Текст книги "Кроме нас – никто"

Автор книги: Сергей Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Сергей Самаров
Кроме нас – никто

Моим добрым друзьям

Александру Вячеславовичу Румянцеву

И Андрею Николаевичу Ратникову.

Автор

Часть первая
ПРИЗРАК СВЯТОГО

1

– Отставить курение… – прозвучало из темноты спокойным, но твердым шепотом, без естественного бы в данный момент раздражения. Не внезапно прозвучало, потому что шаги были слышны и силуэт пару раз высвечивался. Но с этой стороны идти могли только свои, поэтому тишину громким уставным вопросом никто не нарушил.

– Я ж с головой под камень забрался, товарищ майор… – узнав голос Солоухина, сказал старший лейтенант Семарглов, наполовину шутливым и даже слегка просящим тоном. Характер у него легкий и позволяет так разговаривать со старшими по званию. Обычно это оппонента обезоруживает и переводит разговор с приказного на почти бытовой уровень. – Меня ж, как крота, не видно ни сверху, ни снизу, ни со стороны, ни изнутри…

– И я не видел… Видеть вовсе не обязательно… И никогда из тебя с такими разговорами настоящего спецназовца не получится… – оказавшись рядом, в большой яме под резко скошенной каменной скалой, майор заговорил уже спокойнее, но с некоторой обреченностью. – Отставить, я сказал…

Старший лейтенант вздохнул и послушно затушил сигарету о камень, ухмыляясь тому, как сидящий рядом с ним младший сержант Симаков жадно втягивал ноздрями остатки сигаретного дыма. Старший лейтенант обещал дать младшему сержанту пару раз затянуться, но не успел.

Майор Солоухин шмыганье чуткого и объемного сержантского носа тоже уловил.

– Видишь, Василий Иванович, даже Симаков носом шевелит… Он курящий, а чувствует… А кто не курит, за пару километров запах поймает… Учти на будущее – на время операции курить бросаешь! Последний раз говорю…

Теперь, несмотря на спокойный и даже уравновешенный тон, старший лейтенант понял серьезность предупреждения и не решился перевести разговор в шутку.

– Так точно, товарищ майор, понял…

– И хорошо. Что тут у вас?

– Со стороны основного направления никакого движения. И ни звука. С противоположной стороны, от кишлака, практически тоже ничего. Только один раз кто-то из-за поворота ущелья выходил. С фонарем. Себе под ноги светил. Что-то искал как будто…

– Может, сигнал подавал? – переспросил майор.

– Мне тоже так, товарищ майор, показалось, – сказал младший сержант сиплым от легкой простуды голосом. Ночь среди камней в горах не равнозначна долгому дню на солнечном пляже! Это уже давно известно, и на севшие голоса участников ночных операций никто внимания не обращает. – Там, похоже, какая-то периодичность была.

– Сигнал обычно поверху подают, – не согласился старший лейтенант Семарглов. – Иначе его только в узком секторе видно. И если сигнал, то чаще просто мигают… Включают и выключают…

– Необязательно, – теперь уже младший сержант не согласился. – Можно просто фонарем покачивать. Кто знает, тот поймет.

– Периодичность, говоришь…

– Как будто под какую-то мелодию… Медленную, протяжную… Как муэдзин поет…

– Мне показалось, это просто в такт шагам, – высказал свою версию старший лейтенант. – По камням человек шел, спотыкался, под ноги светил. Оттого и такт неровный…

– Молитва… – задумался майор. – Что-то я слышал про такие сигналы… Где-то это уже было… Ладно, посмотрим…

Майор к доводам младшего сержанта прислушивался больше, чем к размышлениям старшего лейтенанта, и странности в таком своем отношении не видел. Младший сержант уже год в спецназе воюет, а старший лейтенант месяц как был прикомандирован из десантуры и после короткой подготовки отправлен сюда. Глупость, конечно, несусветная – просто так вот взять и создать два батальона спецназа, чуть-чуть поднатаскать их и загнать сразу в Афган. Раньше здесь всего одна отдельная рота спецназа ГРУ воевала. Подготовленная без спешки и с толком. Еще в Союзе каждый солдат, не говоря об офицерах, ползком десятки километров одолел, а бегом сотни… Здесь это очень сгодилось. Рота в самом Кабуле квартировала и по всему Афгану моталась из боя в бой. Отсыпались, сидя в вертолетах. Но так эта рота воевала, что за три года беспрестанных боев потеряли только одного человека убитым и одного раненым. Вот командование и решило усилить спецназ численно. Солдат-то нашли и даже подготовить сумели. А где офицеров взять? Офицер спецназа должен десятикратно превосходить по подготовке солдата, а кто отпустил на это время?.. Собирали с миру по нитке, формировали батальоны и из танкистов, и из артиллеристов, и из десантуры, и из мотопехоты, учитывая индивидуальную физическую подготовку и не учитывая при этом мнения опытных спецназовцев – брать следует не тех, кто умеет драться, не единоборцев, а тех, кто умеет терпеть, кто особенно вынослив, – бегунов-стайеров, лыжников, биатлонистов. Однако командованию всегда виднее. Пусть и из лучших набирали, но и этого было мало. И мало кого беспокоила мысль о том, что подготовка офицеров спецназа ГРУ – дело многолетнее и специфическое.

Плоды сказались сразу – большие потери. Такие потери, которых не знали в роте, подготовленной без спешки и именно по полной программе спецназа ГРУ… Но одновременно с этими потерями и учились. На собственной крови…

– На вчерашние сигналы не похоже? – спросил майор, глядя на рядового, третьего члена маленького временного поста.

– Совсем другие, – категорично ответил тот. – Вчера поверху фонарем махали. Будто склон осматривали…

– Ладно. Продолжайте наблюдение, обе стороны контролируйте… – сказал майор, одним рывком выпрыгнул из ямы и шагнул на тропу, полого поднимающуюся по склону горного хребта. Следовало и другие посты опросить.

Мягкие стоптанные кроссовки ступали по каменистой почве почти бесшумно. Спецназовцы сами покупали себе на базаре кроссовки. В стандартной армейской обуви по горам бегать – врагу не пожелаешь. А они себе не враги.

* * *

Спать особенно хочется ближе к утру. Невыносимо хочется. Глаза сами собой закрываются. И бороться с этим практически невозможно. Так глаз человеческий устроен, что время от времени ему необходимо мигнуть. Думаешь, что просто мигаешь. И только потом понимаешь, что глаза сами собой закрылись и ты, против воли своей, от себя такого не ожидая, упал в сон. Всего-то на несколько секунд. Может быть, на минуту. И просыпаешься в испуге. Спать на посту – преступление. И пусть не один ты на посту, пусть еще две пары глаз утомляются, всматриваясь в темноту… Где гарантия, что они не закрываются точно так же, как твои глаза. А наблюдение необходимо обеспечить непрерывное…

Старший лейтенант Василий Иванович Семарглов всегда считал себя человеком бессонным, то есть способным переносить отсутствие сна спокойно, как и положено офицеру. А сейчас чувствовал себя так, словно никогда раньше и на посту-то не бывал. Правда, на таком посту он никогда не был. Любой пост там, по другую сторону границы, в Советском Союзе, никак нельзя сравнить с постом в Афгане. Здесь и ответственность несравнима. И, казалось бы, ответственность должна мобилизовать организм. А она, наоборот, искушает…

Первая операция всегда – испытание. Но Василий Иванович, бывший старший лейтенант десантных войск, ныне старший лейтенант спецназа ГРУ, всегда считал себя хорошо подготовленным и физически, и психически для того, чтобы стать хорошим воином. И сейчас недоумевал, отчего так слипаются глаза…

Отправляясь в Афган, старший лейтенант Семарглов думал, что там ему будут сниться сны о доме. А оказалось, что ему здесь вообще ничего не снится. Даже когда засыпаешь по-настоящему, впечатление складывается такое, что на мгновение проваливаешься в тьму, и тут же глаза открываешь. Оказывается – несколько положенных часов спал. Точно так же, как на посту, когда только на миг глаза смыкаешь. И вообще непонятно, спишь ты или нет…

– А мне даже раз курнуть не удалось… – вздохнул младший сержант Симаков. Так тяжко вздохнул, словно ему показали и не дали единственный за целую неделю кусок хлеба.

– Будем привыкать… – скорее сам себя успокаивая, чем младшего сержанта, сказал старший лейтенант Семарглов. – Некурящие в самом деле запах издалека чуют… Беда с этими некурящими…

* * *

Возвращался майор тем же путем через час с небольшим, когда рассвет не пришел, а свалился на ущелье. Сначала небо слегка посветлело, а потом солнце резко, рывком, словно совершая побег из плена, вырвалось из-за хребта, покрытого вцепившимися в камни облаками. Но ночную прохладу оно сразу прогнать не смогло. Жара наступает обычно часа через три-четыре, наваливается мутной липкой субстанцией, которая даже думать мешает, а уж шевелиться в эту жару совсем желания не появляется. Тогда уже солнце радости доставлять не будет никому – это знали все, и спецназовцы, и моджахеды, и просто мирные жители окрестных кишлаков, если здесь есть все же мирные жители, как в этом кто-то пытается спецназовцев уверить. Сами они, и не без оснований, в этом сильно сомневаются.

– Все спокойно? – спросил майор старшего лейтенанта Семарглова, который на этот раз не курил, и даже запаха сигаретного дыма в окопе не чувствовалось – внял, кажется, уговорам.

– Опять не пришли… – посетовал старший лейтенант.

– Продолжать наблюдение. Появятся… Обязательно появятся… – Майор собрался покинуть окоп и шагнуть на тропу, но, ухватившись рукой за каменный бруствер, остановился и обернулся. – Курить хочется… – скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал старшему лейтенанту.

– Хочется, – обреченно сознался тот. – Аж в горле, товарищ майор, все дерет, до кашля…

– Бросай…

– Много раз пробовал. Не получается… Говорят, бросить курить в десять раз труднее, чем бросить пить…

Майор положил руку старшему лейтенанту на плечо. Прямо и жестко в глаза посмотрел:

– Ты бросил курить. Это я тебе обещаю. Больше, Василий Иванович, никогда не захочешь… Запомни…

– Я запомню, товарищ майор…

Солоухин опять собрался уходить, но снова остановился.

– Скажи-ка, старлей, а тебя давно по имени-отчеству начали звать?

– Со школы… Тогда анекдоты про Василия Ивановича в моде были. Я сначала даже обижался, потом привык…

– Я так и думал, что с детства…

Майор просто развернулся, выпрыгнул из укрытия и пошел. И опять его мягкой поступи было совсем не слышно…

* * *

Три дня назад майора Солоухина вызвали в штаб. Обычный вызов, какой всякий раз бывает перед новым заданием, и даже торопливость косолапящего вестового ничего экстраординарного не предвещала. Майор пошел. В штабе как раз не оказалось электричества, где-то то ли оборвали провода, то ли взорвали опору на линии электропередачи – привычное дело, и потому весь свет в большой комнате оперативного отдела шел только от слабой лампочки, питаемой дизелем, установленным в кузове грузовика, поставленного под окнами. Лампочку повесили над широким и длинным специальным столом с оперативными картами. Освещение такое, что стен не видно, зато с картой, если зрение напрячь, вполне можно пообщаться…

– Вот и наш майор пожаловал… Подходи ближе. – Едва майор открыл дверь, бритоголовый полковник Раух, начальник оперативного отдела, подозвал Солоухина ближе и ткнул пальцем в карту. При этом сам наклонился, и голова его заблестела даже при слабом свете лампочки. С такой аккуратной лысиной самому можно вместо лампочки помещение освещать. Полковник до этого не додумался…

Полумрак не помешал майору разобрать, куда указывает полковник; узнав точку на карте, недобро усмехнулся. Воспоминания добротой совсем не пахли…

– Ага… Знакомое место. Мы там в прошлом месяце, помнится, были… Тропы перекрыли и наводку «шмелям» дали… Склад оружия разбомбили и двадцать шесть «духов» положили, когда они мимо нас в откат пошли… А потом к ним неожиданно подмога подошла, мы еле-еле бегом оторвались, чтоб «хвост» на вертолетную площадку не притащить… Под огнем взлетали…

– Я тоже помню, – кивнул Раух. – Потому тебя и выбрали, что хорошо место знаешь. Сейчас задача проще, но – учти! – ответственнее… Вот, наш афганский коллега подскажет… Капитан Латиф… Ты где?

Из темноты от стены выступил высокий стройный афганец в простеганном ватном халате, наброшенном по прохладному вечернему времени прямо на темно-зеленую армейскую форму. Лицо показалось знакомым, но здесь побывало столько офицеров афганской армии, что все они теперь кажутся знакомыми, даже те, с кем в первый раз встречаешься. По-русски начал говорить чисто, почти без акцента, но тихо, как обычно говорят люди, долго жившие или учившиеся в Советском Союзе, говорить научившиеся, но все равно не уверенные в правильности своей речи:

– Уничтоженный склад оружия – это очень хорошо, и мне рассказывали, как вы с делом справились. Сейчас задача – уничтожить только одного человека, которого везут в этот кишлак… – голос, это произносящий, слегка подрагивал то ли от простуды, то ли еще от чего. – Уничтожить, в кишлак не допустив, чтобы он не получил поддержки…

Майор на подрагивание голоса внимание обратил сразу и посмотрел на афганского капитана внимательнее.

– Новый полевой командир?

– Нет… Просто имам… Священнослужитель…

– Захватить или уничтожить? – сразу пожелал уточнить Солоухин, мрачным голосом и сведенными на переносице бровями показывая, что видит разницу между двумя вариантами выполнения задания и один из вариантов ему откровенно не по нраву. Не по нраву своей жестокой конкретностью, хотя, казалось бы, именно конкретность должна быть больше по душе всякому армейскому офицеру.

– Только уничтожить… – капитан Латиф постарался быть предельно конкретным, пытаясь совладать со своим неуверенным голосом, но это у него получалось плохо. – Только… Захват этого человека в плен может иметь непредсказуемые последствия в любом населенном пункте страны, вплоть до столицы. Вам, русским, этого не понять…

– Товарищ полковник, – Солоухин сдержанно кивнул на полковника Рауха, – по национальности немец. Может, он поймет. Немцы понятливые…

Капитан не понял по интонации, что над ним горько насмехаются.

– Нет… И немцу тоже этого не понять… Ни европейцу, ни американцу… Это может понять только восточный человек…

– Что вам или нам сделал этот имам? – со своим командованием Солоухин, естественно, не посмел бы так разговаривать. Он всегда был хорошим служакой и дисциплинированным офицером и прекрасно сознавал, что такое приказ. И потому, получив приказ, вопросов не задавал. Когда же установку на операцию давал афганец, к тому же званием ниже его, майор мог себе это позволить и мог даже неодобрение показать.

– Он делает очень много и вам, и нам. Он благословляет душманов на продолжение войны. И его благословения значат больше, чем длительная агитационная кампания правительства… Голос слишком авторитетный, чтобы с ним не считаться…

– Ну и что? Мало ли на свете имамов, которые благословляют эту войну. С той и с другой стороны…

– Дело в том, что он, – Латиф на несколько секунд задумался, прежде чем продолжить, и продолжил с натугой, словно пересиливая себя, – считается у нас живым святым…

– Еще не легче! А из нас пытаются сделать «понтиев пилатов»…

Латиф не понял фразу и продолжил объяснять:

– Слова имама Мураки слушаются все полевые командиры. Если он скажет, что какой-то командир действует не по воле Аллаха, этого командира застрелят его же охранники. Сразу и без раздумий… ХАД[1]1
  ХАД – служба безопасности Афганистана.


[Закрыть] очень долго искал следы Мураки. И нашел, наконец… Имам жил в пещерах на границе с Пакистаном. В провинции Кунар… Там пуштуны близко никого не подпускали… Они бы сами умерли, но не дали никому прикоснуться к имаму…

– Что-то я про него слышал, – майор Солоухин попытался вспомнить. – Кажется, он очень старый… Так?

– По каким-то источникам имаму Мураки около ста семидесяти лет, хотя в официальной справке обозначен возраст около ста лет. Без уточнения… Когда человек родился и вырос в горах, далеко от городов, точный возраст узнать трудно. Но есть и легенды, которые говорят, что ему далеко за двести, а легенды всегда более живучи, чем официальные документы. И это придает имаму больше авторитета. У нас уважают тех, кто пережил обычную старость…

– Хорошенькое дельце… И вы хотите нас заставить убить такого старика… Однако почему бы вашим не попробовать это сделать самим?

– Не получится! Афганцы не пойдут на это… – откровенно сознался капитан Латиф. – Они все считают Мураки святым, даже атеисты…

– Это как? – не понял полковник Раух.

– В Аллаха не верят, а в Мураки верят… Он лечит одним прикосновением. К нему лечиться ездил сам Тараки.[2]2
  Вождя афганской революции Тараки задушил на заседании политсовета его ученик и ближайший сподвижник Хафизулла Амин. Проамериканский режим Амина был свергнут в результате беспрецедентной операции советских спецслужб в декабре 1978 года, результатом чего стала широкомасштабная гражданская война на всей территории Афганистана.


[Закрыть] И еще много чего… Имам кормит голодных. Он из пустой руки высыпает горсть риса, и из этого риса можно сварить большой казан плова на всю деревню… Он делает много чудес. Или просто люди рассказывают о чудесах, которые он делает… Так бывает чаще… Но слухам верят. И потому его слову подчиняется каждый афганец…

– И зачем же его убивать? – Солоухин, пока приказ не прозвучал, пытался по возможности уйти от этого задания. – С ним пробовали договориться?

– К нему подступиться невозможно…

– Ладно, отставить пустые разговоры, – наконец сказал полковник Раух, и Солоухин понял, что все его отговорки во внимание приниматься не будут. – Получен приказ, и его следует выполнять. Капитан Латиф будет прикомандирован к твоей, майор, группе. Приказ, кстати, обсуждался «наверху», с афганской и с советской стороны, и не нам решать, что следует делать со стариком… Сколько людей возмешь?

– Сколько людей сопровождает имама?

– Он едет с обычным караваном, – сообщил капитан. – С ним только личные охранники, выделенные пуштунами. Плюс к этому охрана каравана. Но мы даже не знаем ее численность. Вам лучше знать, сколько бывает обычно. Вы же специализируетесь по караванам…[3]3
  Уничтожение караванов с оружием и с наркотиками – основной вид «охоты» спецназа ГРУ в период афганской войны.


[Закрыть]

– Тогда обойдусь усиленным взводом.

– А я хотел предложить тебе целый батальон… – сказал Раух. – Может, есть смысл перекрыть все пути отхода? Операция на контроле… – полковник поднял взгляд к небу, скрытому потолком.

Сам полковник символики своего последнего пояснения не понял, но майора Солоухина эта символика заставила усмехнуться. «Контроль» сверху за действиями спецназовцев, как видел его полковник, ограничен только потолком. Но над потолком имеется другой «контроль», поскольку речь идет о ликвидации человека, считающегося святым. И этот, последний, «контроль» приказам командования не подчиняется.

– Батальон заметят сразу, – майор ответил категорично и конкретно, чтобы скрыть горькую усмешку. – Хватит одного взвода… Ну, может быть, я еще отделение из взвода разведки возьму… И пару минометных расчетов… И взвод саперов, чтобы минировать дорогу… С такими силами справимся с двумя караванами…

– В кишлаке стоит отряд. Не слишком большой, но с опытом боевых действий. Они могут выйти навстречу или ударить вам в спину.

– Хорошо… Будем контролировать и кишлак. Лучше всего перед самым кишлаком и работать… Я, пожалуй, офицеров возьму командирами отделений. Рассредоточимся, чтобы все проходы блокировать… Поддержка авиацией возможна?

– Возможна, только не оперативная. «Шмели» базируются далеко. Если дело развернется ближе к утру, можно попробовать задействовать тяжелые бомбардировщики…

– Дело развернется к утру, – не зная даже положения вещей, гарантировал майор. – Если мы устроим засаду возле самого кишлака, дело обязательно развернется к утру, потому что маршруты передвижения всех караванов рассчитываются так, чтобы полностью использовать при движении темное время суток. Еще в темноте, прямо перед рассветом, они должны будут подойти к кишлаку. Я помню ту дорогу. Там ущелье делает поворот перед самым кишлаком. Вот там мы их и встретим. По крайней мере, если и не уничтожим, то сможем затянуть бой до прибытия авиации. И там, рядом с кишлаком, нас ожидать не будут…

– Хоп, – согласился наконец полковник. – При таком раскладе можно просчитать и прилет «шмелей» и бомбардировщиков вслед за ними. Главное, чтобы ты запер их там, дал увязнуть…

– До рассвета мы их запрем…

– Тогда попрошу всех к карте. Будем просчитывать варианты…

Только сейчас из темного угла, где до этого сидел молча, вышел незнакомый генерал и тоже стал смотреть в карту. К счастью, молча…

На «проработке» обычных операций генералы не присутствуют, как хорошо знал Солоухин. Должно быть, это и есть один из вариантов того самого контроля…

Похоже, святой имам сильно «достал» всех…

2

Вопросы веры в Советской армии обсуждать было не принято, так как эти вопросы не входили в обязательный и утвержденный перечень тем для занятий политподготовкой. Поскольку церковь многие годы была уже отделена от государства, сильнейшая часть его, этого государства, была отделена тоже. Человек верить в Бога, естественно, мог себе позволить. Но держать в казарме или в военной канцелярии икону не разрешил бы никто. Там место отведено только для портрета Ленина, генерального секретаря партии и, в лучшем случае, для кого-то из старых полководцев. И не более… Ну, разве что к приезду кого-то из полководцев современных, если находили, вывешивали и его портрет. Такое положение одинаково касалось и стройбатов, и экипажей атомных подводных лодок, и подразделений спецназа ГРУ.

У майора Солоухина дед по материнской линии был сельским священником, хотя и основательно пьющим, но честным и бесконечно добрым, как казалось мальчику, человеком. Конечно, верующей женщиной была и его мать, дочь священника. И потому он сам, уже и в зрелые годы, к вере относился лояльно. Грубо говоря, не был верующим, но и неверующим тоже не был, как большинство советских людей, не увлеченных партийной карьерой. Как и отец тогда еще будущего майора спецназа ГРУ, офицер-пограничник. Отец сам церковь не посещал, но не запрещал этого делать жене и не был против того, чтобы она брала с собой сына. Но отец не получал от собственной матери того воспитания, которое маленькому Стасу пыталась дать его мать. Не навязывая, но мягко приучая к пониманию и приятию веры. Мать, к сожалению, умерла рано, воспитание сына не завершив. Появившаяся через год мачеха сняла с груди маленького Стаса оловянный крестик, подарок деда. Не злобно, не назойливо, но просто сняла и убрала куда-то. С тех пор, с шести с половиной лет, Стас крест не носил. И в доме у них больше не возникало разговоров о Боге. Но заложенное родной матерью в самом раннем детстве чувство в душе все же осталось. Как осталось и воспоминание о поездке с родителями в деревню к деду. Стас тогда был еще маленьким, все целой картиной вспомнить не мог, но отдельные эпизоды в память впечатались и остались в ней навсегда. Как дед читал молитву и крестил стол перед тем, как все сядут за него… Как сам он стоял во время службы в тесной одинаково вправо, влево и вперед, но просторной, если смотреть вверх, сельской церкви и держал перед собой зажженную свечку… И постоянно боялся при этом, что маленькая капелька парафина стечет по свечке и обожжет ему пальцы. И потому, когда свечка сгорела больше, чем наполовину, смотрел он больше не на службу, не на деда, службу ведущего, а только на играющее на сквозняке потрескивающее пламя и на каплю… Легко вспоминалось и то, как приветливо и с уважением здоровались пожилые сельчанки с дедом, когда тот шел со Стасом по деревенской улице…

Давно превратившись из Стаса в Станислава Юрьевича, майор Солоухин не забыл, как мальчиком рассматривал в церкви крупное распятие и, при мыслях о страданиях Христа, слезы катились у него по щекам. И думал он тогда, как сам он смог бы переносить такие страдания… И уверен был, что не смог бы перенести их, потому что боли в детские годы, как все его сверстники, очень боялся…

И эта память осталась в нем навсегда…

И, получив задание на уничтожение святого имама, выйдя из штаба на крыльцо и глядя в темно-синее небо над исстрадавшимся гордым Афганистаном, майор Солоухин чувствовал себя не самым лучшим образом. И не было никакой разницы, что этот святой – человек совсем иной веры, к тому же враг в этой войне. Одно слово – «святой» – словно тормозило все его привычные офицерские навыки. Но сил противостоять приказу не нашлось.

Воспитанное еще отцом чувство военного человека в крови его утвердилось прочно и было гораздо сильнее всех остальных чувств…

* * *

– Они должны были появиться сегодня к утру… – капитан Топорков оперся локтем на «стопятку»,[4]4
  Переносная радиостанция Р-105 в походном состоянии упаковывалась в специальный рюкзак, удобный для транспортировки за плечами радиста. В настоящее время снята с эксплуатации и используется только как учебное пособие и тренажер.


[Закрыть] выставленную на каменном пригорке, и грыз какую-то толстую пустотелую травинку, нервно сплевывая горький сок, но совсем не морщился при этом, только глазами показывал свое отвращение. Тем не менее грызть не переставал. Это была известная всем привычка капитана. Если не было под рукой травинки, он грыз спичку, которую у кого-то брал, потому что сам не курил и спичек при себе не держал. – Последний, как я понимаю, срок… Не в воздухе же он, как святой дух, растворился… Один еще, я бы поверил… Но с караваном…

– Только в том случае, если мы правильно просчитали время пути. А мы вполне могли ошибиться, потому что караваны ходят по-разному. С наркотиками быстрее, с оружием медленнее. Все зависит от тяжести груза и возраста транспорта. Мы ведь даже не знаем, что везут в этом караване. Может быть, одного Мураки и везут и на каждой остановке народу показывают… – Майор Солоухин убрал в футляр мощный трофейный бинокль, каких в Советской армии не видывали, и посмотрел на капитана Латифа. – Что скажешь, хозяин положения? Где твой разлюбезный святой мог застрять? Не в воздухе же он, в самом деле, с караваном растворился…

Афганец передернул плечами, словно отмахнулся. Солоухин его состояние определил правильно. Капитан Латиф заметно нервничал. У него даже пальцы постоянно подрагивали, и он, чтобы скрыть дрожь, без конца сжимал одной ладонью другую, словно бесконечно сам с собой здоровался. Нервничать он начал, как Солоухин заметил, с самого начала, еще с посадки в вертолет. И, конечно, не от страха, потому что афганцы страха лишены начисто – такой народ, и это еще Александр Македонский признавал, когда завоевывал Бактрию и Согдиану.[5]5
  Бактрия и Согдиана, два древних государства на территории современного Афганистана и среднеазиатских республик бывшего Советского Союза, были уничтожены нашествием Александра Македонского.


[Закрыть] Майор понимал, что, подчиняясь приказу, капитан идет против своего желания и своей совести, точно так же, как Солоухин идет против своей, отправляясь на эту операцию. Но он – иностранец и иноверец. Если, конечно, членство в коммунистической партии можно считать верой. А Латиф – мусульманин и, видимо, очень уважает престарелого имама, хотя и боится показать это. И оттого еще сильнее нервничает.

– Вот и я тоже хочу только плечами пожать, – умышленно членораздельно произнося слова, с неприязнью и жестко сказал Солоухин, не принимая поведения капитана и не подыскивая ему оправдания, хотя сам, как понимал, на его месте испытывал бы точно такие же чувства внутреннего грызущего противоречия. – Вы нас втянули в это дело, а мы сиди и жди, когда нас обнаружат и окружат… Где радист?

Майор повернулся к капитану Топоркову.

– Савельев, – негромко позвал Топорков.

Радист оказался рядом и тут же подбежал, перепрыгивая через камни.

– Связывайся с «девятьсот семнадцатым», доложи, что караван не пришел. Просим к вечеру вертолеты… Будем возвращаться…

И тут же услышал, как за его спиной с громадным облегчением вздохнул капитан Латиф. Майор обернулся. Латиф улыбался во все лицо. Не будь Солоухин так сердит на всех афганцев, и тех, против которых воюет, и тех, что втянули Советский Союз в эту войну, и даже тех, кто воюет рядом, но боится брать на себя ответственность за операцию, вынуждая спецназовцев делать «черное дело», он бы в ответ точно так же улыбнулся. Собственному решению улыбнулся бы. И сейчас улыбнулся, но только отвернувшись, чтобы эту улыбку не видел чужой капитан.

– По-прежнему себя не обнаруживать. Собираем манатки…

Солдаты не были в курсе задания. И потому солдатам не с чего было проявлять радость. Был бой – не было боя, уничтожили караван – не нашли караван… Это дело уже привычное и обыденное для спецназовцев любого звания. Но офицеры, принимающие участие в операции, среагировали, как и сам Солоухин, – облегчение было заметно.

Уничтожать святого, пусть и чужого, не хотел, кажется, никто…

* * *

Отряд уже был готов к выступлению в сторону площадки, выбранной заранее для посадки вертолетов, когда на очередном сеансе связи пришла радиограмма из штаба. По мрачному лицу капитана Топоркова майор сразу понял, что поступил новый приказ и каков именно этот приказ. В принципе, он сам в глубине души, понимая обстановку, ожидал именно такого ответа, хотя и надеялся на ответ противоположного характера.

– Остаемся?

Топорков бессильно развел руками:

– Остаемся…

Солоухин вздохнул обреченно и встал, чтобы его было видно всем.

– Отставить сборы… Новый приказ…

Майор все же не удержался и глянул на стоящего рядом капитана Латифа. Реакция оказалась вполне предсказуемой. У афганца гримасой боли откровенно исказилось тонкое лицо. Надежды рухнули, как потолок на голову, придавили, и он не нашел в себе сил, чтобы сопротивляться такой тяжести скрытно…

– Что говорят?

– Поступили данные их ХАДа. Караван задержался в каком-то кишлаке, где имам встречался с несколькими полевыми командирами. И запретил им воевать между собой. Их специально собирали туда на третейский суд. Имама слушаются.

– Состав колонны известен?

– Около сорока человек. Все вооружены. На четырех грузовиках. Груз не определен, но, судя по всему, везут оружие и боеприпасы. Рессоры грузовиков просели до упора.

– Когда здесь будет? Предположительно…

– Один переход остался…

Переходы караванов обычно проходят ночью. Значит, ближе к утру прибудут в ущелье…

– Вадимиров где?

– Вадимиров! – негромко позвал Топорков командира разведвзвода.

Старший лейтенант подбежал молча, тоже понимая, что после сеанса связи должен поступить новый приказ, и одними глазами спрашивая, что это за приказ. Любой приказ в первую очередь касается его, потому что без разведки на войне никуда…

– Выступай на старый пост. Следи, Саня, за кишлаком как следует… Остальным – отдыхать до вечера. Вечером, после наступления темноты, занять прежние посты и проконтролировать зону ответственности…

* * *

Наконец-то старшему лейтенанту Семарглову предоставилась возможность выспаться. Он от удовольствия даже зевнул так торопливо-откровенно и в то же время так аппетитно, что чуть челюсть себе не вывихнул. Даже рукой за нее схватился, словно придерживая. И тут же начал пристраивать бушлат за подходящим камнем – вместо подушки.

– Спим, товарищ старший лейтенант? – довольный, спросил младший сержант Симаков, сохраняющий надежду, что после дежурства на ночном наблюдательном посту его не пошлют еще и в охранение.

– Спим… И покурить теперь… – Василий Иванович на пару секунд задумался. – А курить все равно нельзя. Запах, понимаешь, кто-нибудь со стороны уловить может… Вдруг да ветерок прилетит… И подхватит…

Старлей уговаривал больше себя, чем младшего сержанта.