Текст книги "Само собой (СИ)"

Автор книги: Сергей Уткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Сергей Уткин

Само собой.

   – Михалыч! Михалыч, открывай! Уснул ты там, что ли?! – невысокий мальчишка лет двенадцати сердито сплюнул на землю и в очередной раз пнул обшарпанную железную дверь с надписью «Котельная». Грохот удара разнесся по загаженному двору-колодцу старого дома, но никого этот шум не потревожил: уже несколько лет дом был расселен для капитального ремонта. Уцелевшие стекла окон дома уныло отражали серый сентябрьский вечер и мальчишку, разъяренно барабанящего в дверь. На фоне облезлых стен был особенно заметен аккуратный серый костюмчик мальчишки, модный свитер под пиджаком и новенькие красные резиновые сапожки. Впрочем, правый сапожок уже утратил первоначальный блеск от многократных столкновений с ржавым железом двери.

   – Михалыч! Да открывай же ты! – эхо нового удара разнеслось по двору. За дверью послышалось неразборчивое бормотанье, лязг отодвигаемого засова и на пороге возникла помятая бородатая физиономия неопределенного возраста.

   – Ну, чего надо? – свирепо прохрипел обладатель физиономии, крепко дохнув на мальчишку водочным перегаром.

   – Фу-у-у! – брезгливо поморщился мальчишка. – Я тут все ноги уже отбил, глотку чуть не надорвал, а Михалыч с перепою дрыхнет! А вчера все утро ныл, что денег нету!

   – Петька! – свирепости в голосе Михалыча как не бывало. – Да тебя хрен узнаешь! Прямо принц, вон какой камзол себе отхватил! Да чего ж мы на улице-то торчим? Проходи, я сейчас чайник поставлю...

   – Ты мне зубы-то не заговаривай! – Петька еще раз сплюнул и шагнул через порог мимо отступившего внутрь Михалыча. – Лучше скажи, на какие шиши пил? Опять пьянчугу какого-нибудь обобрал?

   – Да Господь с тобою, Петь! – испуганно перекрестился Михалыч и, захлопнув дверь, задвинул тяжелый засов. – Я ж слово давал, да и менты мою физиономию наизусть знают, враз заметут. На Галерее я был, рисовал малость, да кореша вот встретил...

   – Какого кореша? – притормозил Петька перед металлической лестницей, ведущей куда-то вниз.

   – Старого своего кореша, мы с ним еще с университета знакомы. Сто лет не виделись, а тут вот встретились. Да чего ты стоишь, идем! Там друган вчера жратвы всякой натащил, конфет, рогаликов твоих любимых...

   – И кто же твой кореш? Рокфеллер?

   – Дворник он, Петя. У метро павильоны новые знаешь ведь? Вот к этим павильонам он и приставлен. Платят немного, зато жратвы и выпивки навалом. И живет там же, в подсобке ...

   – Как это – живет?

   – Дак, Петь, он такой же бомж, как и мы с тобою – ни жилья, ни документов. Хозяин документы на сына своего оформил, а Витька за сынка пашет. И всем хорошо – хозяину экономия и Витьке жилье с кормежкой.

   – Да, повезло. – Петька уверенно затопал по ступенькам, Михалыч, сопя, двинулся следом. Некоторое время они молча шли по подвалу, скудно освещенному тусклыми лампочками. Маленький Петька уверенно двигался среди лабиринта разнокалиберных труб и вентилей, покрытых каплями влаги, перешагивая лужицы на цементном полу, грузный Михалыч двигался следом. Наконец перед Петькой возникла еще одна дверь, точная копия входной, только надпись была другая – «Операторская». Петька потянул на себя ручку и очутился в просторной комнате с нехитрой обстановкой: видавший виды стол с газетой вместо скатерти и заваленный пакетами, разнокалиберными бутылками и объедками; вокруг стола стояло несколько разномастных стульев, рядом с дверью расположился старый громадный диван с выпирающими пружинами, в углу за грязной занавеской виднелся широкий самодельный топчан.

   – Та-ак... – протянул Петька, разглядывая царящий на столе хаос. – Хорошо вы тут вчера гуляли, а? Кореш-то твой где?

   – Дак, с утра на работу убег, я его проводил, а сам прилег – голова с отвычки разболелась...

   – Надо думать, – хмыкнул Петька, плюхнувшись на жалобно заскрипевший диван.

   – Дак, я чайку заварю? – засуетился Михалыч.

   – Ага, поставь...

   – А может, ты поесть хочешь?

   – Не-а, не хочу я...

   – Ну, как хочешь. Счас я... – Михалыч схватил со стола мятый алюминиевый чайник, сгреб в охапку маленький чайничек для заварки и выскочил за дверь. Что-то приглушенно скрипнуло, зашумела льющаяся вода. Петька скинул сапоги и лег на диван, положив голову на мягкий подлокотник. Закрыл глаза, но тут же открыл вновь, глянул на вошедшего Михалыча.

   – Петь, да ты спишь совсем...

   – Не-е, просто прилег...

   – Ты погоди спать-то, чайку сперва попей с рогаликом, а тогда и покемаришь.

   – Ой, а я и забыл, что ты еще и рогаликами богат! – Петька повернулся на бок, подложив локоть под голову.

   – Есть немного, – усмехнулся Михалыч, пристраивая чайник на самодельной газовой плитке – куске широкой металлической трубы с рассекателем в верхней части и подведенному через вентиль толстым резиновым шлангом внизу. – Повезло мне вчера на «галере», два этюда какому-то забугорнику продал, да еще эскиз на заказ сделал.

   – Ну, ты точно Рокфеллер!

   – Не-ет, Рокфеллер у нас ты – вон какой нарядный! Где ж тебе так подфартило прибарахлиться?

   – Да так... – пожал плечами Петька. – На тетку одну наткнулся, она приют хочет для ребят сделать.

   – Небедная, видать, тетка...

   – Ага. А пока комиссии всякие документы проверяют, да дом под приют ремонтируют, она ребятам едой да шмотками помогает, иногда к себе ночевать зовет.

   – Так это ты у нее ночь пропадал?

   – Ага, – зевнул Петька.

   – Ну и как тебе в домашней обстановке?

   – А что есть дом? – вздохнул Петька.

   – О, да ты прямо философ! – хмыкнул Михалыч и приподнял крышку зашумевшего чайника. – А все же, понравилось тебе у тетки этой?

   – Ничего, жить можно... Только про сына своего все уши мне прожужжала.

   – А чего сын?

   – Убили его два года назад.

   – Боже мой... Сколько же этому бедолаге было?

   – Пятнадцать. Полина Викторовна одна его растила, зарабатывала неплохо, а Ленька к наркоте пристрастился. Ему кто-то давал, а потом деньги потребовал. А откуда он их возьмет? Не к матери же идти... Тогда ему показали квартиру богатую, ломик в руки дали, говорят – иди, отрабатывай долг. Сами на улице в машине ждали. А хозяин квартиры дома оказался. Как услышал что к нему лезут, то прямо через дверь в Леньку из ружья шарахнул.

   – Да, дела... – сокрушенно покачал головой Михалыч, засыпая заварку. – Ну вот, счас чаек заварим и прошу к столу!

   Михалыч ловко подхватил большой чайник с горелки, плеснул кипятку. Затем подхватил со стола два граненых стакана и выскочил за дверь. Петька лениво сел и нехотя надел сапожки. Затем перебрался на рядом стоявший стул. За дверью раздавался шум воды – Михалыч мыл стаканы. Из лежавшего на столе пакета Петька выудил подсохший рогалик, неторопливо зажевал.

   – Ну, чего нос повесил? – вошел Михалыч, держа в руках мокрые стаканы.

   – Да так, – пожал плечами Петька, глядя как Михалыч разливает по стаканам крепкий ароматный чай.

   – Не темни, Петь, – Михалыч сел напротив Петьки и придвинул один стакан к себе. – Я же не слепой, вижу что хочется тебе пожить по-человечески, в нормальной квартире, поспать в чистой кровати... Так ведь?

   – Ага... – не то выдохнул, не то всхлипнул Петька, опустив голову.

   – Что ж поделать, малыш... Видно, не дано нам с тобою этого счастья. Судьба у нас такая, подвальная. И то счастье, что отсюда не гонят, в тепле живем, а не дохнем где-нибудь от холода. Вот и остается только терпеть... Впрочем, тебе-то может и повезет, если эта Полина Викторовна приют откроет.

   – Она меня к себе жить зовет, – не поднимая лица, проговорил Петька.

   – Чего?!

   – Жить, говорю, зовет. С приютом когда еще решится, а тут...

   – Ну, это, знаешь... – растерянно развел руками Михалыч. – Фу ты, даже слов не подберу! Я рад, конечно, только странно все это. Да и тетки разные бывают. Может и вправду жить возьмет, а может, продаст тебя иноземцам на «запчасти». Искать-то тебя некому – ни родни у тебя нет, ни документов.

   – Она усыновить меня хочет.

   – Без документов? – хмыкнул Михалыч.

   – У нее в милиции знакомые есть, через неделю все бумаги будут.

   – Это она тебе так сказала?

   – Нет, мы вместе в детскую комнату милиции ходили, там ее знакомый инспектор меня долго расспрашивал кто я, откуда и как здесь очутился...

   – Ну, если в милицию... Хотя в наше время всякой сволочи везде полно. Ты говоришь, что бумаги через неделю сделают?

   – Это не я, а тот дядька говорил.

   – Ну, не важно. Вот и давай не будем пороть горячку.

   – Это как? – вскинул влажные глаза Петька.

   – А так. Пусть эта Полина Викторовна с документами хлопочет, а ты пока живи как жил. Если она и вправду тебя в сыновья к себе определила, то недельку потерпишь. А ежели врет, то здесь тебе безопасней будет. А через недельку мы поглядим что к чему. Пусть все утрясается само собой.

   – Само собой, – как эхо откликнулся Петька.

   – Да не горюй ты, Петька! Всякие чудеса на свете бывают, может и смилостивится Господь над тобою – усыновит тебя Полина Викторовна, заживешь нормально, в школу пойдешь...

   – Ага, за двойками, – хихикнул повеселевший Петька, вгрызаясь в рогалик.

   – Ну, не без того, – усмехнулся Михалыч, отхлебывая горячий чай. – Ну да ты парень башковитый, недолго в двоечниках проходишь. Зато жить будешь по-людски, есть когда хочется, а не когда удастся. Может, и рост твой...

   – А чего рост? – насторожился Петька.

   – Как это чего? Мы с тобою уже года три знакомы, тебе четырнадцать скоро, а ты как был метр с кепкой, так и остался. А все потому, что ни жизни, ни еды нормальной ты не видел. А вот поживешь как все люди, тогда и подрастешь наконец!

   – Угу! – улыбнулся Петька, но глаза его оставались серьезными.

   – Ну вот и расшевелился! – обрадовался Михалыч. – А то сидит, куксится... Чай вон совсем уже замерз.

   – Не-е, не замерз – отхлебнув, сказал Петька.

   – Пей, не болтай! – шутливо прикрикнул Михалыч. – И нос держи выше, даже если совсем плохо будет. Иначе лучше сразу помереть, чем...

   – А не страшно? – перебил разглагольствования Михалыча Петька.

   – Чего?

   – Умирать не страшно?

   – Ну ты и вопросик задал... – Михалыч растопыренной пятерней поскреб в затылке, взъерошив и без того всклокоченную шевелюру. – Я, Петь, свое отбоялся, когда жену с дочкой маленькой похоронил и сам чудом жив остался. Вот с того дня я смерти не боюсь, а жду...

   – А чего ее ждать-то? Вышел вон на крышу да и прыгал бы!

   – Нет, Петя, это не по мне. На моей душе и так грехов масса, а самоубийство этот грех самый тяжкий, неискупный.

   – Почему? – тихо спросил Петька.

   – Видишь ли... – начал Михалыч, но тут раздался приглушенный металлический лязг: кто-то стучал по входной двери.

   – Во, кажись Витек пришел! – вскочил со стула Михалыч. – Я пойду, открою, а ты чай допивай, – добавил он, выскакивая за дверь.

   Петька послушно отхлебнул из стакана, прислушиваясь к доносящимся из-за двери звукам. Было слышно как лязгнул отодвигаемый засов и радостный голос Михалыча приглашал гостя войти, тот что-то тихо говорил в ответ. Снова прогремела входная дверь и кирпичные стены подвала донесли звуки приближающихся шагов. Петька торопливо допил чай и с недоеденным рогаликом плюхнулся на диван – лицом к двери, которая тут же распахнулась и на пороге возник щуплый невысокий мужичок с большой пластиковой сумкой в руках.

   – Проходи, Витек, проходи, тут все свои – подтолкнул сзади Михалыч застывшего при виде лежащего Петьки гостя. – Знакомьтесь, это вот Петька, а это Витек...

   – Здрассьте, – сиплым голосом пролепетал Витек, не сводя глаз с мальчишки.

   – Здравствуйте... – Петька, дожевывая остатки рогалика, равнодушно оглядел внезапно оробевшего гостя. – Михалыч, я подремлю чуток, вы не гремите уж, ладно?

   – Ладно, ладно, – добродушно прогудел Михалыч, отбирая у Витька сумку. – Хотя у тебя под ухом из пушки стрелять можно – спишь как убитый. Знаешь, Вить, тут пару недель назад вентиль на трубе прорвало, а там давление будь здоров. Вода лупит со страшным свистом, а Петька даже не проснулся!

   – Хватит врать-то... – Петька проглотил последний кусок и демонстративно отвернулся к стенке. Почти сразу дыхание его стало тихим и ровным.

   – Уснул, – тихо проговорил Михалыч. – Ладно, Витек, садись, не маячь в дверях. Только тихо, не разбуди малого.

   – Слышь, Серега, а он кто? – Витек все также не сводя глаз со спящего Петьки рухнул на ближайший стул.

   – Как кто? Пацан, сам не видишь?

   – Вижу, не слепой! А что за пацан? Откуда взялся?

   – От верблюда! – сердито отозвался Михалыч, выуживая из сумки начатую бутылку водки. – Нет, Витя, сегодня выпивки не будет. Разве что по чуть-чуть, для поправки здоровья...

   – Да хрен с ней, с водкой! Ты толком можешь объяснить откуда этот Петька взялся?

   – Ну откуда в наше время беспризорники берутся? – пожал плечами Михалыч, выкладывая на стол разнокалиберные банки и свертки. – Из интерната сбег, а до того с родителями жил, только погибли они давно. О, колбаска! Я уж и забыл какова она на вкус...

   – Подожди ты с колбасой! Давно ты с ним знаком?

   – Да около трех лет, а что? – Михалыч недоуменно глянул на Витька, отставив в сторону изрядно полегчавшую сумку.

   – А странного ты за ним ничего не замечал?

   – Да что ты привязался? Самый обыкновенный пацан! Две руки, две ноги, одна голова! Чего тебе еще? – распалялся Михалыч, не замечая как начал говорить в полный голос.

   – Да тише ты!!! – зашипел на него Витек. – Чего ты орешь?

   – А чего ты привязался? – понизив голос, забормотал Михалыч. – Прямо как следователь на допросе, ей-богу...

   – Ладно, не кипятись, – миролюбиво улыбнулся Витек, отрезая ломоть хлеба. – Давай лучше поедим, а то меня с утра так загоняли, что даже пожрать не дали.

   – Давай-давай, и чайку себе налей, а то что ж в сухомятку-то...

   – Узнаю старого собутыльника! – усмехнулся Витек, наливая чай.

   – Зато я не узнаю, – пробурчал Михалыч. – Раньше ты идиотских вопросов за столом не задавал.

   – Так ведь все течет, все изменяется... К тому же мы с тобою до вчерашнего дня сколько не виделись?

   – Дак, лет десять, наверное...

   – Вот, а за это время я из кандидата наук в дворника превратился, а ты из члена Союза художников в бомжа.

   – Ну, насчет бомжа, то и ты местом жительства не располагаешь...

   – Это верно, но тут не моя вина.

   – А чья?

   – Странная это история, Сережа, – вздохнул Витек, задумчиво глядя куда-то мимо Михалыча. – И чем дальше я ломаю над ней голову, тем больше запутываюсь.

   – Что за история? Не тяни душу, выкладывай.

   – Подожди, дай поесть! – Витек демонстративно откусил огромный кус колбасы. – Лучше ты про свои беды расскажи, как ты тут очутился, – жуя, добавил он.

   – Да со мной все просто... – Михалыч отставил стакан, глаза его помрачнели. – Лет этак шесть назад угораздило меня в политику влезть. Познакомился на выставке с хорошими ребятами, поговорили, выпили. И после этого разговора все, что я до того делал настолько ничтожным показалось на фоне этого бедлама, что тут же в их партию и вступил.

   – А что за партия-то?

   – Да было такое объединение – «Демократы России». Вот к ним я и пришел, вместе художественную школу для ребят из бедных семей открыли, бесплатную. Я преподавателей хороших подыскал, не жлобов. Ну, с год нормально поработали, а потом началось... В городе выборы готовились и каждая сволочь стремилась к власти пролезть, причем способами никакими не брезговали. В газетах стали про наше объединение стали писать черт знает что, про школу наговорили такого!.. И педагоги будто все сплошь педофилы, и будто школа рассадник наркоманов. Меня, правда, не трогали – знаменитость! Но ребят наших потрепали изрядно. Дальше – хуже. Сперва офис подпалили, потом в школу наркотики подбросили, а ментура тут как тут – сразу же и обнаружила. Затем одного из наших агитаторов избили чуть не до смерти. А за три недели до выборов Валю Добровольцеву вместе с Рустамом, помощником ее, прямо возле дома расстреляли...

   – Это я помню, – кивнул головой Витек, – шухер стоял еще тот. Президент тогда еще обещал...

   – Да мало ли чего он обещал! – грохнув кулаком по столу, взревел Михалыч. – Этот!..

   – Тихо ты!!! Сядь! Чего разорался?! – испуганно зашипел Витек, оглядываясь на зашевелившегося Петьку.

   – Да спит он, не дергайся... – обмяк Михалыч. Плеснул в грязный стакан из бутылки и залпом выпил. – Вот ведь, думал что позабылось уже, ан нет...

   – Память наша штука необъяснимая...

   – Воистину, – слабо усмехнулся Михалыч. – Что надо не запомнить, а чего хочешь забыть само в голову лезет.

   – Ну а чего дальше-то было? Каким макаром вся эта политика тебя из дома выгнала?

   – Да вот таким... Когда Валю с Рустамом похоронили, мы заявление сделали, что все равно в выборах участвовать будем. Я к тому времени уже был зарегистрирован как кандидат. В тот же вечер дома раздался звонок. Мне предложили снять свою кандидатуру, иначе хана. Я их послал куда подальше, а жене с дочкой велел вещи собрать. Утром отправил в деревню к теще, от греха подальше. Пару дней все тихо было, кампания предвыборная шла своим чередом, я с избирателями встречался. И вот на одной такой встрече приходит записка – встаньте и заявите, что избираться не будете. Ну, я прямо со сцены записку эту прочитал, а заодно добавил от себя кое-что, матом. Люди в зале посмеялись, похлопали, еще вопросов накидали и разошлись мы только через два часа. Приехал я домой, а у двери видеокассета лежит. Что за дела, думаю... Взял. Дома в видик вставил, сам на кухню вышел, чайник поставить. И тут слышу Надюшкин голос, дочки моей: «Папа! Папа!» Я в комнату влетел, а на экране дом тещин, а рядом все мое семейство сидит, к лавке во дворе привязанные. А вокруг них ящики какие-то и провода тянутся. А за кадром голос говорит – «Вот теперь их жизнь в твоих руках. Звони в избирком и снимай свою персону с выборов. И не шали, иначе не будет ни дочки, ни жены с тещей, ни домика в деревне». Я в коридор выскочил, стал в милицию звонить. Набрал номер районного РУВД, а там тот же голос, что и на кассете мне и говорит – я же тебя предупредил. Теперь, мол, сам виноват. Засмеялся еще, гад, и тут же взрыв...

   – По видику?

   – По квартире. Квартиру они взорвали и меня вместе с нею.

   – Как же ты жив остался?

   – Чудом, Витенька, чудом. Взрывчатки эти ребята не пожалели и взрывом весь наш подъезд с первого по пятый этаж разнесло. Меня спасло, что телефон в коридоре стоял, прямо у двери. Был еще японский с трубкой переносной, но у него аккумулятор сдох, новый купить негде было, поэтому пользовались стареньким советским. От взрыва вышибло двери моей квартиры и соседей напротив, меня к ним и закинуло. А когда перегородки рушиться начали, то в наружной стене трещина появилась, пол накренился, я прямиком на улицу и выкатился в снег.

   – Да, зимой ведь дело было... А что, невысоко жили?

   – На четвертом этаже. Обгорел я тогда, поломался жутко – медики со мной полгода возились. А главное – полная потеря памяти.

   – Как это – потеря? – недоуменно уставился на Михалыча Витек.

   – А вот так. Поначалу я действительно ничего не помнил, а потом уже сознательно стал косить под контуженного, когда вспомнил что к чему.

   – А зачем?

   – Чтобы в живых остаться. Газетам сообщили, что я погиб при взрыве. К тому же нагородили что у меня в квартире был целый склад взрывчатки, вот она и рванула. Документы мои сгорели все, рожу мне тогда попортило изрядно и узнать меня могли с трудом. А я надеялся, что семья все же жива – если я мертв, то зачем семью убивать?

   – Дурак! – фыркнул Витек, но тут же спохватился – Ох, прости, Сережа...

   – А чего прощать-то? Дурак и был. Не стал я ждать пока медики меня милиции передадут для выяснения личности, решил удрать. Ночью пробрался в кладовку и спер кое-какую одежонку – моя почти полностью сгорела. У одного барыги денег позаимствовал и двинулся на попутках в деревню. Приехал, дом стоит. Забегаю, а там теща сидит седая вся, меня не узнает. От соседей узнал, что не взорвали, а расстреляли они Анюту с Надюшкой. Не было взрывчатки в ящиках. Специально спектакль разыграли, чтоб на пленку снять, а сами тут же их и... – голос Михалыча дрогнул. – Изнасиловали сперва на глазах у тещи, а потом из пистолета...

   – Господи, да что же это за люди такие? – вплеснул руками Витек. – И ты с тех пор так и маешься?

   – А как еще? Некуда мне деваться, да и не зачем. Теща вскоре померла, дом тут же на бревна растаскали – наследников-то нету. Я обратно в город вернулся, сперва на вокзалах ночевал, потом в подвал переселился. А три года назад с Петькой познакомился, он меня сюда и привел. С тех пор здесь и обитаем...

  – Да я не про жилье! Как же ты живешь-то с таким горем на душе?

   – Живу вот... Человек такая скотина – ко всему привыкает... Да и что мне делать-то оставалось? Жену с дочкой не вернешь, меня смерть не взяла, самоубийство не по мне... Не мстить же! Да и кому мстить? Тем, кто стрелял и насиловал? Так они сами передохнут – свои же перестреляют, если уже не прибили. Заказчикам? Так те сидят так высоко, что и близко не подберешься. А того гада, что наемниками командовал я разыскал потом – на кладбище.

   – Тоже пристрелили?

   – Нет, сам помер. Он каким-то ментовским начальником был, в почете. А помер страшно – ехал утром на работу и посреди дороги парализовало его. Машина прет на всех парах, водил-то он сам, а он шевельнуться не может. Нога на педали газа лежала, машина предельную скорость набрала и в реку сквозь ограждение. Так и утоп... Когда машину выудили, то спасатели на его лицо смотреть не могли – рожа у мертвеца была прямо как в одном рассказе у Конан Дойля.

   – А ты как узнал?

   – А я сам видел, как его вытаскивали – я там рядышком на пропитание шабашил. Там неподалеку храм реставрируют, туристы постоянно водятся, ну и наша братия там промышляет кто чем.

   – Ясно... А здесь как оказался, если у церкви побирался?

   – Это Петькина заслуга. Я на пятнадцать суток угодил по глупости – не углядел что менты приехали чужие, а не те, которым мы дань платили. Покуковал я в изоляторе свои две недели, вышел, а на моем месте уже другой мужик устроился. Попробовал выпереть, ан не тут-то было – он уже с местными скорефаниться успел и меня же в три шеи и погнали. Ну, дело уже привычное, потопал на вокзал. А там дорога через детский парк идет, я после казенных-то харчей притомился и на скамейку у пруда сел. Жрать охота – сил нет, а денег ни копейки. Да еще и без своего места. Сижу, на природу любуюсь. А на берегу какая-то бабка голубей кормит, целый батон с собой притащила и крошит. Я ей так вежливо говорю: «Матушка, дай хлебушка ради Христа». А «матушка» в ответ как понесла матом! Аж голуби от ее ругани покраснели, но жрать не перестают. Плюнул я с досады, пошел прочь. Только на другую аллею свернул – сзади за руку дергает кто-то и говорит: «На, поешь». Оборачиваюсь, а передо мной пацан стоит и батон протягивает. Так и познакомились мы с Петькой. Он, оказывается, тоже за бабкой следил, хотел поесть попросить, да я раньше встрял. А услышав как бабка меня отчихвостила, раздумывать не стал – выскочил из кустов, батон вырвал и тикать.

   – Да, это он умеет... – себе под нос пробормотал Витька.

   – Чего? – не понял Михалыч.

   – Да это я так, про себя... А про подвал откуда узнали?

   – Да ниоткуда. Петька сюда ночевать повадился ходить, благо людей здесь ночью не бывало никогда. Он меня сюда и притащил. И надо же такому случиться – прорвало одну трубу, вентиль сорвало начисто, а там кипяток крутой. Пар столбом, вода лупит, мы здесь как взаперти оказались – труба аккурат между нашей дверью и выходом лопнула. Ну не ждать же, пока мы тут сваримся навроде раков! Я к пульту скакнул и котел погасил, вода чтоб остыла – даром, что ли, сразу после института в такой же кочегарке пахал? Потом полез искать трубу, через которую вода в котел поступает, вентиль закрутил. Вода почти сразу на убыль пошла, а через полчаса совсем перестала. Только мы с Петькой ноги делать собрались, а в дверях уже три мужика стоят – начальник местного ЖЭК и пара сантехников прискакали.

   – А кто их вызвал-то?

   – Никто, начальник сам понял что к чему, когда вода в душе резко на убыль пошла. Сразу примчались, только войти не могли, а снаружи воду не перекрыть никак. Думали уже газ в котельную перекрыть, благо газовый вентиль снаружи, да я со своей инициативой раньше встрял. Сперва, как нас с Петькой увидали, материться принялись, чуть до милиции опять дело не дошло. Еле утихомирил я этого Павла Иваныча, начальника. А как стало до него доходить что к чему, то разговор сразу переменился. В общем, стали мы здесь жить на полулегальном положении – в ЖЭКе я свой человек, но ежели менты по какому-либо поводу прискребутся, то они меня не знают.

   – Ясное дело, – кивнул Витек, хлебнув крепкого до черноты чая. Михалыч, поглядев на смачно жующего приятеля, отрезал себе колбасы с хлебом и соорудил гигантский бутерброд. Какое-то время они сосредоточенно жевали, прихлебывали чай, отставив початую бутылку водки в сторону. Но что-то не давало покоя Витьку – время от времени он пристально всматривался в затылок мирно сопевшего на диване Петьки.

   – Да что ты все его разглядываешь? – не выдержал наконец Михалыч. – Обыкновенный пацан, только бездомный и безродный. Сейчас таких по стране тысячи болтаются...

   – Знаешь, Сережа, мне все время кажется, что с Петькой твоим я знаком...

   – Когда кажется креститься надо. И сколько же ты с Петькой знаком?

   – Восемь лет.

   – Да ты с ума сошел! – поперхнулся Михалыч. – Ему восемь лет назад еще пяти не было! Ты что, в детском саду его тогда видел, что ли?

   – Нет, не в саду. И было ему тогда не пять лет, а двенадцать.

   – Так, ты сегодня не пьешь, – убрал бутылку под стол Михалыч. – Еще ни одного глотка не сделал, а уже полную ахинею несешь.

   – Может, и ахинею, – пожал плечами Витек. – Но очень уж похож, и зовут также как и того...

   – Кого – того?

   – Того пацана, который меня чуть не убил.

   В другой ситуации лицо Михалыча вызвало бы улыбку – широко раскрытые глаза и округлившийся от удивления рот никак не вязались с громадной коренастой фигурой. Со смесью страха и удивления смотрел Сергей на Витька, словно впервые увидел давнего приятеля. Недоеденный бутерброд свалился на стол из невольно разжавшейся руки.

   – Че? – только и сумел выдавить из себя Михалыч.

   – То самое, – ровным голосом отозвался Витек. – Ты нашу последнюю встречу помнишь?

   – Дак, как же – ты как раз новое назначение получил куда-то в Сибирь...

   – Точно. Только это «куда-то» было «ящиком», который и сейчас еще в сверхсекретных числится.

   – То-то ты тогда темнил куда едешь!

   – Еще бы мне не темнить – подписку о неразглашении давал! И на письма твои отвечал через пень-колоду по этой же причине: в Новосибирске-то я жил не больше полугода, а в «ящике» работали вахтовым методом – месяц там, потом месяц дома отдыхаем.

   – Дак, а Петька-то тут причем?

   – А ты не перебивай, а слушай. Ровно через год после свадьбы Нинка моя рожать затеялась. Я как раз сидел дома после очередной вахты, когда у Нинки схватки начались. Я «скорую» вызвал, через полчаса приехала такая расфуфыренная мадама. Нинка от боли орет, а эта сука спокойненько так расспрашивает: «На каком месяце? Когда воды отошли? Нет, дамочка, рановато вам еще рожать» Я чуть не силком заставил везти Нинку в роддом, сам рядом сел. Только от дома отъехали – Нинка рожать начала. Я докторшу эту из кабины зову, а она: «Не морочьте мне голову!» И ведь не выскочишь же на ходу из машины чтоб этой стерве морду набить! – Витек трясущимися руками вытащил из кармана начатую пачку «Беломора», закурил, жадно затягиваясь дымом. – Тут санитары доперли что дело не шуточное, стали в стекло барабанить. Остановились. Врачиха меня в кабину перегнала, сама стала над Нинкой колдовать. В общем, когда к роддому приехали, из машины забирали двоих... Врачи сразу сказали – ребенок уже мертв, а жена при смерти, слишком много крови потеряла. Полночи врачи Нинку с того света вытащить пытались, да без толку... А пока я приемном сидел и чуда ждал, эта сучара со «скорой» в журнале целый роман накатала – якобы я всячески мешал врачам исполнить свой долг, не подпускал к жене из религиозных побуждений... И под этим ведь вся бригада расписалась! Меня из роддома прямиком в КПЗ доставили – убийца, мол. Как я там с ума не сошел, одному Богу известно. Дело, конечно, сразу прекратили, когда стало известно кто я и где работаю. Но с работы все равно погнали – дескать, дыма без огня не бывает. Хорошо хоть с квартиры не выгнали – она Нинкина была, от родителей еще осталась, кооперативная. Схоронил я Нинку и мальчонку своего рядом с ней похоронил, памятник сделал, надпись «Нина и Олег» заказал... Мы с Нинкой как узнали что пацан будет, сразу имя выбрали, все необходимое купили. Вот и пригодилось... На работу надо было устраиваться, а на душе такое: не то что работать – на людей смотреть не могу. Думаю, фиг с ним, деньги на книжке кое-какие есть, месяц дома пересижу, очухаюсь.

   – Это ты зря... – подал голос Михалыч.

   – Я потом и сам понял что зря. День-то жил нормально, а как дело к вечеру – чудилось что Олежка в своей кроватке плачет. Я к нему, а там пусто... Потом стало казаться, что Олежка уже подрос, по полу бегает и лопочет чего-то... Нинкин голос ни разу не слышал, а Олежкин – каждый вечер. На шестой день отчетливо услышал как он «папа» сказал! Вот тогда я бутылку водки, которая уже полгода нетронутая в холодильнике стояла, и открыл...

   – Это понятно...

   – За полгода я пропил все, что до этого заработал. Дома из мебели только матрас, стол и Олежкина кровать осталась.

   – А кроватку-то зачем оставил?

   – Не знаю, не смог я ее продать. Пил просто беспробудно, только бы голос Олежкин не слышать. А он с каждым разом все отчетливей, с каждым днем взрослее... Словно он за месяц год проживал. Когда пить стало не на что, пошел искать собутыльников... Ну да это дело обычное, сам небось также водку добывал?

   – Было дело, – кивнул головой Михалыч. Недоеденный бутерброд так и валялся на газете, чай в стакане давно остыл.

   – В общем, превратилось мое жилище в натуральный клоповник. И вот бреду я как-то по улице, ищу кого-нибудь, кто на водку расщедрится, и вдруг сзади Олежкин голос: «Папа!» А до той поры я голос только дома слышал! А сзади снова: «Папа, пойдем домой!» Я где стоял, там на снег и уселся. Обернулся – никого, только пацаненок незнакомый глаза таращит. Я говорю: «Подойди сюда, не бойся». Он подошел. Я спрашиваю: «Это не ты папу сейчас звал?» Молчит, только головой мотнул – нет, значит. Я опять спрашиваю: «А звать-то тебя как?» Петькой, говорит. Голос совсем другой, на Олежкин ничуть не похож. «Ладно, – говорю, – Петька, беги домой, а то батя с мамкой тебя заругают, что с таким чучелом связался». «Не заругают, – отвечает, – нету у меня ни бати с мамкой, ни дома: интернатский я». Потом помог мне подняться, посопел и говорит: «Вы, дядя, меня не прогоняйте, а то мне жить негде – сбежал я». – Витек сунул погасшую «беломорину» в набитую окурками жестянку с надписью «Морская капуста», хлебнул остывшего чая. – Самое удивительное, что я тогда все принял так, словно так оно и должно было быть. Пришли ко мне, начали потихоньку житье налаживать. Соседям сказали, что племяш мой приехал, сиротой остался. Друзья тамошние помогли на работу устроиться, денег ссудили в долг. В «комиссионке» кровать купили и тахту для Петьки, одежонку кое-какую. Работенка, кстати, неплохая была – телевизоры в ателье чинил, благо по радиосвязи кандидатскую защищал и паяльник в руках держать умел. Петьку в это время учительница одна к школе готовила, только с документами проблемы были. Голос Олежкин я слышать перестал, да и выпивкой больше не баловался. Так и жили почти год, до августа. Я справил Петьке документы – все та же учительница помогла, форму купили... И как-то вечером ребята в ателье говорят: задержись после работы, у мастера день рождения. Я домой позвонил, Петьку предупредил чтоб не волновался. И засиделись! Конечно, до беспамятства никто не упился – с утра же на работу, но поддали хорошо. Домой пришел – Петька сидит у окна, обиделся, время-то к одиннадцати шло, а мы в семь заканчивали. Ну, сперва он меня отчитал по первое число, потом помирились. Сели вместе на подоконник, в окно смотрим. А над городом такое небо! Звезды сияют, месяц вовсю светит! Посидели немного, я Петьку в охапку и на тахту – спать, говорю, пора. Во сне, говорю, дети быстрее растут, а ты у меня за год почти не вырос. Петька сразу как-то весь сжался, к стене отвернулся. Я внимания не обратил, по плечу его потрепал и сам спать пошел. Вырубился сразу, словно кто-то рубильник выключил. Не знаю сколько проспал, но когда от сушняка в глотке проснулся, за окном еще темно было. Только вставать собрался, слышу – дверь открывается, на пороге Петька стоит. Спрашиваю: «Чего не спишь, Петь?». Он подходит, в руке стакан. Говорит, слышу как ты тут ворочаешься, наверное пить хочешь? Думаю, вот добрая душа – я про него спьяну забыл, обидел, а он мне воду принес! И не просто воду, а еще сиропу туда добавил... Выпил я, отослал Петьку дальше спать и сам отключился. А очнулся только через три месяца, в реанимации.