Текст книги "На войне как на войне"

Автор книги: Сергей Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

2

Приступ уже заявил о себе серьезно. Вот – последствия встречи с фээсбэшником и обнаружения в своей квартире «жучков». Тихо попсиховал, и результат ударил по голове...

Телефонный аппарат я поставил поближе к руке, чтобы не вставать лишний раз. Принял лекарство и лег на диван. Стал терпеливо дожидаться самых неприятных минут и часов. Да, бывает, что и часов.

Лекарство свое действие показало стандартно. Напала апатия, и лень туманом связала все тело. Даже в голову этот туман проник – думать не хотелось. Насколько я умею себя ощущать, как всегда при подобной процедуре, сильно упало давление. Обычно это длится около двух часов, хотя бывает иногда, что и на целый день растягивается. Но два часа – это терпимо и привычно. Потом следует залезть под прохладный душ, и только тогда я снова стану относительно дееспособным, если раньше не усну.

Но я уснул. Вернее, не полностью уснул, а просто провалился в болезненную бездонную полудрему. С такой головной болью полноценно спать невозможно. Как и предполагал, разбудил меня телефонный звонок. Не вовремя. Боль уже сдавливала голову пульсирующим обручем, приподнимала верхнюю часть черепной коробки, и создавалось ощущение, что весь череп становится вытянутым вверх, как дыня. Лекарство только растягивает процесс, не устраняя полностью. И в таком состоянии приходится отвечать на звонки.

На табло определителя номера я глянул мельком. Высвечивались три двойки. Значит, кто-то добирается до меня с уличного телефона-автомата. Это не Труповоз. Тому трудно будет дойти до автомата, даже если он обнаружит у себя в кабинете целый склад прослушивающих устройств. Я его понимаю. Даже до ближайшего угла такой живот донести – это проблема.

– Слушаю, – сказал я, бодрясь и стараясь не показать свое хреновенькое состояние.

– В двадцать три часа, – знакомый хрипловатый голос, как всегда, краток.

– Понял, – ответил я, но мой ответ услышали только короткие гудки.

Свидание назначено совсем не вовремя. Но к тому времени я уже должен прийти в себя. Только что за срочность такая возникла в этом свидании?

Я откинулся на подушку и расслабился. В последний раз я разговаривал с куратором[4]4
  Куратор – должность сотрудника ГРУ на местах, как правило, в крупных городах. Куратор контролирует жизнь и деятельность отошедших от дел агентов и вообще всех бывших сотрудников ведомства, имевших доступ к засекреченным документам или принимавших участие в секретных операциях.


[Закрыть] накануне отъезда. Никаких поручений он мне не давал. Следующий – его звонок ожидался через пару недель. Но – нет, позвонил сейчас. И, мне кажется, не для того, чтобы расспросить про поездку.

Через десять минут опять зазвонил телефон. Теперь я уже не засыпал и сразу посмотрел на табло. Определитель номера опять не показал абонента. Загорелись три восьмерки. Это значит, что звонят по междугородной связи. Таких звонков я не жду, и потому с полминуты подумал, прежде чем взять трубку. Но все же решился ответить:

– Слушаю.

– Алло, Леха, это ты?

– Я.

– Пулатов беспокоит...

– Привет, Виталька. Ты откуда?

– Из одного неопределенного места. Из дома звонить по некоторым причинам не стал. Как у тебя дела?

– Почти нормально. Вчера из Чечни вернулся. С делегацией всяческих ветеранов ездил к нашим парням. А сегодня с приступом слег...

– А ничего необычного?..

– Что ты имеешь в виду?

– Тут вокруг меня суета непонятная началась. Вижу, что меня «ведут» несколько дней. Потом мне сообщили, что какие-то люди сильно интересовались историей моей болезни и особенно процессом лечения. Я тут постоянно с одним врачом-пенсионером консультируюсь. Чаще всего за бутылкой. Так и его расспрашивали на предмет моих откровений.

– Не совсем понял.

– Я тоже. Только у этого врача спрашивали и про тебя. Нас же вместе лечили. Не упоминал ли я тебя? Не рассказывал ли что-то о твоей болезни? Не о работе в ГРУ, а именно о болезни...

– Ну и что?

– Ничего особенного. Я просто подумал, раз «ведут» меня, расспрашивают обо мне и о тебе, то, возможно, и тебя задевают.

– Задевают... – нехотя согласился я. Головная боль и действие лекарства помешали проявить большую заинтересованность.

– Значит, есть?

– Есть. Только я сам не могу разобраться в ситуации. Но постараюсь. Причем не только меня обложили, но и мое окружение. Ты тоже свое проверь.

– Вот это я и хотел выяснить. Все. Вводная получена, и теперь знаю, от какой печки плясать следует. Извини, дольше разговаривать не могу. Я с чужого служебного телефона до тебя добрался. Потом позвоню. Или ты сам звони, посоветуемся. Мне кажется, дело заваривается серьезное. Большими силами идут... Я хочу к своим обратиться.

– Спасибо, что предупредил. Действуй по обстановке. Что будет, я сообщу.

Я положил трубку и закрыл глаза. И даже зажмурился. Под веками намертво встала непроходящая резь. От головной боли черепная коробка готова лопнуть по всем швам одновременно. Погано. Самый разгар приступа. И тут такая весть. Трудно думать. Лучше не ломать себе голову. Лучше уснуть. Что я и попытался сделать повторно.

Однако это оказалось сложным. Сон – тоже лекарство от головной боли. Но головная боль не дает нормально спать. Замкнутый круг, из которого как-то следует вырываться.

И мысли. Они и не мысли сейчас. Они обрывки... Рваные куски чего-то, что не поддается классификации. И это тогда, когда необходимо все обдумать. Надо перебороть себя. Надо силой воли притупить боль. Когда-то я хорошо владел методом саморегуляции. Мог по команде «ключ»[5]5
  «Ключ» – метод саморегуляции. В последние годы широко известен как метод саморегуляции Хасая Алиева, но в той или иной интерпретации использовался в лечебной психиатрии и при подготовке разведчиков и сотрудников спецслужб задолго до того, как был запатентован X. Алиевым.


[Закрыть] остановить кровотечение из раны. Но слишком давно не практиковался. Боюсь, сейчас не сумею...

Все сумею... Сумею притупить боль, сумею совсем прогнать ее... У меня сильная воля, и никто не сможет отнять ее.

Я расслабил тело и задышал глубже – и понял, что организм мой по-прежнему управляем. Я так старался, что не сразу почувствовал результат. Боль стала замирать. Хотя совсем не прошла. Но мысли уже не метались. Приступ подошел к концу.

Тогда я встал и принял душ. И сквозь шум водяных прохладных струй слышал, как в комнате звонил телефон. Но мокрым выходить в комнату не хотелось. Не то у меня состояние, чтобы спешить. И только завершив туалет и растеревшись жестким полотенцем так, что по всему телу забегала кровь, я включил автоответчик. Наконец-то...

– Ангел, как появишься, позвони мне...

Объявился Труповоз. Созрел, жадюга, до принятия решения. Каким оно будет, я знал заранее. И потому даже сейчас, даже в своем городе, буду предельно осторожным. Хотя вполне возможно, что это простая перестраховка. Труповоз, а вернее – его люди, наверняка начнут активно действовать только после выполнения мною «заказа».

Сейчас, получив информацию из Электростали от Пулатова, я могу мыслить уже более направленно. Если «ведут» меня, значит, мне следует Труповоза убирать. Михал Михалыч очень нежелательный свидетель. Он этого пока не знает. Лучше будет, если не узнает дольше.

Более того, я могу и ситуацию при удачном стечении обстоятельств обострить до предела. Труповоз, как обычно, выплатит мне только пятидесятипроцентный аванс. Остальные деньги он платить не пожелает. Не собирается он этого делать, в надежде что больше со мной не встретится. А я постараюсь заставить его заплатить все. И будем считать, что в достаточно крупную сумму, которую он обязуется мне выплатить, входят и деньги за обеспечение моей безопасности. Возможно, сюда же придется причислить и гонорар за жизнь самого отставного подполковника. Если он так настаивает... Ведь любая работа должна оплачиваться. А опасная для жизни исполнителя – по повышенной ставке.

Да, это нужно сделать. И одновременно побеспокоиться о другом. Я не знаю, где Захватов хранит свой экземпляр видеокассеты. А она мне очень нужна. Если с ним что-то случится, кассета может всплыть. Необходимо ее найти. Просто нельзя, чтобы кто-то другой увидел меня в ненужном для общества ракурсе.

Но теперь я могу не спешить. И даже получу удовольствие, потрепав Труповозу своим молчанием нервы. Пусть ждет моего звонка. Пусть до завтра дожидается. А мне еще предстоит его проверить. И я набрал номер Славы Трудогорова. Выложил свою просьбу:

– Вариант с проверкой «хвостов» отменяется. Я все уже сам выяснил. А на сегодняшний вечер мне сканер нужен. Завтра утром верну.

– Как скажешь... – Слава – человек без претензий, сговорчивый. – А то ребята уже готовы. Ждут команды. Сканер сейчас пришлю.

– Жду...

3

«По мнению обозревателей американских газет, самое великое открытие уходящего тысячелетия совершили американские ученые. Они сумели записать генетический код человека, – вещал диктор. – Таким образом, станет возможным изменение генной структуры людей при лечении таких заболеваний, как рак или СПИД...»

Генерал Легкоступов смотрел телевизор. Как всегда, невозмутимо. И даже не обращал внимания на ерзанье по дивану большого крепкого зада майора Мороза. Очень громкое ерзанье – пружины в диване старые и скрипучие...

В программе «Время» показали президента США Клинтона. Обычное обращение к американскому народу с трибуны на крыльце Белого дома. Хорошо живет американский президент, если к народу традиционно с крыльца обращается. Раньше так же и цари на Руси поступали. Сейчас цари пошли не те – обмельчали, сейчас им видеокамеры в персональный рабочий кабинет ставят. Вещают оттуда... Тема выступления президента не совсем обычная. Но генерал и не вслушивается в слова автора полутораминутного сюжета. Он сам об этом знает гораздо больше. Он знает эту тему прекрасно.

– Значит, америкашки решили все рассекретить! – досадливо ударил себя по колену майор Мороз.

– Они пока ничего и не сказали, – генерал спокоен и даже чуть презрителен. – А сообщение – только потому, что уже все в мире это знают. Из тех, кому положено знать. А к самим технологиям по-прежнему не подступиться. Но и это не самое главное. Всю шумиху американцы подняли для того, чтобы получить дополнительное финансирование. На самом деле их результат только-только перешагнул нулевую отметку. Они пока нашли полено. Чтобы сделать Буратино, нужен еще инструмент и папа Карло.

– Наши разработки?

– И наши тоже... Беда только в том, что полностью считывать код наши не умеют. Но расшифровывают отдельные участки. Сумели подобрать «ключ». А американцы не умеют расшифровывать – «ключ» не знают.

Генерал встал и прошел к окну. Занял любимую позу и долго смотрел на вечерний двор. Такое время ему нравилось больше дневного. В вечерней прохладе и думается легче.

– Ты, Дмитрий Федорович, завтра с самого утра в управление сходи. Мое появление будет заметно, а на тебя внимания не обратят. Проверь, что там за план оперативных мероприятий Югов разработает. Каким образом он соберется втереться объекту в доверие... Подкорректируй, потом мне доложишь.

– Есть, товарищ генерал...

– А пока завари чайку.

Мороз ушел на кухню, сообразив, что генерал не желает разговаривать на рабочие темы. А генерал в самом деле не хотел никого подпускать достаточно близко к своим мыслям. По сути дела, все сотрудники, работающие под его командой, занимались своим строго определенным участком. Лично им определенным. И он сам решал, кому и сколько следует знать. Лишнего не говорил. Легкоступов сам держал все нити операции в руках, отчитываясь только перед директором ФСБ, который план и утверждал. Другое дело, что многие методы, применяемые генералом, не мог бы одобрить и сам директор. По крайней мере, он не смог бы сказать, что дал свое «добро» на ту или иную акцию. Хотя после ее проведения может просто традиционно не все расслышать. Или задуматься и пропустить некоторые слова мимо ушей. Или понять правильно построенную фразу не так, как понял бы другой.

В начальный период операции отдел внутренних расследований дважды затребовал к себе документацию, касающуюся подготовительной стадии. Кто-то «капал» на не совсем корректные методы работы с Таманцем. Слава богу, пока не добрались до конечной цели – до привлечения в операцию Ангелова. Оба раза генерал предоставлял только те документы, которые считал возможным предоставить. Но не более.

Точно так же Геннадий Рудольфович не доверял своим сотрудникам. Даже майору Морозу, который заваривает сейчас на кухне чай. Майор только знает, что как-то их операция связана с работами по генетике и с попытками изменить генетическую карту человека. Но он не знает, что и эта тема – лишь составляющая большой и важной операции.

Глава V

1

К назначенному куратором часу я уже почти пришел в себя. Болезнь не то чтобы полностью отступила, но затаилась, спряталась в глубине организма, готовая через какое-то время снова прорваться наружу. Чтобы совсем сбросить расслабленность в своем теле и неприятную неуверенность, я уделил еще десять минут тренировочному мешку, опять представляя на его месте объемного Труповоза. Для выработки необходимой злости. Сам Труповоз еще дважды звонил мне, но я не брал трубку.

В двадцать два часа я поставил машину на стоянку. На ней добираться к месту рандеву нельзя. Для негласных встреч и мероприятий она слишком заметна. Я специально покупал такую. Исходил при этом из парадоксальных соображений. Человек моей послеармейской профессии никогда не желает быть на виду у других. Он должен быть незаметен и привычен, как трава в газоне или как лужа на дороге. А я все делаю наоборот. Я даже по телевидению выступаю как консультант по военным действиям в «горячих точках». Кто может предположить, что специалист моего уровня настолько обнаглеет? Но в этом уровень специалиста и заключается. Так я извращенно маскируюсь. Кому-то это может показаться слишком замысловатым. Но действует безотказно.

От стоянки я поехал на троллейбусе. Как и рассчитывал, прибыл на место за полчаса. Тщательно смотрел, нет ли «хвостов». Таковых не оказалось. И потому ровно в двадцать два сорок пять я поднялся на крыльцо гостиницы. Фокус простой. Если куратор сказал строго – двадцать три часа, это значит, что встреча должна произойти на пятнадцать минут раньше.

В ресторане ночная жизнь только начинается. Два «быка»-вышибалы окинули меня взглядом, оценивая по внешнему виду финансовые возможности. Причем оба одновременно задержали взгляд на левом плече. Проверяют. Если человек носит подмышечную кобуру, то плечо слегка стягивает, и при движении это заметно. Дураки. Я ношу кобуру, поясную. Причем даже стандартная кобура, которую в магазинах продают, сделана так, что подвесить ее можно и с внутренней стороны – под поясной ремень. И никаким взглядом не обнаружишь, если только я оружие показать не пожелаю. А это бывает в тех случаях, когда я работаю. То есть, достав пистолет, я уже стреляю.

Сразу за дверью в зал меня встретил пожилой официант и проводил к свободному столику, выполнив обычную работу мэтра. Мэтр же куда-то удалился. Но официанты всегда с удовольствием его заменяют, чтобы затащить клиентов к себе.

– Столик на двоих, – сказал я. – Ко мне товарищ подойдет.

Официант кивнул молча, с профессиональным лакейским достоинством, и отошел к столику соседнему, забрал оттуда меню, чтобы предложить мне выбор. Я сделал заказ и демонстративно обернулся на дверь – если кого-то ждешь, то надо ждать натурально. И в это время увидел через три стола от себя сегодняшних знакомых. Майор Угрюмов вовсе не выглядит угрюмым. Наоборот, он что-то рассказывает капитанам Югову и Стрекалову и сам хохочет громче других. Добродушный здоровенный мужик. В компании такой должен быть хорош. Югов улыбается скучно, словно ему к пельменям подали неразбавленную уксусную эссенцию. Должно быть, он не в настроении. А Стрекалов вообще сидит с каменным огрубевшим красным лицом. Есть такая категория людей, которые по мере выпивания все больше мрачнеют. Он, похоже, из них. К тому же у Стрекалова или не все в порядке с артериальным давлением, или он питает противоестественную страсть к аллергии – обычно люди так сильно не краснеют от выпитого, если пьют не в парном отделении бани.

Сволочи! Никуда от них не деться. Даже здесь достают. Опять по коже пробежал холодок.

Что произошло?

Подвело меня устройство, определяющее прослушивание телефона? При нынешнем развитии техники сегодня уже нельзя быть полностью уверенным в том, в чем был уверен вчера. Они прослушали разговор с куратором и приготовились для встречи с отставным капитаном спецназа ГРУ? Да, но по телефону не называлось место встречи. Тогда они должны знать самого куратора и его социальный статус. И пришли пораньше, чтобы встреча не выглядела случайной. С этой же целью слегка выпили, хотя, возможно, чуть-чуть перестарались. Особенно капитан Стрекалов. Это в профессионализме провал очевидный.

В то же время мне сложно допустить, что в ФСБ работают такие дураки. Мыслить здраво – на уровне определенных рефлексов, насколько я знаю, можно научить даже обезьяну. Они просто обязаны предположить, что меня так часто повторяющиеся встречи должны насторожить. Или они тоже действуют по моему излюбленному принципу – я не должен думать, что они дураки, и потому не могу предположить, что встреча организована. Принцип Геббельса – ложь должна быть чудовищна, чтобы в нее поверили. Наврешь немного, это посчитают враньем. Наврешь такого, чего не бывает, этому поверят. Это вариант, но при таком варианте именно эти фээсбэшники должны быть умнее нивелированного уровня своей среды.

Пока я размышлял таким образом, официант успел обслужить меня. На столе появились тарелки с чем-то, выглядящим аппетитно. Графинчик с коньяком сам просится в руки. Непонятно только, почему графинчик запотевший. Коньяк из холодильника пьют только негры в самых дремучих джунглях. И то лишь потому, что им никто не объяснил – коньяк вне холодильника не прокисает. Даже эскимосы слегка подогревают его.

– Ваш товарищ скоро подойдет? – спросил официант. Лицо его выражает деловую приветливость и предупредительность.

– Должен скоро.

– Я к тому спрашиваю, чтобы сразу что-то заказать. Может, вы сами сделаете...

– Нет. У моего товарища вкусы не поддаются классификации. Ему можно не угодить...

Но рюмки на столе уже две. Официант только-только закончил протирать вторую.

– Я так понимаю, что вторая рюмка для меня? – Из-за моей спины раздался слегка ехидный, но достаточно пьяный голос капитана Югова. Вообще то я, когда сам трезвый, пьяных не люблю, но стараюсь терпеть. Пока они не становятся слишком назойливыми.

Официант коротко глянул на него, потом уже внимательно на меня – не этого ли товарища я жду? Такая уж у него работа – клиентов ловить.

– Это не он...

Я с улыбкой развел руками и повернул голову к Югову.

– Увы, капитан. Я жду товарища. Позвонил и назначил мне встречу. Но пока можете занять его место. Только временно. Договоримся сразу – товарищ подойдет, вы возвращаетесь за свой столик. У нас конфиденциальный разговор. – И я посмотрел на часы, давая понять, что заждался товарища, которому появиться уже давно пора.

– Бога ради... – Югов обошел столик, сел и улыбнулся почти приветливо, хотя взгляд у него совсем не радостный. – Как только, так я сразу, и с большой готовностью...

Я налил рюмку себе и ему. Официант от стола не отошел, дожидаясь, не поступит ли от капитана заказа.

– Я за другим столиком сижу, – сказал ему Югов, желая избавиться от посторонних. – Сюда поболтать подсел...

Официант ушел, всем видом показывая недовольство. Известное дело, официантам платят с заказов.

– А мы, как истые русские офицеры, – Югов кивнул в сторону своего стола, – исключительно водочкой с пивом балуемся.

– Вы балуетесь – как советские офицеры, – поправил я с улыбкой. – Русские офицеры когда-то баловались "шампанским. Ну и коньяком тоже... Те еще русские офицеры, когда российская армия носила императорские регалии.

– Вы бы еще декабристов вспомнили...

Я протянул рюмку. Слабый звон чоканья заглушила музыка. Выпили. Югов сразу, как водку, я только пригубил. Демонстративно, чтобы показать аристократичность манер настоящих русских офицеров. Но капитан едва ли это понял.

– А почему же не вспомнить декабристов? Это один из самых славных периодов русской истории. Тогда вкусы были те же самые...

– Но вы же не русский?

– По отцу. Но в Болгарии тоже делают коньяк. Конечно, не французский, как в Польше, но, независимо от названия, неплохой на вкус...

– А пиво не любите?

Мое лицо, по замыслу, изобразило отвращение.

– У меня от пива приступы головной боли. И вообще, это не напиток спецназа. Слишком сильное мочегонное средство. В какой-то момент подобная привязанность может помешать. Поэтому стараюсь не привыкать.

– Но вы ведь давно не служите? Вы же совсем мирный человек! Как пиво может помешать вам?

Здорово! Он поймал меня! Даже пьяный, он не такой дурак, каким показался при первой встрече. Надо быть осторожнее в выражениях, чтобы не влипнуть в чем-то более существенном.

– Привычки военного времени впитались в кровь слишком прочно. Я уже и мыслить иначе не умею. – Я мягко улыбнулся и проводил взглядом длинноногую стервозу, прошествовавшую мимо.

– Это подружка одного из местных крутых парней, – предупредил меня Югов. – Мы его два месяца «вели», а подцепить не сумели.

– Чем этот парень занимается?

– Наркотой. Оптовик. Скупает большие партии и развешивает. У него целая сеть реализаторов работает по квартирам. Реализаторов брали – его никто не сдал.

– Подружка тоже имеет дурные привычки?

– Нет. Она пьет и пьяная скандалит.

– Вот такие мне и нравятся больше всего...

Это опять сказалась моя привязанность к нестандартной маскировке. В самом деле, кто, занимаясь моим ремеслом, пожелает попадать в скандалы? Вывод – я не занимаюсь этим ремеслом. Соображай, капитан, независимо от выпитого. Иначе грош тебе цена как профи...

Хотя я, кажется, начал метать бисер перед свиньями. Капитан уже дошел до той кондиции, когда мои сложные методы ему абсолютно непонятны. И могут привести только к обратному эффекту.

Я опять посмотрел на часы, скорчил недовольную гримасу и неторопливо принялся за уничтожение съестного. Во-первых, потому, что почувствовал элементарный голод. Во-вторых, потому, что когда-то изучал психологию. И знаю, что любой человек, сидящий напротив жующего за тем же столом, будет испытывать дискомфорт. Даже пьяный должен понимать, что он мешает, и удалиться.

Югов понял. Но все же сделал слабую попытку продолжить знакомство:

– Может быть, пересядете за наш столик? Когда ваш товарищ появится, вернетесь...

– Я не официант, чтобы таскать туда-сюда тарелки, – ответил я почти грубо.

– Тогда мне остается пожелать вам приятного аппетита. И попрощаться.

Ему в самом деле ничего другого не оставалось. И я кивнул, потому что разговаривать с набитым ртом не люблю. Сам себя с трудом понимаю.

Еще рюмка коньяка. Без тоста и без чоканья. Маленькими глоточками, со смакованьем. Без ненужных разговоров. В гордом одиночестве. Так вкус напитка чувствуется лучше.

На часы я посмотрел еще трижды за непродолжительный период. Потом потанцевал с какой-то блондинкой, потом с ее подругой брюнеткой. И постоянно ловил взгляды из-за столика, где сидели офицеры ФСБ. Потом две девицы уже сидели за моим столиком и хохотали так, что музыку было слышно плохо. А я рассказывал анекдоты.

Вскоре я попросил официанта рассчитать меня. Он кивнул и быстро принес счет. Я глянул в бумажку, сунул ее в карман и расплатился. Сдачу взять не забыл. Но на чай тоже дал. Чтобы не выглядеть перед девицами слишком жадным. Судя по тому, как они следили за этой процедурой, содержимое моих карманов интересовало и ту и другую.

Из ресторана мы вышли вместе. Подруги уверенно вели меня под руки, как на эшафот. Хотелось надеяться, что они хотя бы не «щипачки».

– Куда? – спросил я.

– У тебя хаты нет?

– Увы... Жена дома...

– Поехали ко мне, – предложила блондинка. – Правда, у меня только комната в коммуналке...

– А у меня сегодня мамаша дома. Скандалить будет... Пьяная...

У всех свои неудобства.

Я остановил такси. Дорога заняла десять минут. Девицы вышли, я остался в машине, якобы чтобы расплатиться с водителем, но захлопнул дверцу и скомандовал со смехом:

– Поехали...

Таксисты видели в своей жизни много странных ситуаций. И потому удивить их труднее, чем невозмутимую статую Будды. Этот тоже не удивился, только коротко глянул на меня со смешком. Подумалось тут же, что таксист – очень удобный вариант для связника. Надо будет этот вариант обдумать.

– Куда?

Я назвал свой адрес.

Он включил скорость и надавил на акселератор. Высадил меня на нужном перекрестке. Там под фонарем я прочитал оборотную сторону второго листка ресторанного счета. Куратор подал его вместе с первым – счетом настоящим. Не терпелось мне узнать, что за срочность возникла во встрече, – в данном случае, читая так открыто, я не пренебрег осторожностью. Вдруг меня ждет сообщение, что появляться дома мне нельзя? Такое тоже возможно. Значит, надо прочитать срочно. В первый же момент, когда я один остался. Тем более что со стороны любой при виде меня подумает, что человек рассматривает бумажку с адресом. Ничего странного.

Куратор открытым текстом, только кодируя отдельные выражения, сообщил, что персоной капитана-инвалида Ангелова сильно интересуется ФСБ. Причем занимается им не местная Контора, а головное управление. Из Москвы прибыли генерал-майор Легкоступов и майор Мороз. Специально по мою душу. Кроме того, куратор просил вспомнить, что может сильно занимать ФСБ в том периоде моей жизни, когда я лечился в госпитале после ранения в голову. Того ранения, которое и привело к инвалидности. От меня потребовали обо всех вынужденных и случайных контактах с ФСБ докладывать немедленно. И просили быть осторожным.

Я прочитал, скомкал бумажку и убрал в карман. Уничтожить ее следует незаметно – не посреди тротуара. А потом подумать, что доложить куратору. Да, с подобными докладами недолго и спиться. На встречу – если не хватает телефонного разговора и возникает какая-то надобность – я обычно прихожу к нему в ресторан. Этот куратор появился у нас около года назад. Прежнего повысили в звании и перевели для продолжения службы в столицу. Прежний был врачом-психотерапевтом. Подполковником медицинской службы. И мне, инвалиду, постоянно страдающему от приступов головной боли, встречаться с ним было весьма удобно. С другими психотерапевтами, даже для лечения, скажем, от алкоголизма, я встречаться не имею права. Более того, мне запрещено даже стоять на учете в гражданской поликлинике. Моя медицинская карта хранится в реабилитационном центре ГРУ, расквартированном в нашей области под видом военного санатория. Возникает надобность во встрече, я звоню. На следующий день врач появляется.

Из всех медиков, с кем я имею право контактировать, можно назвать только врачей «Скорой помощи» и стоматологов. Но первые – только в случае, близком к смерти, а вторые – только в случае острой зубной боли. Плановое лечение проводить можно исключительно у специалистов реабилитационного центра.

Со стоматологами такая сложность возникла тогда, когда в печати появились сообщения о создании на Западе приборов прослушивания, устанавливаемых в зубы вместо пломб. Если появилось на Западе, быстро внедрится у нас. Кроме того, в последнее время стало модным проводить лечение зубов под общим наркозом или под гипнозом. Этр вообще для меня не подходит. Нарушается принцип подконтрольности сознания. А мое чистое сознание родная служба оберегает тщательно.

Неудобства с медицинским обслуживанием я переживаю молча – предпочитаю вообще не обращаться к врачам. Даже когда два года назад сломал руку – сам себе лубок наложил и ходил неделю с повязкой. Ничего, срослось. Но и без курьезов дело не обходилось. Три года назад завел я себе подружку – врача-кардиолога. Хорошая была женщина. Сердечная. Некоторое время мы встречались по ночам, не горя желанием перебраться один к другому на постоянное местожительство. Откуда стало известно о нашей связи – не знаю. Но меня довольно впечатляюще «проработали» после этого. Так «проработали», что я вынужден был чуть не демонстративно в спешном порядке искать себе подружку новую.

Продолжая разыгрывать человека, ищущего какой-то дом – это на случай слежки, я через проходные дворы вышел к дому своему. Первое, что сделал, это сжег записку и смыл пепел в унитазе.