Текст книги "Побег из Шапито"

Автор книги: Сергей Панарин

Глава 3

Вечер был тёплым и уютным. В такие вечера ничего не случается, и можно спокойно отдохнуть от суеты. В лесу царил мир. Разморенные животные купались в мягком зное, поднимавшемся от прогретой за день земли. Ветра не было. Деревья беззвучно замерли, на их зелень легла алая краска – солнце потихоньку покидало Тамбовщину.

Кенгуру, шимпанзе, скунс и петух от нечего делать сидели на краю оврага и лениво обсуждали события последних дней. Бегство из цирка казалось далёким. Звери ловили себя на мысли, будто бы это были вовсе не их приключения. Дикий лес буквально завалил артистов новыми, до сей поры неизведанными переживаниями. Циркачи признались друг другу, что они в смятении. Такая растерянность, наверное, охватывает мальчика из деревни, попавшего в огромный город.

Жизнь между клеткой и ареной была скупа на впечатления. Стены, пол, потолок. Соседи. Здесь же всего было чересчур: звуков – лавина, красок – революция, событий – ураган. Да, тревожно. Да, браконьеры. Да, приходится врать местным зверям, кстати, неплохим ребятам. Зато здесь всё настоящее.

– Может, не стоит никуда ехать? – спросил Гуру Кен. – Дом далеко, опасностей море. А тут тишь, соседи неплохие… Вот победим браконьеров и заживём… С лисой как-нибудь договоримся…

– Никаких переговоров с шантажисткой, – отчеканил скунс, прервав работу крепких челюстей.

Кенгуру выплюнул травинку:

– Ох, Парфюмер, мы не в Чикаго. Придётся найти с ней общий язык.

– Я есть бояться этот Василисья, – признался Петер. – Нихт доверие. Аларм.

– Зато стильная деваха, не без размаха, не черепаха, но хитрая ряха, – выдал Эм Си.

– Что есть ряха? – Петух захлопал глазами.

– Физиономия, Петер, – пояснил Вонючка Сэм. – Наш афроанглийский друг быстро схватывает местные словечки.

Шимпанзе гордо кивнул.

– Только нам здесь не место, – развивал свою мысль скунс. – Я допускаю, что мы приживёмся в этом коллективе авантюристов, хулиганов и преступников под управлением недалёкого губернатора. А как быть со знаменитой русской зимой?

– Перекантуемся, йо! – отмахнулся Ман-Кей.

– Где? – не сдавал позиций Вонючка Сэм. – Нам позволили занять берлогу, потому что сам Михайло летом там не ночует. А еда? Медведю хорошо – он заснёт до весны. Зато, например, Гуру Кен не заснёт. И жрать ему будет не-че-го.

– Они тут жить, и мы смочь, – неуверенно предположил Петер.

– Твои родичи живут в специальных домах. Как же это?.. В курятниках. Там тепло и люди кормят. Правда, потом сами вас едят, но это детали.

– Я категорически хотеть на родина! – выпалил петух, тряся гребнем.

– Да, – протянул кенгуру. – Надо выбираться отсюда. Но как?..

Никто не знал. Звери погрузились в невесёлые размышления.

В таком состоянии и застал иноземных гостей медведь-губернатор.

– Отдохнули? Славно, – бодро выдал он, потирая лапы. – Давайте-ка, гостюшки, устроим культурный обмен.

– Это как же, Михайло Ломоносыч? – поинтересовался Вонючка Сэм.

– Проведём конкурс художественной самодеятельности. Выявим, так сказать, таланты в среде братских народов.

Циркачи перемигнулись.

– Это мы можем, – вынес вердикт Гуру Кен.

– Чтобы мы, профессионалы?.. – начал возмущённую тираду Вонючка Сэм, но его прервал Эм Си:

– Чтобы мы, профи, красавцы в фас и профиль, показали мощь искусства, пробудили чувства, прославили бы места родные, а не кисли б, не ныли, трусами не прослыли, надо вызов принимать, йо! Тамбовчан удивлять, йо!

– Ё-моё, – прокомментировал Михайло речь Эм Си. – Чую, нашим дарованиям придётся туго. Конкуренция, забодай вас человек!

Скунс с остервенением жевал жвачку, шумно сопя через расширившиеся ноздри. Петер тоже вовсе не горел желанием петь перед неизвестным сбродом, как-никак он выступал перед самой королевой Англии! Ну, или женой пражского мэра. Всё равно, уровень-то международный! Но петух готов был переступить через актёрские амбиции. В глубине своей куриной души Петер нёс настоящий артистический огонь. Этот огонь требовал пищи – зрительских восторгов. И какая разница, кто тебе хлопает – польская женщина или тамбовский волк. Главное, что искусство принадлежит народу!

Проникнувшись пафосом, петух изрёк:

– Я быть хотеть петь на местную публику!

– Много хочешь, – буркнул под нос Вонючка Сэм.

– Раз вы согласны, то и здорово, – подытожил Михайло Ломоносыч. – Сейчас позову народ.

– Сюда? – удивился Гуру Кен.

– А что, идеальное место для концерта. Эй, ребятки, все сюда!

Из леса валом повалили животные: зайцы, белки, бобры, барсуки, ласки, лисы, пара оленей, мыши-полёвки, несколько диких свиней, ежи, ужи, лягушки, – да всех и не перечислить. Зрители рассаживались на склонах оврага. Птицы слетались на поваленное дерево, толкались, гомонили. В траве блестели спинки юрких ящериц. За всю карьеру циркачи никогда не видели столько зверей вместе. А крылатые? Воробьи, овсянки, сороки, филин, канюки, синицы, чибисы…

– Как же мы их раньше не заметили? – ошалело вымолвил кенгуру.

– Нюх потеряли, – тихо сказал Вонючка Сэм. – Допрохлаждались в клетках-то.

Вскоре овраг превратился в Колизей. Дно служило ему ареной или сценой, склоны – зрительскими трибунами. Десятки глаз настороженно изучали экзотических гостей, местные шептались, обсуждая внешность каждого.

Колючий, Серёга и Лисёна расположились наособицу, чуть в стороне от циркачей. Михайло Ломоносыч вышел в центр «арены».

– Вы все слышали, что нас посетили иностранные послы. Вот они… – Медведь жестом дал понять циркачам, что нужно встать.

Четвёрка поднялась. Артисты глуповато улыбались и махали лапами. Петер за неимением лап хлопал крыльями. Зрители ответили аплодисментами и криками.

Медведь переждал волну взаимных приветствий и продолжил:

– Мы тут в нашем лесу живём, мира не знаючи, словно бы и нету, кроме дома, никаких земель, дорогие мои. Ан есть. Нас окружает масса дружественных стран, плотно сжимая в тиски… Тьфу ты, я не об том. Все мы разные. Кто косой, кто колючий, а кто и вовсе косолапый.

Михайло Ломоносыч не чурался самоиронии, и лесные жители это ценили. Они заулыбались, зашептались, дескать, да, таков наш губернатор – строг, но и добр.

– А существуют в матери-природе ещё более необычные звери. Например, кенгуру. Помаши нам, Гуру Кен. Вот красавец… Или вот вам, пожалуйста, шимпанзе. Похож на врага нашего, человека, только лучше: и красивше, и умнее.

Тамбовчане рассмеялись. Анекдот об уме и красоте обезьян дошёл и до российской глубинки. Эм Си этого не знал, поэтому расценил смех как проявление дружелюбия.

– А теперича, ребята, попрошу отнестись посерьёзнее, с пониманием, дело всё же государственное, – понизил голос медведь. – Прибыл к нам гамбургский петух.

С невольным смехом справились почти все. Только какая-то белочка из молодых пронзительно хихикнула и замолкла, сконфузившись.

– И наконец, четвёртый посол. Вы думаете, он енот, а он, наоборот, скунс. Американский, стало быть, пушной зверь. Прошу любить и жаловать. Те, кто не хочет его любить и жаловать, потом могут расспросить Колючего, чем это чревато.

Слух о конфузе с ежом давно облетел весь лес, поэтому смех был особенно громким. Колючий отвернул мордочку. Вонючка Сэм раскланялся.

Ломоносыч призвал собрание к порядку и перешёл к сути:

– Пора нам обменяться с гостями опытом, найти общие интересы, узнать друг друга получше. Предлагаю начать с культуры. Мы споём-спляшем, заслушаем иностранных друзей, составим, так сказать, впечатление. Кто за?.. Против?.. Воздержался?.. Чего тебе, бурундук?

Толстенький низколобый зверёк с внешностью куркуля встал и спросил:

– Можно я воздержусь?

– Вот ведь скряга! – воскликнул Михайло. – Голоса и то ему жалко! Ладно, принято единогласно при особо жмотистом воздержавшемся.

Губернатор сел в первом ряду.

Вниз скатились зайцы. Птицы вдарили залихватский мотив, косые пустились в пляс. Замелькали лапки, ушки, хвостики кнопочкой, завертелись юлой проворные зайчата, совершая невероятные прыжки друг через друга.

– Wow, – выдохнул Ман-Кей, одёргивая пиджак и поправляя медальон. – Рубятся круче хип-хоперов. Реальный брейк-данс!

Танец закончился, и медведь объявил выход тамбовского певца:

– А сейчас, дорогие мои, выступит Колючий в традиционном для себя жанре лесного шансона! Поддержим!

Ёж появился с самодельной гитарой. Короткий игольчатый бобрик на макушке топорщился с особенным задором. Колючий ударил по струнам и запел, находясь в рамках классических трёх аккордов. Голос ежа звучал уверенно и нагловато, но из-под образа сорвиголовы выглядывал весьма душевный паренёк:

 
Ты назвала меня животным,
ежиха милая моя.
Я был влюблённым, беззаботным,
все звёзды были для тебя.
О, как я дико прокололся:
иголки в сердце, грусть в груди.
За тучи скрылось типа солнце.
Тебе я типа дал уйти.
 
 
С пробитым сердцем жить я больше не могу,
с огромной дырочкой в боку. У-у! У-у!
 

Коренные жители леса рукоплескали. Циркачи вежливо похлопали, но им совершенно не понравилась баллада Колючего. Иноземцы оказались вне жанра и не смогли оценить очарования лаконичной подачи.

Да и, нужно признаться, ёж фальшивил.

Петер не выдержал и попросил слова:

– С вашим позволением я хотеть иметь петь!

– Вот это по-нашенски! – одобрил Михайло. – Поприветствуем нашего гамбургского… друга!

Овраг огласили радостные крики и аплодисменты. «Какие благодарные зрители», – умилился петух. Ему предстояло сосредоточиться. Фонограммы не было. Значит, а капелла.

Сохраняя академическое спокойствие и неизъяснимое достоинство, Петер занял место в центре «арены». Запел чистейшим тенором:

 
Скажите, курочки, подружке вашей,
что я ночей не сплю – о ней мечтаю,
что на насесте один рассвет встречаю…
Я сам хотел признаться ей,
но как начать, не знаю…
 

Публика была покорена.

– Ай да Петер, ай да молодец, – приговаривал Михайло Ломоносыч, смахивая слезу. – Говорит ни в склад ни в лад, а спел-то как безупречно! Талант!

– Браво! – умилённо пролаяла Лисёна.

– Таких надо в артисты, а не в послы, – глубокомысленно изрёк Серёга.

А Колючий промолчал, потому что считал себя проигравшим по всем статьям.

Под гром оваций петух раскланялся, посылая зрителям воздушные поцелуи, и уселся рядом с друзьями.

– Замечательно, Петер, ты показал настоящий уровень, – шепнул Гуру Кен.

– А что, товарищ кенгуру, не хочешь ли и ты удивить нас каким умением? – спросил Михайло.

– Всё, что я умею, так это боксировать, – сказал Гуру. – Я чемпион мира сразу по трём версиям. Меня тренировал сам Костя Дзю. Кстати, мой друг. И если кто-то хочет провести со мной пару раундов, то я с радостью дам мастер-класс.

Тамбовчане притихли.

– Кхе… Кхе, – вежливо покашлял в кулак Михайло. – Раз желающих нет, то я, так уж и быть, тряхну стариной. Ну, на правах главы леса.

– Ты чего, Ломоносыч? – одновременно зашипели ему в уши Лисёна и Серёга. – Брось ты эту затею!

Друзья кенгуру тоже усомнились в необходимости драться.

– Зачем тебе это, Гуру? Как бы конфликта не случилось! – отговаривал австралийца скунс.

Боксёр усмехнулся:

– Всё под контролем, Парфюмер. Он неповоротлив, попрыгаем, он быстро устанет, я нанесу пару акцентированных ударов, вот и всё. Эм Си, будешь рефери?

– Йо, без проблем!

Шимпанзе пригласил Гуру Кена и Михайлу на площадку, временно ставшую рингом.

Кенгуру пружинисто запрыгал, всунул лапы в перчатки, замолотил перед собой. Его кулаки ходили так быстро, что сливались в две красные линии.

Медведь вышел вразвалочку, добродушно отмахиваясь от лисы с волком.

– Да что вы заладили? Брось, брось… Что я, без понятия, что ли?

– Бокс! – скомандовал Ман-Кей.

Гуру молниеносно подскочил к оборачивающемуся Михайле и нанёс ему акцентированный хук правой. Только вместо челюсти перчатка почему-то угодила в поднятую медвежью лапу.

– Ишь ты, быстрый какой! – вроде бы удивился Ломоносыч и отвесил Гуру Кену дружескую оплеуху.

Кенгуру долго потом вспоминал тот момент. Казалось, вот она – лапа. Она ме-е-едленно начинает двигаться, но почему-то настигает голову чуть раньше, чем приходит мысль уклониться. Голова будто взрывается изнутри, из глаз стартуют снопы искр, потом темно, затем откуда-то сверху звучит голос Эм Си: «Hey, boy! Ты живой?», а после австралийский спортсмен вдруг понимает, что лежит на чём-то мягком…

Постепенно боксёр очухался, открыл глаза и даже встал. Михайло ему тактично помог, похлопал по плечу:

– Ты хороший паренёк. Суетной маленько, но удар держишь неплохо. Обычно все лежат вдвое дольше.

Состязание закончилось. Медведь, шимпанзе и кенгуру расселись, получив свою порцию одобрительных аплодисментов. На «сцену» грациозно выскользнула Василиса.

– Привет честной компании, – поприветствовала она зрителей. – Сегодня я прочитаю басню. Я посвящаю её нашему человекообразному гостю. Специально, между прочим, разучила. Эта африканская басня называется «Макака и койот».

И Лисёна продекламировала стихотворную историю, проявив подлинный артистический талант:

 
Макаке Мбога всемогущий даровал кокос.
На пальме одинокой утвердившись
и плод вкусить совсем было решившись,
макака стала размышлять, кокос держа хвостом,
беспечно нежась и лежа пластом.
На ту беду по джунглям семенил койот.
И вот
кокосный запах тормознул койота.
Койот узрел кокос, койоту жрать охота,
и хитрый хищник молвит чуть дыша:
«Макакушка, как хороша!
Ловка, легка – всё прыг да скок с лианы на лиану.
Но крокодил сказал мне как-то спьяну,
что ты не сможешь никогда, закрыв глаза,
достать до носа кончиком хвоста!»
Макакина с похвал вскружилась голова,
и на приветливы койотовы слова
сомкнула очи, хвост до носа устремился,
кокос упал – койот с ним удалился,
оставив обезьяну в дураках…
Мораль проста: держи кокос в руках.
 

Нехитрую басню звери также встретили на ура. Лес редко видел концерты, всё было в диковинку. Ман-Кей, которому было посвящено стихотворение, не особо им проникся. Ему почудилось, будто над ним издеваются. Гуру Кен заметил недовольство друга.

– Не хмурься, Эм Си, – прокричал он на ухо шимпанзе. – Она не хотела тебя обидеть. Это у них такой юмор, наверное. Мне-то вовсе по башке досталось.

– А мне не ясно, что в африканской басне делает американский койот, – заявил Вонючка Сэм.

– Он есть кокосы воровать, – ответил на претензии скунса Петер.

Поднялся медведь-губернатор. Гомон стих.

– Потехе час, а делу время. Скоро совсем стемнеет. Пойдёмте-ка спать. Завтра могут вернуться браконьеры. Мы должны отдохнуть и приготовиться. А вечерком продолжим. Всем спокойной ночи!

Животные стали нехотя расходиться. Птицы вспархивали с поваленного ствола, растворяясь в сумерках. Змеи и ящерицы расползались. Ускакали зайчишки, белки. Затих вдали топот кабаньих ножек…

Некоторые зрители благодарили «послов», точнее, Петера за то, что не погнушался блеснуть талантом, сочувствовали кенгуру-боксёру, дивились вблизи на Эм Си и Вонючку Сэма. Жали лапы, знакомились, звали в гости. Циркачи буквально замлели от такого искреннего радушия тамбовчан.

Последним овраг покинул канюк. Он так и не приблизился к артистам, просидел над берлогой, неотрывно глядя грустными немигающими глазами на Петера. Потом молча взлетел и был таков.

– Великолепен вечер этот есть, – вздохнул петух.

Друзья закивали. Правоту Петера признал даже сварливый Сэм.

Заурчал живот Ман-Кея.

– Сейчас бы бананчика… – жалобно сказал шимпанзе.

– Да, с пальмами тут несколько не богато, – проговорил Гуру. – Поищем пищу с утра, Эм Си.

Квартет беглецов улёгся в берлогу и заснул. А вокруг кипела ночная жизнь: ухал филин, шуршали в траве маленькие добытчики, переговаривались птицы. Лунный свет, путающийся в ветках сосен, падал на дно оврага, освещая недавнюю «концертную сцену». Кенгуру несколько раз начинал храпеть, но всхлипывал, затихал, морщась от ноющей головной боли. Оплеуха Михайлы – штука запоминающаяся.

Глава 4

Плохие люди часто имеют вредные привычки. Например, пьют. Некоторые думают, что таким образом плохие люди проявляют подспудное стремление стать хорошими. Ведь выпившему человеку частенько говорят: «Надо же, полдень не наступил, а ты уже вон какой хороший!»

Плохие, хорошие… На словах, казалось бы, всё просто. Но браконьеры Витя и Федя не были насквозь плохими мужиками. Скорее они были слабыми. Потому к сорока годам так и остались Витей и Федей, а не Виктором Петровичем и Фёдором Ивановичем. Потому и пошли нелегально промышлять зверя, ведь удачный выстрел по прибыли равнялся нескольким неделям ударного труда на заводе. Потому и пили горькую, ведь она отключает здравый смысл, а здравый смысл шепчет: «Работай над собой, не топчись на месте!»

И вот – прошло полжизни, с закрывшегося молокозавода выгнали, металлолом весь сдан, бутылки тоже. Рыба не ловилась – кончилась рыба. Как жить? Витя и Федя сняли со старых, купленных ещё отцами ковров ружья и ушли в лес – вносить посильный вклад в дописывание Красной книги.

На счету мужиков было несколько удачных охот, и Федя вполне довольствовался заработками, но Виктору хотелось большего. Когда перед добытчиками замаячила перспектива изловить сенсационного зверя, долговязый браконьер почуял немаленькие деньги и громкую славу. А славы хотелось. «Живёшь тут, как калоша на антресолях, – порой говаривал Витя, – мимо жизни живёшь. Ровесники в Москве давно, по телевизорам всяким светятся, евроремонты сделали. А я?..»

В общем, снежный человек казался длинному охотнику пропуском в мир известности и достатка. Сфотографироваться, с журналюгами поболтать – поудивлять ещё не выдуманными подробностями облавы, сняться для телевидения и продать йети подороже какому-нибудь научно-исследовательскому институту. Глядишь, хватит денег перебраться из райцентра в город.

Утро встретило Витю свежестью. Как ни странно, он сам чувствовал себя свежо – цель заставила отказаться от традиционных вечерних возлияний, и теперь голова была непривычно легка и светла. Охотник бодро встал, поставил чайник, умылся, оделся. Скрип половиц не раздражал, даже появилось желание заняться ремонтом. Появилось и пропало.

Наскоро перекусив и выпив обжигающего кипятка с тремя крупицами заварки, он вышел из дома.

Деревня просыпалась. Вдали белели остатки тумана, на давно запущенных грядках блестела обильная роса. Соседка гнала корову на поле, по дороге тарахтел трактор с пустым прицепом, из дома напротив доносился плач малыша. Витя втянул носом сыроватый воздух. Чихнул.

Притворив калитку, зашагал к Федьке. Товарищ по «бизнесу» жил в квартале от Вити.

Дом подельника был настолько ветхим, что долговязый прозвал его хижиной дяди Феди. Забор покосился, калитку давно сорвали с петель, кажется, во время драки. По-хозяйски зайдя на двор, Витя поднялся на трухлявое крыльцо, толкнул дверь. Так и есть, не заперто.

Федя спал, лёжа на кровати этаким оплывшим колобком, и храпел. Брюхо вздувалось и опадало – масштабное зрелище, хоть зови киношников снимать фильм-катастрофу.

В перерывах раскатов Фединого храпа было слышно, как отчаянно жужжит, стучась головой о стекло, большая зелёная муха. В Витином уме промелькнуло что-то философское о смысле жизни, но эта мысль тут же была погребена под гениальным обобщением: «У, дура!»

– Федька, храпоидол, просыпайся! – громко изрёк долговязый.

– Хрю, – ответил коротышка и зачмокал пухлыми губами.

– Подъём, барсучище! – рявкнул Витя.

– Что? – Федя моментально сел, распахивая глаза. – А, это ты…

Он откинулся на спину и закачался на старых пружинах, как «Титаник» на волнах.

– Похмелиться есть?

– Нету. Завязывай, я же тебе вчера говорил. Поймаем снежного человека – тогда хоть упейся. А сейчас нам вместе надо. Надо нам все силы… Понял?

– Угу. – Федя, кряхтя, встал с постели. – Я сейчас.

Прошлёпав в кухню, хозяин загремел посудой, уронил ворох каких-то пакетов, в общем, повёл себя, как слон в посудной лавке. Разлил рассол по стаканам, вернулся в комнату:

– Буишь?

– Федя, я трезв, – терпеливо сказал Витя. – Чего и тебе желаю.

– Тогда я оба.

Коротышка потихоньку ожил. Оделся, накинул покрывало на кровать. Подельники уселись друг против друга – гость на стул, а хозяин на давным-давно сдохший чёрно-белый телевизор.

– Значит, хочешь поймать этих, снежных… – прохрипел Федя. – А были ли йети-то? Может, кто пошутил так и заодно капканы дюзнул?

– Брось городить, ты сам его видел. Меня до сих пор его глазищи лиловые преследуют. И ещё, а ведь снежные люди наверняка на что угодно способны, раз свидетелей до сих пор мало было!

– Э, полегче, – струхнул коротышка. – А то у меня от твоих слов мурашки по спине забегали.

– Это вот эти рыжие и усатые, что ли? – спросил Витя, заглядывая за спину подельника.

Федя вскочил, потешно обмахиваясь руками. Он страшно, до судорог омерзения не любил тараканов.

– Шучу я, – смилостивился долговязый. – Я вот чего подумал. Сеть нам нужна, иначе не совладаем.

– Ты его найди, а потом совладай.

– Не умничай. Твой бредень цел?

– Загнал я его, кажется…

– Так кажется или загнал?

– Надо пойти порыться.

Помолчали.

Витя не выдержал:

– Ну, так пойди и поройся, чёрт тебя дери!

– И то верно, – ухмыльнулся Федя. Ему нравилось иногда включить дурачка, чтобы позлить подельника.

Бредень нашёлся в чулане под завалом досок, сачков, оснастки для зимнего лова. Поднялось огромное облако пыли. Чихающий хозяин выволок сеть на двор, бросил её в заросли сорной травы.

– Отлично. Вроде не сгнила, – оценил Витя. – Берём палатку, харчи и боезапас. Мохнатого надо заловить во что бы то ни стало. Пока не поймаем – не уйдём. Собирайся и топай ко мне, а я пока приготовлю ружьецо.

Через полчаса навьюченные барахлом браконьеры шагали от деревни к лесу.

Есть такое красивое и ёмкое словосочетание – животный мир. И ведь точно: между зверями не бывает войн, не сколачивают они армий, не занимаются завоеваниями. Всё проходит в тихой обстановке.

– А я считаю, что с людьми надо по-людски! – заявил Вонючка Сэм на утреннем совете, где решалось, как дать отпор охотникам.

– Это как же? – Серёга затряс ушами.

Скунс надул из жвачки пузырь, лопнул его с громким хлопком. Циркачи и пришедшие к ним местные невольно вздрогнули.

– Стрелять, что ль?! – не понял Михайло. – Так мы не умеем.

– И стволов нету, – добавил Колючий.

– Дремучая провинция. – Сэм скорчил гримасу «что с них взять?».

Гуру Кен решил сгладить неловкость и остановить Вонючку, пока тот не наговорил ещё больше грубостей.

– Если ты такой умный, Парфюмер, то объясни нам свой гениальный замысел. Ведь, помнится, ты первый завёл речь о противостоянии браконьерам до полной победы.

– Да, я, – напыщенно закивал скунс. – Итак, они охотятся на вас, то есть нас. До сих пор мы что делали? Убегали и прятались. Хватит, говорю я вам! Остановитесь, выйдите из логовищ!

– Пушистый мой, – Лисёна изящно махнула роскошным хвостом, как бы прося слова, – ты предлагаешь нам умереть героями?

– Нет. Я предлагаю открыть сезон охоты на ваших браконьеров! – заявил Вонючка Сэм.

– Совсем сбрендил Парфюмер, – прошептал кенгуру. – Видно, местного свежего воздуха надышался.

Петер и Эм Си молча кивнули. Им тоже стало страшно за рассудок друга. Где это видано, чтобы скунсы охотились на людей?

– Хм… – Михайло Ломоносыч поскрёб лапой пузо. – В этом что-то есть…

– Звучит слишком дико, – неуверенно сказала Лисёна.

– А я готов сходить на человека, – задиристо выпалил Колючий. – Хотя бы с рогатиной.

Все заулыбались.

– А в сущности, что такое охота? – задался философским вопросом Серёга.

Встрепенулся Эм Си Ман-Кей:

– Что такое охота? Это когда идёшь лесом с одним интересом – поймать кого-то. Утро, туман, зевота, а ты топ-топ с ружьишком, всё тип-топ и даже слишком. Рядом пёс, для него есть работа. Ищет след. Пока нет… Ха, вот он! И за зайцем, за зайцем. Стой, заяц! На курке палец. Косой пугается, петляет-виляет-стремается, как бы в лапы не угодить собачьи! Бачили? Вы бачили? Ушёл! Эх, лучше б рыбачили, йо!

– Он ещё и по-украински лопочет! – вырвалось у Колючего.

– Ему вообще не важно по-каковски. Лишь бы лопотать, – отмахнулся Гуру Кен.

– Тем не менее я просить дорогих друзьёв вернуть к обсуждению наш вопрос, – подал голос Петер. – Предложений славный! Давно пора начать сказать свой зверский «нет» произволу людей. Парфюмер имел сказать красивый план. Железный лапа должен остановить зло!

– Спасибо, приятель, ты всегда придёшь на выручку силам добра и разума, – церемонно поблагодарил скунс друга.

– Кукушка хвалит петуха… – промолвила Лисёна, и тамбовчане рассмеялись.

– Что есть смешной? – рассерженно вскрикнул Петер.

– Не обращай внимания, наш гамбургский… друг, это местный фольклор, – добродушно сказал Михайло Ломоносыч. – Важно другое. Как мы прищучим коварных охотников?

– Эй, wake up everybody![2]2
  Wake up everybody! – Проснитесь все! (англ.)


[Закрыть] Я вчера подумал, сидя в засаде, что у нас есть несколько капканов, в которые нас хотели загнать как баранов, – вспомнил Эм Си. – Давайте их против хозяев поставим! С новой охотой поздравим, ноги подавим…

Медведь прервал «рэпопоток» Ман-Кея:

– Тпру, сердешный! Во-первых, уточни, сделай милость. Ты Камон Эврибадьевич или Вэйкап Эврибадьевич?

– Можно просто Эм Си, – поспешно вставил Петер.

– Хорошо. Эм Си даже удобнее, а то язык, не ровён час, сломается. А во-вторых, дорогой ты наш человекообразный гость, откуда у тебя такие прогрессивные идеи? У тебя случайно в роду людей не было?

– Ты ещё спроси у Парфюмера про людей и чувство меры, – ответил шимпанзе. – Ведь это он с ними хотел по-людски, а я лишь развил идеи, что мне близки. Вы много лет спали, ничего не предпринимали, а теперь, смотрю, испугались всего. Неужели слабо?

– Да посол ты!.. – выкрикнул Колючий. – Нам не слабо! Правда, Ломоносыч?

– Нас на слабо не взять, – наставительно сказал Михайло. – Но мы должны трезво понимать, что идеи Эм Си революционны. Знаете, друзья, чем мы отличаемся от людей?

– Мы умней, – зарифмовала Лисёна к общему удовольствию.

– Нет, Василиска, – покачал головой медведь.

– Мы быстрей! – Гуру Кен потряс кулаками.

– Выйдешь против человека с ружьём? – не без лукавства спросил Михайло.

Кенгуру насупился.

– У них есть ружья, но нет у нас, а также свет, вода и газ, – выдвинул версию Ман-Кей.

– Я же говорю, сильно ты на них смахиваешь.

– Ладно, Ломоносыч, трави уже правильный ответ, – сдался за всех волк.

– Стыдно, Серёга, – укорил серого хищника медведь. – Тебе, санитару леса, и не знать! Мы, любезные мои, берём столько, сколько нам нужно. А они – столько, сколько смогут взять и больше. Не ты ли, волчинушка, рассказывал мне про то, как нашёл мёртвого лося без ноги и рогов? Вот наше главное отличие. Уклад предков чтите?

– Угу, – подтвердили звери.

– Так вот. Предложение заморских послов заманчиво. Если всё сделать расчётливо, оно сулит полную победу над этими двумя браконьерами. Но мы рискуем зайти за флажки.

– О какой флажок иметь говорить уважаемый Михайло? – поинтересовался Петер.

– Да про совесть он, – пояснил Серёга. – Объявим охоту на людей – начнём брать больше необходимого. Мы же их есть не будем! А задрать кого-то просто так… Ну, не знаю…

– Я вам, русским, поражаюсь. – Скунс всплеснул лапками. – Волк учит нас правилам честной войны. То есть пока эти добрые люди не придут за вами, вы будете терпеть, а попав на мушку, спохватитесь, да?

– Ну, коли рассуждать с этих позиций, то да, – согласился медведь.

– А я считаю, что мы вправе поохотиться на вчерашнюю парочку, – сказала Лисёна.

Все обратили взоры на неё.

– Да, вправе. Вы все слышали крики длинного охотника. Он вернётся. И, представьте себе, не мировую подписывать. Я на всю жизнь запомнила эти бешеные глаза, оскаленные зубы и ор. Делайте выводы. Я бы рискнула побороться.

Воцарилось молчание.

Михайло встал, обошёл сидящих в кружке зверей, что-то бормоча под нос. Вернулся.

– Охоте быть. Но наша задача заключается в том, чтобы победить браконьеров бескровно. Повторяю, бескровно. Это значит, что при охоте ни один человек не должен пострадать.

– А животное? – спросил Вонючка Сэм.

– Это так очевидно, что даже не обсуждается, – твёрдо сказал медведь-губернатор.