Текст книги "Сам о себе"

Автор книги: Сергей Михалков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Михалков Сергей Владимирович
Сам о себе

Михалков Сергей Владимирович

Сам о себе

Литературная автобиография

Многие взрослые в детстве рисовали, писали стихи, играли в школьном театральном кружке, но ни художниками, ни поэтами, ни артистами впоследствии не стали. Автор этих строк мог стать геологом или освоить какую-нибудь профессию, однако стал писателем.

– Почему вы стали писателем?

– Когда вы написали первое стихотворение?

– Что нужно для того, чтобы стать поэтом?

– Почему вы пишете для детей?

Десятки подобных вопросов задают мне в разных аудиториях. Вот почему с теми, кто тянется к перу и чистому листу бумаги, мне хочется поделиться своим профессиональным опытом, а заодно и рассказать свою биографию. Может быть, кому-то это пригодится...

Родился я 12 марта 1913 года, в Москве. Но прежде несколько слов о моем отце...

"Владимира Александровича Михалкова я знаю в течение двадцати лет. Судьбе было угодно за это время сталкивать нас в самых разнообразных жизненных положениях. Я был его учителем, добрым знакомым, поверенным в делах и, наконец, подчиненным. Владимир Александрович глубоко порядочный человек, неутомимый работник, весьма опытный и талантливый администратор. Я совершенно уверен в том, что Владимир Александрович будет ценнейшим работником у Вас в Управлении.

С приветом

Наркомюст Турк. республики

Алексей Васильев".

Я держу в руках пожелтевшую от времени служебную записку, датированную 31 марта 1923 года, и память воскрешает передо мной образ моего отца, так и не дожившего до своего пятидесятилетия. Умер он в городе Георгиевске на Северном Кавказе от крупозного воспаления легких 24 декабря 1932 года. Были бы тогда, в начале тридцатых годов, на вооружении нашей медицины антибиотики, может, и дожил бы до наших дней этот полный творческой энергии, целеустремленный и бесконечно преданный своему любимому делу человек.

Коренной москвич, выходец из русской дворянской семьи, мой отец безоговорочно принял Великую Октябрьскую революцию.

В первые годы становления Советской власти разрушенное народное хозяйство страны нуждалось в честных и образованных специалистах. Во главе агротехнической службы молодой организации Птицеводсоюза встала соратница В.И.Ленина – Маргарита Васильевна Фофанова. В числе ее ближайших сотрудников оказался и В.А.Михалков, впоследствии один из видных основоположников советского промышленного птицеводства...

1925 год.

Вспоминаю себя книгоношей. Мне двенадцать лет. Я хожу по домам подмосковного поселка Жаворонки и предлагаю приобрести брошюру под названием "Что нужно знать крестьянину-птицеводу". Брошюра издана Книгосоюзом. Автор ее – мой отец.

Человек по своей натуре масштабный и инициативный, он был одержим идеей перестройки частного крестьянского птицеводства в крупное государственное. Недостаточное знание английского языка при насущной потребности и желании перенять передовой опыт товарного птицеводства капиталистических стран потребовало от отца упорной систематической работы над собой, совершенствования своих знаний.

Не случайно уже вторая книга отца называлась: "Почему в Америке куры хорошо несутся?"

Однажды мы получили из-за границы, кажется из Лондона, оригинальную посылку: в ней лежал упакованный в вату десяток крупных яиц. Яйца поделили между курами-наседками. Три яйца оказались "болтунами", зато из остальных вывелись... утята! Это были предвестники ставшей потом столь популярной у нас в стране породы яйценоских уток "индийский бегун", ярым поклонником и пропагандистом которых был мой отец.

Вспоминается и другой семейный случай, на этот раз характеризующий моральные устои моего отца.

Мне, тринадцатилетнему юнцу, посчастливилось выиграть в московском ГУМе в лотерее за несколько копеек... бутылку портвейна! Гордый своей удачей, я вернулся домой и простодушно протянул бутылку отцу:

– Это тебе, папа!

– Где ты ее взял? – спросил отец.

– Выиграл в лотерее! – воскликнул я.

Отец молча вышел во двор, на моих глазах отбил горлышко бутылки об угол мусорного ящика и, вылив вино на землю, спокойно, но веско сказал:

– Никогда не играй! Запомни!

И я на всю жизнь запомнил...

Моя мать, Ольга Михайловна Михалкова, урожденная Глебова, женщина безгранично добрая, мягкая и беззаветно преданная семье, в прошлом была сестрой милосердия, некоторое время учительствовала, а затем целиком посвятила себя мужу и детям. Семья наша, насколько я себя помню, жила очень скромно – всегда на что-то недоставало денег, и матери хватало забот: надо было воспитывать меня и моих младших братьев – Александра и Михаила, помогать отцу в его неутомимом изобретательстве всевозможных механических кормушек и других приспособлений для разведения домашней птицы. Большую часть своих гонораров за книги отец тратил на осуществление своих изобретений.

За заслуги отца мать получала персональную пенсию. Умерла мама в Москве, в 1943 году.

Писать стихи я начал рано. Мне было немногим больше десяти лет, когда беспризорники, проникшие в нашу квартиру, похитили шкатулку с моими "сокровищами", среди которых вместе с перочинным ножом и рогаткой хранилась общая тетрадь с начисто переписанными моими первыми стихотворениями.

В 1945 году в Горьком, после моего выступления в зале Горьковской филармонии, знавшая когда-то нашу семью А.Н.Румянцева передала мне бог весть как сохранившиеся у нее восемь моих стихотворений, датированных 1924-1925 годами. Была среди них и моя первая басня.

КУЛЬТУРА

(Басня)

На сходке летом как-то раз

Не то московский кум Тарас,

Не то товарищи Матвей или Егор,

Не знаю, право, кто из них

(пять месяцев прошло с тех пор),

Завел культурный разговор:

"Что вот, мол, так и так,

Товарищи мои.

В селе у вас

Лишь щи да квас;

Все так же, словно брат с сестрой,

Соха в почете с бороной.

Вам надо б трактор завести

(к культуре ближе подойти),

Вам надо б радио в деревне провести".

И ну рассказывать и ну доказывать...

Но тут неглупый кум Фадей

(что из толковых был людей

И ход и выход каждый знал)

Недолго думая сказал:

"Мы о культуре все уж знаем,

На трактор деньги собираем,

А ты бы, добрый гражданин,

Пожертвовал бы хоть алтын,

Вместо того чтоб говорить

и трактор с радио-м хвалить".

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мораль сей басни такова:

Что много тех людей на свете белом,

Которым надо рассказать,

Что людям лучше помогать

Не только словом, но и делом.

Жили мы круглый год на даче, принадлежавшей неким Яковлевым, занимая первый этаж дома, одиноко стоявшего в запущенном парке. Ходить в школу было далеко, и потому первоначальное образование я получил в семье.

Кто-то из знакомых порекомендовал родителям взять для присмотра за детьми оставшуюся без работы прибалтийскую немку. Эмма Ивановна Розенберг вошла в нашу семью и с присущей ей немецкой педантичностью взялась за воспитание своих подопечных.

Я с душевной теплотой вспоминаю эту сухопарую, жилистую старую деву, заложившую в мой характер основы самодисциплины и обучившую меня немецкому языку настолько, что я еще в детстве мог свободно в первоисточнике читать Шиллера и Гете. Не прошли мимо меня и приключенческие романы немецкого автора Карла Майя, которыми я зачитывался при свете карманного фонаря, накрывшись с головой одеялом, в те часы, когда детям было положено спать.

Не обошлось в моем домашнем воспитании и без сельского попа.

Две зимы кряду наезжал к нам на своей лошадке, три раза в неделю, молодой священник – отец Борис, он же Борис Васильевич Смирнов. В его задачу входило преподать мне основы географии, истории и русского языка. По своей инициативе он попытался было занять меня и законом божьим, однако старания его были безуспешны, ибо "агитки" Демьяна Бедного начисто вытесняли из моей головы и Новый и Ветхий заветы.

В обычную школу я пошел с четвертого класса после переезда семьи в Москву.

Отец познакомил меня со стихами Маяковского, Есенина, Демьяна Бедного. Влияние именно этих поэтов наиболее сильно сказалось на моих детских поэтических опытах. Но больше всего я любил сказки Пушкина, басни Крылова, стихи Лермонтова и Некрасова.

Коротая вечера, я выпускал домашний "литературно-художественный" журнал, был одновременно и редактором, и художником, и единственным автором этого издания. Читателями этого журнала были домашние и ближайшие родственники, посещавшие нас.

Приведу одно из стихотворений, "опубликованных" в моем журнале:

РЕКА

Как змея извиваясь

Меж крутыми брегами,

Течет речка в озера

Голубыми водами.

По брегам растут ивы,

Что раскинули ветви,

Посредине же речки

Рыбаки тащат сети.

Ее воды прозрачны,

Дно песчано, глубоко,

По брегам же местами

Растет кучкой осока.

Верхоплавки играют,

Щуки ходят кругами.

Течет речка в озера

Голубыми водами.

Отец послал без моего ведома несколько стихотворений на отзыв одному известному московскому поэту. "У мальчика есть способности. Однако трудно сказать, будет ли он поэтом. Могу только посоветовать: пусть больше читает и продолжает писать стихи", – гласил ответ Александра Ильича Безыменского.

Домашние публикации меня не удовлетворяли. Я мечтал напечататься по-настоящему...

Сочинив однажды в стихах "Сказку про медведя" и переписав ее печатными буквами, я направился в одно из московских издательств. Оно помещалось в небольшом особняке под № 7 по Гоголевскому бульвару. Это было частное издательство Мириманова, издававшее детские книжки. С трепетом вошел я в помещение, в котором волнующе пахло типографской краской. Меня провели к "самому главному". Маленький щуплый старичок с козлиной бородкой, в толстовке, принял меня как настоящего автора. Он предложил мне сесть, мельком просмотрел рукопись и попросил оставить ее на несколько дней. На прощанье он протянул мне три рубля. Это был мой первый денежный аванс! Надо ли рассказывать, что я, выйдя за ворота, тут же оставил его у моссельпромщицы, торговавшей с лотка ирисками и соевыми батончиками.

А спустя неделю я держал в дрожащих пальцах напечатанный на издательском бланке ответ, в краткой, но убедительной форме отклонявший мою рукопись как непригодную для издания.

Этому предшествовал трагикомический момент: письмо было адресовано мне, однако сперва попало случайно в руки отцу, который, не обратив внимания на инициалы адресата, вскрыл его и, не разобравшись, принял ответ издательства на свой счет – он как раз ждал письма из какого-то журнала, куда послал свою статью...

Сколько еще подобных отказов получил я из разных редакций, пока наконец в июльской книжке журнала "На подъеме" за 1928 год (г. Ростов-на-Дону) не появились мои первые "по-настоящему" напечатанные стихи "Дорога":

Черный ветер гнет сухой ковыль,

Плачет иволгой и днем и ночью,

И рассказывают седую быль

Зеленеющие бугры и кочки.

Гнутся шпалы, опрокидываясь вдаль,

Убегая серыми столбами.

И когда мне ничего не жаль,

Кочки кажутся верблюжьими горбами.

"Очень не восхищайтесь, учитесь работать и шлите нам свои стихи", писал мне, пятнадцатилетнему начинающему поэту, секретарь редакции, высылая в Пятигорск авторский номер журнала. К этому времени наша семья переехала из Москвы в Пятигорск.

Город мой, Пятигорск!

Мой приветливый город

Руки к солнцу простер,

Украшая Кавказ.

И не зря говорят:

Ты и близок и дорог

Тем, кто видел тебя

Хоть один только раз!

Город мой, Пятигорск!

Это в сумраке синем

Неподвижный орел

На заветной скале.

Здесь великий поэт

Сын великой России

В смертный час остывал

На горячей земле!

Пятигорск, Пятигорск!

Ставрополье родное!

Золотые дубы на груди Машука,

Строгий профиль Бештау

Вы повсюду со мною,

Память сердца о вас

Глубока и крепка!

В 1927 году Терселькредсоюзом на постоянную работу была приглашена из Москвы группа специалистов-птицеводов. Одним из первых откликнулся на этот призыв мой отец.

Мы поселились на окраине Ново-Пятигорска, в небольшом одноэтажном, сложенном из самана доме № 231 по Февральской улице, в непосредственной близости от ипподрома.

Большой знаток и любитель лошадей, отец брал нас по воскресеньям на скачки. В высоких желтых сапогах и в таком же желтом кожаном картузе, он сам походил скорее на заядлого "лошадника", чем на ученого-куровода. Общительный и веселый, не терпящий никакой грубости в обращении, взыскательный к себе и другим, он всегда был окружен единомышленниками и учениками.

– Мне бы и в голову не пришло поехать работать на Терек, да разве устоишь, если Владимир Александрович приглашает?! – признался мне много лет спустя верный друг моего отца зоотехник-селекционер И.Г.Зайцевский.

В те годы не один И.Зайцевский посвятил свою жизнь развитию птицеводства на Северном Кавказе. Мне хорошо запомнились имена И.Володкина, Б.Горецкого, А.Афонина, С.Фридолина – энтузиастов отечественного птицеводства, знакомых и друзей нашей семьи, объединенных общностью теоретических и практических интересов.

Отец целыми днями пропадал на птицефермах, на организованной им первой в СССР инкубаторно-птицеводческой станции, в командировках по Терскому краю. В свободное время он изобретал, писал... Наибольшей известностью у птицеводов пользовались его работы: "Чем хороши и почему доходны белые леггорны", "Правильное кормление яйценоских кур", "Что такое пекинская утка и какая от нее польза", "Новые пути кооперирования птицеводства", "Разведение уток, гусей, индеек" и другие популярные брошюры. Менее чем за десять лет было опубликовано около тридцати его работ.

"...Я, Михалков В.А., обязуюсь в целях скорейшей реализации заданий партии по развитию товарного птицеводства напрячь все силы для получения от курицы белый леггорн цыплят весом не менее килограмма к возрасту двух месяцев при воспитании их в батарее", – писал мой отец, объявляя себя "ударником 17-й Всесоюзной партконференции".

Много лет спустя в журнале "Птицеводство" (№ 10, 1967 г.), посвященном пятидесятилетию Советской власти, в разделе "Они начинали", я увидел имя своего отца в числе ветеранов советского птицеводства. Меня глубоко взволновали строки, которые я прочитал в статье, рассказывавшей о нем как об одном из основоположников этой важной отрасли сельского хозяйства:

"В конце двадцатых годов Владимир Александрович переехал в г. Пятигорск, он стал работать в окружном животноводческом кооперативном союзе. Человек, обладавший исключительной творческой энергией, постоянным стремлением принести максимальную пользу, он не жалел времени и сил для внедрения в практику всего нового, прогрессивного, передачи своих знаний и опыта молодым специалистам. Его деятельность оставила заметный след в развитии птицеводства в Ставропольском крае..."

27 августа 1966 года решением исполкома Пятигорского городского Совета депутатов трудящихся мне было присвоено звание "Почетный гражданин города Пятигорска". Это почетное звание я мысленно делю сегодня со своим отцом...

Благосклонно относясь к моим литературным упражнениям, отец предложил мне как-то написать десяток четверостиший для сельскохозяйственных плакатов, посвященных птицеводству, автором которых он являлся. Я охотно выполнил заказ. Четверостишия, прославлявшие колхозных птицеводов и агитирующие за современные методы птицеводства, были опубликованы. Отец крепко пожал мне руку, и это рукопожатие было для меня дороже всякого гонорара.

К этому времени я уже стал одним из авторов краевой газеты "Терек", выходившей в Пятигорске. Первой моей публикацией в этой газете была "Казачья песня":

Качалась степь осокою,

Гармонь рвала бока...

...Казачка черноокая

Любила казака...

("Казачья песня", 1929)

Я был зачислен в актив при Терской ассоциации пролетарских писателей (ТАПП), которой руководил в те годы известный на Тереке драматург Алексей Славянский. Это была колоритная фигура. Он ходил в черкеске с газырями, затянутый серебряным наборным поясом, при кинжале, и от всего его облика так и веяло казачьей удалью и гражданской войной.

Вспоминаются литературные вечера, на которых читали свои произведения пятигорские литераторы: Воробьев, Трумпельдор и другие. Все они были значительно старше меня, чаще публиковались, но, к сожалению, не оставили большого следа в литературе последующих лет...

Многим обязан я и моему школьному учителю русского языка и литературы А.Сафроненко, по-отечески поддерживавшему меня в моем стремлении стать настоящим писателем.

Мне не довелось встречаться ни с М.Горьким, ни с В.Маяковским. Потрясенный смертью великого поэта, я написал стихи и послал их в редакцию одной из московских газет с просьбой не высылать мне гонорара. Стихи напечатаны не были...

В 1930 году по окончании пятигорской школы 2-й ступени имени 25-го Октября я решил начать самостоятельную жизнь...

"...Посылаю сына в Москву, чтобы попытаться поставить его на ноги. Его задача получить нужное для писателя образование – путем работы в библиотеке, посещения театров, диспутов и общения с людьми, причастными к культуре. Если в течение года он сумеет двинуться вперед и будут какие-либо надежды, то возможно учение в литературном техникуме, если нет – он поступит на завод рабочим и потом будет учиться по какой-нибудь специальности..." – писал отец в письме своей сестре М.А.Глебовой, проживавшей в столице.

– Больше всего ты любишь писать стихи. Пробуй свои силы. Учись дальше. Попробуй вылечиться от заикания. Работай над собой. Может быть, со временем из тебя что-нибудь и выйдет. Но главное, чтобы из тебя вышел человек! напутствовал он меня, провожая в Москву.

Мне исполнилось семнадцать лет.

Страдая с детства дефектом речи – заиканием, я никогда не стеснялся своего недостатка. В определенных трагикомических ситуациях я так умел обыграть свое заикание, что в школе никому из моих сверстников и в голову не могло прийти посмеяться надо мной.

Человек, лишенный чувства юмора, чаще всего обидчив и потому несчастен. Ему трудно жить среди людей. Он мнителен и любую безобидную шутку в свой адрес может воспринять как оскорбление. Зато бесценно свойство человека, умеющего посмеяться над собой. Это я хорошо усвоил с детства.

Полный надежд, готовый преодолеть любые житейские невзгоды, я покинул отчий дом...

Существовать на литературный заработок было трудно. В течение трех последующих лет я сменил ряд профессий: работал разнорабочим на Москворецкой ткацко-отделочной фабрике, был помощником топографа в геологоразведочной экспедиции в Восточном Казахстане и в изыскательской партии Московского управления воздушных линий на Волге. Мне пришлась по душе дружная кочевая жизнь геологоизыскателей – жизнь, полная романтических неожиданностей, трудностей и приключений. Но я не оставлял мечты о литературном творчестве.

С 1933 года я стал более или менее часто печататься в столичной прессе. Мои стихи появлялись на страницах "Огонька" и "Прожектора", на газетных полосах "Известий", "Комсомольской правды", "Вечерней Москвы", "За коммунистическое просвещение". Опубликованная в "Огоньке" песня "Марш эскадрилий" была неожиданно перепечатана "Правдой". К этому времени относится начало моей долголетней дружбы с такими выдающимися мастерами советской эстрады и театра, как Рина Зеленая и Игорь Ильинский, в исполнении которых впервые зазвучали со сцены и по радио мои стихи для детей.

Я был зачислен на внештатную работу в отдел писем редакции "Известий". Здесь я впервые встретил ставшего на многие годы моим близким другом молодого, но уже популярного писателя и фельетониста Льва Абрамовича Кассиля. На всю жизнь останется для меня примером образ этого чудесного человека, неутомимого газетчика, подлинного патриота и одного из зачинателей советской детской литературы, отдавшего всю свою жизнь, весь свой талант делу воспитания детей и юношества.

Молодые поэты и прозаики тридцатых годов принимали живое участие в работе заводских литературных кружков, выступали на страницах многотиражек, в рабочих и студенческих аудиториях, по командировкам редакций выезжали на новостройки и в колхозы страны. Пафос первых пятилеток вдохновлял молодую литературную смену, и старшее поколение писателей подавало ей достойный пример. В эти годы для меня, как и для многих моих товарищей и сверстников по литературному объединению при журнале "Огонек" (А.Недогонов, Е.Долматовский, Л.Ошанин и др.), равно как и по Литературному институту имени А.М.Горького (К.Симонов, М.Алигер, С.Васильев и др.), стало насущной потребностью творчески откликаться на события времени. У меня вырабатывалось все более активное отношение к жизни, внутренняя потребность черпать свое вдохновение в делах и мыслях современников. Я писал стихи о челюскинцах и папанинцах, о пограничниках и зарубежных пионерах, поднимал свой еще не окрепший поэтический голос против фашизма.

...Есть в пограничной полосе

Неписаный закон:

Мы знаем все, мы знаем всех:

Кто я, кто ты, кто он.

Чтоб не могли в твоем краю

Орудовать враги,

Будь зорче!

Родину свою,

Как око, береги!..

("Враг")

Моя "Итальянская песенка" была посвящена событиям в Абиссинии:

...Я хочу, мой черноглазый,

Чтобы никогда

Ты не знал, сынок, про газы,

От которых люди сразу

Слепнут навсегда.

Что не будешь ты солдатом,

Я мечту таю,

Если будешь ты солдатом

Будешь ты другим солдатом

И в другом бою.

("Итальянская песенка")

В годы героической борьбы испанского народа за свою свободу были написаны стихи об астурийском горняке, погибшем под стенами Мадрида, опубликована антифашистская баллада "Жили три друга-товарища в маленьком городе Эн..." и стихотворение "Испанский мальчишка в Испании жил". Вышла несколькими изданиями поэма "Миша Корольков", посвященная пионеру, попавшему в плен к японцам, захватившим советский пароход.

...Не случится с ним несчастья,

Пионер домой придет:

На глазах Советской власти

Человек не пропадет!

("Миша Корольков")

Вслед за первым сборником стихов, выпущенным в библиотечке "Огонек", стали выходить мои книжки, в которых все большее место стали занимать стихи для детей.

Мои творческие начинания в области литературы для детей были замечены и получили признание. В 1937 году я был принят в члены Союза советских писателей.

На примере собственной литературной судьбы у меня сложилось представление о том, что большинство людей родится с задатками каких-либо способностей. Важно только, чтобы среда, в которую попадает человек, способствовала их выявлению. Любая способность может превратиться в дарование, если ее вовремя доброжелательно заметить, точно направить и разумно поддержать. Но направлять и поддерживать – это тоже талант, доступный не всем. Мы знаем, как иные доброжелательные литераторы, стремясь выпестовать молодого автора, начинают дописывать, "дотягивать" его слабые произведения вместо того, чтобы помочь начинающему понять, в чем слабость его творений. Если автор не дает себе труда исправить недостатки самостоятельно, а с удовольствием принимает в подарок чужие строчки, мысли и образы, то он ничему не научится и повторит свои ошибки. Если же начинающий литератор вам заявляет, что ему легче написать новое произведение, чем исправлять уже написанное, то знайте, что он безнадежен, писателя-профессионала из него не выйдет.

Сколько мы знаем одаренных художников, которые пишут посредственные пейзажи или натюрморты, в то время как пафос их дарования – в сатирическом жанре! Как часто артист, обладая острокомедийным талантом, мнит себя на сцене героем-любовником. Один из любимейших и прославленных актеров, будучи юношей, пришел в Московский Художественный театр держать экзамен.

Он читал, конечно, то, что ему казалось наиболее выигрышным, героическое стихотворение "Человек", начинавшееся следующими строками:

Пусть перл созданья Ты, могучий царь творенья,

Кто дал Тебе венец твой золотой?

Представьте эти стихи, полные ложного пафоса, в исполнении... Михаила Михайловича Яншина, ибо речь идет именно о нем. Явное несоответствие характера произведения и данных исполнителя было настолько разительным, что экзаменаторы во главе с Лужским дружно засмеялись и попросили Яншина прочитать лучше басню Крылова. Она-то и помогла увидеть яркое комедийное дарование этого актера "божьей милостью". Все это имеет прямое отношение к автору этих строк. В двадцать лет я писал стихи для взрослых – довольно посредственные стихи. Одни были немного лучше, другие – немного хуже. Они публиковались в газетах и журналах, но все это был, так сказать, поэтический "середняк".

На моем молодом литературном пути было много памятных встреч и знакомств, жизнь щедро одарила меня дружбой с людьми незаурядными. Многим из них я обязан на всю жизнь.

Александр Александрович Фадеев.

Он был душевно щедр и скромен, добр и отзывчив, резок и принципиален в своих суждениях даже тогда, когда в чем-либо ошибался. Он любил читать вслух стихи, петь протяжные русские песни, бродить с ружьем по лесам и болотам, общаться с друзьями. Он умел спорить и полемизировать, защищать то, что ему нравилось, и нападать на то, что было противно его натуре.

Он был демократичен в самом прямом смысле этого слова, и его обаяние покоряло собеседника раз и навсегда.

Таким я знал Александра Фадеева на протяжении двадцати пяти лет. Мне было двадцать три года, когда я, почитатель его "Разгрома", опубликовал в "Огоньке" стихотворение, посвященное А.Фадееву. Он заподозрил начинающего поэта в желании польстить ему, одному из руководителей Союза писателей. Увидев автора, он прямо так и сказал ему это, глядя в глаза. Но автор незрелых виршей написал эти стихи вполне искренне, и он поверил ему. И сменил гнев на милость, сказав при этом, что "стишки-то все-таки не ахти!".

Так состоялось наше знакомство.

Мои первые стихи для детей сразу обратили на себя его внимание. Он заинтересовался ими, взял на себя негласное шефство над молодым детским писателем и в 1938 году выступил в "Правде" со статьей "Стихи С.Михалкова", в которой с большой убежденностью поддержал мои опыты в новом для меня жанре поэзии для детей.

С начинающим литератором, в которого он верил, Фадеев говорил всегда как равный с равным. Его разговор носил часто нелицеприятный характер, но он никогда не разочаровывал собеседника, а, наоборот, окрылял. И если уж он хвалил, то похвала его была стопроцентно надежной. Его тонкий вкус художника, политическое классовое чутье бойца и поэтические привязанности давали право так думать.

Мы часто бывали на охоте. Ездили обычно одной и той же компанией: художник, актер, доктор и еще один-два человека из близких знакомых. Это были незабываемые поездки! Фадеев полностью отключался от городской сумятицы с ее нескончаемыми совещаниями и заседаниями. Он растворялся в природе, и не было веселее его собеседника за чайным столом в натопленной избе, когда наступает традиционная минута охотничьих рассказов, забористых шуток и непосредственных воспоминаний. Фадеев умел слушать других, и его искренний заливистый смех был достойной наградой тому, кто, в свою очередь, сумел занять компанию своей "байкой".

На охоте можно было говорить с Фадеевым о чем угодно, только не о делах. В таких случаях он мрачнел, отвечал неохотно и, наконец, мог даже оборвать собеседника на полуслове. Может быть, поэтому он и ездил на природу чаще всего с людьми "нелитературного цеха".

О его принципиальности можно было судить хотя бы по такому факту, имеющему прямое отношение к автору этих строк.

В 1949 году на сцене Большого театра Союза ССР с успехом шла комическая опера Б.Сметаны "Проданная невеста". Спектакль был выдвинут на соискание Государственной премии, и в числе коллектива участников и создателей спектакля стояла и моя фамилия как автора русского текста. На одном из решающих заседаний Комитета по Государственным премиям (членом которого был и я) по предложению А.А.Фадеева, являвшегося председателем комитета, моя кандидатура была снята с голосования.

После заседания Фадеев как ни в чем не бывало пригласил меня пообедать. Мы сидели у него дома вдвоем за обеденным столом, и я, естественно, не удержался, чтобы не вернуться к интересующему меня вопросу. Ведь ни у кого, кроме Фадеева, не было сомнения в том, что я, как автор русского текста "Проданной невесты", наряду с балетмейстером и художником спектакля, режиссером и исполнителями могу считаться полноправным кандидатом на соискание высокой награды.

– И не думай! – сказал простодушно Фадеев, когда я изложил ему мои "веские доводы". – Ты можешь писать оригинальные произведения, а этот твой текст, может быть, сам по себе и хорош, да не самостоятелен! За эту работу премии тебе не полагается, и ты ее не получишь! Это я тебе говорю! Да, да! Вот так! Пиши больше для детей!..

Спектакль получил Государственную премию. В списке удостоенных звания лауреата я себя не искал. Но Фадеева полюбил и зауважал еще больше. Он был не из тех, кто мог "порадеть родному человечку", поступясь своими принципами.

Саша, как мы привыкли называть Фадеева в своей среде, являл собою образец писателя-коммуниста, всем своим существом влияющего на развитие литературных процессов, отдающего все свои силы и помыслы делу служения Коммунистической партии и своему народу...

Самуил Яковлевич Маршак.

Я познакомился с ним в середине тридцатых годов.

Пионерский отдел Московского городского комитета комсомола предложил мне принять участие в конкурсе на пионерскую песню. С комсомольской путевкой в кармане я выехал в один из пионерских лагерей Подмосковья, где прожил с ребятами около месяца. Вместе с ними ходил в походы, купался, удил рыбу, зажигал пионерские костры.

По возвращении я написал несколько песен ("Песню о Павлике Морозове", "Песню о пионере Мите Гордиенко", "Песню о пионерском барабане") и совершенно неожиданно для себя несколько веселых стихов для детей, которые снес "на пробу" в редакцию журнала "Пионер". Редактором журнала был талантливый писатель и журналист, один из неутомимых организаторов детской литературы (он погиб на фронте в первые же месяцы войны) – Борис Ивантер.

Мои стихи "Три гражданина" Ивантеру понравились, и они появились на страницах журнала. Успех меня окрылил. Теперь я дерзнул сочинить целую поэму для ребят. Это был первый вариант "Дяди Степы".

Прочитав поэму, Ивантер мне сказал:

– Ну вот! Теперь вы начали всерьез писать для детей. Надо бы вас познакомить с Маршаком.

Маршак жил в Ленинграде. И вот редакция "Пионера" командирует меня с рукописью "Дяди Степы" на консультацию к Маршаку. Это была вторая в моей жизни творческая командировка. Признаться, не без душевного трепета вошел я в здание ленинградского Дома книги на Невском проспекте, где в нескольких тесных комнатах размещалась редакция детского отдела, возглавляемого С.Маршаком.

Самуил Яковлевич принял меня сразу же. И "Дядю Степу" прочитал при мне. Таков уж был стиль работы в этой редакции, где каждого нового человека встречали так, будто его самого и его рукопись давно уже здесь поджидали. Разговор с Маршаком мне хорошо запомнился. И если впоследствии я не счел своего "Дядю Степу" случайным эпизодом в литературной работе, а продолжал трудиться для юного читателя, то в этом, может быть, прежде всего заслуга Самуила Яковлевича Маршака.