Текст книги "Горная база"

Автор книги: Сергей Скрипник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Все участие дядюшки в разговоре состояло в поглаживании бороды. Дрепт приказал себе: заткнись! Хафизулла, посмотрев на Аркадия с укоризной, – кого ты привел, уважаемый? – тяжело вздохнул и продолжал:

«Моджахеды устроили перевалочную базу в Нуристане, здесь складируют, а потом небольшими партиями перебрасывают сырец. Они облюбовали тропу в дядиных угодьях. Она делит угодья пополам и пролегает в седловине. Дядины охранники не привыкли, что на тропе их саиба хозяйничают пришлые. Они молодые и горячие и стреляют без предупреждения. Так учил их дядя. У нас везде так принято. Приблизился к маковым посевам – стреляют. А эти, с перевалочной базы, стреляют в ответ. Им скоро надоест, и они положат всю дядину охрану. Дядя не соберет урожай. Рабочие боятся выходить на работы. А договариваться на перевалочной базе не с кем. Там одни исполнители, а их саиб сидит где-нибудь в Бадабере, курит кальян и играет в нарды. Полный бардак! Как в вашей сороковой армии…»

Аркадий бросил на Дрепта вопросительный взгляд.

«Это не есть хорошо, – сказал Илья, – даже неэтично, когда афганцы стреляют в афганцев. И все это в ущерб косовице. Шурави могут, конечно, немножко пострелять, но что это даст? Если тропа понравилась душманам, они не отступятся. Надо твоему дяде, Хафизулла, перебираться на целинные земли».

«Да, да, – часто закивал головой Хафизулла. – Едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты, и я. Но все не так, Илья. Ты не дослушал. Шурави сделают так, что моджахеды на эту базу не вернутся. – Он перевернул пиалы днищами вверх, изображая посевы и тропу между ними, чуть дальше – прочертил пальцем горную реку Нурисан и на другом берегу ее обозначил зажигалкой Дрепта перевалочную базу. – Они перекинули через реку мост, – ликовал афганский Чапаев, – рукотворный, конечно. Если его взорвать, – а его очень легко взорвать, – моджахеды перенесут и базу, и тропу далеко на север. Дядины угодья моджахедов больше не интересуют!»

«Так взорвите, – потерял терпение Дрепт. – Взрывчатки у вас, как у дурака махорки!»

«Нельзя. Мы – пуштуны, элита нации, и они, в Бадобере, – пуштуны. А пуштуны предательства не прощают», – гордо ответил Хафизулла.

«Джанана раша Адам-хан ша ды дурханый мина пер ма вукра майана», – вдруг подал торжественный голос Аркадий.

«Что ты сказал»? – быстро спросил его Дрепт.

«Ты, любимый и верный, в Адам хана обратись. Любовь Дурханый меня одолела. Вот что он сказал. Это наш афганский эпос», – пояснил Хафизулла.

«Виноват, уважаемый, не знал! – Илья прижал руку к груди, возвращаясь к теме, но прежде бросил на москвича уничтожающий взгляд. – Но шурави не только взорвут мост и уничтожат перевалочную базу, они обязаны сообщить о дядиных посевах царандою».

Хафизулла пренебрежительно махнул рукой:

«На здоровье! Того, что шурави захватят на перевалочной базе моджахедов, дяде хватит до конца дней».

«Хафизулла, не хохочи меня. Ему-то, может, и хватит, да кто ж ему даст? С какой стати?»

«С такой стати, что бакшиш на бакшиш, как говорят шурави».

«Баш на баш», – поправил Аркадий.

«И какой же баш от шурави? Сколько опиума на базе?» – спросил Дрепт.

«Не меньше тонны», – спокойно ответил афганец.

«Хо-ро-ший баш! Зачем дяде столько?»

«Дядя еще должен совершить хадж, паломничество в Мекку и посетить храм Кааба».

«Успеет?» – озабоченно спросил Илья.

«Ценю ваше остроумие, дорогой товарищ…»

«А каков баш от пуштунов?»

Помедлив, Хафизулла извлек из внутреннего кармана пиджака сложенную вдвое бумажку и по плоскости стола двинул ее к Илье. Дрепт развернул и прочел написанное, как у первоклассника, крупными печатными буквами: «Дустум, Юнус Халес, Исматулла». Эти имена душманских полевых командиров ничего не говорили разве что только прилетевшим в Кабул балбесу Аркадию и его вельможному дяде. Дав прочесть, афганец потянулся к бумаге, но Дрепт, точно не заметив его движения, неторопливо спрятал записку в карман и застегнул клапан. Афганец криво усмехнулся, но промолчал.

«Где же мы их возьмем?» – спросил Илья.

Пошептавшись с дядей, Хафизулла ответил:

«Это, как говорится, уже вторая часть марлезонского балета. Сообщим дополнительно».

«Да, конечно, как только получите радиограмму от Ахмад-шах-масуда с припиской не забыть предать копию в штаб 40-ой Армии», – съязвил Илья.

«Но и вы, дорогой товарищ, не гарантируете, что на базе окажется эта самая тонна», – парировал афганец.

«А я об этой тонне ничего и не говорил, это ваша информация».

«И мы о том же. В каждом таком деле есть свой форс-мажор, иншаллах!»

Да, твоя правда, афганец. Чего ты злишься на него, Дрепт? Хочешь получить этих трех неуловимых всех сразу и на блюдечке. Но здесь нет старика Хоттабыча. Здесь старик Хоттабыч сам Ахмад-шах-Масуд. Признайся себе, Дрепт, ты злишься не на отсутствие гарантий, которое в таких делах – норма. Когда ты прочел имена, у тебя ведь закружилась голова, как от стакана водки натощак. Ты почувствовал опасное счастье охотника, вышедшего на тигра. А вдруг повезет? Никому не везло, а ты «завалил»: Голливуд отдыхает! А если, скажем, место сходки труднодоступные Тора-Бора с их легендарными пещерами и ледниками. Эта «черная дыра» Афганистана, куда аборигены проводники не поведут ни за какие деньги?

«Нет, уважаемый Хафизулла, это не компенсация, это не тот бадал кистал, что почитается вашим народом, – не оступался Дрепт. – Это, как говорится у нашего народа, журавль в небе. Есть у нас такая поговорка, лучше синица в руках, чем журавль в небе».

«Я знаю ваши поговорки, уважаемый Илья, а твои слова несправедливы. Синицу, считай, вы уже имеете. Разве наш общий друг Аркадий тебе об этом не говорил?» – коварно спросил афганец.

Москвич от неожиданности закашлялся.

«Ни хрена не говорил, – бросил на Аркадия выразительный взгляд Дрепт. – Хотел сделать сюрприз. Но он не обидится, если скажешь ты».

Афганский племянник пошептался с дядей. Дядя достал из-за пояса тисненую кожаную тубу, прикрытую полой кашемировой безрукавки. Извлек из нее красочную картинку, свернутую в трубку, и развернул перед шурави. Ее загибающиеся края племянник придерживал пальцами. Дрепт увидел нечто, напомнившее его мальчишеское увлечение Майн Ридом. Каждая книга писателя открывалась как бы объемной картой местности, где и ландшафт, и строенья, и действующие лица выглядели столь рельефно и живописно, точно ждали мановения волшебной палочки. В такой манере была выполнена и эта, тоже, по всей видимости, старая карта. На цветной фотокопии масштабом к оригиналу один к пятидесяти, как прикинул Илья, ясно прочитывалось одно английское слово: «Мейванд». Хафизулла решил, что Дрепту требуется гид.

«В тысяча восемьсот восьмидесятом году у Мейванда афганцы разгромили английскую бригаду Берроуза. Этой победой закончилась вторая англо-афганская война. Эта карта самого Берроуза хранится у нас, она – семейная реликвия. На ней стоит подпись Берроуза, утверждавшего план кампании. Она стоит не меньше тонны опиума. Но опиум – портящийся растительный продукт. А ценность этого год от года растет. И кто знает, насколько потянет карта Берроуза на аукционе Сотбис! А можно и без Сотбис. Наверняка у знатного англичанина остались сентиментальные потомки. А ты говоришь, уважаемый Илья, журавль! Проводите расчистку в предгорье Нуристана, взрываете мост, трофеи – дяде, вам – Берроуз. А вторая часть марлезонского балета – как хотите».

Была та минута, когда Илья Дрепт почувствовал себя простаком, забредшим на лохотрон. Аркашечка – зазывающий, а Хафизулла – передергивающий карты. Надо было собраться с мыслями и для этого выиграть время. Он приблизил к глазам фотокопию и, сощурившись, рассматривал ее сантиметр за сантиметром. Потом небрежно бросил Аркадию:

«Липа! Подделка! Закажи еще чаю и погорячей, – попросил он Аркадия. И когда тот с собачьей радостью в глазах – прощен! – бросился к духанщику, сказал изменившемуся в лице Хафизулле: – На настоящей карте Берроуза надписи сделаны не с наклоном влево, а вправо. Настоящую карту мне видеть не приходилось, но совершенно точную ее копию – в институте востоковедения Академии наук. Так что, Хафизулла, пусть ваша «реликвия» остается в семье. Главное ведь в том, что афганцы выиграли у Берроуза…»

«Это неправда! – сорвался на визг афганец, чем немало удивил своего благообразного дядю. – У меня есть заключение экспертов. И печать Берроуза, и его подпись подлинны!»

«Что-то я не вижу здесь, – снова приблизил к глазам фотокопию и сощурился Дрепт, – ни подписи, ни печати».

В таком уменьшении их мудрено было увидеть даже через мощную лупу.

«Ага, – обрадовался Хафизулла, – вот ты себя и выдал, шурави. Они на оборотной стороне карты. Ты меня разыгрываешь! Ты не видел в Академии копии».

«Уважаемый Хафизулла, я могу быть с тобой откровенным? – проникновенно спросил Дрепт и оглянулся по сторонам. – Я не только не видел копии карты Берроуза, я и в Академии наук ни разу в своей жизни не был. Вся жизнь военного человека – гарнизон, жесткая походная койка, мечта о женской ласке. Что тут говорить?»

«Ты смеешься над Хафизуллой, Илья». – Афганец шутливо погрозил пальцем.

С улицы раздался шум моторов, гвалт голосов, прозвучала автоматная очередь. В духан влетел мальчишка-афганец лет четырнадцати, сжимая в руке винтовку-раритет времен первой англо-афганской войны. Рука Ильи машинально потянулась к пистолету. Хафизулла жестом остановил его, и они с дядей, обмениваясь на ходу взволнованной речью, заспешили к выходу. Через минуту Хафизулла вернулся за Ильей и Аркадием. У входа в духан шла разборка. Улочка с двух сторон была перекрыта армейскими грузовиками, и спешившиеся с них царандоевцы наставили автоматы на микроавтобус «тойота», припарковавшийся к дукану. В ответ «тойота» ощетинилась стволами допотопных «буров». К мушкетам приникло десять четырнадцатилетних мальцов. Эти бачаи, по-видимому, были свитой благообразного дядюшки Хафизуллы. Их лица дышали отчаянной отвагой, и стоило командиру прибывших царандоевцев пойти дальше предупредительного выстрела в воздух, началась бы перестрелка, после которой мальчишек собирали бы по кусочкам.

Периферийным зрением Дрепт увидел, как несколько царандоевцев направили автоматы на них, только что вышедших из дукана. Чему-то они все-таки научились, подумал он. И сделал то, что почему-то действовало на красивых, но глупых афганских борзых и их хозяев безотказно: пронзительно свистнул в два пальца. Русская диковинка его ни разу не подводила. Услышав как бы пароль, старший царандоевец отдал своим приказ, оружия они не отпустили, но первыми не выстрелят. Дрепт с Хафизуллой направились переговорить со старшим, пошли в ход служебные удостоверения обоих. Оказалось, афганец трудится в Министерстве иностранных дел. Договорились, что бачаи сдают «буры», сопровождающий царандой возвращает их на выезде из города. Милицейский командир счел, что одного грузовика сопровождения будет вполне достаточно и хмуро наблюдал, точно чего-то ожидая, как бачаи помогает забраться в микроавтобус своему саибу. Прощаясь, благообразный дядюшка дал племяннику поцеловать свои руки, кивнул шурави, но прежде, чем эта колонна тронулась, из «тойоты» выскочил мальчишка с бутылкой «Столичной» в каждой руке и подбежал к старшему царандоевцу, и тот, не переставая хмуриться, барственно кивнул на землю. Мальчишка поставил бутылки к его ногам. С почтительностью творящего жертвоприношение.

«Как тебе нравится этот человечишка?» – хохотнул Аркадий.

Человечишка Дрепту нравился. Когда с этой войной для него будет покончено, он поступит на юридический, а параллельно, для души, займется изучением психологии средних взяточников. Средние взяточники – особый народ. Их никогда и нигде недооценивали за исключением Китая и гитлеровской Германии, где просто боролись как с тараканами – выводили физически. Этот старший царандоевец, осчастлививший декханина взяткой, был похож на бригадира из молдавского села Трушены, откуда родом Дрепт. Похож как родной брат. Те же короткие, всегда лоснящиеся черные усики, наливные, свекловичной спелости щеки. Та же чуть ли не философская готовность к мздоимству в любом его виде. Если бы нуристанский саиб предложил афганскому взяточнику вместо двух бутылок водки двух бачаев, тот бы бровью не повел. Отличительная черта взяточников всех времен и народов – абсолютная, страстная, всепоглощающая преданность взятке. Старые партийцы так гордятся общественным строем, бабушки – внуками, а однолюбы носятся со своей женщиной.

Страшен этот народ не муравьиной кучностью и неутомимостью, а тем, что он – вид, а все остальные негодяи – его подвиды. В коллекции психолога-практика Дрепта было много молдавских бригадиров Штефанов Ильичей и афганских царандоевцев Махмудов, но одна особь поражала размерами. Родной, советский, коллега из группы «Экран» Валерий Адчиков. Такие обычно до службы «бомбят» на улицах ровесников послабее, пока не попадут в колонию. Этот проскочил и сделал какую-никакую карьеру. Группа «Экран» несла ответственность за марксистко-ленинскую подготовку спецназовцев и наведывалась на базы, когда ребята, еле волоча ноги, возвращались с «войн». Им бы привести себя в порядок и отоспаться, а тут недремлющее око Валерия Адчикова: «А где конспекты «Апрельских тезисов»?» Замполиты, боясь связываться с инквизитором, берегли на случай его приезда трофейный антиквариат – старинное оружие, украшения. Об этой его слабости знала чуть ли не вся 40-ая армия. И терпела. Потому что свои слабости были и у вышестоящих, но их статус не позволял им напрямую шмонать замполитов, это делал за них Валера. Мысленно перебирая свою коллекцию, Дрепт жалеет, что она воображаемая, и насекомых нельзя посадить на булавки. Не жалеет он только о том, что пути его и Адчикова ни разу не пересеклись. Как ни дрессировали его в спецназе, а на карте его бытия оставались белые пятна, когда он собой не владел. И он их боялся. Сейчас ему напомнил об этом старший царандоевец, и Дрепт представил себе, чтобы поднялось в политуправлении, подойди он к нему и съезди по морде.

«Да, здесь материала для этого хватает. Как с этой, так и с той стороны, – усмехнулся Дрепт. – Представляешь, дать ему по роже и забрать бутылки. Что начнется!»

«Спокуха, командир. У нас сегодня к столу будет не хуже», – не понял его Суслов.

Суслов удивил. Если «к столу», значит, остается. Тучи мух на закусках в духане его не смутили. Здешние феодальные нравы – тоже. Как и перспектива получить шальную пулю. Неужели так заворожила карта Берроуза? Во что не доиграл? Или пресытился первопрестольной, знатной партийной фамилией и надо было срочно на чем-то сойти с ума?

Привезший их к дукану солдатик, пережидавший разборку лежа под «уазиком», успел отряхнуться и сидел за рулем. Хафизулла доехал с ними до центра, простился у гостиницы советского торгпредства, где остановились Сусловы и, помявшись, попросил подбросить его к министерству. Ему очень хотелось выйти из армейского «уазика» на виду у сослуживцев: к лобовому стеклу машины был прикреплен пропуск для свободного передвижения по Кабулу после объявления комендантского часа. Аркадий спросил дежурную гостиницы о дяде, – тот еще не возвращался, – и попросил дополнительный комплект белья для Дрепта. Типовой гостиничный номер мог так обрадовать только такого «бродягу», как Илья. Если память ему не изменяет, – а память ему не изменяла, – он ничего такого не видел уже полтора года, с Ташкента, где сутки ожидал отправки в офицерском общежитии. А если учесть, что в Афгане день службы засчитывается за три, он ничего такого чудесного, как кресло, журнальный столик, торшер и холодильник, уже не видел четыре с половиной года. За это время он мог бы закончить юридический факультет – это входило в его планы на будущее, купить кооперативную квартиру – это входило в те же планы, – и съездить по турпутевке в Грецию. О Греции его не спрашивайте, он сам не знает, почему. И вообще ни о чем не спрашивайте, на что он не хочет отвечать. Сейчас же знает определенно, что за той дверью душ, и он им, хоть ты тресни, воспользуется; что холодильник сусленыша забит до отказа снедью, от которой он отвык; и что сегодня он будет пить и закусывать до отвала. Хотя бы в порядке компенсации за неучастие в футбольном матче «РДГ – сборная батальона», болеть на который собирался, – и даже делал ставки сигаретами, – весь гарнизон.

Когда он вышел из душа, журнальный столик был сервирован. Аркадий, освободившись от пояса с «береттой» армейского образца, – в духане, когда москвич нервно тянулся к кобуре, Дрепт усмехнулся: небодливой корове бог рог дал, – намазывал хлеб «Бородинский» маслом и паюсной икрой. По гостиничным бокалам, – не очень изящным, но все же бокалам, – был разлит армянский коньяк.

«Только не говори, что это сон», – попросил Аркадий незнакомым голосом, протягивая гостю бокал и бутерброд. Нет, голос был тот же, но интонация – незнакомой. – Ну, давай по полному за тебя, спецназ!»

«Давай по полному», – согласился Дрепт.

Выпили. Аркадий, не переставая жевать, протянул свободную руку к шторе и нащупал в ее складке ручку шнурка. Дожевав бутерброд, со знанием дела разобрал ее, казавшуюся сплошной. Извлек из пластмассовых половинок микрофончик, служивший донышком. Бросив выразительный взгляд на Дрепта, повертел в пальцах. Дрепт сунул ему скатанный в липкий шарик мякиш «Бородинского». Аркадий большим пальцем растер его по плоскости «донышка», скрепил половинки и вернул ручку на место.

«Ты разыграл его насчет Берроуза?» – спросил Аркадий.

«Да, – ответил Илья. – Но это не исключает того, что они тебя бортанут».

«Пусть попробуют. Дядя с них живьем шкуру снимет».

«Ты знаешь, сколько воды утечет, пока ты документально подтвердишь подлинность этой карты?»

«Этим уже буду заниматься не я, а тот, кому она предназначена в подарок. И то вряд ли. Зачем породистому чванливому англичанину публично ставить под сомнение ценность вещи? Если даже так, подделка, есть смысл сфальсифицировать заключение экспертизы, так сказать, в пользу подлинности карты. Но, думаю, до этого не дойдет. Она полежит у него лет десять, за это время забудется ее предыстория, и она станет товаром, год от года дорожающим в арифметической прогрессии. Есть еще вопросы?»

«Есть… Тебе-то зачем надо было переться в этот Афганистан, если куплю-продажу можно было провернуть не покидая Москвы? Что стоило твоему дяде снять телефонную трубку и связаться с моим московским патроном, а я бы, или кто-то другой, сделали все это здесь в лучшем виде?»

«Старичок, ты же профессионал, ты же знаешь, что такое в нашем деле добротная легенда. Одно дело, когда я привожу карту из Москвы, другое – когда из Кабула. Одно дело, когда я туристом купил карту в афганской антикварной лавочке, другое – добыл, находясь, как молодой офицер, на стажировке в действующей РДГ печально известного на всю страну командира-раздолбая Дрепта. Кто после этого усомнится в том, что молодой дипломат Аркадий Суслов не такой же раздолбай? Спросите хотя бы у его московского знакомого афганца. Он работает в кабульском МИДе и такое порасскажет вам об их общих московских похождениях в пору студенчества!.. А, кстати, очерк о тебе в «Красной Звезде» был классный. Напоминает «Ночь в Доссоре» Паустовского…»

Дрепт был потрясен: так засветиться перед чужаком! Узнай это твои шефы, – все равно кто, КГБ, ГРУ, – тебе никакой дядя Суслов не поможет, будь он хоть генералиссимусом. Мне, свидетелю, тем более. Но зачем? Вначале эта «Одиссея капитана Дрепта». Только безнадежный наивняк поверит, что в центральной советской военной газете, каждый номер которой изучается западными спецслужбами под микроскопом, по недоразумению появилась конкретная публикация о святая святых вооруженных сил – спецназе ГРУ. Да разве за это «по недоразумению» сняли бы по звездочке со стрелочников? Да полетели бы головы генералитета.

День сюрпризов, подумал Дрепт. Вначале подставили с газетой, потом провели за нос с племянником, а сейчас потчуют деликатесами. Расскажи он эту историю в компании повидавших виды «стариков» и в подходящей обстановке, первым делом спросили, чем его угощали. Кидос на этой войне – это в порядке вещей, рабочие будни, это неинтересно, а вот угощение – об этом, пожалуйста, поподробней.

«А зачем ты тогда всю дорогу придуривался передо мной? Из любви к искусству?»

«Это для Хафизуллы. А «всю дорогу» – чтоб не забыться… Это не коньяк мне развязал язык, – сказал москвич. – Людям, с которыми работаешь вместе, нужно доверять до конца или совсем не доверять. Я знаю, что это не по инструкции, но наши инструкции не для человека – для механизма. И так, чтобы сработал на износ. А выйдет из строя один, заменят другим – у нас людей не меряно… Что ты все принюхиваешься?»

«Да черт, помылся у тебя с хорошим туалетным мылом, а влез в ту же пропотевшую одежку, от пота задубела…»

Не смени москвич сейчас совершенно случайно тему, Илья беспечно прошелся бы по его «патриотизму». Остановило его шестое чувство: говори о другом. Все равно о чем, но о другом. От Суслова исходила та ощутимая волна человеческого отчаяния, которая выдает смертников. Они сами и не подозревают о ней. Дрепт таких повидал. Они говорят и делают то же самое, что и минуту назад, но с каким-то неуместным зловещим значением. Снайпер Боря Горелик перед выходом на последнее задание чистил оптику так, точно это была сковородка с застывшим смальцем. В бою он благодаря блеску этой оптики получил в правый глаз пулю от своих же – снайпера, перепутавшего блики его СВД с биноклем моджахеда. Опытнейший сапер Реваз Беридзе, всегда учивший пополнение тому, что у сапера глаза в пальцах, проделывая проход в минном заграждении, наткнулся на первую и последнюю в своей афганской практике «растяжку». После взрыва от его тела осталось целым только «наглядное пособие» – кисти рук с черными изломанными ногтями, которые он накануне демонстрировал новичкам в качестве самого чувствительного инструмента сапера.

А что может угрожать его новому знакомому, полоскавшему служебные инструкции? И суеверного Дрепта вдруг осенило. Прослушка! В номере могла быть еще одна. Дрепт внимательно посмотрел на Суслова. Нет, не пьян. И, показав на губы и на уши, рукой описал в воздухе круг. Суслов укусил ноготь большого пальца и выбросил руку вперед: арабское «нет». Потом спросил:

«Я что, похож на идиота?»

И все же он был, как казалось Дрепту, не в себе, и это беспокоило. Другой бы сказал, был настроен на лирический лад. «Моя земля высохла, как печь…» – процитировал он, глядя в ночь, опустившуюся на Кабул. Такие мелодраматические отступления, знал Илья по своим наблюдениям, у многих предшествуют необъяснимым поступкам. Или же они признак возрастной показушности, от которой следовало вовремя избавиться. В любом случае для дела, которым занимался этот парень, он был слишком болтлив. Или же просто чего-то боялся.

На войне это не мудрено. На войне, помимо всего прочего, у каждого имелась своя персональная фобия, которой, в отличие от пайки и боеприпасов, никто с ним не делил. Например, в группе Дрепта радист Толя Андрущак деревенел при виде какого-нибудь политработника. А когда тот, не дай бог, задавал ему на политзанятиях вопрос, самый невинный: «Сколько в политбюро членов?» – радиста можно было выносить. Старший прапорщик Тарас Парахоня, в бытность гражданки водитель-дальнобойщик, вздрагивал при имени Вася. Когда он выпивал больше положенной ему нормы, ему мерещился какой-то карлик Вася, которого требовалось выгуливать. И здоровяк это делал, сгибаясь в три погибели и протягивая руку кому-то, видимому ему одному. Когда это произошло на глазах ребят первый раз, они думали, он хочет их рассмешить. И если вы хотели вызвать у Парахони вспышку необузданного гнева, достаточно было спросить его о здоровье друга Васи. Гранатометчик Давуд Уманов пугался изображения обнаженного женского тела. Вопреки отчетам дышащих бодростью военных психотерапевтов в армии вы практически не найдете человека, отвечающего стандартам здорового. Не считая взяточников. Если бы, пошутил как-то в разговоре на эту тему заместитель командира группы лейтенант Леонид Донец, душманы создали контргруппу из голой женщины, «друга Васи» и политинформатора советского толка, нашей РДГ наступили бы кранты.

Какая у него фобия, размышлял Дрепт о Суслове. Или он тоже взяточник?