Текст книги "Альтернативная история – пособие для хронохичхайкеров"

Автор книги: Сергей Соболев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Христианство в АИ

История показывает нам, что не имеет особого значения, верит или не верит в Бога какой-то конкретный ученый. Имеет значение только степень влияния религиозных догматов на социальные институты, в рамках которых живут и работают люди. Государства, освобождавшиеся на некоторое время от оков религиозного догматизма, демонстрируют величайшие взлеты научно-технического прогресса; примером может служить даже Советская Россия. В некоторых произведениях альтернативной истории прямо-таки бросается в глаза нелюбовь фантастов к церкви, старающихся нарисовать ее в негативном цвете и не иначе как тормозом прогресса («Павана» Кита Робертса, «В ожидании Олимпийцев» Фредерика Пола).

«Толпы религиозных фанатиков Мартин боялся больше всего на свете – оттого, безусловно, что их мыслительные процессы разительно отличались от его собственных»

С.Де Камп, «Да не опустится Тьма»

Неудивительно, что наиболее радикальные эксперименты с перекраиванием исторических процессов замышляются в обход христианства, с развилкой до рождества Христова, либо до момента принятия христианства одной отдельной страной.

Например, в трилогии Г.Гаррисона (в соавторстве с Т.Шиппи и Д.Холмом) «Молот и Крест» рассказывается о целой технической революции, произошедшей в Англии девятого века, в основном из-за того, что христианство не смогло закрепиться в этой стране.

У Александра Шубина есть любопытный разбор сценариев выбора государственной религии во времена княгини Ольги.

«Вернувшись в лагерь кагана, Йегуда пересказал свой диалог с Ольгой. Иосиф сразу понял смысл слов княгини. Она предлагает ему союз, просит его покровительства. Вместо опасного и непредсказуемого врага в лесной стороне появится вассал, проводник интересов Итиля. Каган немедленно послал в столицу за раввинами и приказал войскам отойти от Киева на расстояние видимости.

Прибывшие к Иосифу раввины первоначально были возмущены поставленной перед ними задачей: обосновать происхождение русов от Авраама. Но грозный владыка вопросил их: «Не подвергнете ли вы сомнению и мое происхождение?» Раз уступив политическим интересам, признав происхождение от Авраама хазарских вождей, раввины не могли уже сопротивляться. Вскоре к Киеву направилась делегация иудеев с радостной вестью. Стало достоверно известно, что еще во время первого рассеяния часть иудеев была продана в рабство на север. Иудейские женщины рожали детей от русов. Теперь наследница иудейской крови Ольга должна вернуться в лоно своей веры и привести туда же своих витязей.

Никто не верил в эту легенду. Никто не оспаривал ее. Дружина Ольги готова была последовать за княгиней в принятии новой веры, но когда гордые витязи узнали, что за обряд они должны пройти, то возмущению не было предела. «Если бы у нас был князь, а не княгиня, он бы никогда не избрал такой веры». Мудрая Ольга нашла выход из положения. Иудаизм должны были принять женщины из ее окружения, жены витязей и родовых вождей. Было решено совершать обрезание вновь рождаемых детей, но мужи киевские остались в язычестве. Ольга прошла обряд посвящения в «веру отцов» и приняла имя Сара.

Сын Ольги-Сары Святослав остался язычником и терпеть не мог иудеев. Он открыто говорил своей дружине: «Я бы разгромил Итиль, это гнездо раввинов, да мать не пускает». В 965 г. Святослав направил свой удар на печенегов и нанес им поражение. Кочевники бежали к пределам Каганата и там были окончательно добиты хазарами. Святослав направился на далекий юг, искать себе новое княжество в низовьях Дуная. В 969 г. он вернулся в Киев на похороны матери, но, поделив землю Руси между сыновьями, снова ушел воевать с Византией. В 972 г., потерпев поражение, он вернулся в Киев. Здесь никто не ждал бродячего князя, и не мудрено, что на будущий год он внезапно умер. Говорили, что князь съел что-то не то. Править продолжал покровительствующий вере Ярополк». (Шубин, 1997)

Шубин проводит реконструкцию до ХХ века, но чем дальше он уходит от поворотной точки, тем менее она достоверна. Например, двойник Петра I – царь Симон – все так же торопливо строит флот на Черном море, все так же пытается рывком обогнать Европу. Однако возможно ли было это в стране с иной господствующей религией, в которой уважение к жизни каждого отдельного человека существенно отличается от отношения к жизни человека в христианстве? Мог ли состояться рывок царя Симона (читай: Петра I), если 700 лет подряд люди воспитывались в другой религии, в иной вере? Шубин ссылается на некий «природный атеизм славян», но как раз такие вот реконструкции и позволяют понять, что важнее в истории – пресловутый базис или надстройка. Напомню, что по Марксу, всегда, когда происходит трансформация в базисе (образованном средствами производства и типами производственных отношений), происходит и трансформация компонентов надстройки (социальных и культурных институтов), но обратных изменений не существует, то есть изменения в сознании не могут вызывать изменений в базисе. Непредвзятая критика построенной Шубиным «иудейской Руси» как раз показывает важность надстройки – хотя бы даже в долгосрочной исторической перспективе, измеряемой поколениями. Аналогичные выводы о чрезвычайной значимости религиозных выборов для развития как научно-технического, так и социального прогрессов, можно делать, например, из реконструкций Хольм Ван Зайчика, В.Рыбакова, Г.Гаррисона, О.С.Карда, Ф.Пола.

Но злее всех в адрес христианства высказался Пол Андерсон в рассказе «Эутопия», герой которого, житель параллельного высокоразвитого мира, описывает христианскую цивилизацию так:

«Некий еретический жидовский пророк основал мистический культ и нашел сторонников во всем мире, ибо отчаяние охватывало людей. Это был культ, не знавший слова «терпимость». Его жрецы уничтожили многочисленные пути, по которым можно дойти до бога – все, кроме своего. Они вырубали святые рощи, убирали из домов их скромных божеств и убивали людей со свободными мыслями. … со временем они потеряли влияние и значение. Благодаря этому могла возникнуть наука – почти на две тысячи лет позднее, чем у нас – однако их яд остался; убежденность, что человек должен приспосабливаться не только к господствующим формам поведения, но также к господствующим верованиям и убеждениям».

В небольшом рассказе С.Синякина «Век креста» История ВКП(б) преподносится как история семинаристов, основавших «партию новых христиан», финансируемую Львом Толстым («Лев Толстой – как зерцало русского богословия»). Партию построили по образцу ордена иезуитов: тайна, беспрекословное подчинение меньшинства большинству и слепое поклонение догматам Веры. Синод отлучил Святого Владимира от церкви.

«Милостыню – вот что искал Камо у Ереванского банка, и только преступная нацеленность несправедливого царского суда позволила осудить на тюрьмы и ссылки целую группу мирных юродивых и попрошаек, как вооруженных экспроприаторов».

До 1917 история мало отличается от нашего привычного варианта: та же война с Японией, революция 1905 года, Распутин при дворе Николая II. Только в феврале 1917, после отречения Николая II к власти приходит… Синод. «Россия стала теократическим государством». Но тут Св. Владимир в «Апрельских заповедях» поставил задачу: власть должны взять Советы Церквей». После октябрьского переворота, новые христиане стали строить Царствие небесное в одной отдельно взятой стране.

Достается не только христианству. Так, например, историк Уильям Г.Макнил в статье «Моровое поветрие, спасшее Иерусалим в 701 г. до Рождества Христова», предполагает и вовсе уничтожение иудаизма в самом зародыше (Коули, 2002, с. 13–25).

* * *

Вполне вероятно, что человечество сейчас жило бы гораздо лучше, если б паровые машины, сработанные еще в древнем Риме, нашли должное применение на мельницах или морских кораблях, заменив мускульную силу человека и вьючных животных.

Леон Спрэг де Камп задается вопросом:

«Мог ли человек, отправившись в те времена и приложив определенные усилия в нужном месте и в нужное время, направить в правильное русло развитие науки?».

Как минимум дважды де Камп пишет произведения, в которых исследует возможные последствия прямого вмешательства хронопутешественника в историю.

Юмористический роман «Да не опустится тьма» написан как явное подражание «Янки при дворе короля Артура» Марка Твена – с 1889 по 1939 прошло не так уж и много времени, вот Л.Спрэг де Камп и решил немного заняться полемикой с Твеном. Если у Марка Твена янки сразу же изобрел порох, то у де Кампа путешественник во времени бьется над этой задачей несколько месяцев, да так и не смог ее одолеть. Интересно, что Спрэг де Камп тоже отправил своего героя в шестой век нашей эры, однако, не в пример Марку Твену, де Камп знает об описываемом времени много больше – например, он не приписывает огромной роли церкви (которая тогда еще не имела такой огромной власти), как это ошибочно делает М.Твен в своем сатирическом романе.

По предположению де Кампа, Время представляет собой ствол дерева. Однако ствол имеет ветви-отростки, появляющиеся после попадания в прошлое людей из настоящего времени. Один из таких «без вести пропавших» – американский археолог Мартин Пэдуэй, проваливается в Рим 535 года нашей эры, во времена заката римской цивилизации. Первое время нисколько не помышляя о переделе мира, наш современник обеспокоен только собственным существованием: занялся самогоноварением, научил кузнецов прокатному делу, ввел арабские цифры и заодно двойную бухгалтерию в банковском деле. Чрезвычайно радует оптимистический взгляд автора на природу человечества, заявляющего устами героя, что «движущая сила прогресса – изобретение». За самогоном последовали хомут для лошади, червячная передача для станка, семафорный телеграф для передачи сообщений на далекие расстояния, арбалет, книгопечатание и регулярные газеты. То есть повторяет основной массив изобретений, внедренных янки в Англии времен короля Артура.

«Если ты не вторгаешься в политику, политика вторгается в тебя» сказал один хитрый француз. «Большая политика рано или поздно настигнет тебя» – вторит ему польский писатель Б.Чешко. Так и нашего археолога ХХ века обстоятельства вынудили спасать свой небольшой бизнес (а заодно и всю Италию) от войск Флавия Анция Юстиниана. Пэдуэй выигрывает несколько сражений у византийских войск, становится квестором, негласно правит за короля Теодохада, переносит столицу во Флоренцию.

Из любопытных эпизодов стоит отметить сцену общения с послом сарматов(!) и предотвращение возникновения мусульманства.

Второе обращение де Кампа к проблеме «хрононавта-прогрессора» происходит уже в более зрелом возрасте, в 1958 году, когда он публикует рассказ «Аристотель и оружие». Может быть, разочарование в окружающей де Кампа глупости, или уроки военного применения атомной бомбы, или причины другого порядка были тому виной, но Де Камп написал крайне грустную историю.

Обиженный начальством ученый-мизантроп, Шерман Вивер, отправляется на машине времени собственного изобретения в Македонию, в весну 340 года до нашей эры. Шерман предполагает, что окружающий его мир двадцатого века слишком плохо относится к научным знаниям вообще и к конкретным ученым в частности. Шерман решил, что надо подтолкнуть известного античного мыслителя – Аристотеля – больше уделять внимания опытам в области естествознания. Однако кратковременное девятинедельное путешествие ко дворцу царя Филиппа II дает совершенно обратный результат: Аристотель был поражен техническими достижениями неведомого варвара, и вовсе забросил занятия наукой, раз уж и так все давно открыто. Мир, получившийся в результате неосторожного вмешательства, де Камп рисует в серых тонах:

Александр Македонский прожил на пятнадцать лет больше, а созданная им Империя просуществовала более столетия. Римляне покорили все Средиземноморье, а Христианство и Ислам так и не возникли. Не было никакого Возрождения после неминуемого крушения Римской империи, следовательно, Северная Америка не была колонизирована европейцами, а находится под властью племенного союза алгонкинов, абнаков и могикан. Центр цивилизации переместился в Китай, где только в ХХ веке начали заниматься книгопечатанием…

* * *

Альтернативная история – подобие «черного ящичка». На входе – исходная посылка, незначительное предположение об иной вероятности исхода некоего события первоначального мира-А1, а на выходе – художественно обработанный результат, литературная запись слепка иной жизни чужого, альтернативного мира-А2.

Данная схема работает для парадигмы линейного времени. То есть, по Хайдеггеру, имеется в виду время, отсчитываемое как протекание последовательных Теперь друг за другом.

Конечно, данная модель мироздания ветвящихся континуумов отдает некоторой прямотой в понимании исторического процесса, мыслимого в данной схеме как магистраль со всеми автомобильными атрибутами: развилками, перекрестками, светофорами и полосатыми жезлами регулировщиков районного отделения ГАИ (Государственной Альтернативно-исторической Инспекции; согласно указу Президента РФ от 24.04.99, Государственная Автомобильная Инспекция теперь именуется иначе, дабы выправить сумятицу в официальных бумагах).

Столкнуть махину миров на альтернативный путь движения очень легко: в момент происшествия так называемой «вилки в развитии» оба пути имеют крайне непритязательный вид пунктирных направлений, проселочных грунтовых трактов, так что ни о каком «повороте в развитии», «изменении вектора», и уж тем более о «столкновении миров» речи быть не может. Какая именно из дорог станет асфальтированной столбовой магистралью Истории с роскошными бензоколонками на обочинах и приветливыми администраторшами в мотелях, а какой суждено так и остаться пунктиром на карте, не знает никто, кроме субподрядчика, сорвавшего взятку с владельца близкорасположенной свинофермы, состоящего в родстве с дочерью главы местной администрации.

Именно поэтому наиинтереснейшей задачей является поиск «вилок» исторического процесса; само название выдает с головой гастрономические корни в исторических поворотах.

Этот подход получил название концепции «ключевого факта»: мол, достаточно изменить некую мелкую, незначительную материальную деталь, чтобы изменить коренным образом ход мировой истории. На эксплуатации этой идеи построены сюжеты большинства классических произведений жанра, как «И грянул гром» Бредбери и «Конец вечности» Азимова. (Фрумкин, 2004, стр. 224). И если классики смогли создать блистательные оригинальные произведения, пользуясь как новизной проблематики, так и своим несомненным художественным даром, то фантастика последних лет показывает нам деградацию жанра. Например, в недавнем романе «Смело мы в бой пойдем..» А.Авраменко и др., революции 1917 года в России не состоялось только лишь из-за того, что в шалаше в Разливе был убит Ленин. И все! – этого, по мнению Авраменко и его соавторов, было вполне достаточно.

В массовом сознании такой «механицисткий» подход к пониманию исторического процесса наиболее распространен, может быть как раз потому, что он наиболее прост для понимания детьми и весьма удобен для преподавания истории с дидактической точки зрения. История для обывателя по прежнему пишется как роман: с непременной завязкой, сюжетом и облигатной развязкой. Как будто бы у движения человечества есть осмысленный финал!

Такой подход к истории (есть только несколько важных моментов в столетии, остальное несущественно, ибо все движется по воле всеобщего Духа) задан, по-видимому, еще во времена Гегеля. Вот что он писал в «Лекциях по философии истории» (1830–1838):

«Когда мы имеем дело с прошлым и занимаемся далеким от нас миром, духу открывается такое настоящее, которое, являясь собственно деятельностью духа, вознаграждает его за усилия. События различны, но общее и внутреннее в них, их связь едины. Это снимает прошлое и делает события современными. Таким образом, прагматические рефлексии при всей их абстрактности в самом деле являются современностью, и благодаря им повествования о прошлом наполняются жизнью сегодняшнего дня. От духа самого автора зависит, будут ли такие рефлексии в самом деле интересны и жизненны. Здесь следует в особенности упомянуть о моральных рефлексиях и о моральном поучении, которое следует извлекать из истории и для которого история часто излагалась. Хотя можно сказать, что примеры хорошего возвышают душу и что их следует приводить при нравственном воспитании детей, чтобы внушить им превосходные правила, однако судьбы народов и государств, их интересы, состояние и переживаемые ими осложнения являются иною областью. Правителям, государственным людям и народам с важностью советуют извлекать поучения из опыта истории. Но опыт и история учат, что народы и правительства никогда ничему не научились из истории и не действовали согласно поучениям, которые можно было бы извлечь из нее. В каждую эпоху оказываются такие особые обстоятельства, каждая эпоха является настолько индивидуальным состоянием, что в эту эпоху необходимо и возможно принимать лишь такие решения, которые вытекают из самого этого состояния. В сутолоке мировых событий не помогает общий принцип или воспоминание о сходных обстоятельствах, потому что бледное воспоминание прошлого не имеет никакой силы по сравнению с жизненностью и свободой настоящего». (Г.Ф. Гегель, «Лекции по философии истории», перевод А.М.Водена).

Конечно, Гегель считал, что историей движет некий разумный Дух, каковой, собственно говоря, и является историей, познающий самое себя через деяния. Именно в рамках этого, гегелевского концепта всеобщего Духа Истории, и лежит основная часть произведений альтернативной истории. Попробуем расшифровать это на примере повести В.Щепетнева «Марс, 1939»: каковы бы ни были отклонения от частностей двадцатого века (зеки строят Беломорканал или колонизируют Марс), вектор развития мирового духа остается неизменным, ведь, допустим, именно в этот период ему потребовалось осознание себя через массовый террор на российской земле.

Незначительное допущение накручивает вокруг себя волны изменений незначительного порядка, постепенно вытесняя известную нам реальность мира-А1 давлением новых факторов, присущих только миру-А2. Свершившиеся события мира-А2 тянут за собой другие происшествия, напрочь вытесняя из отпочковавшегося мира-А2 явления первоосновного мира-А1 – в альтернативном мире этим событиям уже нет совершенно никакого места; небесная канцелярия выдает строго определенное число бланков на Важные Эпохальные События, и если изобретен в мире-А2 двигатель, работающий на воде, то там уже никогда детишки не будут радоваться трехцветной зубной пасте.

Вот как объясняется этот щекотливый момент у О.С.Карда в романе «Искупление Христофора Колумба»:

«Нет такого момента времени, в котором эти события существовали бы. Поэтому их нельзя увидеть или посетить, потому что временная ниша, которую они занимали, теперь занята другими моментами. Два взаимно противоречащих набора событий не могут занимать один и тот же момент».

К.Фрумкин в своей монографии пишет о гипотезе «хронодендрита», каковая подводит более широкую базу под выбор бифуркационных точек альтернативного развития: «Согласно этой обсуждавшейся в физике концепции, каждое мгновение во Вселенной возникает бессчетное число равновероятных вариантов дальнейшего развития событий. Но поскольку они действительно равновероятны, и нет никаких оснований, чтобы выбрать один из них, то реализуются все они сразу. Таким образом, каждое мгновение из одной вселенной возникает бесконечное количество новых вселенных, в каждой из которых реализуется один из возможных вариантов старого мира. В следующее мгновение каждая из новых вселенных также «делится» на огромное количество сверхновых. Таким образом, в теории хронодендрита мы имеем дело не просто со Спектром Миров, но со спектром, перманентно динамически расширяющимся» (Фрумкин, 2004, с.168). Поэтому совсем необязательно в фантастическом произведении иметь в виду, что развилка произошла в какой-то один конкретный, всем известный, ставший уже символический, год: 1812, 1825, 1917, 1941.. В ряде неплохо проработанных АИ-произведениях, с искусно выписанными деталями и исторически правдоподобным антуражем, конкретную развилку найти и не очень-то просто. Складывается впечатление, что постепенные изменения накапливались годами, десятилетиями, или может быть даже веками, пока не привели к появлению мира, радикально отличающегося от нашего. Например, мир «Опоздавших к лету» А.Лазарчука имеет столько привязок к нашему миру и столько противоречий с ним, что невозможно выделить какую-то одну, вторую, третью или более точек расхождения между мирами.

По классической схеме возникновения Альтернативного Мира со своей Историей, существует первичный мир-А1, от которого почкуется мир-А2. Но так же, как и для европейцев в четырнадцатом веке было неожиданностью открытие нуля, так и для читателей становится полной неожиданностью то обстоятельство, что существует еще и мир-А0, являющийся первоосновой для такого привычного и незыблемого в наших глазах исторического пространства, каковым является наш мир-А1 со своими рузвельтами, сталинами, чингисханами и кромвелями.

Наиболее громко эта бомба сыграла в романе В.Рыбакова «Гравилет «Цесаревич»». О.С.Кард не стал сколько-нибудь дотошно разрабатывать эту идею, ограничившись лишь конспективным очерком мира-А0: Христофор Колумб там возглавил новый крестовый поход, вырезал всех турок-сельджуков, а Европу в это время начали захватывать тлаксаланы – гордое, быстро развивающееся племя, живущее близ Теночтитлана в Средней Америке.

История показывает нам, что социальная инерция развития – весьма существенное, зачастую непреодолимое препятствие для резких перемен. Если в бурный период перемен выбор был совершён, то многие следующие года мало чего будет изменено. Приведу небольшую цитату из статьи Ю.Каграманова: «Листая как-то парижские «Современные записки», я наткнулся (№ LX за 1936год) на статью неизвестного мне С. Ивановича «Пути русской свободы». Автор приходит к горькому для себя и своих читателей журнала выводу, что советский строй обладает большим запасом прочности и все попытки сокрушить его в обозримом будущем безнадежны. «Режим, – пишет он, – должен остыть, сложиться, стать «пожилым», потерять блеск великих событий (хотя бы это были и великие преступления, и великие мерзости), чтобы в отношениях к нему страдающих народных масс могла проявиться свобода оценки и в психике народа могли бы накопиться элементы объективной ориентации в своем собственном положении. Нужно, чтобы исчезли всякие надежды и иллюзии насчет существующего режима, нужно, чтобы на нем осели густые слои пыли…» Лучшие русские умы в рассеянье все же надеялись на счастливый поворот событий, который позволит белой эмиграции победно вернуться на родину, а Иванович угадал правду: не будет счастливого поворота. То есть будет, конечно, но очень-очень нескоро. «Когда нас не станет»…» (Каграманов, 1999). И действительно, в истории СССР были десятки крупных восстаний против власти (крестьянская война в Тамбовской губернии, многотысячные восстания зеков в сталинских лагерях, события в Новочеркасске, бунт Саблина на противолодочном корабле), и лишь в 1990-91 несколько – куда менее кровавых, всего несколько жертв! – стычек ускорили развал СССР. Кстати, нелишне напомнить, что первая русская революция 1905 года потому и потерпела крах, что не было еще широкой социальной базы недовольства режимом. (Конечно, концепция «медленного времени» школы «Анналов», или психоисторические штудии куда существеннее для понимания истории, нежели традиционный событийный, сюжетный подход – но, повторимся, подробное изучение генезиса исторических альтернатив в большинстве случаев не только опускается писателями, но и вовсе не рассматривается ими в момент создания альтернативной истории).

Американский историк Хейден Уайт в 1970-х годах уподобил историков – романистам. «Мыслители двадцатого века – от Валерии и Хайдеггера до Сартра, Леви Строса и Мишеля Фуко – высказали серьезные сомнения в ценности специфически «исторического» сознания, подчеркнули фиктивный характер исторических реконструкций и оспорили претензию истории на место среди наук» (Уайт, 2002, стр.22). Можно еще вспомнить, например, что Теодор Моммзен, автор многотомной «Истории Рима», получил Нобелевскую премию 1902 года именно по литературе. Подробно разбирая методы исторической науки, Х.Уайт замечает, что «в отличие от романиста историки сталкивается с сущим хаосом уже установленных событий, из которых он должен выбрать элементы истории, которую расскажет. Он делает свою историю, включая одни события и исключая другие, выделяя одни и делая другие подчиненными» (Уайт, 2002, с.26).

Известная максима Леопольда фон Ранке: «рассказывать все, как это было на самом деле», не может работать, если о событии есть более чем одно свидетельство. У каждого своя версия событий, каждый выпирает свое, пренебрегая прочим. Что отобрать, а что выкинуть из своей истории, каждый исследователь решает сам, в меру своей испорченности: «в каждом историческом описании реальности существует нередуцируемый идеологический компонент» (Уайт, 2002, с.41). В естественных науках этот компонент выделить трудновато. Полсотни лет понадобилось западному миру, чтобы осознать высказывание М.Н.Покровского, видного историка начала XX века: «История – это политика, опрокинутая в прошлое».

Естественно, идеологические пристрастия не могут не отражаться в художественных произведениях писателей-фантастов. Одним из наиболее ярких примеров может быть роман Романа Злотникова «Русские сказки» об условной России образца 1917 года (отнесенной, правда, автором на иную планету; но не имеет, вообще-то значения, куда авторы загоняют свои альтернативные миры – мы-то знаем, что всё равно они прописаны в воображении автора и читателя): «Параллели с семнадцатым годом очень заметны. Все та же разруха и тяжелые потери в мировой войне. Отречение государя. Развал всей вертикали государственной власти. И на фоне этого повсеместный захват власти самозваными группами людей, называющих себя Комитетами действия. И все же это другая страна. Страна, в которой бывший самодержец не потерял доверие народа; страна, граждане которой не опустили руки и не дали свершиться страшному преступлению». По мнению Петуховой и Черного, «в данном случае мы имеем дело с открытой апологией конституционной монархии, сторонником которой является автор» (Петухова, Черный, 2002). Или, например, повесть В.Пьецуха «Роммат» об удачном восстании декабристов. Ключевой фигурой мятежа стал князь Щепин-Ростовский. Николая Романова закололи сразу, остальных Романовых перерезали в тот же день – чисто озверевшие за четыре года войны матросы образца 1917-го, а не благородные дворяне 1825-го. Пьецух, как заправский славянофил-почвенник, считает, что Россия раньше европеизировалась бы – но потеряла бы свой благородный месседж, мессианское стремление к поучению всего мира (Немзер, 1993).

Любопытно, что в оценках произведений, написанных в жанре альтернативной истории, некоторые диаметрально противоположные критики порой смыкаются. Например, А.Осипов, характеризуя все это направление, пишет следующее: «Тема путешествий во времени породила особое направление в фантастике, суть которого связана с идеей существования параллельных миров, где время течет с другими скоростями. На эту тему также написано немало произведений. Например, «Принц из Седьмой формации» А. и С. Абрамовых, «Два Вальки Моториных» Г.Панизовской и мн. др. А уже в последние 20 лет отсюда же родилась фантастика на тему альтернативной истории: писатели-фантасты смело изменяют те или иные имевшие место исторические события и, отталкиваясь от гипотетических допусков, выстраивают совершенно иную историческую проекцию – например, что было бы. Если бы Гитлер не проиграл вторую мировую войну и т. д. и т. п. К сожалению, такого рода умозрительные эксперименты, с объективной точки зрения, можно считать не слишком нравственными» (Осипов, 1999, стр. 52). А Рустам Кац, разбирая книгу Пола Ди Филиппо «Потерянные страницы», еще более импульсивно возмущается «не слишком нравственными» экспериментами: «главные мои разногласия с Ди Филиппо и его неумеренными хвалителями – отнюдь не стилистические. Дело в сути литературного эксперимента, который поставил американский вивисектор, эдакий карманный фельдшер Моро. Не имею ничего против иронии, пародии, контаминаций, даже могу простить издевку или личные выпады, если все они концептуальны и вытекают из особенностей пародируемых объектов. Но есть нечто, что трогать не рекомендуется никому, даже самому отвязному фантазеру. С какой стати рядить Франца Кафку и Макса Брода в двух клоунов и принуждать их разыгрывать маловразумительный сюжет в духе «Бэтмана»? Зачем превращать Сент-Экзюпери – человека, органически чуждого пошлости, в эдакого легкомысленного галльского петушка с незамысловатым органчиком в голове? Нет ответа. Отдельный разговор о рассказе «Анна». Причина, по которой жертва нацизма, автор пронзительного «Дневника» появилась в компании американских фантастов, непостижима. Ну ладно, Дик или Хайнлайн были выставлены на посмешище оттого, что маленький фантаст Ди Филиппо испытывает чувство враждебности к фантастам большим. Но Анна-то Франк чем автору помешала? Тем, что была предельно искренней? (Дневник свой, как известно, она писала для себя, а не для печати) Тем, что погибла в лагере? Ди Филиппо собственноручно перестраивает ее судьбу: что было бы, окажись Анна в американской безопасности? Ну, конечно же, стала бы сниматься в «Волшебнике страны Оз» (для этого автору книги пришлось укокошить не менее реальную Джуди Гарленд), вышла бы замуж за безногого неудачника Микки Руни (на самом деле – абсолютно здорового удачника), пристрастилась бы к кокаину и принялась бы заполнять страницы своего дневника глупыми жеманностями!… Есть понятие «нравственный релятивизм». Оно, по большому счету, означает только безнравственность и оно в полной мере применимо к текстам Пола Ди Филиппо.» (Кац, 2005, с. 211–213)

В статье «То, чего не было, – не забывается» В.Рыбаков делает любопытные выводы о значении альтернативной истории для обществознания:

«Альтернативные истории ценны для нас тем, что они, во-первых, как нельзя лучше фиксируют уровень исторической грамотности тех или иных групп населения.