Текст книги "Поверженный Рим"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Я уже имел возможность переброситься парой слов с посланцем императора Феодосия.

– А разве Пордака в Медиолане? – удивился Меровлад.

– Приехал вчера вечером. Он знает о брачных намерениях Магнума Максима и уже дал мне понять, что не одобряет их. Между прочим, он намекнул, что ты с ним еще не расплатился за прежнюю услугу, а потому вряд ли можешь рассчитывать на новую.

– А о какой новой услуге идет речь?

– Пордака готов донести императору Феодосию и епископу Нектарию о сближении Амвросия Медиоланского и фламина Юпитера Паулина. Даром это Амвросию не пройдет.

– Пройдоха! – в сердцах воскликнул Меровлад.

– Это ты об Амвросии?

– Нет, о Пордаке.

– Кто бы спорил, – засмеялся Себастиан. – Но эта услуга корректора действительно стоит того, чтобы за нее заплатить. Одно слово Феодосия разом отрезвит как Амвросия, так и Юстину. И на происках Паулина будет поставлен жирный крест.

– Пожалуй, – не стал спорить с трибуном Меровлад. – Заплати Пордаке и за смерть Грациана, и за письмо к императору. Не забудь только взять с него расписку, иначе этот негодяй будет тянуть с меня деньги до скончания дней.

Медиолан гудел, как потревоженный улей. Большой торговый город, столица западной империи, соперник Великого Рима, стал яблоком раздора между двумя императорами, умудренным жизнью Магнумом Максимом и юным Валентинианом, за которым стоял всесильный префект претория Меровлад. Пока что не сказал своего веского слова император Феодосий, соправитель убитого месяц назад Грациана, а потому взоры не только простых обывателей, но и зрелых мужей устремлялись на посланца Константинополя, светлейшего Пордаку. В его расположении были заинтересованы все противоборствующие стороны, и корректор показал бы себя круглым дураком, если бы не извлек пользу из создавшейся ситуации. Пордака уже успел встретиться с префектом Рима Никомахом и был, разумеется, в курсе устремлений императора Максима. На первый взгляд брак Магнума Максима с Юстиной снимал все противоречия между противоборствующими сторонами и позволял мирно разрешить возникшую коллизию. Но это только на первый взгляд. Проблема была в том, что у Максима имелись обязательства как перед фламином Паулином, активно поддержавшим мятеж, так и перед варварами, уже прибравшими к рукам едва ли не половину Галлии. А епископ Амвросий, который мог бы склонить Юстину к браку с Максимом, отнюдь не горел желанием возвращать языческим храмам отобранные покойным Грацианом привилегии.

– А потом – куда вы денете Меровлада? – спросил у Никомаха Пордака. – Или вы полагаете, что префект претория добровольно отойдет от дел?

Префект Рима Никомах выступал за мирное сосуществование всех религий на землях империи, и в этом его готовы были поддержать едва ли не все сенаторы. Увы, их разумная позиция не устраивала ни христианских епископов, ни чиновников из свиты божественного Грациана, погревших руки на конфискованном у жрецов имуществе. За неимением более достойной фигуры эти люди большей частью цеплялись за императора Валентиниана, а точнее, за комита Меровлада, который уже успел собрать под свою руку едва ли не все имеющиеся в западной части империи легионы. Обилие императоров, враждующих друг с другом, грозило сыграть и с империей, и с Медиоланом злую шутку. В борьбе за первенство они вполне могли стереть в порошок процветающий город.

– Я еще не получил ответа на свое письмо к императору Феодосию, но не сомневаюсь в том, что этот ответ будет неблагоприятным для тебя и твоих сторонников, сиятельный Никомах.

К сожалению, ответ императора оказался неблагоприятным и для самого корректора Пордаки. Комит схолы агентов Перразий, приехавший в Медиолан, ясно дал понять зарвавшемуся корректору, что им недовольны. Более того, его подозревают в государственной измене, и если эти подозрения подтвердятся, то Пордаке не поздоровится.

– У меня есть предписание императора заковать тебя в железо, корректор, – объявил Перразий удивленному Пордаке, – ибо ты обвиняешься в сговоре с убийцами божественного Грациана.

– И кто же возвел на меня столь чудовищный поклеп? – возмутился Пордака.

– Комит Гайана, – не стал скрывать от корректора печальных подробностей Перразий. – Я бы арестовал тебя немедленно, Пордака, но высокородные Лупициан и Саллюстий просили меня не торопиться.

– А разве Гайана умеет писать?

– Видимо, он нашел образованного помощника. Мой тебе совет, светлейший Пордака, если ты действительно виноват, то прими яд и уйди с миром. Время для ухода я тебе дам.

Пордака нисколько не сомневался, что комит агентов Перразий не только даст старому знакомому время на уход, но даже поможет ему спуститься в ад, дабы много знающий корректор не донес правду до ушей императора Феодосия. Если бы Пордака был трусом или идиотом, он непременно бы воспользовался советом Перразия, но, к счастью, корректор родился героем и по части твердости сердца мог служить примером не только имперским полководцам, но варварским вождям.

Дабы не искушать судьбу и не вводить в соблазн комита агентов Перразия, Пордака покинул Медиолан и спрятался под крылышком высокородного Андрогаста. Сам мятежный комит пребывал в глубоком раздумье. Смерть Грациана, как ни странно, сильно ослабила его позиции. Император Магнум Максим выскользнул из-под влияния комита и окружил себя чиновниками убитого Грациана в надежде обрести в них опору. Опора, прямо скажем, была хлипкая, но она позволяла божественному Максиму отмахиваться от советов своего старого друга и проводить самостоятельную политику. Самозваный император был почему-то абсолютно уверен, что вопрос о его браке с Юстиной уже решен и что император Феодосий готов раскрыть объятия для своего соправителя.

– Глупец, – коротко охарактеризовал своего старого друга комит Андрогаст, и светлейший Пордака немедленно с ним согласился.

Кроме всего прочего, Андрогаста обвиняли в сговоре с варварами. Император Максим на удивление быстро забыл, кому он обязан своим возвышением и даже жизнью. Ссоры между легионерами и русколанами рекса Верена вспыхивали едва ли не каждый день, и хотя варвары, как правило, выходили победителями из этих стычек, все же и Андрогаст, и сам Верен отлично понимали, что рано или поздно эта вражда, подогреваемая римскими интриганами, приведет к большому кровопролитию. Под рукой у вождя русколанов было две тысячи конников. Под рукой императора Максима – пятнадцать легионов пехоты и пять тысяч клибонариев. Конечно, не все легионеры размешались в Лионе, но в любом случае здесь было достаточно сил, чтобы нанести русколанам чувствительный урон. Светлейший Пордака проникся заботами Андрогаста и Верена и стал открыто призывать русколанского вождя к захвату одной из римских провинций, что для чиновника империи было как-то уж слишком смело. На это обстоятельство и указал ему удивленный комит.

– Забыл тебе сказать, высокородный Андрогаст, что я ныне не чиновник, а враг империи, – усмехнулся Пордака. – Божественный Феодосий приказал заковать меня в железо и доставить в Константинополь.

– Кругом сплошные мятежники, – отказал в сочувствии бывшему корректору княжич Верен.

С чувством юмора у вождя русколан все было в порядке, с мозгами тоже, а приобретенная в детстве хромота не могла стать помехой его честолюбивым планам. А то, что княжич честолюбив, Пордака определил сразу. Когда-то, очень давно, гуси спасли Рим, а княжич Верен, которого русколаны прозвали Гусем за его переваливающуюся походку, вполне мог его разрушить. Во всяком случае, он не стал скрывать от попавшего в опалу корректора, что очень хочет положить предел господству Вечного города.

– А чем тебе Рим не угодил? – обиделся за родной город Пордака.

– Именно из Рима исходит зараза, которая способна погубить не только Явь, но и Правь, – спокойно отозвался Верен. – Дело не в Риме – дело в христианстве. Бог Род решил познать себя, Великая мать вобрала его энергию и породила целый сонм богов, которые по сути своей сотворцы Рода и являются воплощениями отдельных качеств единого бога. Именно наши боги создали этот мир, в котором ты сейчас живешь, светлейший Пордака. Боги рождают великих вождей с ярью в крови, которые своими действиями преображают мир Яви и тем самым помогают Роду познать самого себя. Великие вожди заканчивают свой земной путь и уходят в мир Прави, но их место занимают другие, дабы процесс познания не завершился никогда.

– И что с того? – удивился Пордака.

– А то, что христиане пытаются остановить процесс познания мира Создателем, объявив, что их Ярила по имени Христос уже все познал и все объяснил. Что порядок и в мире Яви, и в мире Прави установлен раз и навсегда. И что место Великой Матери Лады, рождающей вождей с ярью в крови, заняла их церковь, вобравшая в себя мудрость Создателя и знания Ярилы по имени Христос. Я допускаю, Пордака, что иудей Иисус был Ярилой, рожденным от семени Создателя. Я допускаю, что его мать была земным воплощением богини Лады, но я никогда не поверю, что процесс познания завершился. Что все законы для мира Яви установлены раз и навсегда и что отныне только жрецы Христа будут определять, что хорошо, а что плохо. Кому уготован мир Яви, а кому – мир Нави. Человек только тогда становится равен богу, когда у него есть право выбора. А я хочу сам выбирать свой путь, Пордака, и отвечать за свой выбор перед богами-сотворцами, перед Великой Матерью Ладой и перед Родом, решившим познать мир, а следовательно, самого себя. Христиане пытаются превратить свободных людей в рабов, подвластных матери-церкви и отвечающих за свои поступки перед ней, а не пред богами. Они хотят погубить мир Яви, ибо он им не нужен. Они ждут конца света и готовят людей именно к нему, а не к познанию и преодолению. Им нужен застой, а мне – движение. Ибо без движения нет познания. А отсутствие познания означает гибель не только людей, но и богов, поскольку исчезает цель, оправдывающая их существование. Вот почему я говорю, Пордака, что Римская империя должна быть разрушена, ибо она становится препятствием для движения тех сил, которые еще не утратили связи с богами и полны яри, дарованной им Родом и Ладой.

До сих пор Пордака полагал, что у варваров нет цели, что ими движет только зависть к процветающему Риму и жажда добычи. Но все оказалось далеко не так просто. У варваров, а точнее их жрецов и вождей, была цель – сокрушить Рим, дабы на его развалинах построить нечто новое, пока не имеющее названия.

– Неужели все варвары думают так? – спросил Пордака у Андрогаста, когда за рексом Вереном закрылась дверь.

– Я ведь тоже варвар, – усмехнулся комит, – но я думаю иначе. А потом, движение движению рознь. Глубоких перемен жаждут только жрецы Чернобога, но приверженцы Белобога готовы удовлетвориться воинскими победами. А Верен – ведун Перуна, одного из главных богов Белой триады. Для Белых Волков свершения важнее перемен. Пока венедские волхвы еще не решили окончательно, какая эпоха у нас на дворе – эра Белобога или эра Чернобога, у нас с тобой есть время, чтобы завершить свои дела.

– А в чем разница между эрами?

– Время Чернобога означает полный слом старого мира, время Белобога – слияние старого и нового в постепенном движении вперед.

– В таком случае, я за Белобога, – криво усмехнулся Пордака.

– Тебе придется посуетиться, корректор, ибо Верен прав в одном: жизнь – это движение. Кто перестает бороться, тот погибает. Это главный закон, дарованный нам Создателем.

Пордака отводил в своих планах рексу Верену главную роль. Однако близкое знакомство с молодым варваром заставило его призадуматься. Этого подкупить не удастся, а потому для грязной и кровавой работы следует найти другого человека, озабоченного скорее шкурными интересами, чем проблемами мироздания. Такую родственную душу Пордака видел в комите Гайане, чем чрезвычайно удивил комита Андрогаста.

– Но ведь это Гайана написал на тебя донос?

– И что с того? – пожал плечами Пордака. – Гот далеко не глуп, если сумел меня разоблачить. Согласись, Андрогаст, это действо с каретой было организовано с большим изяществом, и надо обладать хорошими мозгами, чтобы догадаться о моем участии в нем. Я не стал делиться с Гайаной полученным кушем, и он вправе был предъявить мне счет.

– И что теперь? – нахмурился Андрогаст.

– Я ничего не потребую от тебя, комит, кроме одного – мне нужно знать место, где назначена ваша с Меровладом встреча, и время, когда он прибудет туда со своей охраной.

– А численность этой охраны тебя не интересует, светлейший Пордака? – спросил язвительно Андрогаст.

– Под рукой у Гайаны тысяча преданных готов, думаю, этого будет достаточно, – усмехнулся корректор.

– А ты уверен, что твой Гайана согласится?

– По-твоему, он настолько благороден, чтобы упустить куш в миллион денариев? Насколько я помню, именно в такую сумму была оценена голова божественного Грациана? Или ты думаешь, высокородный Андрогаст, что голова руга Меровлада обойдется тебе дешевле? А сколько стоит твоя голова, комит?

– Мне нужны гарантии, Пордака, что Феодосий назначит меня префектом претория и опекуном юного Валентиниана.

– Я уже сказал тебе однажды, высокородный Андрогаст, твои гарантии – это рекс Гвидон в Северной Галлии, а также рексы Верен и Придияр Гаст в обоих Панониях. И помни – Феодосий уважает только силу, и не дай тебе бог подобно рексу Оттону положиться на слово римского императора.

– Я это учту, светлейший Пордака, – гордо вскинул голову Андрогаст. – Но и ты запомни, что человек, меня обманувший, больше двух месяцев не живет.

– Спасибо на добром слове, высокородный Андрогаст.

Рекс Гайана был удивлен до крайности, когда обнаружил в покоях дворца, отведенного ему под постой заботливым епископом Амвросием Медиоланским, корректора Пордаку. Причем константинопольский чиновник, уже объявленный в розыск высокородным Перразием, лежал в постели Гайаны и храпел так, что вздрагивали амуры, нарисованные каким-то мазилкой на потолке. Разъяренный рекс без церемоний растолкал наглеца и потребовал от него объяснений в нелицеприятных выражениях:

– Какого черта, Пордака, ты вперся в мою спальню в сапогах!

– А что было бы, если бы я пришел к тебе босиком? – буркнул недовольный корректор, зевая во всю пасть.

– Комит Перразий уже подписал приказ о твоем аресте, Пордака, и я этот приказ выполню, несмотря на доброе к тебе отношение.

– Я ведь не возражаю, высокородный Гайана, – сказал корректор, рывком поднимаясь с мягкого ложа. – Правда, ставлю одно условие. Я хочу подарить тебе пятьсот тысяч денариев и очень надеюсь, что ты примешь мой скромный дар. Сначала Гайана решил, что светлейший Пордака тронулся умом от неприятностей, свалившихся на его голову, однако по мере того, как беглый корректор излагал суть дела, рекс все больше впадал в сомнение. И дар в пятьсот тысяч денариев уже не казался ему плодом больного воображения.

– Откуда ты узнал место встречи? – нахмурился Гайана.

– Так ведь я в доле, – усмехнулся Пордака. – Ты что, забыл об этом, комит? Кстати, кому ты продиктовал свой донос?

– Ректору Феону, – буркнул Гайана, озабоченный блестящими перспективами.

– Я так и думал, – всплеснул руками Пордака. – Сбил-таки с толку ловкий интриган порядочного человека.

– Это ты о ком? – насторожился рекс.

– О тебе, высокородный Гайана, – с охотой пояснил корректор. – Я ведь с самого начала собирался с тобой поделиться. Ибо без твоей помощи мне никогда не одолеть столь могущественных врагов империи.

– Ты имеешь в виду Меровлада и Андрогаста? А зачем ты им помогал? Разве за этим нас послал в Галлию божественный Феодосий?

– А ты как думаешь, высокородный Гайана? – насмешливо прищурился на гота Пордака. – Если бы Феодосий действительно собирался помочь Грациану, то он послал бы к нему не корректора Пордаку с тысячей всадников, а магистра Лупициана с армией.

Гайана, надо отдать ему должное, соображал быстро. Глубокий стратегический замысел Феодосия он все-таки постиг, хотя не сразу и не без помощи умного Пордаки. А постигнув, нахмурил брови, вместо того чтобы просветлеть ликом:

– Если ты меня обманешь, корректор, то не сносить тебе головы.

– Я ведь в твоих руках, комит, так что решение ты можешь принять в любой момент.

– Когда они встречаются?

– Сегодня ночью, близ Медиолана. В загородной усадьбе верного сподвижника Меровлада, трибуна Себастиана. Я провожу тебя туда, доблестный Гайана.

Встреча с комитом Андрогастом должна была многое решить в судьбе префекта претория Меровлада. Мешал ему теперь только дукс Магнум Максим, вообразивший себя императором. Но после того как полномочный представитель божественного Феодосия комит Перразий недвусмысленно заявил, что браку между Максимом и Юстиной не бывать, самозваный император растерял едва ли не всех своих сторонников. Первым дрогнул епископ Амвросий: он прервал переговоры с посланцем Максима и приказал слугам не пускать ректора Феона на порог своего дворца. После этого префект Рима Никомах лично навестил префекта претория Меровлада, чтобы выразить ему свою горячую поддержку. Справедливости ради надо сказать, что Никомах не скрывал своего разочарования. Его надежды на возрождение веры отцов и дедов рухнула в грязь.

– Твоя взяла, сиятельный Меровлад, – сказал префект города Рима префекту претория. – Судьба императора Максима теперь в твоих руках. Надеюсь, его устранение не приведет к большой крови.

Меровлад тоже очень на это надеялся и именно поэтому отправился на встречу с родственником и другом, комитом Андрогастом. Именно Андрогаст должен был нанести столь важный для империи удар, благо имел доступ к самозванцу и пользовался его безграничным доверием. В усадьбу трибуна Себастиана Меровлад поехал с малой свитой. Дело было тайным, и лишние глаза и уши в данном случае ни к чему. Андрогасту Меровлад доверял полностью, а чтобы отбиться от наскока разбойников, двух десятков верных людей было более чем достаточно. Трибун Стилихон сопровождал отца. Особой необходимости в его присутствии на этой встрече не было, но Меровлад давно уже начал приобщать старшего сына к тайнам большой политики и очень надеялся, что со временем из этого упрямого, но далеко не глупого юнца вырастет мудрый государственный деятель, способный занять место отца в управлении обширной империей.

Ночь выдалась безлунной, и дабы не заблудиться на проселочной дороге, Меровлад приказал зажечь факелы. Конечно, огонь мог привлечь недоброжелателей префекта, но как раз в эту ночь сиятельный Меровлад никого не боялся. Его противники в Медиолане уже разоружились, а у самозванца Максима слишком короткие руки, чтобы дотянуться ими до шеи могущественного префекта. Возможно, если бы ночь была более светлой, то либо сам Меровлад, либо кто-то из его спутников непременно заметили бы странные вмятины на воротах усадьбы. К несчастью для префекта, луна, утонувшая в эту ночь в тучах, так и не вынырнула на поверхность даже тогда, когда он, не подозревая подвоха, въехал во двор усадьбы и спешился подле крыльца. В скромном доме, ставленном на римский лад, горели светильники. Трибун Себастиан презирал роскошь, считая, что именно она развратила гордых римлян, некогда покоривших полмира, а ныне вздрагивающих от звона мечей воинственных варваров.

В конюшне вдруг заржали кони, из чего Меровлад заключил, что комит Андрогаст уже прибыл на встречу со старым другом. Дверь он рванул без опаски, хотя и слегка удивился тому, что трибун Себастиан не вышел на крыльцо встречать своего командира. Сиятельный Меровлад, за плечами которого были десятки битв и множество мелких стычек, прозевал приближение смерти. Клинок столь стремительно рванулся из темноты ему навстречу, что Меровлад сначала почувствовал его плотью, а уж потом заметил рукоять, торчащую из груди. И это было последнее, что он успел увидеть в этой жизни. Дальше были пустота и полный мрак.

Стилихон подхватил тело мертвого отца и крикнул в полный голос спешивающимся охранникам:

– Измена!

Увы, на его крик никто не отозвался. Похоже, люди префекта Меровлада были истреблены раньше, чем успели ступить на крыльцо старого дома. И тем не менее Стилихон бросился именно к двери, пытаясь вырваться из смертельной ловушки. Однако дверь была заперта, видимо, ее успели подпереть со стороны двора чем-то тяжелым. Стилихону ничего другого не оставалось, как обнажить меч и шагнуть в темноту, где его наверняка поджидали убийцы. Похоже, эти люди решили поиграть с трибуном в прятки. Как ни пытался Стилихон разглядеть своих врагов, ему это не удавалось. Зато он слышал их дыхание и слабое позвякивание железа. Трибун скорее почувствовал, чем увидел меч, направленный прямо ему в лицо. Он успел не только отбросить чужой клинок, но и рубануть темноту своим мечом. Ночь отозвалась на движение Стилихона предсмертным хрипом.

Молодой трибун не раз бывал в доме Себастиана и отлично знал, где здесь расположен тайный ход. К сожалению, ему трудно было сориентироваться в полной темноте, и он не был уверен, что выбрал правильное направление. Удары стали сыпаться на Стилихона со всех сторон, но его глаза уже привыкли к темноте, что позволяло ему различать силуэты врагов, круживших по атриуму. Несмотря на молодость, трибун был отличным рубакой, и его враги это скоро почувствовали. Стилихон поверг на пол по меньшей мере четверых своих противников, и, видимо, сильно огорчил этим их предводителя.

– Зажгите свет! – раздался из темноты повелительный голос.

К счастью, Стилихон уже добрался до нужного места и успел нажать на рычаг. Когда светильники в атриуме наконец зажглись, трибуна в доме уже не было. Он услышал разочарованные вопли убийц, но даже не обернулся, озабоченный только одним – спасением собственной жизни.