркиан, худой жилистый мужчина лет тридцати с насмешливыми карими глазами, происходил из всаднического сословия, был хорошо образован, знал несколько языков, включая венедский и гуннский, но высокого положение в свите императора не достиг. Зато неплохо устроился за широкой спиной магистра пехоты. Во всяком случае, на жизнь он не жаловался и охотно поведал римлянам все сплетни константинопольского двора. Благо долгое путешествие располагало к беседам. Свита у комитов была небольшой, всего-то пятьдесят клибонариев. По мнению Маркиана, этого было вполне достаточно, чтобы отбиться от случайного наскока. А большее количество людей и лошадей будет трудно прокормить на чужих землях.

– Неужели гунны бедствуют? – удивился Бонифаций.

– Скорее просто не любят ромеев, – усмехнулся Маркиан. – Что касается кагана Ругилы, то он гунн только наполовину. Его мать – родная сестра кагана Баламбера, а отец – антский князь Белорев. Наследуют Ругиле не его сыновья, а внуки Баламбера от старшего сына, павшего в одной из многочисленных битв, ганы Аттила и Бледа.

– А как они власть делить будут?

– Наверное, так же, как наши императоры, – пожал плечами Маркиан. – Империя гуннов не менее обширна, чем Римская. А количество населяющих ее племен я не берусь вам назвать. Это и угры, и булгары, и сарматы, и венеды, и анты, и руги, и даже остготы. Трудно сказать, что их удерживает под рукой кагана, но, боюсь, не в последнюю очередь – ненависть к нам, ромеям.

– А какому богу кланяется Ругила? – спросил Бонифаций.

– Велесу, – ответил за Маркиана Аэций.

– Откуда ты знаешь? – удивился Бонифаций.

– Моя мать венедка, – пояснил Аэций. – Когда мне не было еще и пяти лет, она возила меня в Девин, где находится храм Лады, и я получил благословение богини.

– Так ты язычник, Аэций! – возмутился Бонифаций.

– Думай, что говоришь, – остерег спутника сын Сара. – Ладу почитают не только венеды, но и христиане, живущие на этих землях. Они считают ее Великой Матерью, породившей бога-творца.

– Но ведь это арианская ересь!

– А хоть бы и так, – пожал плечами Аэций. – Я собственными ушами слышал от епископа Нестория, что Мать Христа – земное воплощение Великой Матери и что родила она не бога, а человека, который лишь после смерти был призван на небо. Между прочим, венеды, а вслед за ними и гунны тоже обожествляют своих вождей, называя их ярманами. То есть полубогами. Каган Ругила один из них. Советую тебе это учесть, высокородный Бонифаций, если ты хочешь вернуться живым из этой поездки.

Маркиан слушал Аэция с не меньшим интересом, чем Бонифаций, но, в отличие от комита, делать выводы не спешил. Похоже, чистота христианской веры не слишком волновала его, но не исключено, что он, как и многие близкие к франку Аспару люди, склонялся к арианству. Ариане были ближе и понятнее варварам, чем никеи, утверждавшие, что Христос родился не пророком, а Богом, и называвшие его Мать Богородицей. Аэций не случайно упомянул имя епископа Нестория, коего сторонники Аспара прочили в Константинопольские патриархи. Похоже, сын франка Бастого, занимавший одно из самых видных мест в свите Феодосия, рассчитывал с помощью Нестория склонить к принятию христианской веры вождей окружающих империю племен и тем ослабить влияние Ругилы и венедских жрецов. Если это так, то в уме Аспару точно не откажешь. Проповедники Нестория вполне способны увлечь за собой не только вождей, но и простолюдинов, остановив тем самым победную поступь ярманов, ратующих за глобальные перемены. Один из таких ярманов, князь Верен, уже нацелился было на Карфаген, но ему помешал отец Аэция, сиятельный Сар.

– Ты имеешь в виду Гусирекса? – спросил Маркиан.

– У вандалов всегда были скверные отношения с гуннами, но это вовсе не означает, что князь Верен не сумеет договориться если не с самим Ругилой, то хотя бы с одним из его наследников.

Послов божественного Валентиниана взяли под наблюдение сразу же, как только они пересекли Дунай. Две сотни степных коршунов кружили вокруг ромеев, но никаких враждебных действий не предпринимали. Маркиан попробовал установить с ними контакт, но успеха не добился.

– Оставь их в покое, – посоветовал секретарю Аэций. – Эти люди прикрывают границу, и не им решать нашу судьбу.

Гунны вступили с гостями в переговоры только на пятый день пути, когда ромеи добрались до небольшого, но хорошо укрепленного города. Город был венедский, как без труда определил Аэций, да и выехавший навстречу гостям человек говорил на языке именно этого племени.

– Княжич Родован, – назвал он себя и расплылся в широкой белозубой улыбке. – Каким ветром занесло вас, ромеи, на земли гепидов?

Родован был молод, светловолос и голубоглаз – типичный венед, кои в последнее время в немалом числе появлялись на землях империи. В седле рослого коня он сидел как влитой. Брони на нем не было, но у пояса висел прямой меч, мало чем отличавшийся от тех, которым пользовались ромеи. Наряд Родована состоял из штанов, заправленных в красные кожаные сапоги, и рубахи синего цвета. Кафтаном он пренебрег. Скорее всего из-за жары, но, возможно, счел гостей не теми важными птицами, которых следует встречать в парадном облачении.

– Мы послы императора Валентиниана, – назвал причину своего появления на чужих землях Аэций.

– Первый раз слышу о таком императоре, – нахмурился Родован.

– Речь идет о сыне императора Константина и Галлы Плацидии, – пояснил княжичу Аэций, не слишком надеясь, что тот его поймет. Однако о Константине Родован, видимо, слышал, а потому небрежно махнул рукой сопровождавшим его всадникам: – Это послы к кагану Ругиле, мы должны принять их с почестями.

Ромеев впустили в город, которым, судя по всему, управлял Родован. Во всяком случае, ни одно из более важных лиц в поле зрения послов так и не появилось. Княжич гепидов был настолько любезен, что пригласил гостей в свой терем, довольно обширный, но построенный не из камня, а из толстенных бревен. Из бревен было сложено и большинство других жилищ венедского города, хотя попадались и каменные постройки. Бонифация почему-то удивило, что у венедов есть бани. Конечно, не такие огромные, как в Риме и Константинополе, но все же достаточные, чтобы смыть с тела дорожную пыль.

– У кагана нет постоянной ставки, – пояснил гостям Родован, когда они чинно расселись за накрытым столом по его приглашению. – Он переезжает из города в город, а то и просто раскидывает шатер в чистом поле. Сказать вам, где он находится сейчас, я не могу, но обязательно направлю к нему гонца. Если он захочет вас видеть, то сообщит вам о своем желании.

– И когда это случится? – спросил нетерпеливый Бонифаций.

– Откуда же мне знать? – развел руками княжич. – Я не числюсь среди первых ближников Рутилы. Но, если вы не против, я могу свести вас с Аттилой, коего многие вожди прочат в наследники кагана.

– Сведи, – кивнул Аэций. – Любопытно взглянуть на человека, которого ждет великое будущее.

Ган Аттила появился в городе гепидов через три дня. Это был человек среднего роста, с черными прямыми волосами и неизменно прищуренными глазами. Первое, что бросилось в глаза Аэцию, это непропорционально широкие плечи гунна и длинные загребущие руки, достававшие едва ли не до колен. Красавцем комит этого тридцатилетнего человека не назвал бы, но от Аттилы исходило ощущение силы и уверенности в себе. Чувствовалось, что ган уже готов взвалить на себя бремя власти и выжидает только момента, когда можно будет выхватить из рук Ругилы каганскую булаву. Из трех ромеев, представленных ему, Аттила сразу же выделил Аэция и далее обращался только к нему, что страшно не понравилось Бонифацию, однако комит так и не решился выказать недовольство. Аттила отказался и от вина, и от медовой браги, которыми потчевал своих гостей Родован, но с охотой принял из рук жены княжича ковш с кисловатым напитком, который венеды называли квасом. Незаменимое средство от похмелья, как успели заметить ромеи.

– Твой дед Руфин был принят в круг русов Кия, твой отец Сар изменил готам и разбил аланов в далекой Каталонии, а что ты за птица, комит Аэций?

– Я римский патрикий и христианин.

– Христианину не пристала носить перстень богини Лады, – криво усмехнулся Аттила. – Или ты надел его, отправляясь к нам?

– Я надел этот перстень в восемнадцать лет, так же как и ты, ган, и с тех пор ни разу его не снимал.

– Это дает тебе право, Аэций, разговаривать на равных с ярманами и вождями и даже просить их о поддержке, но принимать решение будем мы.

– Я знаю, – кивнул комит.

– Так чего ты хочешь от нас, сын лады Умилы?

– Я хочу, чтобы каган Ругила взял под свое покровительство малолетнего сына покойного императора Константина и защитил его интересы.

– Сколько лет ребенку?

– Почти пять. В свое время персидский царь Исдегерд успешно защитил интересы малолетнего Феодосия, искавшего его покровительства. Почему бы кагану Ругиле не последовать примеру царя?

– А как же нынешний император Рима?

– Иоанн – самозванец, – поморщился Аэций. – Если власть станут передавать через постель, то в этом мире воцарится хаос.

Аттила засмеялся. Судя по всему, порочные наклонности божественного Гонория не были для него тайной. Тем не менее ответил он комиту далеко не сразу, видимо прикидывал в уме, какие выгоды можно извлечь из предстоящей сделки. Аэций боялся, что Аттила потребует от него одну из римских провинций в обмен на помощь, и уже приготовился к торгу, но наследник кагана, похоже, думал сейчас о другом.

– Сколько людей тебе нужно?

– Двадцать тысяч конных будет достаточно, – отозвался дрогнувшим голосом Аэций.

– Хорошо, если на то будет воля кагана, ты их получишь, – спокойно произнес Аттила.

– А плата? – не выдержал Бонифаций.

– Плату я возьму с сына лады Умилы, – усмехнулся гунн, – но это будет не завтра.

– Когда мы получим ответ кагана?

– Через три дня, – твердо сказал Аттила, поднимаясь с лавки. – До скорой встречи, ромеи.

Княжич Родован пошел провожать гостя, а комит Аэций залпом осушил кубок, наполненный местным вином.

– Кажется, ты, комит, заложил душу дьяволу, – сказал не то с испугом, не то с усмешкой высокородный Бонифаций.

– Не дьяволу, а гунну, – поправил его Маркиан. – Существенная разница. С успехом вас, комиты. И да поможет Бог императору Валентиниану.

Божественный Феодосий был несказанно удивлен поведением своей разумной сестры Пелагеи. Еще совсем недавно она настаивала на изгнании распутной Плацидии, а ныне вдруг стала укорять императора за невнимание к ней. Да что там наивный Феодосий, коли даже у прожженного интригана Евтапия едва глаза не вылезли на лоб после слов сиятельной Пелагеи. А требовала сестра императора ни много ни мало пятьдесят легионов для Галлы Плацидии и ее сына божественного Валентиниана.

– Но почему? – не удержался от недоуменного вопроса Феодосий.

– Мне было видение, – сказала Пелагея и зарозовела обычно бледным ликом.

– Но это же невозможно! – вскричал потрясенный Евтапий. – Мы уже почти договорились с послами Иоанна. Осталось только поставить подпись на договоре.

– Подписи не будет, – твердо сказала Пелагея. – Негоже императору Константинополя привечать самозванцев в ущерб близким по крови людям.

– Я тоже так думаю, сестра, – вздохнул Феодосий. – Тем более что и Евдокия все время просит меня о том же.

При упоминании имени невестки Пелагею передернуло, и это обстоятельство не ускользнуло от зорких глаз магистра двора. Старый евнух сообразил, что проспал интригу, стоившую ему сто тысяч денариев, по меньшей мере. Именно столько обещал Евтапию магистр Олимпий за успешное завершение дела. И вот теперь все рухнуло в одночасье из-за странного каприза сиятельной Пелагеи. Ей было видение! Скажите, пожалуйста.

– Какое еще видение? – не сразу понял евнуха встревоженный Олимпий, уже десять дней обивавший пороги константинопольских чиновников. У магистра двора божественного Иоанна было поручение – добиться мирного договора любой ценой. И вот когда вопрос, казалось, был решен, возникло вдруг препятствие непреодолимой силы. Да что там препятствие, речь шла о войне.

– Если бы я знал! – почти простонал Евтапий. – Феодосий согласился выделить Плацидии пятьдесят легионов.

– Пятьдесят тысяч пехотинцев! – ахнул Олимпий, хватаясь за голову.

– К этим легионам следует добавить гуннов, – спокойно сказал нотарий Авит, взятый магистром в Константинополь в качестве помощника.

– Каких еще гуннов? – ошарашенно уставился на него евнух.

– Комиты Аэций и Бонифаций вчера вернулись в Константинополь, – продолжал как ни в чем не бывало Авит. – По моим сведениям, Ругила обещал им поддержку двадцати тысяч конников.

– Но это невозможно!

– Гуннам выгодно, если во главе империи встанет малолетний несмышленыш и его глупая мать, – пояснил растерявшимся магистрам Авит. – Воля твоя, сиятельный Олимпий, но я не собираюсь возвращаться с тобой в Медиолан. Мне кажется, что сейчас самое время переметнуться в стан будущих победителей.

Авит отвесил Олимпию и Евтапию общий поклон и покинул дворец евнуха раньше, чем магистры смогли прийти в себя от изумления. Война была проиграна префектами Иовием и Литорием, еще не начавшись, и умный Авит понял это раньше других. Впрочем, и до Олимпия наконец дошло, что в войне сразу и с Византией, и гуннами Риму не устоять. Точнее, не устоять Иовию с Литорием. Что же касается божественного Иоанна, то о нем можно просто забыть. Положим, судьба этого ничтожества не слишком волновала Олимпия, речь шла уже о его собственной жизни. У Галлы Плацидии хорошая память. И если эта мстительная женщина доберется до власти, то не поздоровится многим сановникам покойного Гонория.

– Я бы на твоем месте, сиятельный Олимпий, не спешил возвращаться в Рим, – сказал Евтапий, глядя на гостя с неискренним сочувствием.

– Ты полагаешь, что в Константинополе я буду в безопасности? – с надеждой спросил патрикий.

– Трудно сказать, – вильнул глазами в сторону евнух. – Если Плацидия потребует твоей выдачи, то божественный Феодосий может уступить.

Вопрос был в цене. Олимпий, как человек опытный, понял это сразу. Однако Евтапий заломил совершенно несуразную плату за одну-единственную жизнь. Посол божественного Иоанна, попавший в смертельную ловушку, вынужден был воззвать к его милосердию.

– Речь идет не о моей жизни, сиятельный Олимпий, а о твоей. Ты хорошо понимаешь, сколько людей мне придется подкупить, дабы спасти тебя от веревки? По моим сведениям, магистр, ты участвовал в убийстве префекта Сара, и об этом стало известно его сыну комиту Аэцию. Кроме того, по твоему наущению некий Фавст пытался убить сиятельную Плацидию и ее детей. При таком количестве преступлений, магистр, тебе трудно будет рассчитывать на прощение божественного Феодосия.

– Пятьдесят тысяч денариев, – предложил Олимпий, загнанный в угол.

– За такую сумму, дорогой патрикий, я могу спасти жизнь разве что твоей собаке, если ее обвинят в недозволенной охоте на чужих землях. Жизнь магистра двора божественных Гонория и Иоанна стоит по меньшей мере вчетверо дороже.

– Хорошо, – вздохнул Олимпий. – Я заплачу.

Увы, Евтапию не повезло и в этот раз. Олимпий был убит сразу же по выходе из его дворца стрелой, прилетевшей невесть откуда. Скорее всего, из далекого города Арля, где при сходных обстоятельствах был убит префект Сар. Но в этом случае следует признать, что человек, стрелявший из лука, обладает немалой силой и большими возможностями. Ярости евнуха не было предела. Речь шла уже не только о деньгах, а о способности магистра двора влиять на дела империи. До прибытия в Константинополь Галлы Плацидии никто не сомневался в могуществе магистра Евтапия, а ныне многие насмешливо улыбались ему вслед и пожимали плечами.