Текст книги "Огненный перевал"

Автор книги: Сергей Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Что же там, в полутора сотнях метров от нас, происходит?

Однако что-то происходило не только с этой стороны. Внезапно автоматные очереди и с другого направления раздались, оттуда, куда старший лейтенант Воронцов семерых солдат отправил. В ту же сторону мы раненых относили и отводили. А дозор, матерь его, куда-то дальше двинул. И теперь оттуда тоже стреляли…

2. Старший лейтенант Александр Воронцов, командир взвода, спецназ ГРУ

Настоящий и порядочный капитан, говорят, терпящее крушение и тонущее судно всегда покидает последним. Но вот в чем вопрос – являюсь ли я в данный момент тем капитаном, который обязан вывести всех людей и только потом покинуть борт самому, даже и особенно учитывая то, что корпус вертолета все более и более кренится и готов в каждый момент наших действий сорваться со склона. Конечно, до дна ущелья не так и далеко, не более сорока метров, и эти сорок метров корпусу предстоит не падать, а катиться, тормозясь о стволы деревьев. Скорость скатывания стволы замедлят, хотя совсем такую тяжелую машину едва ли остановят. И я совершенно не знаю этой техники, не могу даже предположить, существует ли угроза взрыва, или, если двигатель заглох, а винты сломаны, взрыва и пожара не будет. Я даже, по большому счету, не знаю, чем эти вертолеты заправляются. Кажется, керосином… Но насколько он взрывоопасен в нашем положении – это мне неизвестно, как неизвестно и капитану Павловскому. Я спрашивал, он вообще с вертолетами мало дела имел. Я вот знаю, что здесь есть бачки со спиртом. И даже знаю, где они расположены. Спирт предназначен для противообмораживающей системы, хотя часто применяется в других целях, но, естественно, не в такой обстановке.

Конечно, по большому счету, капитан тонущего судна – это командир экипажа, а никак не командир пассажиров, а особенно только части пассажиров, каковым я являлся на момент вылета. Это все так, но экипаж погиб, а я на себя взял право командовать теми, кто остался. Являюсь ли я в данном случае капитаном тонущего судна? И должен ли я до конца оставаться на борту, хотя мое дело, скорее всего, командовать боем там, внизу, а здесь следовало бы доверить эвакуацию пограничникам. Там, на склоне, сейчас мои мальчишки, мной обученные и подготовленные, к моим командам и действиям привычные, теперь уже под командованием другого старшего лейтенанта заслоном встали. С первым противником они, кажется, благополучно и с удовольствием справились. Но к первой группе подошла помощь, и сейчас там, на склоне, мне издалека кажется, появились какие-то осложнения.

Я знаю, что у меня во взводе не осталось гранат «ВОГ-25».[8]8
  Граната «ВОГ-25» – осколочная граната для подствольного гранатомета.


[Закрыть] Мы их все передали еще на перевале тем, кто нам на смену пришел. Таскать с собой лишний груз с перевала и на перевал – ненужная роскошь. И полностью освободили все подсумки «разгрузок». И взрывы «ВОГ-25» идут оттуда, где сидят наши, со скалы. А сами выстрелы из «подствольника» снизу слышатся, где наших нет. Если стреляют навесом, а стреляют, похоже, только так, потому что стрелять прямой наводкой смысла нет, если только они не хотят скалу обрушить, что, в принципе, скорее всего, невозможно, могут нашу засаду накрыть. А если есть у бандитов хороший гранатометчик, обязательно накроют, потому что на скалах, как правило, трудно найти дополнительное укрытие в дополнение к первоначальному, трудно среагировать и вовремя переместиться. Но там же, однако, и «РПГ-7» стреляли, кажется, даже парой, они-то уж точно со скалы стреляли, а взрывы уже снизу слышались. У заслона, который я выставил, не было «РПГ-7». Значит, захватили у первой группы боевиков, уничтоженной, надо полагать, полностью. «РПГ-7» с «подствольником» по поражающей силе сравнивать не стоит – разница громадная. И из «РПГ-7» можно накрыть любого гранатометчика противника. Главное, видеть его. Должно быть, не видят, должно быть, укрытие у гранатометчика бандитов хорошее, потому что со второй группой бой перешел в вялотекущий и позиционный. А без грамотного, опытного командира в таком бою трудно. Вообще ситуация непонятная, и может по разному обернуться. И многое будет зависеть от командира группы. Командир должен момент прочувствовать, когда что-то предпринять следует. Это совсем не теоретический момент, которому могут в училище научить даже пограничника. Это исключительная прерогатива боевого опыта, которого старший лейтенант Валуев не имеет, следовательно, вероятно предположить, что не сумеет он правильно себя повести в трудной ситуации.

И плохо то, что парни на скале от нас отрезаны. Чтобы им при необходимости оттуда уйти, следует двигаться по открытому и неудобному для быстрого перемещения склону. Сразу мишенью станешь, только высунешься. Когда я парней посылал, я предупредил старшего лейтенанта Валуева, что отходить с места засады будет невозможно, следовательно, необходимо работать на полное уничтожение противника, чтобы никто не мог помешать уйти. В первый раз все, кажется, получилось. И выстрелы «РПГ-7» тому подтверждение, и еще вдобавок очереди из ручного пулемета. Ребята подвооружились, потому что у нас у самих не только с гранатами, но и с патронами тоже туго, хотя первоначально к длительному бою я готовиться и не собирался. К сожалению, готовиться надо, потому что капитан Павловский сообщил мнение моего радиста, который пытается отладить разбитую вертолетную рацию, что шансов восстановить связь два-три из ста… Если не удастся, то придется ждать, когда нас искать начнут. А если грозы идут затяжные и частые, то вполне может статься, что не сразу пробиться к нам смогут. Хуже то, что мы сами от маршрута перелета сильно уклонились, обходя грозовой фронт стороной. В первую очередь искать нас будут по привычному маршруту и рядом с ним. И только потом уже расширят круг поиска. На это время нужно. Но все-таки найдут, в чем я лично не сомневаюсь. Не те сейчас времена, когда найти не могли и не имели такой возможности. И вопрос упирается только и исключительно во время. И нам это время следует продержаться. А чтобы продержаться, следует хотя бы патроны иметь. Вот потому я и обратился к своим парням, которых первоначально хотел вообще в дело не пускать. Я не команду отдавал, я просто попросил:

– Мужики. Заставлять никого не буду. Но, кто сможет автомат в руках держать, выходи… Воевать надо – работа у нас с вами такая. Задача простая – отбиваться. Есть и дополнительная – патроны беречь и патроны добывать. С патронами у нас плохо, а без патронов нам, сами понимаете, крышка.

Но здесь уже дело решает не вопрос совести, а вопрос самочувствия. Шестеро решили, что они могут. Через «не могу» – могут. Я видел, как им далось такое решение, но и лица видел, в ниточку сжатые губы видел и не видел ни одной улыбки, даже наигранной, бравирующей. Больно шевелиться было, но они пошли. Оставшиеся пятеро не могли. Они, может быть, и хотели, но не могли, и себя пересилить хотели, но боль сильнее была. Характер и у этих был не бабский, но одним характером свое тело не переубедишь. Я знаю своих парней. У меня во взводе только контрактники. Сами знали, куда шли и зачем шли служить. И ответственность все чувствовали. Но и они понимали, что бездарно погибнуть – это не героизм. Может быть, больше героизма необходимо для того, чтобы, зная, что не в состоянии быть полезным, не высовываться и не показывать свой драчливый характер. Бездумные герои – это не спецназ… Не можешь – не высовывайся, иначе не только свою голову на плаху положишь, но и других подставишь. Это закон, которому все должны подчиняться и себя ему должны подчинять.

Шестерых первых я на пары разбил, первую пару, что поздоровее смотрелась, отправил на противоположный склон. Спуститься и перейти ущелье несложно. Сложнее подняться незамеченным по склону, который не кустами, а только деревьями порос. Кусты дальше есть, над тем местом, где боевики залегли. Но туда следует еще пробраться. Хорошо хоть наши из первой засады подстрахуют, не дадут боевикам возможности голову поднять, если они попытаются оба склона проконтролировать. Со скалы видно, кто куда от вертолета, от останков вертолета, то есть уходит, и поймут ситуацию. Вторую пару сразу отправил на дно ущелья, чтобы выложили там бруствер из любого подручного материала, на случай, если бандиты будут прорываться в сторону вертолета, а последняя пара должна была прикрывать «строителей», как и пулеметчики, только с более короткой дистанции. Бруствер должен был быть достаточно большим, чтобы за ним могла укрыться хотя бы половина взвода и иметь небольшое прикрытие со спины, если бандиты и там пожелают стрелять навесом из «подствольника». Бойца, который залег за бруствером, прикроет от осколков со спины даже небольшое возвышение. Таким образом, я уже начал готовить оборонительные сооружения, начал готовить то, чем боевики обычно пренебрегают, считая ненужным затрачивать усилия в условиях непродолжительного противостояния, но я даже из теории знаю, что укрытые за бруствером несут потери в три раза меньшие, чем те, кто этот бруствер атакует. А на практике получается, что потери эти теория даже занижает. Впрочем, занижение обычно происходит тогда, когда воюет спецназ ГРУ. В других частях, слышал я, теория себя оправдывает…

И все это время мы продолжали выгружать раненых и убитых. Скрипел блок, через который мы пропустили тросик, удерживающий опускаемый груз. Тросик был тонким, но пару человек все же держал. Основное неудобство состояло в том, что он руки резал, а мы не имели элементарных зажимов, чтобы ими тросик удерживать. Такие зажимы имеются в комплекте снаряжения для скалолазания, и у нас в роте есть несколько комплектов, и есть люди, которые умеют скалы осиливать. Но кто же будет брать это снаряжение в вертолет? У меня еще руки грубые, и они терпели, когда тросик врезался в ладони, и когда он кожу сдирал. Капитану Павловскому хуже пришлось, у него кожа на руках нежная, и после первых же операций на ободранных ладонях кровь выступила. Но он, хотя сначала мне не понравился, оказался парнем с характером и не только ничего про свои руки не сказал, он даже сам на них не смотрел, молча выполняя работу. Если учесть, что голова у него наверняка гудела после контузии, следует отдать ему должное. Пограничник характер имел. Впрочем, как и второй пограничник, и как священник отец Валентин. Лейтенант внешне щупленький и физической силой вроде бы обделенный, но работает без остановки. Я догадываюсь, что носить раненых с коротким отдыхом только во время спешного возвращения к вертолету не очень легко. Но они носят. Священник вообще выглядит жилистым и неутомимым. Так, никто без дела не остался, кто может быть в деле занят, только у меня не было полной уверенности, что я именно своим делом занимаюсь.

Казалось, все идет благополучно…

Но тут ущелье принесло звуки боя с противоположной лагерю бандитов стороны.

* * *

Стрельба шла активная, как всегда бывает в первой фазе боя, когда бой возникает, кажется, из ничего, и еще не все понятно в раскладе сил, и очереди зачастую даются не прицельные, а почти истеричные, чтобы и противника испугать, и себя подбодрить, и вообще, как говорится, на всякий случай – а вдруг да попадешь в кого-то… Но я надеялся, что своих солдат хорошо учил, и они у меня к истеричности склонности, кажется, никогда не испытывали. По крайней мере, я этого не замечал и даже сам, признаюсь, гордился их вдумчивым хладнокровием. Спецназ ГРУ не приучен рвать тельняшку на груди и бросаться на амбразуру. У нас другие методы работы – беззвучное подкрадывание и атака из засады. Причем желательно, чтобы противник узнавал о твоем существовании только тогда, когда слышит выстрел и, одновременно, получает пулю. Именно таким методам ведения войны учили еще меня старшие офицеры, кто Афган прошел. Там тактика спецназа военной разведки нарабатывалась в боевой обстановке и там же превратилась в непреложные правила.

Стрельба поднялась нешуточная, и выделить в разномастности очередей те, что делали мои солдаты, естественно, возможности не было. В условиях ущелья, где эхо гуляет, вообще не было возможности определить даже приблизительно количество стволов, участвующих в перестрелке.

Бандиты пришли не со стороны лагеря, следовательно, их не должно быть слишком много. Это я предвидел. Я хорошо помнил то, что говорил командир роты в разведдонесении. Что бандиты группируются где-то в горах, готовясь к прорыву. Если они группируются и еще не сгруппировались, то естественно предположить, что и новые группы будут подходить. Естественно, подходить не со стороны перевала, не от границы, а из внутренних районов. И хороши мы будем, если вынесем раненых в ту сторону и не выставим заслон, то есть попросту избавимся от раненых, как от мешающего груза. А дело может именно так трактоваться. Наши военные следственные органы любят любые сомнительные случаи трактовать не за, а вопреки. То есть обвинять, забывая, что они не обвинители еще, а следователи.

И я выставил заслон. Правда, в него вошло только трое полностью здоровых, трое легко контуженных солдат и один с легкой рваной раной мягких тканей спины. Но все же они были в лучшей боевой форме, чем остальные, и положиться на них можно. Тем не менее интенсивность стрельбы говорила, что бой завязался нешуточный и сразу уничтожить подошедших бандитов не удалось. А если это не удалось сделать сразу, как, например, первой засаде удалось уничтожить первую группу, значит, противник значительно превосходил наш заслон количеством. Впрочем, был еще один вариант. Если бы мы в невысоких горах проводили операцию, в горах, сплошь покрытых лесом, как большинство гор в относительно плотно населенных районах Чечни, вторая группа могла бы и не услышать звуки боя, который вел с боевиками наш первый заслон. Но здесь звуки хорошо разносятся по долине, и еще эхом обрастают, отчего слышимость хорошая даже вдалеке. И подходящая банда насторожилась, выставила вперед разведку, которая и завязала с нашим вторым заслоном бой, возможно, была уничтожена, но в помощь пришли другие, и бой разгорелся с новой силой.

А я завис здесь, на борту вертолета, вместо того, чтобы командовать, вместо того, чтобы самому стрелять и выстрелами защищать тех, кого я защитить должен, хотя самому воевать, самому стрелять – это всегда несравненно проще, чем принимать решения за других, чем просчитывать варианты и посылать в бой то одного, то другого, то одну группу, то другую, ломая голову над тем, как сделать лучше, и никогда не будучи до конца уверенным, что поступаешь правильно.

Впрочем, в данной ситуации командовать мне можно было бы только каким-то одним заслоном, тогда как бой вели оба, и в стороне я мог хотя бы дополнительные меры принять, чтобы избежать дальнейших неприятностей, тогда как, завязнув в перестрелке одного заслона, был бы не в состоянии что-то предпринять, если в неприятное положение попадут парни из другого. И вообще не смог бы ничего предпринять, если бы какой-то «третий фронт» вдруг открылся. Точно такой фронт, какой я хочу открыть, только со стороны противника. А противник обязательно этот «третий фронт» попытается выставить. И опередить его можно, только командуя здесь, в стороне, вне боя. В бой вступить я всегда еще успею, но и к этому бою должен заранее подготовиться.

* * *

– Все, старлей, – только сейчас капитан Павловский руки с осторожностью одну о другую потер и, кажется, впервые обратил внимание, что обе ладони у него окровавленные.

– Все? – удивился я.

– Все.

– А радист?

– Забыл про него, – легко признал капитан свою вину.

– Я сам схожу. Посмотрю, что он смог сделать там со сломанными руками… Ремонтник из него, понятно, какой… Перчаток нет?..

– Нет. Откуда здесь перчатки?

– Тогда просто руки перевяжи… Они тебе еще понадобятся. В «аптечке» что-то болеутоляющее есть. Я видел, солдаты кетонал пили… Таблетку прими…

– Где «аптечка»? – оглянулся капитан.

Я кивнул головой на второе от люка сиденье. Раскрытая и почти опустошенная «аптечка» вертолета лежала там.

Пока Павловский собой занимался, я заспешил в пилотский отсек. Но войти в него не пришлось. Младший сержант Ярков вышел из отсека, по-прежнему держа перед собой обе руки, хотя снял уже обе с перевязи. Должно быть, работал, и перевязи мешали.

– Что? – только и спросил я.

– Я, товарищ старший лейтенант, все перековырял. Бесполезно. Из того, что осталось, только детекторный приемник с трудом собрать, пожалуй, можно. Но приемник и будет работать только на прием.

– Детекторные приемники, как мне отец рассказывал, он сам собирал, когда еще в четвертом классе учился. И я могу себе представить, что это такое, следовательно, необходимости в таком приемнике не вижу, – сказал я, понимая, что младшего сержанта мне винить в ситуации не за что и он заинтересован в связи не меньше, чем я. Если бы мог, сделал бы. Винить следует меня за то, что я надеялся на ремонт связи и неблагоразумно приказал вести неприцельный обстрел. При нашем дефиците патронов это большой мой промах как командира. Если нет связи, значит, воевать нам придется долго. А чем воевать – об этом снова предстояло мне заботиться. – Пойдем, спустим тебя. Ты один остался.

– А вы как?

– Пешком. По дереву, – не стал я вдаваться в подробности и отчитываться перед своим солдатом. – Павловский, давай бочки из хвостового отсека перекатим.

Там стояли, прочно принайтованные, две бочки с авиационным горючим. Тяжесть неимоверная. Но я прикинул, что они всегда могут сгодиться.

* * *

Если уж положено капитану последним покидать судно, то я его последним и покидал. Спускать капитана Павловского, как раненого, я не увидел смысла. Руки-ноги у него целы, а голова может и спуск по стволу выдержать, если ей сильно о ствол не биться, но, чтобы сильно удариться, разбег нужен, а здесь разбежаться негде. И пока капитан спускался, я, не пожелав стать болельщиком, в последний раз осмотрел салон вертолета. Спустили всех и все, ни одного рюкзака не оставили, ни одного патрона, как позволил рассмотреть сумрак салона. Даже мешки с грузом священника не забыли.

Сам корпус покачивало все сильнее, и я предпочел не задерживаться на борту, потому что играют с опасностью не те, кто опасности не боится, а только те, кто ее реальности не понимает или любит поработать на публику. Мне ни первое, ни второе было не свойственно, и потому я выглянул из люка, убедился, что Павловский уже вот-вот спрыгнет под дерево, но дожидаться момента его приземления не стал и прыгнул сам на ствол. Спускался я вроде бы без проблем и уже внизу чуть на голову капитану Павловскому не наступил, потому что он все еще подыскивал место, куда ему спрыгнуть так, чтобы по склону не скатиться. Я спрыгнул как раз в сторону склона, но тренированность помогла переместить центр тяжести тела правильно, и я даже не пошатнулся, тогда как Павловскому пришлось за ствол ухватиться, чтобы не свалиться. Пограничников все же не готовят так, как спецназ ГРУ.

Как раз вернулись священник с лейтенантом Соболенко, отводившие к месту общего сбора младшего сержанта Яркова.

– Там плотный бой идет, – доложил лейтенант, посматривая то на меня, то на своего капитана и так и не сообразив, кто здесь командует и кому следует докладывать.

Мне пришлось показать – кто.

– Далеко от общей группы?

– Разве здесь определишь? – пожал лейтенант еще не изношенными погонами. – По крайней мере, больше сотни метров – это гарантированно. Но я, на всякий случай, раненым солдатам, кто стрелять может, приказал залечь за камнями. Мы с батюшкой наспех пару брустверов из камней сложили.

– Брустверы следует складывать не наспех… – заявил я категорично. – Ладно. Сейчас решим, что делать. Кэп, ты за лагерем наблюдал. Сколько там человек, по-твоему?

– Мне плохо видно было… – поморщился Павловский. – Даже предполагать не буду…

Зачем тогда он вообще наблюдать пытался? Впрочем, чтобы определить количественный состав, тоже следует соответствующий навык иметь, и я зря, наверное, придираюсь. А придираюсь для того, чтобы доказать свое право командовать. Сам я в этом праве не сомневаюсь, но здесь и другие есть, кто на количество звездочек на погонах посматривает.

– Тогда будем ориентироваться на мои подсчеты, – я в действительности уже без сомнения и откровенно командовал, но капитан с этим, кажется, еще раньше смирился. – А по моим подсчетам, в лагере не менее восьмидесяти бандитов. Но мы должны учитывать, что в данной ситуации, если они готовятся к прорыву через перевал, им следует иметь никак не менее полутора сотен человек. Лучше – двести, но это, мне кажется, невозможно. Но даже сто пятьдесят стволов. А в наличии восемьдесят. Значит, они не завершили концентрацию. Восемьдесят в лагере… Еще десять подходили туда, но не добрались, вернулись к месту падения вертолета, и их уничтожили на подходе… Значит, девяносто…

– Почему девяносто? Не понял. – Павловский оказался не слишком сообразительным и считал откровенно плохо. В школе, должно быть, скверно учился. – Десять подходили откуда?

– Их не было в лагере, когда мы там пролетали. Они к нему шли. От лагеря к нам не успели бы. Они шли туда маршем, собственным джамаатом, чтобы присоединиться к большому отряду, но не дошли. Первая группа оттуда подошла позже и сейчас бой ведет. Понятно?

– Понятно…

– Значит, девяносто мы имеем в наличии. Остается еще минимум шестьдесят, которые должны подойти… Часть из них подошла и тоже в бой вступила. И мы заперты здесь без связи, при минимальном запасе патронов, без запаса провизии. А вокруг грозы гуляют.

Я посмотрел на хмурое небо. Гром время от времени то в одном месте прокатывался, то в другом, но дождь где-то в стороне шествовал, но, похоже, и к нам намеревался свернуть. По крайней мере, ветер поверху шел в нашу сторону и тучи гнал.

– А что нам грозы, – сказал священник, почесывая свою аккуратно подстриженную бородку стволом автомата. Довольно браво получилось. – Грозы одинаково неудобны и для них, и для нас. Может быть, для них более неудобны, потому что им перемещаться надо.

– А вертолетам надо нас искать, – заметил я, считая, что своим замечанием все объяснил. – А грозы не пускают…

– Я понял вас…

Священник, кажется, понял слова, но не суть. А суть была такова, что положение наше – трудно придумать хуже. А он, судя по лицу, даже чему-то доволен. Или просто лицо у него такое…

– Но во всей ситуации есть один маленький положительный момент. Пока мы держимся здесь, мы не даем бандитам соединиться и увеличиваем вероятность того, что их накроют. Будут нас искать, и их накроют. Это относится к нашему чувству долга. В противовес нашему маленькому приятному моменту существует мощный контрмомент: бандиты тоже понимают, что им нельзя задерживаться, потому что упавший вертолет будут искать и найдут их, следовательно, у них задача стоит конкретная – расправиться с нами как можно скорее. Я понятно объясняю?

– Понятно… – не слишком внятно пробубнил священник.

– Это я для того, чтобы никто иллюзий не строил. Не стоит строить иллюзии и по поводу того, что с нами будет, если бандиты нас захватят. Возможности выжить у нас не появится, поскольку любой из нас – носитель информации о местоположении банды. Следовательно…

– Следовательно, стоять будем насмерть, – опять ответил священник, хотя я ждал такого ответа от капитана Павловского или хотя бы от лейтенанта Соболенко.

– Силы у нас сильно ограничены, – продолжил я обрисовывать картину ситуации. – В наличии есть четыре офицера, священник, двадцать шесть боеспособных солдат, ничтожный запас патронов, и все. Поскольку капитан Павловский, хотя он и старший здесь по званию, имеет контузию и не имеет боевого опыта, а я здоров и имею боевой опыт и мои солдаты подчиняются только мне, я еще раз утверждаю свое право на общее командование. Нет возражений?

– Нет, – за всех ответил Павловский.

Но ответил он со вздохом, и, скорее всего, это был вздох сожаления, и я, по большому счету, его понимал. Офицер для того и существует, чтобы командовать. И он должен был бы командовать, согласно всем правилам и уставам. Однако, по своему положению и опыту, командовать должен я.

– Тогда я начинаю распоряжаться. Сначала объясняю свои дальнейшие действия. Корпус вертолета держится на честном слове и на нескольких стволах сосен. Самая крепкая сосна уже тоже едва-едва за почву цепляется. Я устанавливаю под корень сосны «растяжку» с помощью своей единственной гранаты. «Растяжка» на дно ущелья, не слишком далеко от бруствера, который вскоре будет готов. Если на нас пойдут в атаку, «растяжка» свое дело сделает, граната уронит сосну, вертолет упадет и придавит атакующих. Поэтому… Мало ли какие будут обстоятельства… По дну ущелья не ходить. Но вы все вообще пойдете в другую сторону. Капитан Павловский будет, грубо говоря, комендантом лагеря. Надо будет, по возможности, укрепить все подходы к месту, где лежат раненые. Займись этим всерьез, кэп. Лейтенант Соболенко и отец Валентин, которого я призываю на военную службу, уходят в поддержку группе, которая держит ущелье в нижней части. Довести до всех задачу: при каждой возможности пополнять боезапас за счет боевиков. Стрельбу вести преимущественно прицельную, на уничтожение. Лучше, если одиночными выстрелами. Все понятно?

– Все понятно, товарищ старший лейтенант, – как бравый солдат, опять ответил за всех священник. Но все же не удержался и свое характерное, не армейское добавил: – С Богом…