Текст книги "Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая. Том второй (СИ)"

Автор книги: Сергей Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава одиннадцатая

Сотник Заруба не надолго задержался в избушке жалтонеса, но вышел оттуда один, и без лука и отравленной стрелы, которые он привез для хозяина избушки.

Вои, которым сотник Бобрыня успел рассказать, какой страшной смертью умер их пленник, стали молча собирать дрова для погребального костра. Пусть это был враг и убийца, но славяне обычно сжигали, согласно традиции, даже таких, а не просто выбрасывали тела на растерзание птицам-падальщикам. Если не сжечь тело, душа будет не просто страдать, она будет метаться среди живых, и мстить им. Просто из зависти мстить, что они еще живы, а она уже – нет.

– Когда Рунальд нам тело отдаст? – спросил Зарубу Телепень, тяжело дыша под тяжестью целого ствола упавшего не толстого дерева, который он тащил к месту, где предполагалось устроить костер.

Заруба посмотрел на Телепеня снизу вверх.

– А ты зайди к Рунальду в избушку. Спроси.

Телепень, наверное, и вошел бы, но ствол мешал ему. По своей длине он просто не поместился бы в избушке. И потому последовал следующий вопрос:

– А что он про княжича говорит?

– Он уже сказал. К обеду княжич выйдет к нам. А завтра поедем в Старгород. Если Рунальд что-то говорит, так всегда и бывает. Он свое словно не хуже кузнеца сковывает.

– Носилки, стало быть, надо готовить?

– Княжич в седло сядет. Кстати, поймали лошадь Парвана?

– Я привел. Привязал, – сообщил дружинник Зеленя.

– Княжичу не зазорно будет на такой ехать?

– Нет. Хороша кобыла.

– И ладно…

Заруба прошел к старому костру возле шалаша, где сейчас сидел на стволе только сотник Бобрыня. Присел рядом. Небо на востоке уже посветлело, но даже не настолько, чтобы поляну было видно полностью. Настоящий рассвет не слишком торопился…

– Что «Пень с бородой» говорит? – спросил Бобрыня.

– Он при тебе все сказал.

– Сейчас костер приготовят. Хорошо бы сразу его и сжечь.

– Ты про Парвана?

– Конечно.

– Я сказал Рунальду. Он говорит: «Забирайте». А как заберешь, если его змеи обвили. Старик смеется. Подождем…

* * *

Ждать пришлось больше часа. Наконец, не выдержал Бобрыня.

– Я что ли зайду. Может, этот Рунальд заснул?

– Говорят, он никогда не спит. Никто и никогда, ни днем ни ночью не заставал его спящим.

– Так что, зайти к нему?

– Не беспокой. Он с княжичем пока занимается.

Но сотник Гостомысла все же не выдержал.

– Тогда я тем более зайду. Узнаю хоть, как у княжича дела.

Однако дойти до избушки жалтонеса сотник не успел. Телепень, таскающий не хворост, как другие, а целые стволы упавших молодых деревьев, волок очередной ствол, и вдруг бросил его. Стал в утренний сумрак всматриваться и вслушиваться.

– Что там? – спросил Бобрыня, зная способность воя загодя слышать то, что еще не слышат другие. И это способность нашла подтверждение даже на этой поляне всего несколько часов назад, когда пожаловал к избушке Парван. И именно благодаря слуху Телепеня удалось устроить на Парвана засаду, и предотвратить новое покушение на жизнь княжича Гостомысла. При этом сотник сразу обратил внимание на то, что и другие вои настороженную по-звериному позу Телепеня заметили, и оценили. Тоже стали прислушиваться, повернув головы в сторону дороги. И даже сотник Заруба, который сегодня только во второй раз увидел Телепня, и тот среагировал, как все. Впечатление было такое, будто все что-то слышат, и только один Бобрыня временно оглох, хотя и поднял бармицу своего шлема, и даже сам шлем чуть в сторону сдвинул, освобождая ухо.

А Телепень тем временем, наоборот, шлем на голову надел, и сверху обхватив, прижал плотнее, словно к схватке подготовился.

– Что там? – спросил сотник, сразу понимая эти движения.

Телепень сначала передернул ремень, на котором ножны с мечом висели. Пока таскал лесины для костра, меч, чтобы не мешался, он подальше за спину забрасывал. И это тоже было подготовкой к схватке. И только после этого вой ответил сотнику:

– Едут. Много конников. Больше двух сотен, думаю. А то и целых три. Когда много, перечесть трудно. Едут не быстро. Но дорогу, чувствуется, знают. Все. В лес свернули. На мягкую землю. Теперь уже не посчитаешь, сколько там лошадей.

В это время в отдалении заржала лошадь, почувствовавшая, видимо, запах дыма и человеческого жилья, которые всегда и всех лошадей заставляют торопиться, а часто и радостно ржать.

– Кто-то впереди скачет, – предупредил Телепень. – Наверное, разведка. Или посыльный. Сюда скачет. Его лошадь ржет. Самого его не слышно. Словно это не вой. Кольчуга у него не звенит, хотя все другие кольчужные.

Лошадь заржала еще раз. У лошади нюх лучше, чем у собаки[13]13
  Действительные данные, подтвержденные современной наукой. Из всех животных лучший нюх имеет лошадь. Лошадь даже легко обучается поискам человека по следу. Только использовать лошадь вместо полицейской служебно-розыскной собаки неразумно, поскольку лошадь обычно на человека не нападает, и, в отличие от собаки, бесполезна при задержании. Но, например, в той же Монголии, когда человек заблудится в пустыне или в степи, поиски ведутся с помощью специально обученной лошади. Эта практика применяется уже много веков, и никогда лошади не подводили, никогда не теряли след. Более того, если собака может потерять след под слоем снега, то лошадь даже там его чувствует. Самостоятельно находит ослабевшего человека, позволяет сесть в седло и отвозит его домой или просто до ближайшего человеческого жилья. Такие поисковые лошади использовались в Монголии, как говорят историки, еще в семнадцатом веке. Возможно, применять лошадей при поисках пропавших начали раньше, но первые письменные рассказы об этом датированы только семнадцатым веком.


[Закрыть]. И она все чувствует своим носом заранее. А ржанием торопит всадника, да и людей в том месте, куда спешит, предупреждает. Предупредила и в этот раз. Сотник Бобрыня сделал знак рукой только в одну сторону, но его вои сами сообразили, и разошлись в две. Только сам Бобрыня и Заруба остались у костра.

Ждать пришлось не долго. Всадник, видимо, очень спешил. И, как только выехал из леса, где плотно к гриве своего коня прижимался, чтобы о ветви не удариться, но с седла не слез, сразу пустил коня в быструю рысь, и за секунды пересек поляну. Уже было достаточно светло, чтобы можно было рассмотреть лицо всадника.

– Берислав! – громко крикнул сотник Заруба.

– Кто это? – спросил Бобрыня.

– Сотник Берислав, из нашей конницы. Берислав… – позвал Заруба громче.

Вой на коне обернулся, и сразу из седла выпрыгнул. Низкорослый и кривоногий, хотя в седле он смотрелся статным и мощным. На земле же такого впечатления не производил. Но шагнул он не в сторону Зарубы, а в сторону крыльца. Рунальд сам дверь открыл, услышав, видимо, конский топот. Берислав что-то сказал, «Пень с бородой» согласно кивнул, и вернулся в избушку. А Берислав только после этого двинулся в сторону костра. Вои-словене вышли из кустов с двух сторон, отрезая Бериславу возможность на тропу вернуться, если бы тому захотелось убежать. Но бежать тот, видимо, и желания не изъявлял.

– Как ты здесь? – сразу спросил Заруба, шагая к сотнику Бериславу.

– Воевода опасно ранен. Привезли его к Рунальду. Надо бы к князю Бравлину. Но боимся вот, до Старгорода не довезем. Решили сюда свернуть.

– Как случилось?

Берислав стал рассказывать. Коротко, отрывистыми фразами. Он даже не знал всей предыстории сражения. Знал только, что должны были выручать идущий из Дании полк конунга Сигтрюгга, зятя князя Бравлина. Сигтрюгг всегда выступал в помощь тестю, все годы войн с франками. Выступил и сейчас. Но на месте его не оказалось. И Веслав сам атаковал графа Оливье. И был ранен в спину каким-то солдатом, когда проводил с графом поединок. Солдат ударил секирой.

– Предательский удар. Иначе победить Веслава было невозможно. Граф Оливье был почти обречен, когда этот солдат вмешался.

– И что сам граф?

– Он знал этого солдата. Тот когда-то спас ему жизнь. Хотел сделать это во второй раз. Но Оливье отрубил солдату голову. Он сложил с себя полномочия командира войска, и объявил об этом всем. Граф едет с нами. Ухаживает за Веславом, как за своим другом.

– А битва? – спросил Заруба.

– Я не знаю, кто вместо Веслава взял на себя командование. Наверное, воевода Златан, как обычно. Он всегда лезет командовать, даже когда его не просят. Я видел, как наш правый фланг выдавил франков в центр, а на левом фланге франки выдавили нас к центру. Там все и должно было бы решиться, но кто-то дал команду к отступлению. Франков было ненамного больше, но наша конница держалась хорошо. И хорошо били франков стрельцы словенской сотни. Но когда наши начали отступать, стрельцы тоже вынужденно отошли. Мы встретились со словенами, и взяли их с собой. Они охраняют Веслава, как охраняли раньше своего княжича.

– Да, воевода Златан слишком любит командовать, но не умеет вести битву. Он отступил бы даже при равенстве сил. А если франков было больше, отступит тем более. Значит, битва проиграна? – спросил Заруба.

– Если мы отступили, значит, проиграна, – согласился Берислав. – Но Златан, думаю, будет с гордостью говорить, что он сохранил для княжества конницу.

– Конница нужна для больших полевых сражений, где используется вместе с пехотой и стрельцами, или для набегов в чужие земли. А нам большие сражения теперь давать нечем. Если пехоты едва-едва на защиту стен хватает, князю уже будет не до больших сражений. И все равно, даже если наберем пехоту, если помощь от данов придет, франки смогут выставить войск втрое против нас. Значит, и конницу беречь, если разобраться, не для чего. А попробовать побить франков было можно. Отступление – это поражение. А если бы побили, был бы большой праздник. Каждый вой на городской стене чувствовал бы свою силу. А непобедимые франки надолго поникли бы головами.

– Вон они, едут… – сказал сотник Бобрыня. Но говорил он не о франках. – Передовой дозор стрельцов…

Конные стрельцы высыпали на поляну в составе двух десятков, и тут же рассыпались по опушке с поднятыми и готовыми к бою луками.

– Русалко, хоть и молод, но дело свое знает, и свою сотню обучил хорошо, – заметил Берислав. – В сражении он ни разу не дал франкам возможности к себе приблизиться, и расстреливал любую атаку рыцарей до того, как те смогут копье для атаки опустить.

– Где они столько коней набрали? Да еще каких коней! – с удивлением спросил Бобрыня, видя, что к каждому седлу стрельца привязан повод заводного коня, а у троих только в первых двух десятках было по два таких коня. Причем, все эти кони были мощными, тяжелыми, и несли на себе конное рыцарское облачение. То есть, были покрыты кольчужными попонами, легкими войлочными нагрудниками, с нашитыми на них металлическими полосами с острыми шипами, и тяжелыми стальными налобниками, тоже снабженными острым шипом, на пример единорога. Это на случай столкновения коня с противником.

– Военная добыча… – предположил Заруба. – Доспех на конях франкский. Наши кони обычно более легкие и в броне, и на ногу легче.

– Они перебили рыцарей. А их коней захватили, – объяснил Берислав. – Перебили они втрое больше. Но не захотели утяжелять себя многими конями. Это снизило бы подвижность сотни. Я видел, как они смещались с фланга на фланг, и помогали нам, где могли. Наши вои благодарны стрельцам за такую поддержку. Думаю, и Бравлин свою благодарность выскажет.

– Воеводу везут… – сообщил Бобрыня, словно сотники сами не видели, и не понимали, что там, на опушке леса, происходит.

И все трое шагнули навстречу появившимся всадникам.

Если с поля боя Веслава, несмотря на громадную тяжесть его мощного тела, выносили четыре воя, предварительно уложив его на крепкий и большой зимний плащ, только что тут же снятый с одного из убитых рыцарей, то на поляну его вывезли уже на лосиной шкуре, привязанной к лукам седел четырех лошадей. На самих лошадях никто не сидел, но вои вели их на поводу, чтобы выравнивать движение, не трясти раненого, и соблюдать между лошадьми дистанцию, которая позволяла держать шкуру натянутой и не провисшей, чтобы поврежденный секирой позвоночник воеводы не прогибался. С Веслава уже сняли доспехи, несмотря на морозец, обнажили тело до пояса, сильно обмазали рану медом и заложили проваренной в льняном масле берестой – старый славянский способ дезинфекции ран. Поверху еще наложили льняные повязки, чтобы береста не падала при движении. Мед, кстати, всегда был еще и сильным заживляющим средством, издавна используемым славянами. Отправляясь в любой поход, славянин обязательно брал с собой глиняную баклажку с медом для залечивания ран. Чтобы воевода не замерз и не простудился в такую прохладную погоду, его прикрыли сверху медвежьей шкурой, не такой большой, как лосиная, но более тяжелой. Сам Веслав был в сознании, хотя взгляд был не совсем осмысленным, и, блуждая, переходил с одного воя на другого, в зависимости от того, кого он мог увидеть. Рядом с импровизированными носилками и чуть позади них ехал с поникшей головой граф Оливье, держащий шлем в правой руке, а левой только управляя лошадью. Рядом с графом ехал вой из конных вагров, который знал франкский язык, и, когда было необходимо, толмач доносил до воеводы слова графа. Веслав ничего не отвечал, и даже непонятно было, понимает ли он обращенные к нему слова Оливье. На лесной тропинке держаться близко к растянутой лосиной шкуре было невозможно, и граф слегка отстал. Но седла не покинул, и только пригибался под пересекающими тропу толстыми ветвями. Но дорогу кавалькаде все же готовили. Два спешившихся воя шли впереди коней с боевыми топорами в руках, и срубали мелкие деревца, чтобы коням было где пройти, не сближаясь друг с другом, но не прорубая тропу для франка. Однако, как только кавалькада выехала на поляну, Оливье тут же оказался от воеводы сбоку, и постарался заглянуть раненому в лицо. Но Веслав словно и не видел этих стараний.

Вагры, еще не вышедшие полностью своим настроением из тяжелого боя, успевшие только дыхание в дороге перевести, сначала поглядывали на знатного франка с недоверием и с неприязнью, теперь уже несколько к нему привыкли, и мало обращали на него внимания. Впрочем, Оливье повышенной активности не проявлял, и не привлекал к себе внимания.

Сотники от костра, первоначально двинувшись к кавалькаде, поняли, что опаздывают, свернули наперерез конникам, и встретились с ними у избушки жалтонеса, куда и подвезли Веслава. К общему удивлению, когда открылась дверь, вышел не сам Рунальд, а княжич Гостомысл, привычно прямой и высокий. Вышел на своих ногах, в белой рубахе ниже колен, бледный и, как казалось, исхудавший лицом, вынужденный опираться на косяк из-за недостатка сил, тем не менее, как стало ясно тем, кто доставлял его сюда, явно идущий на поправку. Хотя готовности сразу же вести своих воев в бой княжич и не показывал. И только взгляд его был прежним, и даже более жестким, чем обычно, слегка угрюмый, больше похожим на взгляд князя Буривоя, когда тот попадал в серьезную ситуацию.

– Что случилось с Веславом? – голос все же больше внешнего вида выдавал состояние княжича. Был он ломок, лишен силы, но, тем не менее, не был лишен властности. – Мне жалтонес сказал, что он умирает.

И этим, властностью голоса, Гостомысл был похож на себя прежнего, на такого, каким хотели его видеть вои, на такого, который еще недавно водил их в бой против варягов, как раньше водил в бой против других полков. Но вопрос требовал ответа. Ответ мог быть долгим, если бы отвечал кто-то из участников битвы на берегу реки, и потому инициативу, чтобы Гостомысла не утруждать, слегка торопливо взял на себя сотник Бобрыня.

– Воевода был ранен в битве, княжич. Его, как мне сказали, ударили секирой.

– Как это случилось? Я не представляю себе, как Веслав мог подпустить к себе кого-то на расстояние удара.

Граф Оливье, которому толмач доносил разговор, тронул коня, и подъехал прямо к крыльцу. И вступил в разговор, как равный с равным.

– Я – граф Оливье, один из командиров полков короля Карла. Ты, как я понимаю, герцог[14]14
  Согласно европейской градации титулов, князь приравнивался к принцу, сын князя, к герцогу, поскольку сын принца обычно носил именно этот титул.


[Закрыть] Гостомысл. Я видел тебя, когда тебя привезли в Старгород. Я тогда подошел со своими полками под стены города. Ты находился в горячке, и был тогда слишком слаб, чтобы меня рассмотреть. Но я узнал тебя.

Толмач скороговоркой доносил слова графа до княжича, хотя тот вполне сносно владел франкским языком, но пока не желал этого показывать.

– Я рад тебя приветствовать, достойный рыцарь. Кое-что я о тебе слышал даже в наших далеких краях. На здешней земле я не имею права приветствовать тебя, как хозяин, но я тебя приветствую, как приветствует один гость другого гостя. Я не понимаю, говоря честно, в каком качестве ты прибыл сюда. Если ты пленник вагров, почему ты при оружии? Если ты не пленник, почему вагры не принимают тебя за врага? Но, прежде, чем разъяснить этот вопрос, я хотел бы, чтобы ты дал возможность моему сотнику рассказать мне, что случилось с Веславом.

– Именно это я, как непосредственный участник событий, и хотел рассказать тебе, герцог.

– Непосредственный участник? Тогда, конечно, ты знаешь больше сотника, который находился здесь, при мне. Я готов тебя выслушать, достойный граф.

– Наши полки сошлись с полками вагров, и неизвестно было, на чьей стороне окажется победа. Силы были примерно равны, и потому исход сражения был непредсказуемым…

– Это неправда, – сказал сотник Берислав, слушая пересказ толмача. – Франков изначально было гораздо больше, чем нас.

– Изначально нас было больше. Но ночью я разбил полк данов, идущий на помощь князю Бравлину. Даны дрались отчаянно, и мои полки понесли значительные потери. Мы в темноте не правильно сориентировались, плохо зная местность, а проводник из местных данов обманул нас, и завел в болото, где вязли ноги рыцарских коней.

– И что стало с проводником? – спросил Заруба.

– Мы захватили в заложники его семью, и по угрозой расправы над семьей отправили его к Бравлину под видом гонца от конунга Сигтрюгга, чтобы оттянуть от Старгорода конницу вагров. Пехота просто не успела бы дойти. А конница как раз успевала. Я должен был уничтожить конницу, как уничтожил раньше полк данов, а мой король в это время должен был подступить к Старгороду, и обложить его со всех сторон, чтобы конница, если часть ее уцелеет, не имела возможности вернуться. Тогда вагры не сумели бы сделать из стен города ни одной вылазки, и не смогли бы помешать нашим стенобитным машинам разрушить ворота и стены.

– Король Карл большой военный стратег, – с неодобрением сказал княжич Гостомысл. – Продолжай свой рассказ, достойный граф. Я слушаю тебя внимательно. Веслав всегда был и остается моим верным другом и побратимом, и я всей душой болею за него. Ты сам знаешь, что такое побратим. Я слышал, как ты со своим побратимом Хроутландом перекрыл Ронсевальское ущелье в Испании. Об этом, наверное, слышали в самых отдаленных краях просвещенной земли. Вы этим подвигом прославили свои имена.

– Благодарю за лестную оценку наших скромных ратных подвигов, герцог. Но я продолжаю рассказ. Силы были примерно равны, и исход сражения был непредсказуем. Это понимал и я, это понимал, одновременно со мной, и воевода Веслав. И еще оба мы понимали, что решающей могла бы быть схватка предводителей противоборствующих войск. Кто будет побежден, войска того потеряют управление, и потеряют боевой дух. Победитель же, наоборот, укрепит дух своего войска. И мы стремились один к другому, прорубая коридор через ряды воинов. Я признаю, что Веслав чрезвычайно сильный боец и рыцарь, и достоин только высоких слов похвалы. Он более умелый рыцарь, чем я, и я признаю его победу. Я едва отбивался от его ударов, и готов был уже принять смерть, когда вмешался мой солдат, и ударил Веслава в спину секирой. Это был удар предателя. И хотя однажды уже этот солдат спас мне жизнь в бою, я отрубил ему голову. Но Веславу от этого легче, я думаю, не станет. Ему срочно нужен опытный лекарь, знающий свое дело. Я предложил ваграм свои услуги, и готов был отвезти воеводу в лагерь франков под свои гарантии безопасности. Там его смог бы лечить лекарь самого короля Карла Каролинга. Но вагры не захотели. И привезли его сюда. Хотя, даже судя по внешнему виду местного лекаря, он едва ли сумеет чем-то помочь воеводе. Это малограмотный человек, а не лекарь.

– Тем не менее, меня он вернул уже из иного мира, куда я прямым ходом направлялся, – достаточно холодно сказал Гостомысл, и поймал взгляд самого Веслава, поднявшего в этот момент голову. Наверное, просто подступил какой-то момент, когда воевода вернулся на короткое мгновение к здравому уму.

Гостомысл шагнул к самому краю крыльца, не имеющего перил, и посмотрел на воеводу, сам пошатываясь, и едва не падая.

– Брат мой, граф Оливье сожалеет о том, что произошло. Не он направил удар тебе в спину. Но он наказал человека, который этот удар нанес. Он предлагает под свое честное слово рыцаря отвезти тебя к лекарю короля Карла. Кого ты сам выберешь, лекаря франков или жалтонеса Рунальда. Тебе самому решать. Я со своей стороны могу только сказать, что Рунальд только что вернул меня уже из врат смерти. Не знаю, как ему это удается, но он, кажется, может и мертвого оживить.

– Я здесь буду, у Рунальда, – тихо прохрипел Веслав. – Граф не виноват. Я знаю. Не вините его и вы. Я уже многое знаю. Оттуда мне многое видно…

Воевода уронил голову на шкуру, потом снова поднял ее, но взгляд его уже блуждал из стороны в сторону, и он ничего не говорил.

– Ты слышал, достойный граф, мнение самого Веслава? Он предпочитает жалтонеса Рунальда. Я не могу приказать его воям, чтобы они поступили против желания своего воеводы.

– На все воля Господа, – сказал Оливье, поднял перед собой меч вместе с ножнами, и перекрестился на его крестообразную рукоять, не стесняясь того, что находится среди язычников.

В этот момент из среды воев выступил долговязый Телепень.

– Княжич, тревога. Сюда едет много воев. Я слышу их еще на дороге. Скоро свернут на тропу. Тогда слышно будет хуже. Больше сотни человек. Наверное, не меньше двухсот.

– Я тоже слышу, – сказал вой Ждан.

– И я, – подтвердил вой Зеленя.

– Занимаем оборону, – распорядился слабый еще Гостомысл, которого снова заметно пошатывало. – Русалко, спрячь своих людей в лесу. Пусть будут готовы. Сам будь рядом со мной.

– Пока я здесь, франки вам ничего не сделают, – уверенно сказал граф Оливье.

– Посмотрим… Русалко, делай, что сказано…