Текст книги "Остров Русь"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Юлий Буркин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава шестая, в которой Иван торгуется за полцарства

Догадлив был поп Гапон. Действительно, не прошло и часа после тайного визита Черномора к Владимиру, как в палаты княжеские ввалились три богатыря. Покачиваясь и помогая друг другу не упасть, встали они пред ясны очи переодевшегося в полосатую пижаму Красна Солнышка.

Добрыня Никитич сделал шаг вперед и, галантно поклонившись, обратился ко владыке земли русской:

– Дело в следующем, княже. Хотим в твою честь подвиг совершить. – Однако поклон не прошел ему даром: произнеся эту фразу, он оступился и рухнул на пол.

– Да ты, брат, пьян! – вскричал князь, якобы удивленно.

– Князь! – вопреки очевидности оскорбился за друга Илья, – как ты мог подумать?! Добрыня ранен! То есть, тьфу! Добрыня ранен. В бою с гвардейцами Гапона.

– С какими гвардейцами?! – изумился Гапон. – Нет у меня никаких гвардейцев!

– Нет, так будут, – уверенно заявил Алеша, – ты давно о своей гвардии тайно мечтаешь.

– Откуда знаешь? – удивился Гапон.

– Телепатия, – объяснил Алеша.

– Телепатия! – взъярился князь, – телепатия, говоришь?! У нас, между прочим, тоже телепатия! Вот она-то мне и подсказывает, что только что вы меня в кабаке собакой кликали!

– У тебя, князь, телепатия неправильная, – предположил Алеша.

– Да хрен с ней, с телепатией, – махнул рукой Владимир, – у меня тридцать три богатыря в свидетелях.

– И как же мы теперь, княже? – не очень вразумительно, но до крайности горестно спросил Добрыня, пытаясь подняться на четвереньки.

– Как, как, – столь же горестно ответил Владимир, – головы будем рубить, вот как.

– Головы рубить, эт хорошо, эт по-нашему, – встрепенулся уснувший было стоя Илья Муромец, – кому рубить?

– А вам, кому же еще, – радостно сообщил Гапон. – Тебе первому.

Илья нахмурился, напряженно соображая. Наконец сказал:

– Не, мне не смогу. Размахиваться несподручно.

– А если кого другого попросить? – все с той же радостью в голосе осведомился Гапон.

– Другому не позволю, – подумав, ответил Илья, – а сам не могу. Несподручно.

– Не позволишь?! – с внезапной свирепостью взвизгнул Гапон. – А вот сейчас проверим! Эй, стража, взять их!

Стражники двинулись было опасливо к богатырям, но остановились, услышав обращенные к попу слова князя:

– А ты че это тут раскомандовался?! Мантию, жулик, выиграл, и все уже?! Вот заведешь свою гвардию, тогда и командуй! Понял? – И, повернувшись к стражникам, скомандовал сам:

– Эй, стража, взять их!

Стражники искательно посмотрели на Гапона. Тот незаметно махнул им рукой, мол, делайте. Стражники придвинулись вплотную к богатырям.

– Только тронь! – рявкнул Илья, выставляя перед собой меч булатный. Но меч перевесил, и Илья упал лицом в направлении вытянутой руки. И упал он прямо на все пытавшегося подняться Добрыню. Тот жалобно пискнул и затих. Затих и Илья. А еще через мгновение, обнявшись, они сладко посапывали на полу.

– Эх, ребята, – укоризненно протянул Алеша Попович и сел на пол рядом с ними.

Без сопротивления, как дрова, стража поволокла троицу прочь из тронного зала.

Гапон хотел что-то крикнуть вслед, но удержался и шепнул несколько слов князю. Князь согласно кивнул и крикнул вдогонку стражникам:

– В погреб их! И свяжите хорошенько! – А затем добавил, обращаясь к Гапону: – Казним на рассвете. Пусть проспятся. Негоже русских богатырей во хмелю казнить.

– Я всегда поражался твоей справедливости, Володя, – преданно глядя князю в глаза, сказал Гапон.

– Спасибо, Гопа, – жеманно поправил воротник пижамы князь.

– Вовка, – проникновенно продолжил поп, дружески положив руку князю на плечо, – а давай их все-таки прям сейчас казним. Куй, как говориться, пока горячо.

– Не, княжеское слово менять не могу.

– Даже для меня?

– Даже для тебя.

– Жаль, жаль, – сказал Гапон задумчиво. Но тут же повеселел:

– Знаешь, – сказал он, – не люблю я эти зрелища, честное слово. Можно, вы их без меня казните, а?

– А чего ж, конечно. Отдыхай.

– А точно казните?

– Ну я ж сказал!

– На рассвете?

– Обязательно.

Гапон благодарно пожал князю руку:

– Вот это я понимаю! Сказано, сделано! А я тогда пойду, посплю, устал я чего-то от трудов государственных. Потом в баньку схожу. Потом, сам понимаешь, Алена у меня... К обеду только появлюсь, ладно?

– А чего ж, ступай, – разрешил князь, – Алена у тебя – ух! – князь сжал кулак, демонстрируя хилый бицепс. – Славная! Привет передавай от свата.

– Непременно, Вова, непременно, – заверил поп, – адью! – И, весело посвистывая, вышел вон.

...Влетев в свою поповскую избу, Гапон еще в сенях закричал призывно:

– Аленушка! Светик мой! Твой Гапончик пришел!

Огромная, на две головы выше его, мрачная бабища подбоченясь возникла в дверном проеме. Есть женщины в русских селеньях...

– Ну? – спросила она грозно.

– Аленушка, – с виноватой улыбкой сказал Гапон просительно, – собираться надо. Уезжаем мы.

– Куда это вдруг? – от презрительного прищура глаза Алены превратились в две синие щелки.

– Слушай меня, Аленушка, – зашептал Гапон, – наконец-то пришло за батюшку твоего Соловушку отмщение. На рассвете Илюху, обидчика твоего, со двумя его сотоварищами лютой казнью Владимир казнит. А мы с тобой сейчас двинем к печенегам, обо всем об этом сообщим и к полудню с войском ихним уже и в Киев вступим. И стану я ханским на Руси наместником. Тогда и свадьбу сыграем. А?! Ловко я закрутил?!

Алена, онемев от возмущения, уставилась на Гапона. Наконец, взорвалась:

– Ах ты змей подколодный! Ах ты тать окаянная! Россию-матушку продавать?! Да я тебя, гада!.. – И она выдернула из под полы свою девяностопудовую кочергу, с коей не расставалась даже в постели.

– Ты ж моя упрямица, ты ж моя непослушница, – принялся ласково приговаривать Гапон, отступая вглубь сеней. А там, в сенях, на тот случай все уж приготовлено было. В одну руку схватив с вешалки рушник, в другую – с полки бутыль с наклейкой «Хлороформ», он плеснул зелья на ткань и, подскочив вплотную к Алене, сунул ей рушник в лицо.

Бабища с грохотом рухнула на пол и захрапела, сотрясая звуком избу.

– Ничего, ничего, Аленушка, – приговаривал Гапон, корабельным канатом скручивая ей руки и ноги, – баба ты норовистая, что кобылка необъезженная... Вот стану наместником, свадьбу справим, тогда и полюбишь, тогда и послушной станешь. – Сказав это, он прощальным поцелуем осенил пухлые девичьи уста, а затем вогнал в них толстенный кляп из скомканной скатерти. – Ты тут полежи, отдохни, – сказал он на прощание безответному телу, – а я пока сбегаю с Черномором разберусь.

С этими словами поп поспешно выскочил из избы.

...А во княжеских палатах тем временем происходило вот что. Только было собрался Владимир от волнений отдохнуть, как отворилась дверь и вошла Несмеяна.

– Обидчика моего не нашли, папенька? – кокетливо спросила она, поправляя рукава шитого бисером кафтана.

– Обидчика, обидчика... Ищут, – рассеянно сказал Владимир, озираясь по сторонам. Где ж корона? Неужели Гапончик уволок? Казню... А! Вот она!

Владимир подобрал невесть как закатившуюся под трон корону, обдул с нее пыль и искоса посмотрел на дочку.

– Чего вырядилась в праздничное? Сарафан, небось, из китайского сукна шит, а ты его в будни носишь. Отец-то у тебя – князь, и то по-простому одевается! – Он похлопал себя по бокам, демонстрируя полосатую пижаму.

Несмеяна лишь вздохнула и промокнула глаза платочком.

– Грустно, папенька. Посмеяться хочется.

– Так ты посмейся, – оживился Владимир. – Народу объявим, что я тебя сам развеселил, полцарства сэкономим. Ну?!

Царевна покривила губы, старательно развела их пальцами вверх и застыла.

– Ну, – подбадривал Владимир. – Давай, хохочи, золотко!

– Чего с Емелей будет, как сыщут? – продолжая кривить лицо, спросила Несмеяна.

– Казним. Голову с плеч скинем, как положено.

Несмеяна тихо, уютно заревела.

– Ты чего, дочка?

– Люб он мне! – не прекращая реветь сказала Несмеяна. – Все женихи – придурки какие-то, клоуны, шуты гороховые. А он – серьезны-ы-ы-ый! Богаты-ы-рь!

– Липовый, – не терял духа Владимир.

– Какая разница, – огрызнулась Несмеяна. – Про то никто не ведал!

– Так чего ж шум подняла? – не выдержал Владимир.

– Дура, – самокритично призналась Несмеяна. – Все равно никому меня не развеселить. Соврала бы, мол, заставил он меня посмеяться маленько, стала б женой богатырской. Внука бы тебе родила, наследничка!

Владимир потер лоб. Последний довод, похоже, попал в больное место.

– Значит так, дочурка. На Емеле свет клином не сошелся. Есть и другие на Руси богатыри. Кто нам первым на глаза попадется, того и окрутим.

Несмеяна, похоже, ждала не этого. Но возразить не успела. В дверь заглянул стражник и виновато произнес:

– Аудиенции просят, пресветлый княже!

– Занят я! – гаркнул Владимир.

– Убедительно просят, – не унимался стражник, потирая шишку на лбу. – Не кто-нибудь, а добрый-молодец Иван-дурак. С булавой. Может, пустим?

– Ох и распустились вы... – начал Владимир и вдруг оживился: – Добрый молодец, говоришь? – он заговорщицки глянул на Несмеяну. – Отлично. Даже лучше, чем богатырь, а то они больно наглые да своенравные. Пускай!

Стражник исчез, а в палаты вбежал Иван-дурак. Со сладостным для княжеского уха криком – «Не вели казнить, вели миловать!» – он бухнулся на колени. Пол в комнате захрустел.

– А, ты значит и есть Иван-дурак, – приглядевшись, разочарованно сказал князь. – Казнить не буду, но и награду отложим. Верно, Несмеянушка?

Та согласно кивнула.

– Не за себя прошу, за друзей моих, – вставая сказал Иван. – Не виноваты они, княже!

– Это кто ж не виноват? Илюшка, Алешка да Никитич Добрынька? Ну ты загнул! Несмеянушка, ты только послушай: над ним самим подозрение висит, а он за изменщиков просит!

Владимир поправил корону, прошелся взад-вперед, заложив руки за спину, и задумчиво произнес:

– Мы не французишки галантные, не британцы учтивые. У нас, у русичей, свой исторический путь. Мы пойдем другим путем!

Иван почесал затылок и виновато сказал:

– Не пойму я слов твоих мудреных, княже. Дурак. Так как насчет друзей моих?

– Чем докажешь, что не ругали они меня?

Иван задумался. Процесс протекал туго, с заминками. Наконец он произнес:

– Пресветлый князь, дело было так...

...Три богатыря да Иван-дурак сидели в трактире и пили ядреный русский квас. Илья Муромец рассказывал о своей любви к Алене.

– Как мне жить без нее, не ведаю! – воскликнул он в заключение. – А все ж верю: Владимир ей прикажет, и пойдет она за меня!

– Ох как прав ты, – воскликнул Алеша с восторгом, – справедлив наш князь! Третий месяц нам жалование не повышает, а все равно люб нам Красно Солнышко! – Сказал и квасу выпил.

– Потому не повышает, что абы как мы ему служим, – разрыдавшись поддержал друзей Добрыня. – А надо б получше! Как земле русской!

...Владимир ошалело смотрел на дурака. Потом спросил:

– И ты надеешься, что я поверю в сей бред?

– Надеюсь, – признался Иван. – Черномор на ухо туг, недослышал, сам додумал и наябедничал.

– Слово дурака против слова Черномора, – усмехнулся князь. – Кому поверю, как сам разумеешь?

– Черномору, разумею, – обреченно вздохнул дурак.

– Так-то, – сказал Владимир назидательно. – А чего припозднился с оправданиями-то? После кваса отходил?

– На сходке ВБО я был.

– Не матерись при дамах! – сурово оборвал его князь. – Где был, что делал? Объясняй!

– Былины слушал, медовуху кушал, – начал перепуганный Иван. – Сидели бояны, не трезвы не пьяны, друг другу улыбались, в любви признавались. Самый главный был боян...

Со страху и под влиянием воспоминаний дурак заговорил стихами. Князь и Несмеяна обалдело слушали рассказ о боянских спорах, о новых былинах и о появлении зеленоголового бояна.

– Волосы – как травка, на шее – бородавка, грамотка подделана, да отлично сделана...

– Рифма слабая, – вставил князь.

– Я же там стоял на страже, думал, вдруг прорвется враже? Как услышал про наветы, прибежал едва одетый. Вот стою перед тобой и рискую головой...

– Во! – оживился Владимир. – В конце ты малость раздухарился. Стоишь и рискуешь, точно. Все остальное – чушь собачья. Бояны – интеллигенты, медовуху не пьют. Людей с зелеными волосами не бывает. У китайцев волосы синие, то всем известно, а вот зеленых в природе нет. Что с тобой делать дурак?

И тут княжеские палаты сотряслись от хохота. Задрожали стекла, посыпалась штукатурка, испуганно поникла ветками березка в кадке.

Смеялась Несмеяна. Заливисто, радостно, тыча пальцем в Ивана и хватаясь за грудь. Владимир неумело перекрестился и запричитал:

– Доченька, доченька, что с тобой? Поперхнулась что ли? Успокойся! Ничего смешного нет! Это просто дурак!

– У... у него... у него на штанах... – Несмеяна зашлась в хохоте, потом зарделась и скромно закончила: – ширинка расстегнута. Вот как торопился.

Иван-дурак, заслонясь булавой, торопливо приводил штаны в порядок. Князь Владимир чесал затылок. Потом задумчиво сказал:

– Интересно, почему тебя такая малость насмешила? Видать, и вправду замуж пора... Иван, ты понял? Несмеяна – невеста твоя отныне!

Иван поднял на князя глаза и неуверенно улыбнулся. Потом перевел взгляд на царевну, и улыбка погасла. С минуту в душе дурака продолжалась тяжелая борьба. Затем он спросил:

– А полцарства? Можно получить ту половину, где подвалы с дружками моими?

– Какие полцарства? – засуетился Владимир. – Комнатку во флигеле выделю, земли надел – пожалуйста! Мы ж ее, фактически, вместе рассмешили! Значит, и награду делим. Родную дочь в жены брать уже немодно, так что поделим все культурно. Тебе – царевну, мне – приданное.

– Тогда не получится, – отрезал Иван. – У меня уже есть милая.

Владимир обомлел.

– От царской дочки, собака, отказываешься?! Позоришь?!

– Сам собака! – взорвался вдруг Иван. – Правы были дружки, собака ты, князь!

Ох, зря он это сказал. Но было поздно. Владимир махнул рукой, и отовсюду повалила стража, прятавшаяся до того под лавками, столами и в кадках с березками. Дурак попробовал сопротивляться, но силы были не равны. Вскоре его повязали, и остатки стражи уволокли дурака в подвал. Князь Владимир утешал вновь плачущую Несмеяну:

– Ничего, ничего, жили без мужа и дальше поживем. Не плачь, девчонка. Пройдут дожди. Дурак найдется. Ты только жди.

Несмеяна ревела.

Князь сказал жалостливо:

– Ну, хочешь, я ширинку расстегну? Посмеешься.

– Не-е-т, – замотала головой Несмеяна, – мне у тебя не смешно-о-о.

Владимир вздохнул, посмотрел вслед полоненому Ивану и печально сказал:

– Однако, каких людей теряем! Лучших людей...

Сидел за решеткой в темнице сырой, страдая с похмелья, дурак молодой. Ох и муторно же ему было! Друзей не спас, а еще хуже подставил. Сам в немилость попал. Царевну обидел, князя оскорбил. Опохмелиться нечем.

– Эй, дурак, передача тебе, – маленькое окошечко в железной двери камеры открылось, и разукрашенный синяками стражник протянул Ивану бутыль и огромный каравай. – Девка твоя, Марья-искусница, передала. Я отпил пару глоточков, ты уж не серчай.

Иван посмотрел на бутыль.

– Глоточки-то у тебя богатырские. Как глотнешь – четвертушечка, присосешься – поллитровочка... Что, у меня и прав никаких нет?

– Как нет? Есть. Чай, у нас Русь, а не дикая страна половецкая. Есть у тебя право сохранять постное лицо, есть право кричать благим матом, есть право на один звонок.

– Насчет лица и насчет мата я понял. А вот насчет звонка...

Стражник молча просунул в окошечко коровий колокольчик. Иван в сердцах плюнул, но правом воспользовался. Полегчало. Сел в углу темницы на чугунную богатырскую парашу и откупорил бутыль. После нескольких глотков почувствовал, что сил прибавилось, а в голове просветлело.

– Ох, Марьюшка, ох, уважила, – нежно прошептал он, лаская бутыль. – И закусочку не забыла...

Он разломил каравай и с удивлением уставился на выпавшую оттуда грамотку.

– Неспроста, – прошептал дурак. – Или спроста? Хорошо, что я азбуке обучен.

Развернув бересту, Иван прочел:

«Миленочек! Сразу два горя у меня. Дядька Черномор в ванне утонул, а тебя пес В. в тюрьму засадил. Первому горю не помочь, а со вторым справимся.

В караване спрятаны вещи хитромудрые, что бежать тебе помогут. Во-первах – пилка-самопилка, во-вторых – лесенка-чудесенка, а в третьих – лом-самолом. И еще – кепка-невидимка. Дружок твой, Емеля, с ейной помощью гнева княжеского избег, у меня под кроватью спрятался. Друг твой – такой затейник, за тебя горой стоит.

Да учти, милый, вещам мудреным надо в стихах приказывать, иначе не понимают. Ты уж постарайся. Как убежишь, приходи ко мне. Твоя М.»

Заинтригованный Иван растребушил каравай и нашел: маленькую пилку, вроде тех, какими модницы ноготки полируют, изящный медный ломик в кожаном чехле и маленькую бамбуковую лесенку. Кепку-невидимку, как не искал, найти не смог. Видать уж больно невидима была.

Бережно подобрав и съев все хлебные крошки, не от голода, а от высоких моральных устоев, Иван задумался. Как же пустить в дело хитрую снасть. И как ей приказывать?

Но не зря Иван-дурак с боянами общался. Смекнул, что любой дурак может сладко петь, коль нужда заставит. Откашлявшись, Иван приказал:

 
Ну-ка, пилка-самопилка,
Что моя прислала милка!
 

Пилка встрепенулась.

 
Из неволи выручай,
Дырку быстро проточай!
 

Презрительно фыркнув, пилка улеглась на место. Видать, не те слова дурак сказал. Но Иван не сдавался:

 
Пилка, встань передо мной
Словно лист перед травой!
 

Встала.

 
Проточи-ка стену, пилка,
Чтоб остались лишь опилки!
 

Пилка метнулась к стене темницы и с визгом принялась ее распиливать. Летело каменное крошево, дурак на радостях бил в ладоши. Наконец, в стене образовалась порядочная дыра, в которую Иван и протиснулся.

– Ну, хорошо, – озадаченно сказал он, оглядевшись. – И что же я буду делать в соседней камере?

Иван действительно попал в соседнюю камеру. Темно в ней было, хоть глаз выколи. Ох, точнее надо было указывать пилке задание! А она, тем временем, не унималась, а все точила и точила камень. Видать, пока все не разгрызет, как приказано, в опилки, не остановится.

– Дурак я, дурак... – простонал Иван.

– Иванушка! – прогремел троекратный вопль, и из темных углов бросились к нему друзья – Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович! Они-то и сидели в соседней камере!

С ног до головы в цепях тяжелых, богатыри радостно били Ивана оковами по голове, а Добрыня приговаривал:

– Не чаяли и увидеть снова! Уважил стариков, уважил!.. Ослобонил! Ах ты ж соколик наш! Спаситель!

Когда первая радость утихла, вновь встретившиеся друзья отхлебнули из марьиной бутыли, и Илья грустно сказал:

– Эх, коли б не цепи чугунные, не удержали б нас стены каменные! Разнес бы я тюрьму по кирпичику, раскидал бы стражничков по Киеву! А собаке князю – морду набил!

– Морды будем позже бить, – успокоил его Иван. Достал лом и повелел:

 
Эх, лом-самолом,
Сотвори крутой облом!
Сбей с дружков оковы на пол,
Так, чтоб пот с них не закапал!
 

– А при чем тут пот? – удивился Попович, пока лом-самолом освобождал их от цепей.

– Для рифмы, – туманно объяснил Иван.

Лом-самолом тем временем выполнил работу и с мягким звоном переломился пополам.

– Одноразовый, – догадался Алеша. – Ничего, все равно неплохо.

Илья Муромец подошел к двери и заорал:

– Охохонюшки!

Одним могучим пинком он вышиб дверь с петель. По коридору забегали испуганные стражники. Друзья гордо вышли из темницы и в замешательстве остановились. Темницу-то, оказывается, опоясывала стена чугунная, во сто сажень вышиной, колючкою железной окутанная,

– Ломать не буду, – заупрямился Илья. – все пальцы заножу.

– Друзья! Я знаю тайный ход! – воскликнул Добрыня и откинул чугунную крышку, закрывающую глубокую яму.

– Ну и амбре, – брезгливо заметил чистоплюй Попович.

– Естественно. Заморское изобретение, канализация. Сюда параши выливают, и отсюда по подземному ходу все течет в Днепр. Спускаемся!

– Как? – дельно заметил Илья. – Прыгать-то высоко, расшибемся,

Гордый дурак достал из-за пазухи лесенку-чудесенку и скомандовал:

 
Эй, волшебное творенье,
Гордость стольных городов,
Ну-ка, всем на удивленье
Нас спусти до дна иль днов!
 

Лесенка мгновенно вытянулась вниз и приятным девичьим голосом произнесла:

 
Заплати-ка пятачок,
Вмиг поедешь, дурачок!
 

– Чего?! – завопили богатыри, хватаясь за булавы.

– Хочу – шучу, – отбрехалась лесенка. – Не боись – становись!

Друзья встали на перекладины, и те быстро поехали вниз. Добрыня напряженно поморщил лоб, а потом спросил:

– Слушай, а не могли бы мы с этой лесенкой просто на стену взобраться?

Покрасневший дурак соврал:

– Не могли... Я высоты боюсь.

Речь его прервало погружение. Когда богатыри вынырнули и отплевались, Илья укоризненно сказал:

– Что ж ты про дно-то упомянул?! Нам бы и на поверхности дерьма хватило!

– Ничего, – храбрился Иван. – Нам бы только канал, что к Днепру ведет, найти...

– Ищем! – приказал всем Добрыня. И работа закипела

...У днепровского берега, на окраине Киева, там, где бабы белье полощут, а девки по весне голыми купаются, вода забурлила, и на поверхности показались четыре изрядно перемазанных головушки.

– Халтурщики! – ругался Иван-дурак. – Это ж надо – полдороги до Днепра самим прокапывать пришлось! Ох, пожалуюсь князю...

Однако, вспомнив, что князь им теперь – не защита, Иван замолчал, закручинившись. Добрыня, оттираясь, ласково похлопал его по плечу:

– Ничего, Иван! Русь велика! Схоронимся от пса смердячего. Вот отмоемся маленько и...

– К Марье-искуснице, – докончил Иван.

– Точно! – оживился Алеша. – Дело говоришь. Потри-ка спинку.