Текст книги "Понарешку (СИ)"

Автор книги: Сергей Дубровин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Митя ошибся в расчетах почти на месяц. О чем я и сказал ему.

– Ты прав, – отвечает он. – Вылет первого сентября был. Но я не ошибся. Сегодня ночью ещё один. Экспедиции теперь каждый месяц. Одна, как и прежде: полным строем, а вторая, предстоящая, двумя шаттлами.

Слава гравитации, которой нет, иначе свалился бы я с потолка, и раскроил свой дымящийся череп об иллюминатор.

– Врешь...

– Взгляни на Землю. Она тоже врет?

Я выбираюсь из вентиляции.

– Покажи мне хоть один явный голубой или белый просвет, друг, и можешь называть лжецом дальше сколько угодно.

Нависаю над левым ухом Мити и говорю:

– Ты рано начал изображать из себя взрослого. Врать у тебя совсем не выходит. Я лично видел, как капитаны шаттлов вынимают из реактора по два стержня каждый, и заряжают ими двигатели челноков. При этом, да ты знаешь, Корабль на время погружается во мрак, чтобы синхронизировать работу солнечных батарей с оставшимися в реакторе энергоносителями. Веду я к тому что...

– Да – да – да. Ведешь ты к тому, что любая подготовка шаттлов, как и любой маневр Космической станции, нельзя не заметить.

– Именно.

– Именно... Именно поэтому подготовка ко второй экспедиции ведётся, когда все спят.

"Чушь!"

– Четыре стержня – не десять. Перезагрузка систем происходит вдвое быстрее, и если среди ночи, вдруг, кому приспичит, то пропавшая подсветка на унитазе будет первым звоночком к вызову механика, но ни как не пилота. "Пилот! Какого черта вы подготавливаете шаттл, когда все спят?! Ну не возможно же помочиться нормально!" – Смеётся Митя.

– Чушь, – говорю вслух. – Это же глупо. Зачем скрывать? Да и папа бы мне непременно рассказал.

– Старшие всегда что-то скрывают. Наверное, думают, что тем самым оберегают нас. Меньше знаем, крепче спим, как говориться.

– От чего оберегают?

– От неизбежного. – Разворачивается ко мне лицом. – Программа двух шаттлов появилась давно. Мой отец ещё в помощниках ходил, а океаны отражались, – стучит по стеклу, – в окнах. В название программы вся её суть – "Разведчики".

Мне всегда нравилось слушать Митю. Он умеет интриговать. И эта часть нашей беседы (беседы?), самая адекватная часть, на мой взгляд, за сегодняшний ужасный вечер, меня заинтриговала. В ней вроде и смысл есть. Я готов слушать дальше, и даже расслабился.

– Но проект заморозили. До худших времён... До наших времён... – Отворачивается обратно. – Папа стал первым капитаном разведывательного челнока. Пять лет назад.

Моя челюсть поехала вниз:

– Хочешь сказать, пять лет... Пять! Старшие скрывают разведчиков?!

– Не все Старшие. Только капитаны, пилоты и стармехи.

У меня засосало под ложечкой.

– Стармехи?

– Да. Твой папа тоже всё знает, а я всё знаю от пилотов. Я сам – сын пилота, не забыл? – Улыбается. – Они мне по старой дружбе много чего интересного рассказывают.

– Я все равно не понимаю: зачем? – Мой голос как в тумане. – Зачем скрывать это?

– Чтобы избегать паники и ненужных разговоров, полагаю.

– Мм?

– Разведчики – разведают. Время войн прошло. Фронта стерты, вражеского тыла нету... Есть только большой ядерный шар... Шар из огня, не отвести глаза... (опять пропел?) ...Дающий нам последнюю воду, пригодную для формирования кислорода. По сути, разведчики выполняют функции гидро-гео спутников: ищут слаборадиоактивные зоны. Разница в том, что сейчас пилотам приходится рисковать собственными жизнями, пробиваться сквозь эту адскую серую толщу, и сканировать практически вручную. Не мне рассказывать, как опасна радиация вне защитных капсул. Но я могу рассказать, как она убивает.

Я вижу уголок его левого глаза, он наполнен влагой. Митя моргает, и слёзы скатываются по ресницам, отделяются и повисают блестящими каплями в воздухе.

– Папа говорил, – голос Мити не дрогнул, не поддался эмоции, – что Земля, как круговая диаграмма, где процентное соотношение жизни и смерти можно вычислить по всплывающих белым, когда голубым, островкам надежд. Хватит пялиться на меня. Посмотри наконец на неё и скажи: сколько процентов жизни осталось нам.

Я не хочу смотреть. Его слова напугали меня. И он будто чувствует это.

– Страшно? Мне тоже. Страшно вместе со всеми лелеять надежду, вылизывая гроб изнутри.

Отлично. Мы вернулись в начало сегодняшней встречи. Желудок мой скрутило еще сильнее. Количество поступившей информации до сих пор не переварилось, чтобы уместиться в голове. Вера и неверие перемешались, как в блендере, став тошнотворной жижей, готовой в любой момент покинуть внутренности. Не то, что слово молвить, я даже дышать боюсь.

– Знаешь, Лев Толстой говорил: чем дальше от людского мнения, тем ближе становишься к Богу, но...

– Людского... – ну и слово, уть не стошнило.

– ...что делать человеку, когда оградиться от общества, даже элементарно запереться в каюте и заняться любимым делом, не представляется возможным? В какую нору провалиться человеку на Космической станции, чтобы стать ближе к Богу?

– Лев Толстой. Кто это? Не припоминаю. Пилот? Врач? Биолог? Кем бы он ни был, ты же знаешь, друг, что он заблуждается. – Говорю спокойно, расставляя ударения почти в каждом слове. – Ведь Бога – нет. Люди испокон веков искали его, сначала на небесах, потом выше – в космосе. Как видишь, никогда кроме нас тут нет, и надеяться мы должны только на самих себя. Только мы можем спасти друг друга. Больше никому мы не нужны, никому нет до нас дела. – На язык попала соленая капля. – А уединиться... Где? От кого? Мы давно уже уединились здесь. Куда дальше?

Митя лишь улыбается. Моя очередная реплика проигнорирована.

– Сейчас начнётся, – говорит он, прильнув к иллюминатору.

Через мгновение Солнце начнёт подниматься над Землёй, и сделает апокалипсис ярче. Так и происходит. Я знаю, в это мгновение лицо Мити окрашивается тускло желтым, делается более живым, что ли. Но впервые я не хочу смотреть на него, потому что разум зло шутит надо мной. Он рисует вместо солнца огромный ядерный гриб на краю Земли, вместо растекающегося солнечно света – взрывную волну, а лицо Мите не озарено жизнью, оно покрыто гниющими кровавыми волдырями – маской смерти. Я закрываю глаза, трясу головой... Вздрагиваю и кричу от заставшего врасплох сигнала будильника: "ТА-ТА-ТАА-ТААА". Открываю глаза и вижу, как ко мне приближается кошмарное, мертвое лицо Мити, и ору ещё громче. Покойник хватает меня за голову.

– Эй! Эй! Ты чего? А? – говорит он и трясёт меня.

Я замолкаю.

– Я... А... Да привиделось... – Говорю чистую правду. Облегчённо выдыхаю.

– Хорошо. Кислород заканчивается. Пора прощаться и уходить.

– Ага, слышал.

– Но прежде поклянись мне.

– Что сделать?

– Просто скажи – клянусь!

И я тону в его широко открытых глазах. Озёра, все же они озёра. Два самых больших и чистых озёра в мире.

– К... К... Клянусь? – Выговариваю захлебываясь незнакомое слово.

– Хорошо. Держи. – он сдергивает что-то со своей шеи, вкладывает это что-то (с острыми углами, нагретое телом) в мою ладонь, и крепко сжимает её в кулак. – Клянись! что никогда, никому! даже отцу, вообще никому! не покажешь эту вещь.

Я не понимаю его. Чего он хочет от меня? Растерянно молчу.

– Клянись мне!

– К... Клянусь...

– Хорошо, – кивает Митя. – И ещё одно. Когда ты будешь пересказывать наш разговор Старшим. А ты будешь его пересказывать. Ты обязан, это твой долг. Скажи им, что информацией меня снабжали пилоты. Абсолютно всё я знаю от них. Ни от одного конкретного человека, а от каждого по чуть-чуть. С миру по нитке. Только не забудь. Это очень важно. Повтори.

– С миру по нитке...

– Да, – сканирует моё лицо глазами сверху вниз, слева на право. – Точно так.

Затем отпускает мои руки и направляется к люку вентиляция. Со спины слышу:

– Полагаю, первому ты расскажешь отцу, за ужином. И если трудно будет собраться с мыслями, то начни разговор с этого. Спроси у него: любил ли он.

– Любил?.. Это как чинил? Крутил? – Разворачиваюсь. – Как это?

– Боюсь, даже не все Старшие дадут тебе ответ на этот вопрос... И по возможности следи ночью за светом, – говорит Митя и, не оглянувшись, скрывается в шахте, откуда до меня доносится:

– Прощай.

Прошло два года, а я как сейчас вижу себя застывшего в полном смятении посреди, наполовину залитой солнечным светом, тайной комнаты. Митя ушёл, точнее – улетел, оставим мне на память воспоминания, горечь утраты и абсурдное состояние непонимания. Больше я его не видел и, думаю, что уже никогда не предстоит. В себя меня привёл кислород. Я начал задыхаться из-за его отсутствия. Опомнившись, я открыл люк вентиляции, запрыгнул в шахту и «пополз» в сторону одомашненной каюты. Медленно – медленно. Как будто уже тогда знал, что стоит вернуться к отцу и старой жизни придёт конец. По дороге я наглотался солёных капель. Это я тоже помню, как сейчас.

Моя жизнь начала меняться тем же вечером, за ужином. Но прежде мне надо рассказать о Митином подарке, который я не помню, как и когда засунул в правый карман трико.

Итак, семья в сборе, еда подана, крохоборы всасывают, Сын ужасно нервничает, и ужасно старается не показывать этого. Он даже вступительное слово придумал, но оно застрял на кончике языка, и вертится. Минутку, ещё одну минутку! пожалуйста. Ладошки, как и всё его тело, ужасно вспотели. Он вытирает их об трико и... Бинго! Джек пот! Что-то нащупывает в кармане, а как только запускает в него руку, то сразу вспоминает что это. Смотрит на отца. Тот сидит напротив и спокойно кушает. Ничего дальше тарелки не видит, ничего не подозревает. Сын вытаскивает руку из кармана, опускает глаза. Предмет в кулаке. Изнутри, с левой стороны, свисает два конца зелёной верёвки. Поворачивает руку и разжимает пальцы, кроме Большого. Им он придерживает шнурок, чтобы обычная флешка, объёмом пять терабайт, со встроенным проектором, случайно не отправилась в полёт по комнате. А обычной она только кажется. Если присмотреться поближе, то на серебряном корпусе можно разобрать нацарапанные слова: «лучшему другу на память», а перевернув её, найти ещё три: «я люблю тебя», что молодой человек, собственно, и сделал. Это послание – напоминание, принято им за знак, за сигнал к решающему шагу. Лучший друг «выручил» его в последний раз.

– Отец. – Говорит он, и засовывает карту памяти обратно в карман.

Мужчина отрывается от тарелки; вопросительно глядит на чадо.

– Да, сын.

– Ты когда-нибудь любил?

Ой, что тут началось!

Сначала отец выпустил из руки кусок сублимированной свинины (остатки роскоши прежней орбитальной жизни) и переспросил: как – как? Когда я повторил, а он услышал непонятное мне (ему? Нет. Уверен, что нет) слово вновь, ремень на его кресле – вжи-ик – спрятался в спинку, а он, как ошпаренный, подскочил ко мне и велел отдать ключ от наших апартаментов. Я отдал, без вопросов, чувствуя, что как раз-таки меня скоро завалят ими. Затем он крикнул, чтобы я никуда не уходил, оставался на месте, и стремглав вылетел за дверь каюты. Ну да, далеко бы я ушёл, без ключа то. Дверь захлопнулась и я, как смертник прикованный к электрическому стулу, остался один, ждать неизбежного и зрителей.

Обратно отец вернулся с Капитаном Корабля. Всё время до их прихода, мне не давала покоя флешка, и эти три слова на ней. Руки так и чесались включить проектор и увидеть разгадку (я уверен – она была внутри) таинственного "люблю". Что это за слово такое, что отец лично помчался за Капитаном, а не как обычно: передал информацию по внутренней связи. Опасное слово? Должно быть. Так, или иначе, узнать этого мне не удалось. Включить проектор я не решился, а карту памяти отобрали при обыске. Прости друг, у меня не хватило мозгов спрятать твой подарок. Прости.

Капитан устроил мне настоящую головомойку, с пристрастием! За полтора часа, со всеми вопросами – распросами, уточнениями – переуточнениями, я выложил всё, как на духу, сделав особый акцент (по просьбе Мити) на пилотах, наградивших опасными знаниями лучшего друга.

Наше поколение детей – последнее, знакомое с законом всемирного тяготения лично. Не смотря на то, что мне было всего четыре года, когда пришлось покинуть землю, я помню купания в ванне. Да – да, в самой настоящей ванне, заполненной до краев самой настоящей водой. Так вот, пот градом – это купание в ванне с головой. Я промок до нитки.

Моя пытка закончилась вопросом: это точно всё? Я ответил – да. И не знаю почему, просто на каком-то подсознательном (бессознательном) уровне, добавил – клянусь. Оба старших чуть не упали. Не ляпни я этого (чего сам не знаю), и, возможно, обыска удалось избежать. А так, сразу, после вырвавшегося слова, Капитан попросил отца досмотреть меня.

Разумеется, флешку обнаружили и изъяли. На этом допрос завершился. Старшие покинули каюту, и я остался наедине с мыслями, которые зловеще нашептывали, что теперь только они – моя единственная разумная компания собеседников на любой вкус, что они – моя судьба. Моё наказание.

Папа вернулся без Капитана в неважном, о – очень неважном, расположении духа. Не трудно догадаться, что прошедшие пол часа они провели просматривая содержимое съемного носителя. И оно им не понравилось.

"Идёшь со мной. Не отходишь ни шаг и не пытаешься ни с кем заговорить. Даже не здороваешься ни с кем. Просто идёшь, смотришь под ноги и молчишь. Уяснил?" – слова отца, словно ожег, зарубцевались в моей памяти. Таким серьёзным я не видел его никогда до, и никогда после. Не дождавшись ответа, он крепко сжал мою руку, и поволок за собой. "Уяснил" – пробубнил я себе под нос, виновато склонив голову. Было чувство, что меня ведут на расстрел.

Странно то, что виноватым я себя считал не перед Старшими, а перед лучшим другом. Я подставил Митю. Именно к его каюте тащил меня отец.

Почему-то он с Капитаном решил, что мой лучший друг, никогда не страшащийся авантюр и опасностей, может спрятаться, заблокировать дверь изнутри, и в случае чего открыть только мне. Я же знал, что такого просто не может быть. Скорее Солнце погаснет, чем Митя забьется от проблемы в угол.

И я оказался прав. Дверь в каюту даже запертой не была. Но и самого Мити там тоже не было.

Дальнейшие поиски велись без моего участия. Меня лишь попросили уточнить номер тайной комнаты, и сделали узником наших апартаментов. Навсегда, или нет, не знаю, но с тех пор я не покидал сих пределов.

Отец вернулся далеко за полночь, слышал, как сработала входная дверь. Не спалось. Какой там к черту сон, сами понимаете. Отстегнувшись от постели, я поплыл в прихожею. Отца застал зависшим над шкафчиком с «водой». Он «пил». Услышанное от него далее, повергло меня в шок.

– Он улетел, – сказал отец, не оборачиваясь, почувствовав моё приближение. – Угнал танкер и улетел.

"Полетишь со мной?"

– Ка-ак... – Только и смог выдавить я.

Митя все рассчитал, продумал план побега, а «клетку» открыл я. Пока механики, во главе моего отца, переворачивали Корабль с ног на голову, Капитан собрал абсолютно всех пилотов на мостике. Полагаю, причину объяснять не нужно. Таким образом, челночный отсек остался без присмотра. Чем и воспользовался Митя. В чем и заключалась главная идея его плана. Каким-то макаром он проник в заблокированный ангар, переправил все запасы кислорода и еды, а также атомные стержни, с двух шаттлов в один (причем самый важный), и был таков.

Сын пилота, чего вы хотите.

– На Землю? – Ошарашенно, еще до конца не веря в произошедшее, спросил я, как отец закончил рассказ.

– Нет. – Отрезал он. – Ложись спать. Завтра нам предстоит тяжёлый разговор.

Без пререканий я вернулся в кровать.

Уснуть так и не смог.

"Прощай".

По идеи, я уже должен быть первоклассным механиком, перенявшим опыт отца. Но я по-прежнему просто мальчишка, который много слышал и ничего из того, что слышал, не понимает. Только мне не верят и не перестают считать опасным для общества. И я согласен с ними. Я заложник собственных идеологических убеждений. Из людей вижу отца, да заходит Капитан, иногда. Для остальных я смертельно болен. Заразен!

Все это время я пытался забыть Митю, стереть из памяти все связывающие нас, перекрыть доступ к этой информации. Я очень хочу вернуть доверие Старших. Как видите – получается не очень. Два года – не девять лет.

Я зачитал до дыр Устав Нового Поколения. Могу рассказать наизусть любую, наугад выбранную страницу, с любой строчки. Так же можете проверить меня на знание пособия по эксплуатации Корабля. Я пересмотрел кучу обучающих видеофайлов, на всевозможные темы, решил кучу учебников по физике, математике, геометрии и астрономии, даже пробовал написать что-то похожее на диссертацию.

"Зачем тебе руки?".

Не дописал.

Иногда отец приносит домой неисправную технику, и мы на пару ремонтируем её. В общем, я стараюсь всегда занять себя, чем ни будь, надеясь, что это поможет однажды забыть образ отделяющегося от Космической станции шаттла – танкера. Я хочу перестать винить себя за это, но пока тщетно.

Отец назвал Митин побег самым безрассудным поступком человека и всего человечества. "Во-первых, – говорил он, – кислорода у него максимум на год, а еды и того меньше. Во-вторых, четырёх атомных стержня хватит ему на советующие число лет, без возможности подзарядки (танкер не оборудован радиационными накопителями). Такое нелепое распределение средств явно говорит о безрассудном поведение твоего друга. И в-третьих, он совершенно равнодушно отнесся к судьбе всего экипажа Корабля, думая только о своей бестолковой, неоправданной ничем авантюре".

Из тяжелого разговора, на утро после угона шаттла, я так и не узнал значения слов, изменивших мою жизнь. Папа мимоходом бросил, что любить – это как убить, только в сто раз хуже, и мы больше никогда не возвращались к этой теме.

"Я люблю тебя = я убью тебя?".

Но зато он мне рассказал, что один пилот, и правда, был пособником побега. Этот человек, в своё время, заставил меня проронить тонну горючих слёз.

"Почему ты плакал?".

Да, все верно, это отец Мити. На сей факт пролили свет данные флешки. Этой информацией я был поражен ровно, как и бегством лучшего друга. Подумать немыслимо: отец и сын, лучшие друзья нашей семьи, и такое.

"Зачем тебе сердце?"

Сильнейшая мигрень, словно тисками, сдавила мне тогда голову.

"Клянись!"

Я принял эту боль за наказание, и сознательно отказался принимать лекарства. Я думал, что если смогу перебороть её, то вместе с ней уйдёт и чувство вины. Со временем боль отступила, но почему-то она не захотела забрать с собой сестрицу. И вместе с ней я начал упрекать себя за наивность. Неужели я и правда, мог поверить в причастность всех! пилотов.

"С миру по нитке".

Дурак! Наивный дурак! Но тут надо отдать дань дерзости плану Мити. Ведь не мог же он знать наверняка, что на обманку попадется сам Капитан, созвав всех пилотов. Не мог.

Отец говорит, что я зря гоню напраслину, обвиняя во всем лишь себя. Что я, как и Капитан, как пилоты, как и он сам, были частью хитроумного замысла Мити. Да, безусловно, отец прав. Но! Но его не было там... В тайной комнате. Ему не сняться голубые глаза, не терзают сознание незнакомые слова и непонятные мысли. И он не мог остановить Митю, а я – мог... Мог... Поэтому, если и обвинять кого в самом безрассудном человеческом поступке, то только меня. Друг же, лучший друг, сделал, я думаю, свой самый взвешенный и рассудительный выбор. Он выбрал неизвестность.

"Прокладывали путь по звёздам".

И ещё: почему виновных так много, а наказание несу я один?

Этот вопрос, и многие другие, появлялись, и появляются, селятся и живут у меня в голове со дня угона танкера, а ответы, что приходят порой, кажутся настолько абсурдными, что рождают собой ещё больше вопросов. Они – моя новая мигрень. Второй круг ада.

Но больше всего меня тревожат не головные боли в строго ограниченной среде обитания, и даже не наши шансы на спасение.

"Круговая диаграмма".

С недавних пор меня мучают кошмары. Точнее один кошмар, повторяющийся каждую ночь. До него мне тоже постоянно снился один и тот же сон, но он не вызывал никаких эмоций, был просто очень странным, как и все сны. Ведь так?

Я вижу (сначала со стороны), как с серых облаков на землю обрушивается град человеческих тел, скрученных, все как один, в позу эмбриона. Потом я становлюсь частью этого невероятного многоголосого потока, стремительно приближающегося к зелёному ковру. Бум! Взрыв всеобщего смеха раскалывает вселенную надвое, а тела, как мячи, отскакивают от земли в разные стороны. Я тоже отскакиваю и превращаюсь в звезду на небе. Одинокую, как и все.

Папа как-то сказал, что наши сны – это отголоски прошлого. И до недавнего времени я был вполне удовлетворен этим ненавязчивым объяснением. До недавнего. Не назову точной даты, но могу точно описать ночь, после которой я начал сомневаться в отцовской интерпретации сна.

Эта была ночь предполетной подготовки шаттлов к вылету. И в эту ночь, впервые, не произошло отключения освещения, скачка напряжения, ничего, что обычно свидетельствует об остановке ядерного двигателя Корабля.

"Следи за светом".

Этой же ночью ко мне прошёл кошмар.

Я стою в толпе непонятных существ. Толи зверей, толи людей. Я сам один из них. У нас длинные шеи, как у диплодоков. Мы стоим на идеально ровной зелёной поверхности, и все, как один, смотрим на идеально желтое солнце, на идеальном голубом небе. Солнце приближается. По мере приближения от него с грохотом отделяются звезды поменьше, а от них ещё, ещё и ещё. Вскоре над нами гремит и полыхает весь небосвод. Но внимание всех по-прежнему сосредоточено на самой большой и яркой центральной фигуре. Фигура – не солнце. Это наш Корабль.

Откуда я знаю? Это мой сон. Прошу не забывать.

В небе идеально горит и разваливается Космическая орбитальная станция. Она уже так близко, что я могу различить охваченный огнём капитанский мостик и силуэт человека за оплавившимся стеклом, которое тут же трескается и разлетается. Это я. Силуэт – это я. Один вопрос: я что – Капитан? Я смотрю с земли (Земли?) на голубоглазого? себя. Я стою за искрящимся пультом управления моего? приближавшегося к толпе непонятных существ Корабля, и нахожу там кареглазого себя. И в следующее мгновение Мир взрывается коричнево-голубой кляксой.

Я кричу и просыпаюсь, каждый раз. Однажды я напугал отца этим воплем ужаса, но рассказывать о кошмаре не стал. Сказал, что просто приснился страшный сон и, что уже забыл детали. Я и так опасен для окружающих, так что обойдутся как-нибудь без моих бредовых сновидений. Со временем я научился контролировать себя: не вскрикивать после «взрыва Мира». А вот не просыпаться в холодном поту – нет, не научился.

Я солгал отцу, сказав, что не помню деталей. Ещё как помню. И каждый раз кошмар обрастает новыми. Но разве сны не имеют способности стираться по утрам? Почему мои не такие?

Тогда, в тайной комнате, я видел, как наяву, ядерный гриб и язвы на лице Мити. Позже нашёл объяснение этому в кислородной недостаточности. А что сейчас? По ночам экономят на воздухе? Бред.

Экономить стали на пайке. И проблема эта тревожит меня не меньше кошмара. Суточную норму урезали почти вдвое. Отец говорит о какой-то "временной вынужденной мере", напрямую связанной с сокращением числа экспедиций и, что скоро всё вернется в прежнее русло. Хочется верить.

А между тем он очень изменился. Стал больше проводить времени со мной, даже по будням. Объясняет это безупречной работой всех систем. Кроме бытовых приборов, кои ремонтируем теперь каждый день, да не по одному, а разговариваем мало. Раньше он был очень словоохотлив, почти все старые земные выражения и словечки, я услышал от него, а нынче их вовсе настало. Больше просто наблюдает за мной.

Вроде рации... Да, точно, чинили рации с ним. Незнакомые слова и противоречивые мысли не покидали моей головы даже за делом.

"Зачем тебе уши?".

Но я всегда старался держать их в узде, а тогда, видимо, сильно увлекся процессом, и, как бы между прочим, сказал:

– Он прятался в шахте вентиляции над ангаром. Дождался пока все уйдут, и угнал танкер.

Сказал, опомнился, прикусил язык. Подумал, что мой Старший устроит взбучку. Ведь поделись я этой догадкой раньше, намного раньше, и возможно Митю поймали бы. Но вместо этого отец сказал:

– Его не воротишь. Прошлое не изменить.

Я задумался и спросил:

– А Землю?

Папа не ответил, попросил передать микросхему и велел идти спать.

С тех пор он смотрит на меня по-другому, словно выпрашивает, чтобы я рассказал, поведал тайну, известную мне одному, или ждёт откровения. В его глазах появился блеск, подобный тому, что я заметил впервые у лучшего друга в вечер расставания, и я не могу придумать название, подобрать правильное слово тому, что вижу в них, тому, что чувствую.

Я не знаю верного слова.

Карие глаза отца блестят, словно наполнены слезами. Только вот нет их, слез то.

Так и живём.

"Понарошку".

Сегодня, впервые за долгое время, я проснулся без порыва сдержать крик. Очередной серии кошмара не привиделось. Ночь вообще прошла без сновидений, и я выспался, как младенец. И голова ясная – ясная. Хорошо, это очень хорошо.

– Отец! – Радостно кричу я, отстегиваясь от постели.

В ответ тишина, и только незнакомый звук нарушает её.

Наверное, отец на очередной внеплановой планерке у Капитана. В последние время Старшие зачастили собираться вместе.

Я подплываю к "стерильному" шкафчику, открываю его, достаю пакет, вынимаю из него влажную салфетку и... Замираю.

Звук, что показался мне незнакомым, я... Я просто забыл его. Я не слышал его больше двух лет.

Разворачиваюсь.

Входная дверь распахнута настежь. И она зовёт меня.

Конец.